| Главная » Книги |
Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Давид, Страница 6
Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Давид; Рокоча, прерывала немоту,
Срывала тьму густого покрывала
И колебала дол и высоту.
Потухнет блеск кровавый и мгновенный-
Все снова погружалось в темноту.
"Супруг, на час со мною сопряженный,
Властитель, жизнь души моей, прости!
Прости: покинутой, уединенной,
Мельхоле без Давида не цвести!
Но да не узришься убийц очами:
Уже спешат по темному пути!"
Рекла, и вдруг сверкнули меж древами
Перуны блещущих средь ночи лат,
Смутилось ухо звучными шагами:
Идут убийцы; их мечи стучат!
Оставлен путь к потоку, путь опасный,
Но к граду дом злодеями объят.
В глухую тьму полуночи ненастной
Из черных уст высокого окна
Рукой дрожащей, в горести безгласной,
Любви, страданий, ужаса полна,
Того, кто самой жизни ей дороже,
Вниз свесила по поясу она.
И се из риз Давидовых на ложе
Она Давидов создала призрак;
Недужный, мнилось, на звериной коже
Простерт; кругом его печальный мрак;
Едва мерцает тусклая лампада,
Как бы унылый, гаснущий маяк, -
Далекий вождь, последняя отрада
В свирепом мраке, в роковой глуши
Для тонущей в немую бездну ада,
Боримой смертью, страждущей души!
Мельхола ждет: обманчив вид ложницы...
Но вдруг раздался шум в немой тиши! -
Уже вошли в преддверие убийцы.
Мельхола к ним навстречу потекла,
Претя, к устам прижала перст десницы
И так с подъятьем скорбного чела:
"Друзья и братья, тишину храните,
Давид недугом одержим! - рекла. -
Цареву волю мне вы возвестите,
Ее заутра мужу возвещу".
Саул же повелел: "Ее щадите,
Предайте мужа не при ней мечу;
Я в сердце положил сгубить злодея,
Но окровавить дома не хочу".
Вступает Адриил, недоумея,
В Давидов тьмой одеянный чертог
И зрит больного сына Иессея;
Сразил убийцу слепотою бог:
Он, мрачным взором храмину измеря,
Рукой одра коснуться не возмог;
Идет, очам обманутым поверя,
И, что видал, Саулу возвестил.
Но тот с неистовством лесного зверя:
"Сюда его несите! - возопил. -
Нет! не избегнет он моей десницы".
И вновь спешит к Давиду Адриил,
Но страх и гнев исполнил грудь убийцы,
Когда, весь изумленьем обуян,
При блеске возникающей денницы
Святой познал Мельхолы он обман.
Из уст его уведал без медленья
Побег Давида трепетный тиран.
Давид же. . . обрету ли выраженья
Для чувств, с какими шумный Гаваон,
Любовь и славу, блеск и наслажденья,
Минувшие, как быстрый, смутный сон,
Все, что ему грядущее сулило,
Чего надеялся, - покинул он?
Все, что ему когда-то было мило,
С чем разлучил его прощальный час,
В нем вдруг воспоминанье воскресило:
Ему отраден был свирепый глас,
Отрадны бури грозные глаголы.
"Иду, - воскликнул, - покидаю вас,
Вас, Веньяминовы холмы и долы!
Простите, рощи, шумные древа,
Тенистый вертоград моей Мельхолы!
Мельхола, скорбная моя вдова!
Вчера вливал в твой слух отзыв болтливый,
Давида песнь, любви моей слова;
А ныне я изгнанник несчастливый!
Далеко от очей друзей моих
Увижу чуждые луга и нивы,
Скитаться буду средь степей глухих",
Умолк; древа перуном озарило,
Ударом вихря всколебало их.
И что в душе его происходило,
Когда с холма озрелся он назад,
Когда ночное, бледное светило
Ему в последний раз явило град,
Где и восторг изведал и страданья,
Град, где обрел эдем и вместе ад!
Суров и горек черствый хлеб изгнанья;
Наводит скорбь чужой страны река,
Душа рыдает от ее журчанья,
И брег уныл, и влага не сладка;
В изгнаннике безмолвном и печальном
Туземцу непостижная тоска.
Он там оставил сердце, в крае дальнем,
Там для него все живо, все цветет;
А здесь - не все ли в крове погребальном,
Не все ли вянет здесь, не все ли мрет?
Суров и горек черствый хлеб изгнанья,
Изгнанник иго тяжкое несет!
Не так ли я?.. но прочь воспоминанья!
Почто невозвратимого искать?
Или мне не осталися мечтанья?
Вновь воздухом живым могу дышать,
Вновь отдана моим очам Природа,
Вновь солнце может на меня сиять!
На землю вновь с лазоревого свода
Сошла, очарования полна,
Вселенной роскошь, юношество года -
Могущая, прекрасная весна:
Воскреснул мир, любовь свою встречая;
Душа моя, еще раз молодая,
Как будто чем былым упоена,
И, в миг один все раны забывая,
В объятья к ней бросается она!
Красна, велика божия вселенна...
Увы! единый я несовершен:
Под тяжким я ярмом земного плена;
Расторгну ли когда поносный плен?
Я рвуся из оков страстей и тлена,
Но мною властвуют и прах и тлен;
Что человек? слиянье тьмы и света,
Высоких мыслей и преступных дел:
Любовью к благу грудь моя согрета,
И грех и заблужденья мой удел;
Проходят дни мои, проходят лета,
Мой влас под зноем бедствий поседел. . .
И что же? тот же я! тружуся годы -
И разрушает день мои труды;
Дыханье быстрой, ярой непогоды
Срывает с древа все мои плоды,
И рвут оплот неистовые воды,
И гаснет свет спасительной звезды!
Души моей, волнуемой и страстной,
Подобье - бледный житель тьмы глухой,
Вовеки безутешный и злосчастный,
Катящий камень на утес крутой:
Не победит Сизиф судьбы всевластной;
Верх близок - ялся за него рукой, -
Вдруг камень вниз из-под руки рокочет,
Сизиф глядит изнеможенный вслед,
Паденью бездна вторит, ад хохочет;
Но он, - он выше и трудов, и бед;
Нет, он покинуть подвига не хочет.
"Сорву же, - говорит, - венец побед!"-
Да будет мне в пример и подкрепленье!
Как он, стократы обновлю борьбу:
Я пал, - но ненавистно мне паденье!
К тебе подъемлю, господи, мольбу:
Будь ты моя защита и спасенье;
Благий, приникни к твоему рабу!
О боже! велики твои даянья:
Ты в душу мне влиял священный жар,
Ты удостоил твоего избранья
Мой немощный и нецветущий дар,
Да возвещу руки твоей деянья,
Смиренные тобой раздор и свар,
По бедствии евреев благоденство
И твой святый и непостижный суд.
Но мне ль стяжать и славу и блаженство,
Когда нечистый буду я сосуд?
Сердец нечистых чуждо совершенство...
Погибнет мой противный богу труд!
Спаситель мой, прими мои моленья:
Что без тебя я? преклонись ко мне!
Утишь, смири души моей волненья!
Речешь - и вмиг уляжутся оне:
Изыду из купели возрожденья,
Оставлю скорбь и грех на темном дне
И в слух веков воздвигну песпопенья.
__________
1См. Евангелие от св. Матфея, гл. 12, ст. 43 до 46.
VII
КНИГА "ПРОРОКОВ"
...Померкло солнце; в землю положен
Пророк великий, древний сын Эльканы;
Усталый мир в дремоту погружен;
Кругом холма расстлалися туманы;
Но некто, на холме уединен,
Сидит и взор вперяет в мрак пространный.
И се Саулов сын Ионафан,-
Он отгонял злодеев алчных стаю,
Он грани охранял еврейских стран, -
Обратно с ратью мимо тек в Гаваю
И стал, и молвил: "Здесь раскину стан".
И к древнему подходит гаю.
Событий горестных не знает он,
Не знает друга бедственной судьбины;
Спешит обнять Давида в Гаваон;
И видит мужа, полного кручины,
На гробовом холме и слышит стон,
И, быстрый, отделился от дружины.
И о н а ф а н
Кто ты, рыдающий над гробом сим?
Вещай: кого прияла здесь могила?
Д а в и д
Кто я? - Еврей, и скорбен и гоним,
И здесь земля сокрыла Самуила.
Знакомый глас; но нет, ушам своим
Не верит витязь; весть его сразила.
"Итак, - он возопил, - почил пророк,
Муж, горем и летами утружденный!
Был дому моего отца жесток
Его глагол, ужасный и священный,
Но мир ему! Не может же поток
Не воскипеть, водами пресыщенный;
Освободите пламень от оков,
Ему ли не пожрать сухого древа?
Достигнув пышных зрелости годов,
Ужель любви не пожелает дева?
Не может умолчать господних слов
Избранный господом вещатель гнева.
Почту твой прах, пророк, евреев честь!
Благословлю твое воспоминанье:
Чужда души моей вражда и месть.
Мир! Ты исполнил грозное призванье;
И будет имя Самуила цвесть
И в даль веков прострет благоуханье".
Но юноша лицо разоблачил
И пал к ногам испуганного брата.
"Давид я! - он рыдая возгласил. -
И смерть сия мне горькая утрата:
Покров, хранитель мой был Самуил;
Отныне тьмой моя вся жизнь объята.
И в чем я винен пред твоим отцом?
Моей души он ищет". - "Царь жестокий!
Я о тебе скорблю, скорблю о нем! -
Так рек Ионафан голубоокий. -
Но ныне же к нему, к отцу, идем:
Суров, но благ Саул к тебе высокий.
Идем: велик ли подвиг или мал,
Не я ль участник всех его советов?
И я сего бы умысла не знал?
Так страшен плод наушничьих наветов!"
Но тот цареву сыну отвечал:
"Князь, благодать средь всех твоих клевретов
Обрел пред взорами твоими я;
И знает царь и сам в себе глаголит:
"Будь тайною для сына мысль моя;
Узнав, Ионафан меня умолит".
Но жив господь, жива душа твоя:
Идти меня мой брат да не неволит!
До смерти возросла ко мне вражда,
Исполнился до смерти гнев Саула".
Умолк Давид. Ионафан тогда
(Под тяжким гнетом грудь его вздохнула)
Вещал: "Твой брат я, друг везде, всегда.
О! Дабы так меня беда минула,
Как буду от беды тебя хранить!
Готов я сердца твоего желанье,
Готов твое веленье сотворить, -
Ужель в земле твое все упованье?
Ужели он лишь мог тебя любить?
Нет, с мертвым сим вступлю я в состязанье!"
И был Давидов витязю ответ:
"Пусть не мала моих страданий мера:
Но я тобой воздвигнут и согрет.
Любви твоей подобной нет примера:
Не ты ль в господень ввел меня завет?
К тебе моя не оскудеет вера.
И вот о чем молю: царю рекут,
Что я с тобой, и будет ждать властитель,
И в новолунье всех нас созовут
На трапезу в Саулову обитель.
Все придут, пусть один не буду тут,
Но скроюсь в поле; узрит повелитель,
Вопросит: "Где Давид?" - ты ж отвечай:
"В Эфрафе ныне пир и приношенье;
В Эфрафу мной отпущен", - и внимай,
Саул во благо ль примет извещенье?
Или, как чаша, полная чрез край,
Прольет незапно ярость и хуленье?
Усмотришь, он ли злобою объят?
Или ж я в ложный страх вдался, поспешен?
Но, если я, властитель мой и брат,
Но если раб твой пред тобою грешен,
Пусть здесь паду, рукой твоей пожат;
десь буду в смерти смертию утешен!"
- "Господь свидетель, - говорит герой, -
Заутра испытаю властелина:
Услышишь все и сохранишься мной;
Твоя, я знаю, высока судьбина;
Как был с Саулом, ныне бог с тобой,
И заступил Иуда Веньямина...
...И се тебе я знаменье даю:
По нем узнаешь помыслы Саула
И от крамол спасешь главу свою;
Мне знаменье любовь к тебе вдохнула:
Тебя во рву за градом утаю;
По ястве ж три стрелы возьму из туда,
Изыду, напрягу трикраты лук,
Пущу их, отрока пошлю за ними;
Когда услышишь их свистящий звук,
Сопровождаемый словами сими:
"Здесь стрелы, здесь!" - бог вместо всех порук:
Останься в граде с братьями своими.
Когда же возглашу: "Там стрелы, там!" -
Тогда тебя всевышний отсылает,
Тогда страшись предстать твоим врагам".
Умолк и друга к персям прижимает,
И волю дал исхлынувшим слезам,
Ему Давид слезами ж отвечает.
Потом рука в руке с холма сошли
И, грустные, приближились к дружине.
Безмолвье было на лице земли,
Был мрак безгласный в дремлющей долине;
Но звезды неизменные текли
В небесной, необъемлемой пучине...
...Несется бурею к мете незримой
В начале поприща могущий конь,
Дым из ноздрей, из-под копыт огонь,
И путь, ногами звонкими разимый,
Стонает, и бодцем его не тронь;
И все гласят: "Он вихрь неукротимый!"
Но срок его крылатой силы мал;
На полдороге пылкий конь устал.
Как он, или же как пловец отважный,
Что, прянув в лоно шумных вод морских,
Вперед стремится по равнине влажной
И зыби делит взмахом рук своих,
И брег уже приветствует очами,
Но, утомленный, поглощен волнами, -
Так начал свой тяжелый подвиг я,
Надежды полн, исполнен дерзновенья;
И вот, в средине моего теченья
Больная устает душа моя,
И оскудел источник вдохновенья!
Ты ль от меня, светило всех светил,
Лицо свое, мой боже! отвратил?
Когда впервые мне в стенах темницы
Давид, любимец господа, предстал
И голос пробудил моей цевницы, -
Сколь много с той поры я испытал!
Чудесным блеском неземной денницы
В тот час померкший дух мой просиял. ..
Забыть могу ль блаженное мгновенье?
Восторженный с одра воспрянул я
И скорбь, и страх забыл, и заточенье,
И жадно обняла душа моя
Блеснувшее пред нею вдруг виденье!
Давно, казалось, глас свой притая,
В груди моей святые звуки спали;
Проснулися, наполнили уста
И с сердца свеяли туман печали:
Воскреснули умершие лета,
Из гроба чада древних дней восстали,
Оделась в тело легкая мечта.
Твоя разлука с другом, сын Саула!
Сверкнула первая моим очам:
Не как пустой призрак она мелькнула;
Нет: мнилось, вас обоих вижу сам,
И ваша речь устам моим шепнула,
И сострадал я страждущим друзьям!
Трикраты с той поры лицо земное
И блекло и цвело; судилось мне
Петь ныне их прощание святое!
Обрел ли я в душевной глубине
Жар прежний, умиление былое
И дал ли жизнь ослабнувшей струне?
И се вступает в первый день луны
Ионафан в отцовскую обитель.
К трапезе приступил Саул властитель
И с ним князья и храбрые сыны.
Спустился грозный, мрачный повелитель,
Безмолвный, на престол свой близ стены;
Махмасского героя упреждая,
Воссел при властелине Авенир.
Невесела трапеза их немая,
Но каждый гость средь многолюдства сир.
Вещает царь, притекших озирая:
"Не прибыл Иессея сын на пир".
Смолчал в то время: "Ради очищенья,1
Быть может, ныне не притек, - шепнул, -
Заутра жду его!" - и пламень мщенья
В очах царя свирепого сверкнул.
Сошлись заутра, - полный нетерпенья,
Давида ищет взорами Саул:
Что ж? Место праздно! С гнева цепенея,
Но сердце обуздав, он сыну рек:
"С тобою зрели сына Иессея;
Почто же на трапезу не притек?"
От оных слов, как от дыханья змея,
Ланит царева сына цвет поблек.
"В Эфрафе ныне пир и приношенье, -
Вещал он, оживив остаток сил, -
И предо мной Давид поверг моленье,
И я его в Эфрафу отпустил".
- "Не сын ты мой, ты блудницы рожденье! -
Так яростный властитель возопил. -
Ему сообщник ты - ужель не знаю?
Не обмануть очей Саула вам;
Да ведаешь, и я тебе вещаю:
Ты мне, и матери своей ты срам!
Не верю: не покинул он Гаваю,
Но в день сей мертв падет к твоим стопам!
Доколе будет жив Давид, дотоле
Не думай, что допущен будешь ты
Воссесть спокойно на моем престоле,
И ты ж, мой сын, в оковах слепоты,
Безумец, о его печешься доле?!
Нет! Не достигнет же своей меты!
Он ныне раб могилы безнадежной,
Теперь же да велишь его привлечь!
Настал конец злодею неизбежный;
Днесь умертвит предателя мой меч!"
- "За что умрет? - так, горестный и нежный,
Ионафан прервал отцову речь. -
Что сотворил?" Но, над собой без власти,
Копье метнул неистовый в него;
Вскочил Ионафан, избег напасти,
Но во второй день месяца сего
Не ел, не пил и сетовал о части,
О скорбной части друга своего.
И ждет Давид, за градом утаенный.
Находит вечер, стал гореть закат;
Ионафан, печалью утесненный,
Безмолвный, с отроком исшел из врат,
Звенящим луком, тулом воруженный.
Он лук напряг и упразднил трикрат.
И отрок за стрелами устремился.
"Там стрелы", - князь вослед ему воззвал.
Когда ж подъял их - чтобы возвратился
В Гаваю, властелин рабу вещал,
И се с оружьем отрок удалился.
Исшел Давид и ниц пред князем пал,
Ионафан простер к нему объятья
И возрыдал, и, другу повторя
Любви обеты, верности заклятья,
Изгнанника лобзает сын царя.
Скорбели долго и расстались братья,
И тьмой пожралась бледная заря.
__________
1 Оскверниться у древних евреев можно было от прикосновения к чему-нибудь нечистому, от вкушения запрещенных яств, от сообщения с иноплеменниками, от пролития крови и проч. Осквернившийся более или менее времени должен был воздержаться от общей трапезы, смотря по тому, каково было осквернение, должен был исправлять более или менее строгие очистительные обряды и только по окончании их мог уже участвовать в общественных трудах и удовольствиях. См. Книгу Левит.
VIII
КНИГА "ПРИШЕЛЬСТВИЯ"
Суровый, но и нежный воспитатель,
Отец всевышний, милосердый бог,
Души хранитель, сердца испытатель,
Очей светило, вождь ослабших ног-
Нет, он не гневный мститель, не каратель,
Он благ и нам во благо, если строг.
Властитель! и печаль твое даянье;
Надежды полн, вверяюся судьбе:
Хвала тебе! Ты мне послал страданье,
Да вновь меня усыновишь себе;
Меня воспомнишь, - я твое созданье,
И мне ли днесь отчаяться в тебе?
Как часто я тонул в бездонном море,
Не обретал спасения нигде;
Звезды искал в померкнувшем обзоре;
Но мрак глубокий распростерт везде;
Ты ж зрел меня и рек: "Исчезни, горе!"
И: "Воссияй!" - велел моей звезде.
И ныне так, я твердо уповаю!
И ныне я из бездны бед и зол
К тебе, благому, не вотще взываю;
Ты преклоняешь слух на мой глагол,
Ты скорбью душу приближаешь к раю;
Рассадник неба слез и скорби дол,
О близкий! внял ты моему стенанью:
Едва вздохнул я, трепетен, уныл, -
И ты уже благотворящей дланью
И сенью миротворных, дивных крыл
Покрыл меня и воспятйл терзанью, -
И зной моих тяжелых дум остыл.
Проходят дни: Саул Давида ищет,
За ним из града в град, из веси в весь,
Как гладный волк за быстрой ланью, рыщет.
"Нет, не спасусь, когда пребуду здесь:
За мною смерть, как вихрь пустынный, свищет;
В страну чужую удалюся днесь!" -
Так наконец изгнанник утомленный
В своем промолвил сердце и потек
В край, солнцем неродимым освещенный,
Росимый влагой неродимых рек,
В ту землю, где Аминадав плененный
Отчизну, мнилось, позабыл навек.
У ног Далиды юный сын Саула
Не помнит бога праотцев своих;
Средь игр и нег душа его заснула,
И, жизни уподобясь стран чужих,
Вся жизнь героя в роскоши тонула,
И сердца глас в груди его затих.
Пришельцам всем Анхусов дом высокой
Незагражденный, радостный приют:
Из всех земель, из близкой, из далекой,
К нему послы и странники текут;
Верблюды, кони кроют путь широкий,
С утра до ночи гости в Геф идут.
Когда же песнопевец вдохновенный
Приступит, лиры властелин, к вратам,
Покинет царь престол свой возвышенный,
Восстав, спешит к нему навстречу сам:
"Благословен приход твой, муж священный!
Мы жаждем внять твоим злагым устам..."
Так говорит и собственной рукою
Ковры и ризы стелет для певца
И нудит утомленного к покою;
И се главу и ноги пришлеца
Омоет дева светлою водою,
Младая дщерь носителя венца.
И гостем был Анхуса честь Эллады,
Седой Гомер, божественный певец,
Который проходил вселенной грады;
Но не обрел пристанища слепец,
От рока в жизни не обрел пощады
Грядущих бардов дивный образец.
Был пир в дому Анхуса, и внимали
Медоточивым старцевым устам;
И пел он, как Патрокл и Гектор пали
И как, склонясь к Ахилловым ногам
И в беспредельной возрыдав печали,
Молил о теле Гектора Приам.
Он пел, - и не было очей бесслезных:
Влиялась жалость в перси нежных жен,
Объяла горесть души дев любезных,
Тоскою пылкий юноша пленен,
И воздохнула грудь мужей железных,
И хладный старец скорбью поражен.
И все еще ловили глас небесный.
Но звук замолкнул ионийских струн,
Иной раздался сладостный, чудесный,
И некто входит, и могущ, и юн;
Одеян в рубище пришлец безвестный,
Но в повелительных очах - перун.
"Воссядь! Кто ты, не вопрошаю, странник, -
Ему Анхус вещает, - гостем будь.
Дагон свидетель, может здесь изгнанник,
Здесь жертва рока может отдохнуть;
Анхус богов странноприимных данник:
| |
| Просмотров: 367 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры