Раевский Николай Алексеевич - Друг Пушкина Павел Воинович Нащокин

ведениях для своекоштных воспитанников и воспитанниц была очень высокой. В отношении одной из его дочерей мы можем сказать это с уверенностью. В письме от 3/15 марта (год не проставлен) композитор граф М. Ю. Виельгорский, очень близкий к придворным кругам, сообщает Нащокину: "С удовольствием извещаю вас, любезнейший Павел Воинович, что дочь ваша помещена пенсионеркою е. и. в. " {ИРЛИ.}. В тексте упоминается далее о важных событиях во Франции, которые уже отражаются в Германии, что позволяет с уверенностью отнести письмо к революционному 1848 году. По-видимому, в письме идет речь о зачислении в приготовительный класс одного из институтов дочери Нащокиных Анастасии, будущей княгини Трубецкой, которой в это время шел восьмой год. Те же лица, можно думать, помогли Павлу Воиновичу определить сына в Училище правоведения, также привилегированное и для своекоштных воспитанников дорогое учебное заведение.

  

  

   Я уже не раз упоминал о том, что Павел Воинович Нащокин, кроме двух гениев - Пушкина и Гоголя, знал очень многих выдающихся людей своего времени - поэтов, писателей, литераторов, ученых, а с некоторыми из них был и в близких дружеских отношениях. С ним в разное время встречались, а частью и переписывались В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, Е. А. Баратынский, В. Г. Белинский, А. Ф. Вельтман, А. С. Хомяков, С. П. Шевырев, М. П. Погодин, С. А. Соболевский и многие другие. Он знал композитора А. Н. Верстовского, музыкантов и композиторов - графа М. Ю. Виельгорского и А. П. Есаулова, знаменитого художника К. П. Брюллова, великого актера М. С. Щепкина. К сожалению, письменных свидетельств о его знакомствах 20-х и 30-х годов почти не сохранилось. Своей переписки, пока его жизнь в 1834 году, после женитьбы, не упорядочилась, Нащокин, по-видимому, не сохранял. Мы не знаем, например, ни одного письма его матери, а они, конечно, существовали.

   Хотя в невнимательном отношении к письмам Пушкина и других лиц повинны были оба супруга, Вера Александровна все же сберегла многое, хорошо понимая значение оставшихся у нее после смерти мужа бумаг. Достаточно сказать, что, посылая впоследствии Л. И. Поливанову записку Н. В. Гоголя, Вера Александровна писала: "Разбирая на днях старые письма, которых у меня масса, я случайно нашла посылаемую при этом письме записку Н. В. Гоголя к моему покойному мужу. Как ни пустячно ее содержание, но я думаю, что и подобная мелочь, раз она касается такого гения, как Гоголь, может иметь известный интерес" {Ив. Поливанов. Автографы из собрания Л. И. Поливанова.- "Искусство". 1923, No 1, с. 330.}.

   Большая часть сохранившихся писем Нащокина и к Нащокину относится (переписку Павла Воиновича с Пушкиным мы теперь оставляем в стороне) к 40-м и 50-м годам. Поэта уже давно нет в живых, но круг знакомых его друга, по-видимому, состоит главным образом из тех же лиц, что и при жизни Пушкина (о "народах", когда-то наполнявших холостую квартиру Нащокина, давно, конечно, нет и речи).

   В архиве журнала "Русская старина" сохранилась рукописная "Заметка о Павле Воиновиче Нащокине", составленная Ф. Б. Миллером и датированная 8 декабря 1880 года {ИРЛИ.}. Автор пишет: "Я мало знал П. В. Нащокина, но часто видел его в сороковых годах у Ф. Н. Глинки {Федор Николаевич Глинка (1786-1880) - участник Отечественной войны, декабрист, поэт и публицист. Пушкин, хотя и относился к части его стихов иронически, ценил гражданскую позицию его творчества, восхищался самобытностью некоторых произведений.}, на вечерах его по понедельникам, где обыкновенно собирались московские литераторы, ученые, артисты и художники <... > Я в течение пяти лет не пропускал почти ни одного из них и вспоминаю о них с удовольствием. Чаще других бывали у Глинки М. А. Дмитриев, С. Е. Раич, К. И. Рабус, Садовский, Федотов, Лихонин, Чаадаев, Завьялов (академик), Вельтман, Н. В. Берг (тогда еще студент), С. А. Юрьев и многие другие. Нащокин в то время, как видно, очень нуждался".

   Сведений обо всех этих гостях Ф. Н. Глинки не приводим - они заняли бы слишком много места. Скажем лишь, что в доме, где своими людьми были философ П. Я. Чаадаев, литературный критик М. А. Дмитриев, поэт и критик С. Е. Раич, писатель и археолог А. Ф. Вельтман, художник, академик живописи К. И. Рабус,- в этом доме, очевидно, и Павел Воинович был "своим".

   Прошло еще несколько лет. Нащокин совершенно обеднел, потом, совсем незадолго до смерти, снова разбогател, но, бедный или богатый, он по-прежнему общался с наиболее выдающимися людьми тогдашней культурной Москвы.

   10 мая 1853 года в саду при доме приятеля Пушкина и Нащокина, профессора М. П. Погодина чествовали парадным обедом прославленного актера М. С. Щепкина, уезжавшего за границу. Журнал "Москвитянин" поместил подробное сообщение об этом торжестве, в котором перечислены некоторые участники чествования {Т. С. Гриц. М. С. Щепкин. Летопись жизни и творчества. М., 1966, с. 492.}. П. В. Нащокин назван здесь наряду с А. Ф. Вельтманом, П. Я. Чаадаевым, А. Н. Островским, А. С. Хомяковым, братьями И. В. и П. В. Киреевскими, С. А. Соболевским, С. П. Шевыревым, Т. Н. Грановским и многими другими. Среди гостей есть люди, известные всей читающей России того времени, стоящие во главе ее духовной жизни, есть и лица менее заметные, но в целом это, собрание наиболее культурных людей тогдашней Москвы, и для них, повторим еще раз, Павел Воинович - издавна свой.

   Проследить отношения Нащокина со всеми лицами, которые упоминают о нем в своих воспоминаниях, изучить подробно их письма к Павлу Воиновичу (его собственных писем, кроме обращенных к Пушкину, известно очень немного) в этой книге нет, возможности. Для этого потребовалось бы специальное обширное исследование.

   Я приведу лишь несколько примеров общения Нащокина с выдающимися, а частью и знаменитыми людьми тогдашней России. Остановлюсь главным образом на материалах или вовсе не опубликованных, или помещенных в труднодоступных в настоящее время изданиях.

  

   Хотя с перепиской Павла Воиновича с Гоголем ознакомиться легко, широко известно, однако, лишь цитированное уже мною длиннейшее, "программное" и нравоучительное письмо великого писателя от 20(8) июля 1842 года из Гастейна. Совсем короткую недатированную записку Гоголя к Нащокину, сохраненную Верой Александровной, знают сравнительно немногие, хотя она лучше отображает взаимные отношения корреспондентов, чем послание из Германии. Приведу поэтому полностью текст записки: "Не знаю, как Мих[аил] Петрович [Погодин], который еще спит, а что до меня с сестрами, то буду непременно. Только просьба прежняя и старая: ради бога, не обкармливайте. Закажите равиоли {Любимое Гоголем итальянское блюдо.}, да и только, дабы после обеда мы были хоть сколько-нибудь похожи на двуногих. А до того времени обнимаю вас заочно. Ваш Г. " {Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч., т. XI. М., Изд-во АН СССР, 1952, с. 268.}. Комментаторы записки датируют ее периодом между второй половиной декабря 1839 года и началом мая 1840 года, основываясь на том, что обе сестры Гоголя находились в это время в Москве.

   Вера Александровна, конечно, права, называя ее содержание "пустяковым". Для нас интересен, однако, приятельский тон Гоголя - так пишут только близко знакомому человеку, которого можно попросить заказать своему повару любимое блюдо.

   Не менее характерен в этом отношении и черновик письма Нащокина к Гоголю, которое, по мнению публикатора, возможно, относится к тому же времени, что и записка. Содержание черновика сейчас мало понятно. Речь в нем идет о 25 рублях, присланных Гоголем Нащокину неизвестно для кого и для чего. Интересны вступительные, дружески фамильярные строки, которые я приведу, заменив зачеркнутые слова, многоточием: "Если вы птица {Нащокин имеет в виду народное название одного из видов дикой утки - нырка - "гоголь".}, Николай Васильевич,- то точно небесная... Если и я тоже птица... то земноводная, обжорливая утка, чем бы мне га! га! не хотелось быть относительно вас" {Ив. Поливанов. Автографы из собрания Л. И. Поливанова.- "Искусство", 1923, No 1, с. 330.}.

   Познакомившись с Гоголем у Аксаковых еще до первого отъезда писателя за границу (июнь 1836 г.), Павел Воинович, несомненно, не раз потом встречался с ним в Москве, на что есть намек и в записке ("просьба прежняя и старая"). Об одной знаменательной встрече мы знаем благодаря письму Константина Сергеевича Аксакова к его братьям Г. С. и И. С. Аксаковым (Москва, 24-25 октября 1839 г.): "У нас обедало несколько гостей, в том числе Панаев. Вечером приезжала Е. В. Погодина, которая сказала нам, что Гоголь у Нащокина. "Не будет ли он читать у него?" - спросил я. "Нет, [но] не будет ли он здесь читать?" - отвечала Е. В. Я почти закричал. Наконец приехал Гоголь, с ним Нащокин и М. С. [Щепкин]. Через несколько времени все уселись в гостиной, и Гоголь начал читать нам. Я и все прерывали его часто хохотом" {"Гоголь в неизданной переписке современников".- "Литературное наследство", т. 58. М., 1952, с. 570.}.

   Павел Воинович, таким образом, присутствовал при чтении Гоголем отрывков из "Мертвых душ" по рукописи, привезенной из-за границы. Пользуясь своими знакомствами, Нащокин, в свою очередь, старался доставить удовольствие матери Николая Васильевича, гостившей в Москве. 4 января 1840 года Надежда Сергеевна Аксакова пишет матери: "Верстовский отдал ложу Нащокину, который хочет повести матерь Гоголя в театр" {Там же, с. 582.}.

   Интересные сведения о знакомстве Нащокиных с матерью и сестрами Гоголя есть в поздних воспоминаниях Веры Александровны, записанных в 1898 году: {"Воспоминания о Пушкине и Гоголе (Рассказы В. А. Нащокиной, записаны И. Р.)".- Иллюстрированное приложение к "Новому времени", 1898, No 8129, 11 октября.} "У Гоголя была прекрасная семья. Мать кроткая, чудная и в молодости, вероятно, была красавица собой. Гоголь относился к ней с глубокой почтительностью и любовью. Я это знаю потому, что мать и две его сестры прожили у меня в доме около года {В действительности около пяти месяцев - одна из ошибок памяти В. А. Нащокиной.}. Старшая из сестер была очень недурна собой, и Николай Васильевич был с ней особенно дружен; меньшая, Анна Васильевна, лицом поразительно походила на брата. Гоголь, обожавший музыку, очень хотел, чтобы хоть одна из его сестер играла на фортепьяно, и, желая ему сделать приятное, мы пригласили для Анны Васильевны учителя музыки - знаменитого тогда Гурилева {Вероятно, речь идет не об известном композиторе и скрипаче Александре Львовиче Гурилеве (1803-1853), а, скорее, о его отце Льве Степановиче (1770-1844), московском преподавателе музыки. Бытующее среди потомков Нащокиной предание о том, что Вера Александровна давала уроки музыки одной из сестер Гоголя, вряд ли достоверно. Быть может, она помогала Анне Васильевне готовить уроки, задаваемые Гурилевым.}. Но Анна Васильевна не отличалась музыкальными способностями, уроки шли неуспешно и вскоре прекратились".

   "Мне очень хотелось повеселить девочек, а для этого надо было повезти их в Благородное собрание на бал. В те времена доступ туда имели исключительно баре, членских билетов было весьма ограниченное количество, да и стоили они довольно дорого.. Тогда я устроила такую штуку: из картона вырезала два билета такой величины и формы, как настоящий, и каждой из сестер Гоголя приколола по одному на грудь, а свой настоящий билет взяла с собой. Швейцар знал меня в лицо, как постоянного члена, и вместе со мной пропустили мнимых новых членов".

   "Гоголь, когда мы собирались на бал, говорил моему мужу: "Посадят твою жену, Павел Воинович, непременно посадят с фальшивыми билетами-то!" И на самом деле наши мужчины были несколько в тревожном настроении, ожидая нас дома с чаем... "Молодец, Вера Александровна, вот молодец-то!" - говорил довольный Гоголь, когда мы, натанцевавшись, возвратились из Собрания".

   Рассказ об этой забавной проделке, имевшей место зимой 1839/40 года, в памяти потомков Нащокиной сохранился в несколько иной версии, но это, конечно, дела не меняет.

   Воспоминания В. А. Нащокиной лишний раз свидетельствуют о том, что отношения Нащокина и Гоголя были дружескими. К сожалению, они остаются и малоизвестными, и недостаточно изученными. Не опубликовано пока и хранящееся в архиве М. П. Погодина письмо Павла Воиновича с откликами на статью последнего "Кончина Гоголя" {"Гоголь в неизданной переписке современников", с. 752.}.

  

   В. А. Жуковский не принадлежал к числу друзей или хотя бы близких знакомых Нащокина, но все же они изредка встречались, и знаменитый поэт дружелюбно относился к другу Пушкина. О начале знакомства рассказывает сам Павел Воинович в письме к Жуковскому из Москвы от 16 ноября 1849 года: {ИРЛИ. Встречи Нащокина с Жуковским, о которых он пишет в этом письме, состоялись во время пребывания поэта в Москве летом 1837 г. в составе свиты наследника Александра Николаевича, совершавшего путешествие по России. Точную дату знакомства Нащокина с Жуковским (3 августа 1837 г.) позволяют установить "Дневники Жуковского" (СПб., 1903, с. 346). Через несколько дней (6 августа) Жуковский побывал у Нащокина дома (там же, с. 347).} "Частые мои воспоминания об единственном и истинном друге моем Алекс[андре] Серг[еевиче] Пушкине необходимо сливаются с воспоминанием первого нашего знакомства, когда вы, вскоре после его смерти, вместе с графом Михаилом Юрьевичем Виельгорским с высоких степеней ваших снизошли в мой темный угол к неизвестному для вас дотоле человеку. Посещение ваше и в то время меня не удивило: оно свойственно высокой вашей душе и даже достойно назначения, тогда вами, выполняемого. Цель посещения вашего была тоже христиански достигнута, ибо ничего не может быть утешительнее, как находиться с теми, которые равно делят скорбь и одинаково чувствуют важность потери... Впоследствии, при каждом свидании (что случалось редко, ибо вы с нами не живете), вы всегда оказывали особенное внимание и даже душевное участие ко мне - все приписываю памяти Пушкина и радуюсь тому, и смело убеждаюсь, что именем его путь к вашему сердцу открыт".

   Далее Нащокин очень подробно излагает свое ходатайство за А. Ф. Рахманова, которому грозило совершенное разорение в связи с требованиями заимодавцев немедленно уплатить долги его сына, поручика Кавалергардского полка. Чтобы спасти от разорения Рахманова, являвшегося в свое время доверенным лицом Пушкина и Нащокина в различных денежных делах, Павел Воинович и обращается к бывшему воспитателю наследника с неожиданной просьбой: "...надобно испросить у в[еликого] к[нязя] наследника милости принять Рахманова (сына.- Н. Р.) в свою свиту".

   Это письмо Нащокина, по всей вероятности, продиктовано им Вере Александровне, которая привела витиеватые фразы мужа в соответствие с синтаксическими правилами. Торжественный стиль Павлу Воиновичу не очень удавался. Нельзя, например, не заметить, что название "мой темный угол" совсем не приложимо к щегольской квартире в доме "у Старого Пимена", где, как видно из содержания письма, Жуковский и Виельгорский побывали вскоре после смерти Пушкина.

   Как и следовало ожидать, Жуковский ответил вежливым, но категорическим отказом. 6-18 декабря 1849 года он пишет Нащокину из Баден-Бадена: {Письмо В. А. Жуковского см.: П. Загарин. Жуковский и его произведения, изд. 2-е. М., 1883, Прил. VIII, с. LXVIII-LXX.} "Для меня было и весьма приятно, и весьма огорчительно получить письмо ваше, любезнейший Павел Воинович. Приятно потому, что из него я увидел, что вы сохранили мне ваше дружеское благоволение. Огорчительно же, и очень огорчительно тем, что я не вижу никакой возможности исполнить просьбу вашу, которую бы я исполнил с двойным усердием, во-первых, потому, что мне было бы весьма радостно вас порадовать, во-вторых, и потому, что ваше письмо возбудило во мне живое участие к судьбе Рахманова". Жуковский терпеливо и наставительно объясняет затем, почему он не может исполнить просьбы Павла Воиновича, которая, можно думать, его и удивила, и раздосадовала.

   Через три месяца (22 февраля - 5 марта 1850 г.) Жуковский снова пишет из того же Баден-Бадена: {"Искусство", 1923, No 1, с. 333-334.} "...мне было тяжело приняться за перо для ответа, дабы только сказать в этом ответе человеку, мне любезному и которому мне так бы приятно было оказать услугу, что я не могу исполнить его желания".

   Что касается новых просьб Павла Воиновича, Жуковский обещает содействие только в отношении одной (содержания ее мы не знаем), но свое письмо он заканчивает строками, которые несомненно были приятны Нащокину: "Но вы обяжете меня много, если по времени будете ко мне писать; мне весело будет слушать на чуже ваш дружеский отечественный голос. С истинным уважением преданный вам Жуковский" {Там же.}.

   Нет основания сомневаться в том, что Жуковский действительно искренне уважал Павла Воиновича, зная, какова была его роль в жизни Пушкина.

   В неопубликованной записке Нащокина к Жуковскому от 12 января 1850 года по поводу недавно вышедшего его перевода "Одиссеи" говорится: "...скажу вам теперь вкратце, с надеждою впредь о нем более распространиться, что сколько есть у нас в Москве образованных и мыслящих людей, у всех он лежит открытый на столе, из числа их мне известны многие бедные люди" {ГПБ.}.

   Подробный отзыв о знаменитом переводе гомеровской поэмы, если он и был послан Жуковскому, до нас не дошел, но записка во всяком случае показывает, что и в это очень тяжелое для него время Павел Воинович не переставал интересоваться литературными новостями. Как видим, к Жуковскому он обращался не только с бытовыми просьбами.

  

   П. А. Вяземский - давнишний, хотя и не близкий знакомый Нащокина. 25 августа 1829 года Петр Андреевич упоминает в своем дневнике о дружеской встрече, состоявшейся за несколько дней до этого в Москве: "Одно утро собрались у нас с Пушкиным: Бартенев-Костромской, Сергей Глинка, Сибилев, Нащокин Павел Воинович" {П. А. Вяземский. Записные книжки (1813-1848). М., 1963, с 193.}. Это, однако, не начало знакомства. Из письма Вяземского к Н. А. Муханову от 5 августа 1828 года, которое я цитировал, упоминая о смерти тогдашней подруги Павла Воиновича, видно, что Петр Андреевич в это время (по крайней мере один раз) побывал у Нащокина.

   Опубликованные в "Литературном наследстве" отрывки писем Вяземского к Нащокину малозначительны, но все же свидетельствуют о том, что их знакомство не прервалось и со смертью Пушкина. 24 мая 1837 года Петр Андреевич пишет: "Вы, говорят, имеете прекрасный бюст назабвенного нашего друга. Если поступили уже в продажу слепки с него, то пришлите сюда их несколько, а в особенности один на мое имя" {"Пушкин в неизданной переписке современников".- "Литературное наследство", т. 58, с. 146.}.

   30 декабря 1841 года Вяземский сообщает: "H. H. Пушкина сказала мне, что на днях писала к вам. Она вам сердечно предана, и часто с нею говорим об вас" {Там же, с. 154.}.

   В этом письме Наталья Николаевна между прочим сообщает: "Князь Вяземский усердно взялся за ваше дело. Общая ваша дружба к Пушкину, не говоря уже о собственных ваших достоинствах, побуждает его употребить все старания к успешному исполнению вашего желания" {"Русский архив", 1904, кн. III, No 11, с. 602.}.

   Тем не менее о сколько-нибудь близком общении Вяземского и Нащокина во время наездов Петра Андреевича в Москву в 40-50-х годах вряд ли можно говорить. Круг знакомых Павла Воиновича мы знаем - это верхи московской интеллигенции, за малыми исключениями далекой от придворного и бюрократического мира. Вяземский, аристократ по происхождению, чем дальше, тем больше сближался с кругами официальными. Он еще не занимает больших государственных и придворных должностей - пока жив Николай I, князь Петр Андреевич по-прежнему не в чести. Товарищем министра народного просвещения, сенатором, членом Государственного совета, обер-шенком двора он становится уже позднее, после смерти Нащокина, при Александре II. Однако в московских домах, где друг Пушкина Нащокин был своим человеком, другой близкий друг поэта, Вяземский, в 40-50-х годах, по-видимому, не бывал вовсе.

  

   К числу друзей Нащокина принадлежал также выдающийся поэт пушкинской плеяды Евгений Абрамович Баратынский (1800-1844). Павел Воинович называет его одним из друзей их "беспечной и добросовестной молодости". Вероятно, совсем еще юный Нащокин встречался с начинающим поэтом (Баратынский впервые выступил в печати в 1818 г.) в тот период, когда Баратынский, исключенный в 1816 году из Пажеского корпуса за мальчишескую проделку, жил в Петербурге и через только что окончившего Лицей Дельвига познакомился с Пушкиным, Кюхельбекером и П. А. Плетневым. В 1819 году он поступил рядовым в один из гвардейских полков. Как мы знаем, в это же время подпрапорщик Нащокин начал свою службу в Измайловском полку и вскоре перешел в Кавалергардский. В 1820 году произведенный в унтер-офицеры Баратынский был отправлен в Финляндию, оставался там пять долгих лет и только в 1825 году, получив первый офицерский чин, вышел в отставку.

   Таким образом, Нащокин и Баратынский были хорошо знакомы, будучи еще совсем молодыми людьми. Павел Воинович вел в это время очень рассеянный образ жизни и, как я уже упоминал, своих бумаг, видимо, не сохранял. Единственным опубликованным свидетельством его отношений с Баратынским является письмо к поэту и переводчику, бывшему артиллерийскому офицеру, Николаю Михайловичу Коншину {По ходатайству Пушкина и Жуковского H. М. Коншин был назначен директором тверской гимназии и училищ Тверской губернии.}. Письмо это, датированное 21 августа 1844 года, опубликовано давно {Письмо П. В. Нащокина к H. M. Коншину о смерти Баратынского ("Русская старина". 1908, декабрь, с. 762-763).}, но оно настолько характерно для тогдашнего умонастроения Нащокина, что я приведу из него большую выдержку, опустив только малоинтересные религиозные размышления Павла Воиновича: "Истинно добрый и почтенный Николай Михайлович, прежде чем тебя благодарить за твое ко мне внимание, погорюем о Баратынском - и его не стало. Когда известие о смерти барона Дельвига пришло в Москву, тогда мы были вместе с Пушкиным, и он, обратясь ко мне, сказал: "Ну, Войныч, держись: в наши ряды постреливать стали". Многих из товарищей твоих и общих наших уже нет на свете, о которых не говорят и говорить не будут; слава же, известность и некрология не умолкнут повторять имен Пушкина, Дельвига и Баратынского в дальнейшее время потомства; но много ли людей осталось, которые бы могли помянуть их как товарищей и друзей по сердцу и по душе; все трое были нам близки, но ты был ближе всех к Баратынскому, и, можно сказать, в единственную интереснейшую эпоху его жизни. Итак, любезный друг Коншин, оставим журналистам, газетчикам и лексиконистам славословить или поминать их лихом... а мы с тобою помянем их, во-первых, как христиане... а во-вторых, помянем их как друзей и товарищей нашей беспечной и добросовестной молодости: спасибо им, что пожили с нами и любили нас. Станем, любезный Николай Михайлович, доживать век наш в суетах и заботах и помогать друг другу".

   По всей вероятности, и это письмо было продиктовано Вере Александровне или же она отредактировала составленный Нащокиным текст. Сам Нащокин так гладко писать не умел.

   Друзья Павла Воиновича, по всей вероятности, знали, что в его переписке немалое участие принимает жена. С. А. Соболевский писал, например, Нащокину из Цюриха 11 декабря 1836 года: "Намарай мне побольше сплетен, а если тебе лень держать перо в руках, то заставь жену" {ИРЛИ.}.

  

   Среди выдающихся людей, которых Нащокин знал более или менее близко, был и революционный демократ, великий критик Виссарион Григорьевич Белинский.

   Когда Нащокин с ним познакомился, мы не знаем. Белинский прожил в Москве 10 лет (1829-1839). Вероятно, знакомство состоялось после того, как молодой Виссарион Григорьевич напечатал в 1834 году свою первую большую статью - "Литературные мечтания".

   Весной 1836 года Павел Воинович уже несомненно знаком с Белинским, причем знаком не "шапочно". Об этом свидетельствует письмо Пушкина к Нащокину от 27 мая 1836 года. Отправляясь в Москву, поэт предполагал увидеться и с Белинским, но встреча почему-то не состоялась, и, едва вернувшись в Петербург, он пишет: "Теперь поговорим о деле. Я оставил у тебя два порожних экземпляра "Современника". Один отдай князю Гагарину, а другой пошли от меня Белинскому (тихонько от Наблюдателей {Пушкин имеет в виду редакцию и сотрудников журнала "Московский наблюдатель".} NB и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел увидеться". Поручение, таким образом, является конфиденциальным, и Пушкину, очевидно, известно, что Нащокин достаточно знаком с Белинским, чтобы его выполнить.

   По-видимому, поэт поручал другу и более существенные переговоры.

   В конце октября - начале ноября 1836 года Павел Воинович пишет: "Любезный друг Александр Сергеевич, много бы было об чем писать, да некогда. Что ты не аккуратен, это дело известное. Несмотря что известно - надо тебе это сказать, и коли можно, и помочь. Белинский получал от Надеждина, чей журнал уже запрещен, 3 т[ысячи]. Наблюдатель предлагал ему 5. - Греч тоже его звал.- Теперь, коли хочешь, он к твоим услугам - я его не видал - но его друзья, в том числе и Щепкин, говорят, что он будет очень счастлив, если придется ему на тебя работать.- Ты мне отпиши, и я его к тебе пришлю" (XVI, 181).

   И. В. Сергиевский, посвятивший свою кандидатскую диссертацию несостоявшейся встрече Пушкина с Белинским в Москве, считает, что письмо Нащокина свидетельствует о намерении Пушкина привлечь Белинского к работе в "Современнике" {И. Сергиевский. Пушкин и Белинский.- В кн.: И. Сергиевский. Избранные работы. М., 1961, с. 215-216.}. Мнение Сергиевского разделяют и другие исследователи.

   Прибавлю от себя, что слова Нащокина: "Ты мне отпиши, и я его к тебе пришлю" - позволяют думать, что в конце 1836 года Павел Воинович был уже близко знаком с Белинским.

   19 февраля 1840 года Белинский в письме к В. И. Боткину поручает своему родственнику Д. И. Иванову получить от московского книгопродавца и издателя Ширяева 1300 рублей ассигнациями и из этой суммы вернуть 200 рублей П. В. Нащокину {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XI. М., Изд-во АН СССР, 1956, с. 459-460.}.

   Нащокину, не забудем, самому живется не легко. Он часто нуждается в деньгах. Все же Павел Воинович помог этим небольшим займом Белинскому, который в 1839 году временно остался без заработка. 21 февраля 1840 года последний снова пишет непосредственно Д. И. Иванову: "О жительстве Нащокина узнай через Щепкиных и деньги (200 руб.) сам отнеси. Скажи ему, что прошу у него извинения за просрочку и что как скоро узнаю от тебя о получении денег, то буду сейчас же писать к нему. Да скажи ему, что я жду от него сочинений графини Сарры Толстой. Нельзя ли тебе их переслать? Нащокин добрый и прекрасный человек, он примет тебя ласково" {Там же, т. XII, с. 11.}.

   Книга юной одаренной поэтессы Сарры Толстой, дочери Ф. И. Толстого - "Американца", отпечатанная в очень ограниченном числе экземпляров и не поступившая в продажу, продолжает интересовать Белинского. В письме к В. П. Боткину от 15 января 1841 года он снова упоминает о Павле Воиновиче: "Нащокин, говорят, передал для меня экземпляр Константину Аксакову, а тот, бог знает, что сделал с ним. Не можешь ли ты похлопотать об этом деле?" {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XII. с. 11.}

   Пушкина нет... Нет больше и его просьб и поручений, но умный и отзывчивый Павел Воинович оказывает помощь другим,- думается, не одному только Белинскому. Вероятно, до конца жизни он остается советником и помощником литераторов. Мы мало об этом знаем, потому что очень мало сохранилось документов.

  

   Как уже говорилось, Нащокин был дружен со многими деятелями искусств.

   Близким знакомым Нащокина был выдающийся композитор и театральный деятель Алексей Николаевич Верстовский (1799-1862). Почти сорок лет его жизни прошли в Москве, куда он был переведен на службу в 1823 году. Верстовский последовательно занимал ряд руководящих должностей в Московской конторе императорских театров и с 1848 по 1860 год состоял управляющим этой конторой. Он был талантливым композитором, автором многих музыкальных произведений, но наибольшим успехом пользовалась его опера "Аскольдова могила" (1835), которая не только удержалась в репертуаре провинциальных театров до начала нашего столетия, но в эти годы шла и на сцене Народного дома в Петербурге {"Очерки истории Ленинграда", т. III. М.-Л., 1956, с. 809.}.

   Подобно Евгению Онегину, Нащокин был "почетным гражданином кулис" и, вероятно, еще в 20-х годах познакомился с А. Н. Верстовским, который с 1825 года состоял инспектором музыки, а с 1830 года - инспектором репертуара. Отношения Павла Воиновича с Верстовским, видимо, были дружескими. Биограф композитора Н. Финдейзен приводит любопытную цитату из "Театральных воспоминаний" Н. И. Куликова: {"Искусство", 1883, No 5, с. 55.} "Недаром П. В. Нащокин, смеясь, говорил артистам: "У вас, в театре, ламповщик и лампы не зажжет без дозволения Алексея Николаевича" {Н. Финдейзен. Алексей Николаевич Верстовский.- Ежегодник имп. театров, сезон 1896/97 гг., Приложения, кн. 2, с. 98.}. От себя Н. Финдейзен прибавляет, что это воспоминание ни в коем случае "не заключает в себе ничего позорящего тень покойного автора "Аскольдовой могилы"; оно только подтверждает его близкие отношения к семейству Нащокиных" {Н. Финдейзен. Алексей Николаевич Верстовский. с. 101.}.

   О том же говорит и единственное известное письмо Пушкина к Верстовскому. Давнишний знакомый композитора, Пушкин был с ним на "ты". Во второй половине ноября 1830 года, во время холеры, поэт пишет ему из Болдина в Москву: "Скажи Нащокину, чтоб он непременно был жив, во-первых, потому, что он мне должен; 2) потому, что я надеюсь быть ему должен; 3) что если он умрет, не с кем мне будет в Москве молвить слова живого, то есть умного и дружеского" (XIV, 129).

   Н. Финдейзен опубликовал четыре недатированных коротких письма, вернее, записки, Верстовского к супругам Нащокиным. Две из них адресованы Павлу Воиновичу, две других - Вере Александровне (мы рассмотрим последние в дальнейшем).

   В одной из записок Верстовский объясняет, почему Павлу Воиновичу не могли предоставить ложи (очевидно, бесплатной): "Мне самому хотелось и хочется вас видеть и поговорить, почему и прошу вас нынче вечером заехать ко мне, в ложу No 11. Дома я не бывал, потому, что я на несколько минут приезжал в Москву из деревни, а домой приезжаю только переночевать. В теперешнее время из Петербурга приехали ревизующие, почему и в конторе не смел никого принять; а ложи особенной потому не отпускали, чтобы эти господа не подумали, что дирекция раздает места даром по произволу. Надеюсь, что скоро ревизия сия окончится и я буду свободен. До свидания. Весь ваш В." {Там же, с. 101-102.}.

   В письмах Нащокина к Пушкину есть упоминания о встречах с Верстовским у родственников и знакомых. В 10-х числах января 1836 года он сообщает, например, о том, что на обеде у мужа сестры Павла Воиновича, М. А. Окулова, вместе с знаменитым художником К. П. Брюлловым присутствовали писатель M. H. Загоскин, А. Н. Верстовский и др. (XVI, 75).

  

   До настоящего времени мы знали очень мало о знакомстве Нащокина с композитором и музыкальным деятелем графом Михаилом Юрьевичем Виельгорским (1788-1856). Его отец, польский аристократ, посланник при дворе Екатерины II, перешел впоследствии на русскую службу и был назначен сенатором. Виельгорский - близкий, приятель ряда русских писателей, в том числе Карамзина, Жуковского, Вяземского и Пушкина.

   Три года (с 1823 по 1826 г.) он прожил в Москве на положении опального, а большую часть взрослой жизни (тридцать лет) провел в Петербурге. В пору знакомства с Нащокиным Виельгорский имел чин действительного статского советника и придворное звание гофмейстера. Общеизвестна его роль как организатора музыкальных собраний, происходивших в течение трех десятилетий в его гостеприимном петербургском доме (ныне пл. Искусств, д. 3); участвовал в них и его брат - знаменитый виолончелист, граф Матвей Юрьевич.

   Талантливый, широкообразованный человек, Виельгорский был хорошо известен и на Западе. Композитор Россини отзывался о нем как о первом музыкальном знатоке мира.

   Из письма Нащокина к Жуковскому от 16 ноября 1849 года мы знаем, что вскоре после смерти Пушкина Виельгорский побывал у Павла Воиновича вместе с Жуковским {И В. А. Жуковский, и М. Ю. Виельгорский были членами опекунства над детьми и имуществом Пушкина. Возможно, что их совместный визит к Нащокину был связан с литературным наследием поэта.}. Это единственное упоминание о композиторе в дошедших до нас письмах Нащокина.

   Их отношения тем не менее несомненно были длительными и близкими. Об этом свидетельствуют многочисленные, большею частью краткие, письма Виельгорского, которые хранятся в Институте русской литературы АН СССР (12 писем) и Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (6 писем). Всего в рукописных отделах этих учреждений зарегистрировано, таким образом, 18 писем (среди писем есть и краткие записки). К сожалению, ни в одном из них не проставлен год, что во многих случаях делает невозможным сколько-нибудь точную датировку. Содержание писем зачастую (но не всегда) малозначительное, чем, вероятно, и объясняется тот факт, что до сих пор они не были опубликованы, хотя об их существовании литературоведы знали давно.

   Тем не менее одно лишь наличие 18 обращений графа Виельгорского к Нащокину говорит о том, что они были по меньшей мере хорошими знакомыми. Возможно, со временем эти письма будут полностью опубликованы и основательно изучены: я дам лишь краткий их обзор и приведу несколько цитат.

   Судя по содержанию, письма Виельгорского относятся к концу 40-х - началу 50-х годов. Все они целиком написаны по-русски и лишь в одном приведены французские названия медицинских терминов.

   При первом же ознакомлении с поблекшими листками, хранящимися в архивных папках, нельзя не обратить внимания на сердечный тон обращений Виельгорского. В одном из писем (без даты) он высказывает, например, сожаление о том, что, приехав в Москву по поводу операции брата, "не мог доселе" "обнять" "любезнейшего Павла Воиновича" {ГПБ.}.

   6 февраля 1853 года скончалась жена Виельгорского Луиза Карловна. Видимо, в связи с ее смертью Михаил Юрьевич пишет 29 марта того же года: "Угодно было господу посетить меня. Крест для меня тяжкий - с помощью пославшего несу его с терпением <...> Не увидим ли вас к празднику? т. е. не приедете ли за сыном? {Александру Павловичу Нащокину в это время было 14 лет. Он, как мы знаем, был принят в Училище правоведения.} <...> Мысленно вас обнимаю. Скажите усердный и дружественный поклон вашим дамам {Виельгорский, кроме Веры Александровны, вероятно, имеет в виду двух старших дочерей Нащокина - Екатерину и Софью, которые в 50-х годах были уже взрослыми барышнями.}. Дети мои благодаря богу здоровы и служат мне большим утешением" {ГПБ.}.

   Следующее письмо того же фонда на бумаге с траурной каймой, вероятно, также связано с недавней семейной утратой и может быть отнесено к 1853 году. Оно датировано "майя 26". "Вы вчера, мой любезнейший,- пишет Виельгорский,- ушли, не простившись со мной: хоть и не охотник я до проводов, но сожалею, что не могу приехать на чугунку {Николаевская (ныне Октябрьская) железная дорога была открыта в 1851 г. Нащокин, видимо, побывал в Петербурге, навестил Виельгорского и возвращался в Москву.} еще раз вас обнять" {ГПБ.}.

   В одном из писем Виельгорский обращается к Нащокину с деликатной просьбой (перед текстом подчеркнутая надпись "секретно"): "Любезнейший Павел Воинович, пишу вам по делу, близкому моему сердцу и которое приводит наш семейный круг в немалое смущение: у моего брата оказался камень - несмотря на огромную репутацию Пирогова, наши друзья (по медицинской части) советуют ехать в Москву для операции" {ИРЛИ.}. Виельгорский просит узнать, кто лучший хирург в Москве и какова смертность по каждому из двух практиковавшихся тогда хирургических методов.

   Композитор не только обращается с просьбами к своему приятелю Нащокину (думается, что адресата 18 дошедших до нас писем мы вправе так называть), но и сам готов оказать ему существенную услугу - советует Павлу Воиновичу устроиться управляющим домом князя Воронцова в Петербурге. "Управляющий,- по словам Виельгорского,- получает 1000 рублей серебром и квартиру в доме. Мне кажется, что это место для вас клад" {ИРЛИ.}.

   Ни одного ответного письма Нащокина к Виельгорскому не известно, но, очевидно, он, зная себя еще лучше, чем благожелательный приятель, отказался от управления графским домом, так же как, несмотря на совет Гоголя, не пожелал заняться образованием сына откупщика Бенардаки.

   Я уже упомянул о том, что очень близкий к придворным кругам Виельгорский, судя по его письму, помог определить дочь Нащокина Анастасию в один из институтов в качестве пансионерки императрицы. В том же письме обсуждается, как уже было упомянуто, наиболее злободневная тема тех дней - революция 1848 года, начавшаяся во Франции 22 февраля: "Здесь все исчезает при важных событиях во Франции и уже в Германии отражающихся. Только об этом и толкуют от почты до почты. Как будто замирает внимание и все живут и дышат одним ожиданием новостей". Отметки Виельгорского на полях: "Получены известия о том, что начинают уже нападать на (нрзб) правление Франции"; "Каждая почта приносит изменение в состоянии гражданском западных государств. Одна Россия как бы благословенный оазис, где можно еще найти спокойное прибежище - надолго ли? - о сем следует подумать каждому истинному русскому" {Там же.}.

   К сожалению, мы не знаем, как отнесся Павел Воинович к рассуждениям просвещенного европейца и богатого российского помещика относительно спокойствия "благословенного оазиса". Виельгорский, впрочем, как видно из его письма, не очень верит в надежность оазиса. Опасаясь "любопытства почты", Нащокин, возможно, вообще не ответил или же воспользовался для ответа оказией (письмо самого Виельгорского было переслано в Москву именно таким путем).

   В одном из писем граф обращается к другу Пушкина с интересной литературной просьбой: "Напишите мне об Онегине в отношении историческом. Недавно был спор, после рассказа или сцен Татьяниных и пр.- при дворе" {Там же.}. Излишне говорить о том, насколько было бы интересно прочесть ответ Павла Воиновича "об Онегине в отношении историческом".

  

   В каком году П. В. Нащокин, познакомился с реформатором русского драматического искусства, великим актером Михаилом Семеновичем Щепкиным, мы также не знаем. Щепкин переселился из Тулы в Москву в конце февраля или в начале марта 1823 года. Нащокин, выйдя в отставку в ноябре этого года, в следующем уже несомненно жил в Москве. Очень вероятно, что, любя театр, он сразу же начал бывать в Малом, а с января 1825 года - во вновь построенном императорском Большом театре. Репертуар государственных театров в то время был по преимуществу развлекательным. Щепкину приходилось играть главным образом в переделках французских комедий, таких как "Воспитание, или Вот приданое!", "Игнаша-дурачок, или Нечаянное сумасшествие", "Бот, или Английский купец" и т. д. {Сведения о репертуаре Щепкина заимствованы мною из кн.: Т. С. Гриц. М. С. Щепкин. Летопись жизни и творчества. М., 1966.}. Ставились на императорской сцене и многочисленные "оперы-водевили", как переведенные с французского, так и отечественные, например опера-водевиль в одном действии "Удача от неудачи, или Приключение в жидовской корчме" (текст П. Н. Семенова, музыка Ю. Э. Леонгарда). А. А. Шаховской, переделавший множество французских комедий, а также Мольера и Шекспира, тоже сочинил в свое, время довольно популярную оперу-водевиль "Казак-стихотворец" (музыка К. А. Кавоса).

   М. С. Щепкину приходилось зачастую выступать в подобных водевилях с пением, а, порой и в настоящих операх, таких как "Москаль-чаривник", малороссийская опера в одном действии И. П. Котляревского. Артист тщетно доказывал, что петь он не умеет, нот не знает, да и голос у него не оперный. Директор театров назначал специального музыканта, который приходил к Щепкину на дом и проигрывал ему нужные партии. Благодаря хорошему слуху, природной музыкальности и большой настойчивости Михаил Семенович справлялся и с пением. Голос у него был небольшого диапазона, но приятный.

   Просмотр огромного репертуара М. С. Щепкина показывает, что в комедии с пением "Цыганка", где Н. И. Куликов вывел Павла Воиновича Нащокина и его подругу Ольгу Солдатову, великий актер не участвовал.

   Но постепенно репертуар Щепкина становится содержательнее и серьезнее. Уже в 20-х годах наряду со множеством чисто развлекательных спектаклей он выступал в "Ябеде" В. В. Капниста и "Модной лавке" И. А. Крылова.

   На сцене московских театров ставились тогда и некоторые пьесы Мольера ("Мизантроп", "Мещанин во дворянстве", "Скапиновы обманы"). Первое время Мольера уродовали, переделывая его комедии применительно "к русскому быту". Постепенно их сменили более или менее тщательные и полные переводы. Всего за московский период своей жизни Щепкин выступал в семи пьесах Мольера.

   В начале 30-х годов Нащокин мог видеть его в "Скупом" (перевод С. Т. Аксакова), "Школе женщин" (перевод H. И. Хмельницкого), а также в "Горе от ума" (Фамусов был одной из лучших и любимейших ролей Щепкина). Но наряду с этими пьесами прославленному артисту по-прежнему приходилось выступать и в незначительных, малохудожественных произведениях.

   В 30-х годах М. С. Щепкину было уже сорок с лишним лет (он родился в 1788 г.). Бывший крепостной графа Г. С. Волькенштейна стал одним из лучших актеров России. Своего происхождения Щепкин не стыдился, оставался демократом по духу. Тот образ жизни, который Нащокин вел в Москве в начале 30-х годов до женитьбы на Вере Александровне, несомненно, был ему глубоко чужд. Бывал ли в эти годы Щепкин у Нащокина, мы не знаем, но трудно представить себе этого степенного человека среди "народов", наполнявших тогда квартиру Павла Войновича. Однако сохранившееся одно весьма интересное свидетельство (Н. И. Куликова) об их беседе позволяет, на мой взгляд, думать, что разговаривали люди, уже близко знавшие друг друга.

   В апреле (?) 1835 года М. С. Щепкин и П. В. Нащокин вели спор о двух трагиках - В. А. Каратыгине и П. С. Мочалове. Нащокин отдавал предпочтение первому из них, Щепкин - второму. Павел Воинович считал, что Мочалов, не обращающий внимания на свою пластику, "за пренебрежение дарами природы - достоин осуждения, а Каратыгин за старание и усердные труды - уважения"

   "Ваш взгляд, Павел Воинович,- снова возразил он (Щепкин.- Н. Р.),- взгляд барина из Английского клуба... Вы, вероятно, случайно видели Мочалова в какой-нибудь неважной роли и не видали его в лучших ролях, когда он, как говорится у нас, был в ударе! Вот что я вам скажу, чтобы покончить спор: кто раз в жизни увидит истинно гениальную игру нашего трагика, тот уж никогда ее не забудет и простит ему все!" {П. С. Мочалов. Заметки о театре, письма, стихи, пьесы. Современники о П. С. Мочалове. М., 1953, с. 355.}

   В этом споре нас интересует довольно резкая реплика вообще очень деликатного Щепкина. Назвать "барином из Английского клуба" можно было только хорошо знакомого собеседника.

   О долголетнем знакомстве Павла Войновича с Щепкиным говорят и другие сведения, приведенные в труде Т. С. Грица.

   Во время последнего пребывания Пушкина в Москве, в мае 1836 года, Щепкин встречался (по-видимому, несколько раз) с поэтом в известном нам доме Нащокина "у Старого Пимена". Об одной из этих встреч артист рассказывал в 1858 году Д. А. Смирнову {"Два утра у Щепкина. Из неизданных материалов Д. А. Смирнова".- Ежегодник имп. театров, сезон 1907/08 гг., с. 173-180.}.

   Во второй половине (после 16) декабря 1836 года Павел Воинович пишет Пушкину: "Еще попрошу у тебя для Щепкина - он тоже человек хороший и с семейством, и тоже небогатый - и нужны деньги. В феврале месяце у него бенефис - и Гоголь ему обещал пьесу.- Но Гоголя нет - и может статься, и пьесы не будет - ему же нужен сбор и потому нужна такого рода пьеса, которая бы привлекла публику" (XVI, 212; в дальнейшей части письма Павел Воинович просит Пушкина помочь преодолеть цензурные препятствия, связанные с постановкой пьесы, которую Щепкин выбрал для своего бенефиса).

   Н. И. Куликов в своих воспоминаниях рассказывает: "...когда в начале февраля дошла до Москвы роковая весть о дуэли Пушкина, мы в ту же минуту с М. С. Щепкиным, бросились к Павлу Воиновичу! Нащокин был в отчаянии" {"Русская старина", 1881, август, с. 615.}.

   Есть сведения о встречах Нащокина со Щепкиным и в позднейшие годы. 9 мая 1842 года оба они, по-видимому, присутствовали на именинах Гоголя в саду при доме М. П. Погодина {Т. С. Гриц. М. С. Щепкин. Летопись жизни и творчества, с. 291 и 729.}.

   10 мая 1853 года Павел Воинович, как я уже упоминал, был участником торжественного обеда, устроенного в том же саду в честь уезжавшего за границу Щепкина {Там же, с. 492-494.}.

   Наши сведения о зн