Зилов Лев Николаевич - Дед, Страница 2 - Книги

ze="4" >Стоящих на окне, я лица разгляжу.

Потом затихну, задремлю, как в сказке,

И запоет в ногах, разбужен, теплый кот...

И не услышу тихий шелест ласки

Под пологом... Прозрачный хоровод

Снегурочек, дюймовочек, царевен

И водяной, который вечно гневен,

И ведьма добрая в избушке на юру -

В уютный сон вплетут свою игру.

Апрели юности, вас вспоминать так больно!
Ты, с мутным блеском луж, усталое шоссе,
Из далей аспидных уныло и безвольно
К асфальтам города клубишься в серой мгле...
По выбоинам скользким, под стенанье
Провисших проволок, мучительно я шел,
Как нищий вымолить у камней состраданья
И ласки у трескучих "медных пчел"...
Под звон и грохот, под злорадным взглядом
Громадных букв, с афишей скачек рядом,
Сидел за столиком в накуренных пивных,
С несчастным блюдечком сухариков ржаных.

VI.

Сидел один... Вокруг меня пьянели,
Бутылок прибавлялось на столах,
И на прилавке медяки звенели...
Стояли кадки с пальмами в углах
И рыбки тыкались в аквариях на окнах...
На тротуаре за окном бежал
К пролеткам мальчик, сизый весь в волокнах
Тумана, и подснежник предлагал...
И мальчик, и подснежники, и рыбки,
И пальмы были сказочны и зыбки,
И ты лишь, в шапочке барашковой, одна
Была так непреклонна и ясна.

VII.

Но темный срыв уже забыли годы,
И ты со мной, как лучезарный шум,
Весенний шум. И оба, как свободы,
Мы ждем апрель. Он наш Капернаум!
Сломают лед запененные воды,
Навстречу птиц мы бросимся на юг.
Кричат, звеня над Волгой, пароходы -
Апрель и Волга наш волшебный круг!
К зеленым Жигулям, к пахучим соснам
Нас увлекут ласкающие весны
От чада города, от гнета скучных зол
К целящим янтарям тягучих смол.

VIII.

Апрель, апрель! Надежд и сказок месяц.
С певучим именем! Предтеча душных лет...
Когда на облаках гадает мирный месяц,
И звезды влажные слагают триолет.
Осенняя листва, облипшая дорожки,
В холодный торф полупретворена -
Над ней пыльной уж в полдень вьются мошки,
В ней, может быть, трава зарождена.
И на песке слоистом, уплотненном
И мраморном - там, у скамьи под кленом -
Так четки, так легки и молоды
Мои неспешные, широкие следы.

IX.

В двенадцать дня, в день верб, в день грез о счастьe
Прорезал звон часов звонок входных дверей.
За розовым стеклом, из светлого ненастья
Смеялась пара глаз из-под кривых бровей.
И юноша в цилиндре старомодном,
В крылатке странной, с узким пухом щек,
Волнуясь ждал в дверях, кого угодно,
Но только не ее... Но услыхал Валек,
И, не найдя на кухне Пелагеи
И потревожить фрейлену не смея,
Он крикнул Кадю, и к ключу она
Склонилась, новым гостем смущена.

И долго в нерешимости стояли
Они друг против друга. Надо лбом
У Кади волосы от воли трепетали;
Была она для вербы в голубом.
Загнулись длинные махровые ресницы,
Наивны были серые глаза,
И вся какой-то светлой тихой птицы
Она подобьем радостным была.
И первым возгласом ожившего Рожнова
Вдруг стало "здравствуйте" - простое слово.
Но в маленькой мелодии его
Сверкало новой жизни торжество.

XI.

"Моя фамилия такая же, как ваша,
И деда вашего я имя сохранил,
И хоть родство довольно смутно наше,
И меч веков наш узел разрубил -
Я к вам вхожу троюрдным братом Петей,
И, может быть, как я давно мечтал,
И этот старый дом меня приветит,
Как я его, мечтая, привечал!"
Он сжал ее протянутую руку,
Вошел, и по уверенному стуку
Его калош, казалось, слышал пол,
Что он сюда не первый раз вошел.

XII.

А Кадя, окрестив его нахалом,
Скользнула платьем к тетке в кабинет...
И Петр, уже смутившись, в нише зала,
В распахнутую дверь, увидел свой портрет.
"Ну", думал он: "пол-горя Кадя, внучка;
А с этой-то уж и не знаю, как!
Не целовать же в самом деле ручку?
И как бы с места не попасть в просак"...
Но выплыла в халате Агриппина
С лежалым запахом духов и нафталина
И, протянув блестящую ладонь,
Сказала нежно: "Капочка, не тронь!"...

XIII.

"Как видите", прибавила с улыбкой:
"По родственному встретить вас спешу.
А, знаете, я вас узнала б без ошибки -
У вас с моим отцом я сходство нахожу
До странности большое! Ну, смотрите:
Такой же нос, такие же глаза...
Не правда ль, Кадя? Сами поглядите!
Вот он, его портрет! Ну, что? Я не права?...
Да что же... Раздевайтесь! Пелагея!...
Вот неожиданность... Чайку сейчас скорее,
Должно-быть перезябли налегке?...
Кадюша, вот - ключи... В буфете - ром, безе..."

XIV.

"Как вас зовут? Петр Николаич!? Чудо! Как моего отца! Позвольте, кто же вы? Какая же родня? Из Костромы? Откуда? Из Новгорода? Ну, конечно,- с Мсты!" Петр что-то отвечал, веселый от удачи - Все вышло глаже, чем воображал; За сахар Капка щурит глаз свой рачий; От треволнения у "тетки" задрожал По чашке чайник; Кадя тихо вертит Кольцо на пальцe, узким ногтем чертит По скатерти, узоры обводя И пристально за пальцами следя.

XV.

Дубовый стул, который сам он выжег;
На чашке с крышкой памятный дракон;
Знакомый вид безе, ванильных пышек,
Погнутых канделябр и без крючков окон.
И даже на сквозном стеклянном циферблате
Стенных часов все тe же три часа...
И только нет его в коричневом халате,
И нет его жены с ее: "Comme-ça!"
А тетка все расспрашивала Петю;
И вышло так, что он один на свете
Из всей семьи, дорогу пробивать
Придется самому - протекции не ждать.

XVI.

Что кончил он филологом в Варшаве,
И кончил только что, туманно впереди;
Об них узнал во "Всей Москве" в Виндаве,
Где у товарища гостил недели три...
Ну, словом, врал, чтоб только отвязаться!
Но, оказалось, тетка приняла
Все к сердцу, предложила оставаться
У них, помочь... Вообще мила была.
И даже Петр был удивлен участьем
К своей судьбе, но вспомнил о пристрастьи
Ее быть патронессой - в мать пошла -
И только думал: "надолго ль мила?"

XVII.

И только думал: для чего все это?
О, маринад! Его уже он забыл,
И вот теперь, когда с того он света
Пришел, чтоб жить, так чудно жить,- он всплыл.
Петр вздрогнул весь и весь насторожился;
Взглянул по-иначе вокруг себя и вдруг,
Вдруг вспомнил, что он здесь когда-то спился,
Здесь, в этом доме, вынес столько мук.
И неужель вся процедура снова?
За взгляд один, за поцелуй, за слово
Начнут по-прежнему тягуче распинать
И тишина и с пологом кровать?

XVIII.

Два первых злых часа, когда дышать училась
Вновь созданная грудь, когда его глаза
Так были отданы и солнцу, что змеилось,
Крутясь пылинками, на скатерти стола,
И этой маленькой причудливой головке,
Давно любимой и когда звеня
Стучала кровь и - поднимались бровки,
И верилось - хочу, и взглянешь на меня...
Ведь эти два часа обвиты паутиной,
И виснет под носом - Агриппки глаз совиный:
Всю крошечную жизнь она подстерегла
И с этой пышкой с маслом сожрала!

XIX.

"Где этот маленький комочек светлой пряжи,
Клубочек шерсти солнечной? Он был
Во мне, когда под звон часов из вражей,
Унылый преисподни в жизнь я всплыл...
Где первый мой апрель, в сенях меня заставший
Перед стеклянной дверью, лаской глаз
Лазурной девушки, как ангел открывавшей,
Казалось, двери в рай, в божественный экстаз?...
Ах, два часа назад, в апреле
Так были огненны червонные капели,
И крепкий воздух молодой земли
Был болен невоздержанной груди!"

XX.

И не заметил Петр, от скучных дум нахмурен,
Что попривыкла девушка к нему.
С опущенным лицом он был совсем недурен,
Таким несчастливым казался по всему.
Он не заметил, как неслышно Агриппина
Кь обеду одеваться уползла
И унесла противный запах нафталина;
Как Кадя осторожно подошла...
И только голос вдруг услышал: "Не хотите ль"...
Он вскинул взгляд - отпрянул бес-смутитель.
Опять зацвел апрель, оборвалась тоска...
..."Я вашу комнату вам покажу пока?"

Глава вторая.

По-новому все было в антресолях: Прорубленная дверь, навешенный балкон, И кабинет Петра был в новых рòлях - Приезжей комнатой, с геранью у окон. Теперь она ему предназначалась, И много было радостного в том, Что проволока в тополях качалась И новенький трамвай катился под окном. И долго простояли на балконе В веселом щебетании и звоне Весенних птиц, скользивших на лучах, Как по тончайшей льдинке на коньках.

II.

И не было созвучных сочетаний
В томившихся, несказанных словах,
И нужно было глаз иносказаний
И нежных притчей в сомкнутых губах;
И тепловатые, обсохшие перила
Так были ласковы к коснувшимся рукам...
Звенели в желобах таинственные пилы -
Не строили ли солнцу светлый храм?
Не шли ли плотники в серебряных хитонах,
С сияньем лиц, лучами обрамленных,
Певучими стропилами туда,
Гдe неба тонкая, последняя слюда.

III.

Хмельные дни, когда так близки дали,
Когда любить так радостно-легко,
Когда так искренни нажатые педали
У светлых девушек, с косой через плечо.
Как радостно, что темных слов не нужно,
Что все поймут, что знают все мечты;
И хаос ослепительный и вьюжный,
В котором "вы" почти сложилось в "ты"...
И их обоих закружило в хмелe...
Что было в них? Бог весть! Пролеты голубели...
В ушах звенела кровь, и темные зрачки
Вдруг стали вдохновенно глубоки.

IV.

На Кадю от Петра повеяло безумьем - Он говорил: "Опять в родных местах, Овеянных моим томительным раздумьем, Лелеянных в моих назойливых мечтах. Нетъ, стариковских дум они не претворили! И этот новый, маленький балкон Испепелил все, что в годах изжили И кропотливо склеили в закон. Все опрокинуто! - И ты бессильна, ваза На низеньком камине, с лентой фразы: "Тебе - твоим", развитой орарем,- Ты, презентованная бабушке царем.

"Бессильны вы, сафьянные подушки
На плюшевой кушетке, где, сквозясь
Как куклы, восседали двe старушки,
А перед ними ползал глупый князь!
Жизнь - одеяло из лоскутьев - гдe ты?
Ты - душный тлен, и я тебя топчу!
Просветов ждал, и вот - зажглись просветы,
И в блеске их тушу свою свечу.
Где твой трофей? Уютная могила,
Которая креста не сохранила,
Ни бугорка, ни даже мертвеца;
Да крашеный портрет седого старика?"

VI.

И тихой музыкой: "Петр Николаич, что вы?" -
Жизнь, сказка-жизнь овеяла Петра.
И он взглянул горящий, стройно-новый
В напуганные милые глаза;
Схватил в ладони маленькие ручки
И к ним прильнул, и стал их целовать,
И стал разсказывать, и в горькие колючки
Давно-прошедшего, волнуясь ложь вплетать...
И Кадя слушала, не отрывая руки;
В глазах внимательных блестела тихой муки
Влюбленно-ласковая ясная слеза,
Как под слепым дождем сверкает бирюза.

VII.

И говорила глухо: "Бедный, бедный"...
- Да нет же, все прошло! Я счастлив, я богат, Как падишах, как принц его наследный... Ведь все мое - и ты, и этот сад,
И это солнце легкого апреля,
И эти облака из золотой руды!
Все, все - все эти клены, сосны, ели
И взмахи ветра, скомкавшего льды!
В дарохранилище, от прошлого заклятом,
Окуренном сладчайшим ароматом,
В угаре пошлости - влюбленные, вдвоем -
Мы жизнь свою с тобою пронесем.

VIII.

- Мы создадим ее с тобою сами, На подвиг нас благословил апрель, И новыми горящими словами
Споет о нас бродяга-менестрель...
...Жила-была на свете королевна,
Жил-был на свете белокурый паж... Окно раскрыв, грустила королевна, И под окном пел о любви ей паж. Сиял апрель, и струнами-ручьями Звенел псалом, забытый соловьями, И светлый шелк, прозрачный, как печаль, Тянула к ним мечтательная даль...

IX.

...Жила-была на свете королевна, Жил-был на свете белокурый паж... Сошла к нему, ласкаясь, королевна, Повел ее к далекой дали паж... И сердце-поводырь вело их по приметам Развившей волосы сомнамбулы-весны; Задернули лазурно-тонким светом Их тихие вечеровые сны... ...Жила-была на свете королевна... ...Жила-была на свете королевна... Жил-был на cветe белокурый паж - Жил-был на светe белокурый паж...

У Кади в комнате смотрели по альбомам
Подруг, двоюрдных братьев и сестер...
На низеньком диванчике, знакомом
Петру из прошлого (как старенький ковер
Со львом и розами), сидели близко-рядом
И волосами путались, склонясь...
И часто долгим, спрашивавшим взглядом
Смотрели друг на друга; и, боясь,
Чтобы глаза не подсмотрели, целовались,
Сложив ресницы; смутно улыбались...
И вдруг - зрачки в зрачки,- как молнией гроза,
Распахивались жуткие глаза.

XI.

Покачиваясь мирно, плыли стены; В цветы на окнах брызгала волна, И пахло солью от шипящей пены, И чудился размерный стук винта... ...Двойная сказка, с яркими краями Веселаго играющего дня, Переливалась чуткими струями Действительность сжигавшего огня: Был снова рай, и в нем Адам и Ева, Вкусившие плодов от заклятого древа, И - как шаги Творца - смутили их... Агриппины шаги на каблуках тугих.

Глава третья.

"Ах, вы все здесь! А я вас там искала...
Готов обед. Не будем Кости ждать...
Заправиться бы Пете не мешало,
А Костя, как всегда, сумеет опоздать.
Вы смотрите альбомы? Что же, нашли ли
Кого-нибудь из родственников? Что?...
Вот эти, помнится мне, в Новгородe жили...
Да что вы? неужели никого?"
И с теткой вниз они спустились чинно...
В честь гостя был обед накрыт в гостиной
И Петр не удержался - проглотил
Настойки и селедкой закусил.

II.

Обедали томительно и долго.
Молчала Кадя и крошила хлеб,
И фрейлена, как воплощенье долга,
Застыла, бантом подвязавши креп...
Кто умер? Tante Augustchen, быть может?
Не все ль равно?- Она скала скалой!
Пускай ей радостно, пусть горе сердце гложет -
Там - ночью, в комнате - она сама с собой!...
Разглядывал нахмурясь гостя Валька
И вдруг спросил: "Как делается калька?..."
А тетка, рукава откинув, по судку
Размазывала соус к судаку.

III.

Приехал Костя... Холодно-корректен Раскланялся с Петром; спросил, где служит он; Спросил, какой диплом, спросил о диалекте, Которому тот лучше обучен,- Сказав, что знать язык теперь необходимо Что и диплом и хлопоты ничто, Что все места пройдут под носом мимо, Да и при всем найти их нелегко. И предложив любезно папиросу, Прибавил: "Мы еще по этому вопросу Поговорим, надеюсь, вечерком... Вы ведь у нас останетесь при том?"

IV.

Потом ушел он в недра кабинета,
Штиблеты снял, сложил на стул сюртук;
Накрылся одеялом; из жилета
Достал часы, послушав мелкий стук,
И положил на тумбочку; расправил
Усы с рыжинкою; последний выпуск взял
Ник Картера из ящика; прибавил
Огня и на груди странички вмял...
А Петр ушел гулять и над рекою
Ждал Кадю, сев на корточки; рукою,
Как в детстве, сделал шлюз в рассерженной воде,
Прислушиваясь к струек воркотне...

"Давай кораблик пустим! Есть бумага?"
И, губы озабоченно поджав,
Она сложила лодочку, для флага
Воткнув булавку, и, рукой прижав
Его пальто, склонилась над водою...
И побежал кораблик накренясь.
"Смотри, ведь он поплыл за нашею судьбою!"
- Нет, в нем отжитое отчалило смеясь!-
И вспомнилось: "Гдe викинг мой победный?
"К каким морям направить парус бедный?..."
И, прислонясь щекой к его щеке,
Она поверила несущейся реке.

VI.

"Смотри, прибило к берегу: Смотри же!"
И побежали оба, и опять,
Склоняя флаг намокший ниже, ниже,
Кружась кораблик начал уплывать.
И долго напряженные глядели,
Как он мелькал над выпуклой водой,
Как встречного ручья вдруг струйки налетели
И потопили беглою рукой...
Плескала лодка, судрожно качаясь,
И хлюпали мостки, и, почками касаясь
Настуженной, синеющей воды,
Дрожали - с сеном на ветвях - кусты...

VII.

Пришли домой по маленькой аллее,
В одной крылатке оба. Накренясь,
Серебряною ниткой голубая,
Луна означилась, из мутной мглы сквозясь.
Бесшумные уже летали мыши
Распластанными хлопьями... Рука
В руке родней, доверчивей и тише
Лежала; мысль была словам близка...
И говорилось медленно и глухо;
И, чуткое от близкой ночи, ухо
Слагало пропорхнувшие едва
Слова без фраз, глубокие слова.

VIII.

И до утра на креслице, с крутыми Фарфоровыми ножками, платка Спустив концы, бледнела восковыми Неясными мерцаньями лица, Обвитая тенями ночи, Кадя. Недвижная лишь смутно, как во сне, Рукой поправив юбку и погладя И подбородок спрятавши в платке... И сладкий бред ей навивали звезды; И первые, чуть видные борозды Вдруг, углубив девичью красоту, Легли тихонько в эту ночь на лбу.

IX.