Раевский Николай Алексеевич - Друг Пушкина Павел Воинович Нащокин

">   - Ну, что? позволяешь на ней жениться?

   - Не позволяю, а приказываю! - ответил Пушкин".

   "Да, такого друга, как Пушкин, у нас никогда не было, да таких людей и нет! Для нас с мужем приезд поэта был величайшим праздником и торжеством. В нашей семье он положительно был родной. Я, как сейчас помню те счастливые часы, которые мы проводили втроем в бесконечных беседах, сидя вечером у меня в комнате на турецком диване, поджавши под себя ноги. Я помещалась обыкновенно посредине, по обеим сторонам муж и Пушкин в своем красном архалуке с зелеными клеточками. Я помню частые возгласы поэта: "Как я рад, что я у вас! Я здесь в своей родной семье!" {"Пушкин в воспоминаниях современников", т. 2, с. 197-199.}

   В "Воспоминаниях" содержится взволнованный и горестный рассказ о том, как Нащокины узнали о дуэли и смерти поэта, как тяжело заболел Павел Воинович, потерявший любимого друга.

   К сожалению, статья Н. Ежова, как было уже отмечено, сейчас малодоступна, а между тем и в ней есть интересные места. Некоторые из них я привел выше. Процитирую еще одно - в нем, как я думаю, слышится подлинный голос современницы поэта: "-Ах, Пушкин, Пушкин!-твердила В. А., волнуясь.- Какой это был весельчак, добряк и острослов! Он говорил тенором, очень быстро, каламбурил, и по-русски, и по-французски; он мужа любил больше, чем кого-либо... Меня он любил как брат и друг, шутил со мной, читал мне свои новые стихотворения, целовал мои руки, а в особенности играл со мной в карты... Как он звонко хохотал! Я сейчас слышу его смех..." {М. Цявловский. Книга воспоминаний о Пушкине, с. 316.}

   Вероятно, Вера Александровна говорила именно так или почти так - просто и задушевно, без сравнения зубов Пушкина с "перлами", без "бездны дум и ощущений" в его глазах и других литературных украшений, приписанных ей И. Родионовым.

   Записи обоих сотрудников "Нового времени" все же в общем производят впечатление добросовестно изложенных бесед, из которых читатели и исследователи узнали немало интересного. Я никак не могу согласиться с мнением известного литературоведа своего времени М. Гершензона, который достаточно пренебрежительно отозвался о содержании корреспонденции И. Родионова: "...еще в 1898 году кем-то {Корреспонденции были подписаны инициалами.} напечатаны с ее слов довольно бессодержательные воспоминания о Пушкине и Гоголе" {М. Гершензон. Образы прошлого, с. 52.}.

   О произведениях поэта В. А. Нащокина действительно почти не говорила (за исключением упоминания о чтении Пушкиным черновика "Русалки" в последний его московский вечер), но это, видимо, и не входило в ее намерения. Вера Александровна рассказывала журналистам о Пушкине-человеке, близком друге супругов Нащокиных.

   Ни разу, насколько мне известно, не переизданная и совершенно забытая корреспонденция В. А. Гиляровского {"Россия", 1899, No 29, 26 мая, с. 3. Корреспонденция не имеет заглавия; помещена в рубрике "Чествование памяти А. С. Пушкина". В собрании сочинений Гиляровского (т. III. М., 1967, с. 236) ее содержание изложено лишь в нескольких строках.} в части, непосредственно относящейся к Пушкину, не содержит сведений, которых не было бы у Родионова и Ежова. Она тем не менее интересна, поскольку касается самой Веры Александровны.

   Автор, видимо, лучше осведомлен об обстоятельствах жизни В. А. Нащокиной в "пыльном и пьяном" селе Всехсвятском, чем Ежов и Родионов. Встретившую посетителей просто одетую женщину он не называет, например, компаньонкой Веры Александровны.

   Гиляровский отмечает, между прочим, светские манеры старушки Нащокиной: "Моего товарища она встретила как знакомого, красивым жестом женщины общества. Она предложила мне сесть и сразу сама заговорила о Пушкине.

   - Я получила письмо от одного важного лица в Петербурге, пишет, что государь узнал обо мне... О, Пушкин, Пушкин! Все благодаря ему: он до сих пор мне доказывает свою любовь!

   И много, много она рассказывала о Пушкине".

   Содержания рассказов Нащокиной Гиляровский почти не касался. По-видимому, считает, что повторение уже известного для читателей не было бы интересно.

   Существенна в корреспонденции отмеченная автором жалоба Веры Александровны на П. И. Бартенева, роль которого в судьбе писем Пушкина к Павлу Воиновичу действительно непонятна и сейчас:

   "Вдруг лицо ее омрачилось.

   - Письма его у меня пропали. 20 писем было, и все пропали. Редактор "Русского архива", г. Бартенев, взял у меня их и напечатал, а оригиналы не возвратил. Уж я посылала-посылала к нему - так и не возвратил" {По словам В. А. Нащокиной-Зызиной, так же неудачны были неоднократные попытки ее отца получить обратно пушкинские письма. Надо сказать, что деловые отношения между Бартеневым и Нащокиными нам неизвестны. Во всяком случае, на высказанный в печати упрек Веры Александровны П. И. Бартенев почему-то не счел нужным ответить.}.

   По поводу слов Веры Александровны относительно письма некоего важного лица, видимо вхожего к царю, позволю себе сделать небольшое отступление.

   Не идет ли здесь речь о тогдашнем президенте Академии наук вел. кн. Константине Константиновиче ("поэте К. Р.")? Высокопоставленных знакомых в разное время у Нащокиных было много. В собрании П. И. Бартенева сохранилась любопытная записка: "В 1849 г. апреля 16-го Вера Александровна имела честь представляться Ее Императорскому Высочеству Ольге Николаевне, в Оружейной палате" {ИРЛИ. Почерк мне неизвестный, во всяком случае не В. А. Нащокиной.}.

   Двадцатишестилетняя дочь Николая I в это время была уже замужем за Вюртенбергским кронпринцем Карлом, впоследствии королем и, очевидно, приехала на родину для свидания с родителями. Будучи ученицей Жуковского и Плетнева, Ольга Николаевна заучивала наизусть стихи Пушкина - отрывки из "Полтавы", "Бахчисарайского фонтана" и "Бориса Годунова", "глотала его последнее произведение "Капитанская дочка", которое печаталось в "Современнике" {Сон юности. Записки дочери императора Николая I. Париж, 1963, с. 66.}. В 1849 году она, вероятно, расспрашивала Веру Александровну о поэте, но, по всему судя, никакого участия в судьбе бедствовавших тогда Нащокиных не приняла.

   Можно было ожидать, что спустя полвека "К. Р." отнесется иначе к судьбе той, которую считали последней современницей Пушкина, но ничто, надо сказать, не указывает на какое-либо вмешательство тогдашнего президента Академии наук в жизнь Веры Александровны.

   В. А. Нащокина-Зызина считает, что "важным лицом" скорее мог быть военный министр генерал П. С. Ванновский {П. С. Ванновский (1822-1904) занимал пост военного министра с 1881 по 1898 г. Позже, в 1901-1902 гг., он был министром народного просвещения.}. И она, и ее ленинградская родственница Е. А. Нащокина, независимо одна от другой, сообщили мне об очень близком знакомстве семей Нащокиных и Ванновских. Между ними, по-видимому, существовало также родство. Александр Павлович Нащокин оказал некогда будущему военному министру какую-то очень важную услугу, которую держал в секрете даже от своих сыновей.

   Все это делает довольно вероятным обращение Ванновского к Николаю II, но если оно и имело место, то, судя по всему, осталось безрезультатным.

  

   Прежде чем говорить об участии Веры Александровны в пушкинских торжествах 1899 года, приведу еще новый, к сожалению очень краткий, рассказ о ней и ее воспоминаниях о поэте.

   Совсем недавно (23 октября 1970 г.) краевед и писатель Ю. М. Курочкин (Свердловск) сообщил мне, что, будучи в Москве, он обнаружил в дневнике артиста и литератора Дмитрия Викторовича Гарина-Виндинга (1869-1917) его запись о посещении в 1894 году Веры Александровны Нащокиной {ГИМ.}. По моей просьбе неизменно отзывчивая В. А. Нащокина-Зызина сняла и прислала мне копию этого документа.

   Д. В. Гарин-Виндинг побывал у Веры Александровны в селе Всехсвятском 18 ноября 1894 года по поручению А. А. Веселовской, сотрудницы газеты "Русские ведомости", в связи с просьбами Нащокиной о помощи. В дневнике он записал: "Был у Веры Александровны Нащокиной. "Печальной ветхости картина" - передо мной предстала Наина, но только с симпатичным лицом. Беседа с нею на меня произвела приятное впечатление. Нищета, ужасная обстановка кричит о голоде и холоде, но нет ноющей ноты, нет угнетенного вида, видно - что где-то, может быть под ногтями, осталось немного барства и достоинство человека. Очень мило излагает мысли, живым словом. Так что письма эти она сама пишет (письмо к Веселовской). С большим воодушевлением говорила о Пушкине. Память старухе не изменяет, и она верно называет имена и фамилии, даже дома {В. А. Нащокиной в это время было 83-84 года.}. Много говорила о суеверности Пушкина. "Александр Сергеевич был очень оживленного характера, любил очень болтать и смеяться и так смеялся заразительно, до упаду! и других увлекал за собой!.. Замечательные глаза, глаза, все говорившие и постоянно менявшие свое выражение, поэтому он мне ни на одном портрете не нравился, все это деланные выражения". Нащокин был товарищ Пушкина по Лицею. В доме Нащокина бывала вся красота русской литературы. У них в доме же Пушкин написал первые строчки [к] воспоминаниям М. С. Щепкина. У ней было много писем, записок от Пушкина, Гоголя <...> но она отдала Бартеневу и все это кануло <...> в лету. Не отдает: самый легкий, но и рискованный способ составлять коллекции"

   Найденная Ю. М. Курочкиным запись показывает, что в основном В. А. Нащокина в разные годы рассказывала литераторам одно и то же о внешности и душевных свойствах Пушкина, лишь изредка добавляя новые подробности. На этот раз мы узнаем, что в подаренную Пушкиным М. С. Щепкину тетрадь для будущих записок актера поэт вписал начальные строки в доме Нащокина {17 мая 1836 г. во время своего последнего приезда в Москву, когда он гостил у Нащокиных.}.

   В изображении Д. В. Гарина-Виндинга образ старушки Нащокиной, "Наины с симпатичным лицом", передан очень живо и с несомненным сочувствием к собеседнице. Мы видим Веру Александровну еще не очень дряхлой, хорошо помнящей прошлое, относительно бодрой, несмотря на все лишения, которые ей приходилось переносить.

   За несколько дней до юбилея 1899 года в село Всехсвятское к В. А. Нащокиной приехали московские журналисты. В заключение беседы присутствовавший при ней Ежов обрадовал Веру Александровну сообщением о том, что "26 мая за ней приедут из университета и повезут ее на заседание".

   На следующий день после юбилейного собрания "Россия" поместила следующую телеграмму из Москвы: {"Россия", 1899, No 30, 27 мая.} "Торжественное заседание Московского университета и Общества любителей российской словесности происходило в актовой зале, где среди тропических растений красовался большой слепок с московского памятника поэту. Заседание происходило в присутствии великого князя Сергея Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны. Ее высочеству у входа в зал ректор университета Д. П. Зернов поднес роскошный букет. На заседании присутствовали дочь чествуемого поэта М. А. Гартунг, внуки и правнуки поэта и В. А. Нащокина, близко знавшая Пушкина".

   Днем позже та же газета сообщила о том, что ректор обратился "с благодарственной речью к почетной гостье Вере Александровне Нащокиной, единственной современнице А. С. Пушкина, который был близким другом ее мужа и ее самой. Доброе лицо старухи озарилось радостью, и она заплакала" {"Россия", 1899, No 31, 28 мая.}.

   Должно быть, в эту минуту вся зала смотрела на нее: красивая пожилая дама - дочь поэта, генералы в парадной форме, сановники и старые профессора во фраках с лентами и звездами, иностранные делегаты, студенты - кто в мундире со шпагой и треуголкой в руке, кто в форменном сюртуке, а большинство в серых и черных тужурках.

   Больные глаза старушки Нащокиной ничего этого не различали. Но белый монумент, окруженный пальмами и ярко освещенный электричеством, был от нее в немногих шагах. Вера Александровна смотрела на статую поэта, которого в этот день официальная Россия "от финских хладных скал до пламенной Колхиды" торжественно вводила в казенный пантеон, и вспоминала дорогого ей Александра Сергеевича, умевшего так заразительно хохотать...

   Вернулась она во Всехсвятское, вероятно, уставшая до крайности - заседание продолжалось два с половиной часа.

   В следующие дни многие, сначала московские и петербургские, а затем и провинциальные газеты, имевшие собственных корреспондентов в столице, упомянули в своих отчетах о присутствии на юбилейном заседании последней современницы Пушкина.

   Ее тоже ввели в пантеон воспоминаний о поэте, где она пребывает и сейчас.

  

  

   Я попытался узнать, нет ли в архиве внучки писем ее бабушки. Их не оказалось. В. А. Нащокина-Зызина прислала мне лишь копию письма, хранящегося в Государственном Историческом музее: {ГИМ.}

   "В Комитет по устройству Пушкинской выставки.

   Ввиду тех волнений, которые я пережила в первый день Пушкинских торжеств {На торжества, так взволновавшие (иначе, конечно, и быть не могло) Веру Александровну, ее сопровождала любимая невестка, жена Андрея Павловича.}, а равно и во время, предшествовавшее этому дню, я совершенно упустила из вида предложить Комитету по устройству этих Торжеств сохранившийся у меня старинный круглый из карельской березы стол. Этот стол существует чуть не более 100 лет. Он перешел ко мне в числе других вещей моего приданого.

   За этим именно столом и происходила наша беседа с Александром Сергеевичем Пушкиным во время его остановок у нас в квартире в доме Ивановой у церкви св. Старого Пимена.

   Этот стол особенно дорог для меня, как единственное оставшееся у меня вещественное воспоминание о незабвенном Александре Сергеевиче.

   Если Комитет пожелает, то может за ним прислать по адресу: За Тверской Заставой, село Всехсвятское, против убежища, дом Поляковой.

   Прошу принять уважение и проч. Вера Нащокина. 4 июня 1899".

   В. А. Нащокина-Зызина сомневается, однако, чтобы это письмо было собственноручным. Почерк "очень уж уверенный, с сильным нажимом и росчерками". У моей корреспондентки есть фотография, где, как она пишет в письме от 17 февраля 1968 года, "бабенька сидит за этим круглым столом. Снимок этот, вероятно, сделан в 1899 году перед юбилеем поэта. А самое главное, что на этой карточке есть подпись "Вера Нащокина", и я думаю, что это ее рука: слабый и дрожащий почерк".

   Комитет, к которому обратилась в 1899 году Вера Александровна, почему-то не пожелал воспользоваться ее предложением. Драгоценная реликвия осталась в семье Нащокиных. Вера Андреевна сообщила мне (в письме от 23 декабря 1967 г.) и о ее дальнейшей судьбе: по ее словам, Андрей Павлович Нащокин "свято берег вещи, оставшиеся после матери. Особенно круглый стол и кресло. Стол у нас назывался пушкинским. По преданию, этот стол стоял в комнате, где останавливался поэт и писал на нем. Но с этими вещами случилось непоправимое. Во время голода и холода в 20-х годах мы все перебрались в мезонин <...> Стол и кресло были спрятаны в чулан под внутренней лестницей".

   После того как лица, поселенные в нижнем этаже, уехали, мать Веры Андреевны "с ужасом обнаружила, что вещи были сожжены".

   Фотография Веры Александровны, снятая в мае 1899 года, была опубликована в Альбоме Пушкинской выставки в Москве (24 мая - 13 июня 1899 г.). Старушка Нащокина сидит у балкона дачи Поляковой в своем любимом кресле перед "пушкинским" круглым столом.

   Тот же портрет Веры Александровны по окончании пушкинских торжеств был помещен в журнале "Семья" {"В. А. Нащокина (К портрету)".- "Семья", 1899, No 24, 13 июня, с. 7.}. В довольно подробной редакционной заметке наряду с несомненно ошибочными сведениями есть интересное, больше нигде не встречающееся указание на то, что "один из бюстов В. А. работы Витали находится в Академии художеств в Петербурге, а ее лучший портрет, по ее словам, у бывшего военного министра г. Ванновского".

   Заметка заканчивается напоминанием московской интеллигенции о ее обязанности "скрасить своим участием последние дни подруги Пушкина - дни, которых ей, по видимости, и осталось-то немного!.. Речь идет не о единовременном или ежемесячном пособии, а о том ничем не оценимом участии, которое создало бы В. А. сколько-нибудь сносное существование, в одном из благотворительных учреждений, коими Москва так богата".

   В "благотворительное учреждение" В. А. Нащокина, к счастью, не попала. Если Гиляровский не ошибается, ей в конце концов "устроили пенсию" {В. Гиляровский. Собр. соч., т. III. М., 1967, с. 237. Указа о назначении пенсии В. А. Нащокиной мне разыскать не удалось.}. Последние месяцы своей жизни совершенно ослепшая Вера Александровна провела не в селе Всехсвятском, а на окраине Москвы. Государственную поддержку она во всяком случае если и получала, то очень недолго - немногим более года.

   16 ноября 1900 года В. А. Нащокина скончалась.

   В газете "Русское слово" появилось, как было принято - на первой странице, траурное извещение: {"Русское слово", 1900, No 320, 18 ноября.}

   "Друг Пушкина Вера Александровна Нащокина волею божею скончалась 16 сего ноября, в 1 час ночи, о чем сын и внучата покойной с душевным прискорбием извещают родных и знакомых. Панихиды совершаются в 10 часов утра и в 6 часов вечера. Новая Бошиловка, д. Боковой. Отпевание в церкви Рождества Богородицы, что на Бутырках, 19 ноября в 8 ч. утра, погребение на Ваганьковском кладбище".

   Кончина Веры Александровны не прошла незамеченной, как 46 лет тому назад смерть ее мужа. В некоторых московских газетах были помещены некрологи.

   "Русское слово" тогда же, 18 ноября, писало: "Кончина друга Пушкина. На окраине Москвы, где-то у Бутырской заставы, в скромной, вернее, бедной обстановке скончалась третьего дня современница и лучший друг гениального Пушкина, Вера Александровна Нащокина, в обществе которой и ее мужа так любил проводить свои досуги великий поэт".

   "Прошли года - и В. А. Нащокина, пережив гения <...> принуждена была волею судеб влачить на склоне лет жалкое существование. Ютясь где-то в мансарде в селе Всехсвятском, перебиваясь на жалкие крохи, больная и всеми забытая, В. А. лишь ко дню пушкинских торжеств была наконец отыскана <...> На торжественном заседании в день праздника 88-летняя Нащокина явилась центральной фигурой, на которой было сосредоточено общее внимание. Кончились торжества в честь великого поэта, как-то вскользь упомянули о В. А., кажется, выхлопотали ей какую-то крохотную субсидию - и затем о современнице творца волшебных песнопений забыли снова .<...> 16 ноября в 1 час ночи 90-летняя современница Пушкина тихо отошла в вечность, унося в могилу благоговейное воспоминание о незабвенном поэте <...>".

   "Курьер" {"Курьер", 1900, No 321, 19 ноября, с. 3.} в краткой заметке сообщал читателям: "Сегодня в церкви Рождества Богородицы, что в Бутырках, в 9 часов утра состоится отпевание тела скончавшейся в ночь на 17 ноября на 90-м году от рождения вдовы известного современника А. С. Пушкина и его друга Веры Александровны Нащокиной. История жизни В. А. Нащокиной всем известна {Автор заметки, вероятно, имел в виду недавние статьи Родионова, Ежова и Гиляровского.}. Когда-то богатая, блестящая красавица, служившая центром, около которого группировались литераторы, художники, музыканты, она под конец впала в глубокую нужду и проживала в комнатке на окраине города. Во время пушкинских торжеств В. А. служила предметом особого внимания со стороны всех присутствующих на торжественном заседании" {Большая часть этой заметки дословно включена в краткий некролог, помещенный в "Историческом вестнике" (1901, No 1, с. 416).}.

   Андрей Павлович Нащокин был настолько потрясен смертью любимой матери, что все хлопоты по погребению пришлось принять на себя его жене. Велико было и ее горе - с добрейшей свекровью она прожила душа в душу полтора десятка лет.

   Покоится Вера Александровна Нащокина в семейной ограде на Ваганьковском кладбище.

  

  

   Скажем еще о двух лицах, которых видел Пушкин: речь пойдет о родных братьях Веры Александровны - Федоре и Льве Нарских.

   Передо мною фотокопия старинной бумаги из архива Нащокиных - офицерский патент Федора Александровича Нарского.

   Вверху на фоне гравированных облаков изображен николаевский двуглавый орел, внизу, под текстом, во всю ширину листа, военные атрибуты того времени - скрещенные знамена и флюгера, кавалерийская сабля, пехотная шпага и много иных предметов, а посредине большой барабан, увенчанный парадной офицерской каской. Справа и слева - лавровые венки, перевитые лентами. Очень торжественный диплом... Текст его гласит: "Божею милостью Мы, Николай Первый, император и самодержец всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая.

   Известно и ведомо да будет каждому, что Мы Федора Нарского, который Нам унтер-офицером служил, за оказанную его в службе Нашей ревность и прилежность, в Наши Прапорщики тысяча восемьсот четыредесять седьмого года Мая девятого дня всемилостивейше пожаловали и учредили; якоже Мы сим жалуем и учреждаем, повелевая всем Нашим подданным оного Федора Нарского за Нашего Прапорщика надлежащим образом признавать и почитать: и Мы надеемся, что он в сем ему от Нас всемилостивейше пожалованном чине так верно и прилежно поступать будет, как то верному и доброму Офицеру надлежит. Во свидетельство чего, Мы сие Инспекторскому Департаменту Военного Министерства подписать и Государственною Нашею печатию укрепить повелели. Дан в Санкт-Петербурге, лета 1847 <...> " (месяц и число, приведенные в тексте, на фотокопии прочесть нельзя).

   В архиве В. А. Нащокиной-Зызиной это единственный документ, принадлежавший Федору Александровичу. Из него мы узнаем лишь дату производства унтер-офицера Нарского в первый офицерский чин. Кроме того, патент, выданный от имени царя, показывает, что в 1847 году брат Веры Александровны носил свою фамилию на законном основании.

   Мы знаем уже, что, по семейным преданиям Нащокиных, Федор Александрович Нарский был заботливым братом, много помогавшим своей сильно нуждавшейся сестре и ее детям. У нас нет возможности ближе познакомиться с душевным обликом Ф. А. Нарского. Есть только сведения о прохождении им военной службы, достаточно подробные и, несомненно, точные,- в официальном справочнике "Список генералам по старшинству - составлен по 1 сентября 1905 года" (СПб., 1906, с. 167) {Приношу благодарность пушкинисту Л. А. Черейскому (Ленинград), указавшему мне на это издание.}.

   Родился Федор Александрович 20 апреля 1826 года и умер между 1 сентября 1905 года и 1 июля 1906 года {В следующем выпуске "Списка", где перечислены генералы по состоянию на 1 июля 1906 г., Ф. А. Нарского уже нет.}. Таким образом, он во всяком случае дожил до 79-летнего возраста. Потомки Павла Воиновича Нащокина считают его старшим из двух родных братьев Веры Александровны (письмо Веры Андреевны от 15 февраля 1967 г.), но эта семейная традиция, как я покажу в дальнейшем, несомненно, не верна.

   Очень возможно, что Федора Нарского Пушкин видел в ноябре 1833 года семилетним мальчиком, а в последний приезд в Москву в 1836 году - десятилетним. Следовало бы поэтому отыскать архив генерала Нарского, так как он мог записать впоследствии свои детские впечатления о встречах с поэтом.

   Согласно "Списку генералам...", Федор Александрович общее образование получил в "частном учебном заведении", военное - "на службе", вступив в нее 9 сентября 1842 года. Ему было тогда всего 16 лет. Почти 5 лет юноша прослужил унтер офицером - до 9 мая 1847 года. Можно думать, что такой долгий военный искус объясняется тем, что Федор Нарский, как внебрачный сын, не был дворянином. Отец его скончался, когда мальчику было 13 лет, а богатые и знатные родственники не заботились о сыне Александра Петровича от бывшей крепостной.

   В дальнейшем он тянул тяжелую лямку пехотного армейского офицера, медленно повышаясь в чинах и подолгу занимая небольшие должности. В 33 года Ф. А. Нарский, правда, уже майор, но чин полковника он получает лишь в 54 года. Батальоном командует целых десять лет. Его служебное продвижение совсем не похоже на блестящие карьеры гвардейских офицеров александровского и николаевского времени.

   В молодости Федор Александрович участвует в двух войнах - прапорщиком и подпоручиком в венгерской кампании 1849 года, штабс-капитаном в Крымской войне 1854-1855 годов {Чин штабс-капитана (произведен 6 июня 1853 г.) Ф. А. Нарский, несомненно, получил за отличие, так как поручиком он прослужил всего один год.}. В пожилые годы он служит в Сибири, где занимает административные должности.

   В 1874 году полковник Нарский командирован на Нерчинский завод и служит там два года. Затем он состоит ряд лет губернским воинским начальником в Томске и Семипалатинске. В возрасте 55 лет Федор Александрович, прослужив 39 лет, получает, наконец, чин генерал-майора. Он командует 35-й местной бригадой. Еще через 10 лет (30 августа 1891 г.) 65-летнего старика производят в генерал-лейтенанты.

   С 1893 года и до конца своей долгой жизни он "состоит при войсках Кавказского военного округа сверх штата". Это своего рода военная синекура, которую престарелый генерал, вероятно, получил в награду за участие в героической защите Севастополя. Среди его многочисленных орденов нет офицерского георгиевского креста (ордена св. Георгия), дававшего большие служебные преимущества, но участники севастопольской обороны ими также пользовались. В противном случае старик был бы своевременно уволен в отставку и получал бы не генеральский оклад, а лишь небольшую пенсию.

   Оказывать более или менее регулярную поддержку сестре Федор Александрович, вероятно, смог не ранее начала 80-х годов, когда он был произведен в генералы. Обер- и штаб-офицеры получали в то время очень небольшие оклады, а Ф. А. Нарский, согласно "Списку генералам...", был женат и имел дочь. Весь 1882 год он, уже будучи генералом, почему-то состоял за штатом.

   Портрет этого брата Веры Александровны мне найти не удалось.

  

   О другом брате Веры Александровны, Льве Александровиче Нарском, пока документальных данных нет, но судить о его облике мы можем с помощью портрета, фотокопию которого прислала мне В. А. Нащокина-Зызина. Это датированная 1836 годом акварель известного портретиста П. Ф. Соколова. {Впервые этот портрет был опубликован в издающемся в Алма-Ате журнале "Простор" (1969, No 5, с. 104).}, создавшего целую галерею выразительных и точных изображений людей пушкинского времени. Широко известен акварельный портрет самого Пушкина кисти этого художника. Вера Андреевна, кроме фотокопии портрета Л. А. Нарского, приcлала его описание и рисунок спинки стула, на котором сидит юноша, так как последняя не вышла на снимке.

   Лев Александрович Нарский - темный шатен, с голубыми глазами. На мой взгляд, ему не больше 20 лет. Он, несомненно, похож на сестру - тот же овал лица, тот же изящный рот, правильный, но довольно крупный нос, тонкие восточные брови. Однако восточный, облик у брата в общем выражен значительно меньше, чем у сестры.

   Л. А. Нарский одет в темно-серый расстегнутый фрак с черным бархатным воротником и черный жилет. Невысокий воротничок повязан пышным серо-сине-красным галстуком, действительно заслуживающим название "шейного платка", как правильно переводили в то время немецкое слово.

   Общее впечатление от акварели - очень романтического вида задумчивый юноша. Впрочем, может быть, художник несколько идеализировал барственный облик Льва Нарского, сына крестьянки. Таким, как мы видим его на портрете, можно представить себе Владимира Ленского, "с душою прямо геттингенской".

   Возраст юноши, насколько о нем можно судить по акварели, для нас существен, так как никаких бумаг Л. А. Нарского в архиве В. А. Нащокиной-Зызиной нет. Если считать, что ему действительно лет 19-20, то родился он около 1816 года. Во всяком случае, он, несомненно, старший, а не младший брат генерала Ф. А. Нарского, дата рождения которого (20 апреля 1826 г.) не подлежит сомнению. В противном случае Лев Нарский не мог появиться на свет ранее 1827 года, и в 1836 году он был бы самое большее девятилетним мальчиком.

   Нельзя сомневаться в том, что акварель изображает именно Льва Александровича, а не какое-либо другое лицо. На мой запрос В. А. Нащокина-Зызина ответила: "...с самого раннего детства нам говорили в семье, что это портрет бабенькиного брата {Лев Александрович Нарский очень похож, судя по их портретам, на своих единокровных братьев, законных сыновей Александра Петровича Нащокина.}. Этот портрет был парный с портретом Веры Александровны. На юбилейной выставке в 1937 году я сама видела портрет бабушки, оформленный одинаково с этим портретом и кисти одного и того же художника. На портрете точный год, 1836-й, и портрет подлинно кисти П. Соколова. Это подтвердила научный сотрудник Всесоюзного музея Пушкина, приезжавшая ко мне из Ленинграда" (22 марта 1967 г.).

   Итак, документов Л. А. Нарского нет, но есть его подлинный датированный портрет, есть семейные предания о нем, и, самое для нас интересное, в двух своих письмах Пушкин, несомненно, говорит об этом брате Веры Александровны.

   Приведу сначала то место "Рассказов о Пушкине и Гоголе", где В. А. Нащокина говорит о брате и его знакомстве с поэтом: "В характере Пушкина была одна удивительная черта - умение душевно привязываться к симпатичным ему людям и привязывать их к себе. В доме моего отца он познакомился с моим меньшим братом, Львом Александровичем Нарским. Это была чистая, нежная, поэтическая натура. Пушкин с первого взгляда очаровался им, положительно не отходил от него и стал упрашивать его ехать к нему гостить в Петербург. Брат, не менее полюбивший поэта, долго колебался. Он сильно был привязан к родной семье, но, наконец, согласился на просьбы Пушкина, и они уехали.

   В это путешествие случилось маленькое приключение: Павел Воинович утром другого дня по их отъезде на лестнице нашей квартиры нашел камердинера Пушкина спящим. На вопрос моего мужа: как он здесь очутился? тот объяснил, что Александр Сергеевич, кажется, в селе Всехсвятском, спихнул его с козел за то, что тот был пьян, и приказал ему отправиться к Нащокиным, что тот и исполнил.

   По возвращении из Петербурга брат восторженно отзывался о Пушкине и, между прочим, рассказывал, что поэт в путешествиях никогда не дожидался на станциях, пока заложат ему лошадей, а шел по дороге вперед и не пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы не потолковать с ними о хозяйстве, о семье, о нуждах, особенно же любил вмешиваться в разговоры рабочих артелей" {"Пушкин в воспоминаниях современников", т. 2, с. 204-205.}.

   Вероятно, кое-что в этом рассказе добавлено журналистом, возможно, знакомым с пушкинианой конца века. В частности, подробности о том, что Пушкин в путешествиях не любил ждать, пока заложат лошадей, и о его разговорах с встречными крестьянами производят впечатление вычитанных из мемуарной литературы. Наоборот, эпизод со слугой Пушкина Гаврилой, надо думать, действительно записан со слов Веры Александровны. В 1898 году она рассказала его почти так же, как Пушкин писал в письме к Павлу Воиновичу от 24 ноября 1833 года. Однако о селе Всехсвятском поэт не упоминает. По его словам, Гавриле было приказано слезть с козел при выезде из Москвы.

   Характеристика Льва Александровича как натуры поэтической, несомненно, идет от сестры. О судьбе этого юноши и в наши дни бытует в семье Нащокиных предание весьма романтическое: "По рассказам моей матери, он умер двадцати лет от горячки (неразделенная любовь). Вот все, что я о нем знаю",- писала В. А. Нащокина-Зызина 21 января 1967 года.

   Возможно, что Льва Нарского погубила не поэтическая маловероятная любовная горячка, а, скорее, один из прозаических тифов, которые тогда, как и ряд других болезней, огульно именовались горячками. Но, по-видимому, в жизни юноши действительно была большая неудачная любовь, совпавшая, быть может, по времени с его смертельной болезнью. С тех пор прошло полвека или больше, но в памяти Веры Александровны, нежно любившей брата, по-прежнему жива эта трагедия, и, должно быть, не раз она рассказывала о ней невестке.

   Обратимся теперь к письмам Пушкина.

   Вернувшись 20 ноября 1833 года из Москвы в Петербург, он пишет (24 ноября) Павлу Воиновичу Нащокину. "Теперь скажу тебе о моем путешествии. Я совершил его благополучно. Леленька мне не мешал, он очень мил, то есть молчалив - все наши сношения ограничивались тем, что когда ночью он прилегал на мое плечо, то я отталкивал его локтем. Я привез его здрава и невредима - и как река еще не стала, а мостов уже нет, то я отправил его ко Льву Сергеевичу, чем, вероятно, одолжил его" (XV, 196).

   Недели через три (в десятых числах декабря - после 12) Пушкин снова упоминает о своем спутнике: "Об Леленьке {Первоначально Пушкин написал "Алеше", но зачеркнул это имя.} не имею известия; он живет у Эристова; {Князь Дмитрий Алексеевич Эристов (1797 -1858), приятель Пушкина, лицеист второго выпуска, автор "Словаря о святых, прославленных в российской церкви", о котором поэт дал хороший отзыв в "Современнике".} а я на его имя получаю из Москвы письма. Сумасшедший отец его написал мне сумасшедшее письмо, на которое уже мне поздно отвечать; он беспокоится о каллиграфических трудах своего сына и о том, не плачет ли мальчик и не тоскует ли о своих родных? Успокой старика, как умеешь" (XV, 98-99).

   Кто же этот Леленька, которого Пушкин вез из Москвы в Петербург, возвращаясь от Нащокина, в это время собиравшегося жениться на Вере Александровне?

   Комментаторы писем поэта считают его то шурином Павла Воиновича {В Справочном томе большого академического издания (XVII, 296) "Леленька" назван Алексеем Александровичем Нарским.}, то его племянником {А. С. Пушкин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. X. М., Гослитиздат, 1962, с. 389-390.}. Осторожный Л. Б. Модзалевский предпочитает отметить: "Леленька - Алексей, лицо неизвестное" {Пушкин. Письма, т. III. Под ред. Л. В. Модзалевского. М.-Л., 1935, с. 659.} Недавно H. H. Белянчиков подробно осветил в своей статье спорный, по его мнению, вопрос о том, правильно ли прочтено редакторами писем Пушкина имя его ноябрьского спутника. Останавливаться на аргументации Белянчикова я не буду. Существенно то, что автор считает Леленьку, или, как он прочел, "Левиньку", шурином Нащокина, Львом Александровичем Нарским {Н. Белянчиков. Литературная загадка.- Вопросы литературы", 1965, No 2, с. 255.}.

   В данном случае он, несомненно, прав. Напомним лишь, что Леленька, как сын троюродного брата Павла Воиновича, приходился ему в то же время троюродным племянником.

   На первый взгляд может показаться непонятным, почему вообще некоторые комментаторы считали пушкинского Леленьку лицом неизвестным. Ведь Вера Александровна подробно рассказала о том, что Пушкин познакомился с ее братом, и они вместе уехали в Петербург.

   Однако, сравнивая ее повествование с письмами поэта, нельзя не заметить, что, кроме самого факта совместной поездки, эти два источника расходятся почти во всем.

   По словам Веры Александровны, Пушкин, познакомившись с ее братом, "стал упрашивать его ехать к нему гостить в Петербург". В письме Пушкина сказано лишь, что он привез Леленьку в столицу "здрава и невредима". По-видимому, Лев Александрович должен был найти пристанище у кого-то, живущего на правом берегу Невы, но, так как река еще не стала, а мосты уже были сняты, поэту пришлось отправить своего спутника к брату, Льву Сергеевичу. О приглашении погостить нет и речи, да и вряд ли Пушкин вообще мог в это время пригласить постороннего человека остановиться в своей квартире, где был четырехмесячный младенец (старший сын поэта Александр родился 6 июля 1833 г.). Точно так же из письма поэта не видно, чтобы он "с первого взгляда очаровался" братом Веры Александровны, как ей казалось через 65 лет после событий. Отношение Пушкина к своему спутнику представляется мне скорее добродушно-ироническим: "Леленька мне не мешал, он очень мил, то есть молчалив". Вероятно, юноша произвел на поэта приятное впечатление, но и только...

   Правдивость Веры Александровны несомненна, но - повторю снова - нельзя забывать, что рассказчице было почти девяносто лет. Ее ослабевшая память дорисовала то, чего, по-видимому, не было - подружила две дорогие ей тени - Пушкина и брата...

   Мне думается, что поэт просто исполнил просьбу Павла Воиновича взять с собой его дальнего родственника, брата барышни, на которой Нащокин собирался жениться.

   Леленьку зачем-то отправляли в Петербург. Мы знаем сейчас, что в 1833 году юноше было 16, а может быть, и 17 лет. Девятью годами позже шестнадцатилетний Федор Нарский начал службу военную. Быть может, Льву Александровичу предстояло стать маленьким чиновником в одной из петербургских канцелярий. Образование он, по-видимому, успел получить для того времени достаточное.

   Старик отец уже состоял, как можно предполагать, под опекой. Единокровные братья, фактические владельцы Рай-Семеновского, по всему судя, о внебрачных детях Александра Петровича не заботились вовсе. Надо было самому зарабатывать на жизнь...

   У юноши, видимо, был хороший почерк - Пушкин упоминает о том, что отец Леленьки "беспокоится о каллиграфических трудах своего сына". По всей вероятности, Лев Александрович, как и многие его сверстники, начинал службу с переписки казенных бумаг.

   Все это, конечно, лишь предположения. Верны они или нет, покажут дальнейшие исследования и находки.

   Надо сказать, что строки пушкинских писем, касающиеся Леленьки, были, конечно, ясны для Павла Воиновича, но для нас в них неясно многое. Можно их понять и так, что поэт вез в Петербург молчаливого ребенка, не доставлявшего ему хлопот. "Каллиграфические труды" пришлось бы тогда считать просто упражнениями в чистописании (непонятно, впрочем, почему отец Леленьки беспокоится об его успехах именно в этом предмете). Передаваемые Пушкиным слова "сумасшедшего отца" - "не плачет ли мальчик и не тоскует ли о своих родных? " - на первый взгляд тоже не могут относиться к взрослому.

   С другой стороны, ребенка поэт вряд ли отослал бы к своему брату, холостому и весьма бесшабашному человеку. Слова "он живет у князя Эристова" тоже не вяжутся с представлением о маленьком мальчике, который занимается чистописанием.

   Я остановился подробнее на этих неясных местах пушкинских писем не потому, что у меня снова возникло сомнение относительно возраста Льва Александровича Нарского. Благодаря датированной акварели Соколова не приходится сомневаться в том, что спутник поэта был взрослым юношей. На этот раз память Вере Александровне не изменила.

   Комментаторы писем поэта акварели, хранившейся в семье Нащокиных, однако, не знали. Им были известны лишь два противоречивых источника, но один из них - письма Пушкина - отстоял от его поездки из Петербурга в Москву всего на несколько дней, а другой - рассказ В. А. Нащокиной - на 65 лет. Установить, кого же именно поэт вез в Петербург в 1833 году, было трудно. Наиболее осторожные исследователи решили поэтому, что Леленьку следует полагать лицом неизвестным. Другие соглашались с тем, что он - шурин или племянник Павла Воиновича Нащокина, но "сумасшедшим отцом" считали загадочного Александра Нарского, отчество которого оставалось неизвестным.

   Сейчас мы знаем, что отец Леленьки - Александр Петрович Нащокин, лицо далеко не безызвестное. Ознакомились мы и с двумя старческими письмами Александра Петровича к дочери - коротким и длинным. В коротком, по существу, ничего странного нет. Длинное продиктовано человеком, как уже было сказано, хотя и не потерявшим рассудок, но крайне неуравновешенным, болезненно самолюбивым и всюду видящим вражеские козни. По всей вероятности, и то его письмо к Пушкину, которое поэт назвал "сумасшедшим", было такого же рода.

   На мой взгляд, и противоречие между воспоминаниями Веры Александровны и письмами Пушкина в отношении возраста Леленьки только кажущееся. Слова поэта о "каллиграфических трудах" и о том, не плачет ли "мальчик" от тоски по дому, как мне кажется, нельзя принимать за чистую монету. Пушкин ведь говорит не от себя. Он передает вопросы Александра Петровича Нащокина, нежно любившего своих внебрачных детей. Для него 16-17-летний юноша, вероятно уже начинавший самостоятельную жизнь, все еще казался ребенком, который и в самом деле мог всплакнуть, вспоминая о родном доме.

   Раздел, посвященный Леленьке, я закончил, не получив еще метрической выписки о бракосочетании Павла Воиновича, и изложение оставлено в первоначальном виде. На мой взгляд, небезынтересно проследить, как постепенно выяснялся образ "неизвестного лица".

   Сейчас пора сказать, что этот документ дает, наконец, кой-какие вполне надежные сведения о Льве Александровиче Нарском. 2 января 1834 года он в качестве "поручителя по женихе" (шафера) присутствовал на свадьбе сестры. Юноше не могло быть меньше 16 лет. В метрической выписке он значится "отставным копиистом". Очевидно, в Петербурге он действительно очень короткое время (не больше двух месяцев) служил в каком-то учреждении в качестве переписчика казенных бумаг, но почему-то почти сразу оттуда ушел и вернулся в Москву.

   Чем занимался в ближайшие годы Лев Александрович, мы не знаем. В нашем распоряжении имеется лишь акварельный портрет Соколова, созданный в 1836 году.

   К тому же 1836 году относится мимолетное, но очень интересное упоминание о любимом брате Веры Александровны в письме П. В. Нащокина к Пушкину, посвященном К. П. Брюллову и посланном в десятых числах января. Сообщая об обеде по подписке, который московские артисты собираются дать знаменитому художнику, Павел Воинович прибавляет: "...хочется и мне в число артистов попасть, думаю, что буду - не так, как артист, но как шурин артиста, все равно, лишь бы быть!" (XVI, 75).

   У Нащокина был только один взрослый шурин - Лев Нарский. Его брату Федору, будущему генералу, в это время не было еще десяти лет.

   Итак, художник П. Ф. Соколов рисовал юного артиста, не знаем пока, какого театра - вероятно, драматического. Внешность у него очень сценическая... Больше ничего нельзя сейчас сказать о его судьбе.

   Правда, еще одно упоминание - уже последнее - имеется в "Московском некрополе": "Нарский Лев Александрович (Ваганьково)" {Вел. кн. Николай Михайлович. Московский некрополь, т. II. К.-П. СПб., 1908, с. 312.}.

   Нарских, писавшихся "Нарской", как я уже упоминал, в этом томе "Некрополя" много, "Нарский" - только один. Почти наверное, это пушкинский Леленька. Даты, к сожалению, не указаны. Потомки его сестры этой могилы не знают. Вероятно, сейчас она не существует.

  

  

   За долгие годы, отделяющие нас от того времени, когда на страницах русских изданий впервые появилось имя П. В. Нащокина, усилиями многих людей (писателей, мемуаристов, ученых) облик одного из ближайших друзей Пушкина раскрылся до мельчайших подробностей.

   На бурной, исполненной взлетов и падений жизни Нащокина лежит отсвет сердечной привязанности к нему великого поэта. Судьбы Нащокина и его близких, любивших и знавших Пушкина, история связанных с Пушкиным семейных реликвий не могут не интересовать нас, ибо они углубляют и расширяют наши представления о поэте, раскрывают новые грани в его творчестве.

   П. В. Нащокин олицетворяет целый культурно-исторический пласт русской жизни. Это также делает интересной и важной для нас семейную хронику Нащокиных, с которой мне хотелось познакомить читателя настоящей книги.

  

   Акад.- А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, тт. I-XVI, М.-Л., Изд-во АН СССР, 1937 - 1949.