Некрасов Николай Алексеевич - Собрание стихотворений. Том 1.

ошли его по службе чином, И вдруг - уныл, задумчив и суров - Он стал страдать славяно-русским сплином; И наконец, в один прекрасный день, Тайком от всех, одевшись наизнанку В отличия, несвойственные рангу, Пошел бродить по улицам, как тень, Да и пропал. Нашли на третьи сутки, Когда сынком какой-то важной утки Уж он себя в припадках величал И в совершенстве кошкою кричал, Стараясь всех уверить в то же время, Что чин большой есть тягостное бремя, И служит он, ей-ей, не для себя, Но только благо общее любя... История другая в том же роде С одним примерным юношей была: Женился он для денег на уроде, Она - для денег за него пошла, И что ж? - о срам! о горе! - оказалось, Что им обоим только показалось; Она была как нищая бедна, И беден был он так же, как она. Не вынес он нежданного удара И впал в хандру; в чахотке слег в постель, И не прожить ему пяти недель. А нежный тесть, неравнодушно глядя На муки завербованного зятя И положенье дочери родной, Винит во всем "натуришку гнилую" И думает: "Для дочери другой Я женишка покрепче завербую". Собачка у старухи Хвастуновой Пропала, а у скряги Сурмина Бежала гувернантка - ищет новой. О том и о другом извещена Столица чрез известную газету; Явилась тотчас разных свойств и лет Тьма гувернанток, а собаки нет. Почтенный и любимый господин, Прославившийся емкостью желудка, Безмерным истребленьем всяких вин И исступленной тупостью рассудка, Объелся и скончался... Был на днях Весь город на его похоронах. О доблестях покойника рыдая, Какой-то друг три речи произнес, И было много толков, много слез, Потом была пирушка - и большая! На голову обжоры непохож, Был полон погреб дорогих бутылок. И длился до заутрени кутеж... При дребезге ножей, бокалов, вилок Припоминали добрые дела Покойника, хоть их, признаться, было Весьма немного; но обычай милый Святая Русь доныне сберегла: Ко всякому почтенье за могилой - Ведь мертвый нам не может сделать зла! Считается напомнить неприличным, Что там-то он ограбил сироту, А вот тогда-то пойман был с поличным. Зато добра малейшую черту Тотчас с большой горячностью подхватят И разовьют, так истинно скорбя, Как будто тем скончавшемуся платят За то, что их избавил от себя! Поговорив - нечаянно напьются, Напившися - слезами обольются, И в эпитафии напишут: "Человек Он был такой, какие ныне редки!" И так у нас идет из века в век, И с нами так поступят наши детки... Литературный вечер был; на нем Происходило чтенье. Важно, чинно Сидели сочинители кружком И наслаждались мудростью невинной Отставшей знаменитости. Потом Один весьма достойный сочинитель Тетрадицу поспешно развернул И три часа - о изверг, о мучитель! - Читал, читал и - даже сам зевнул, Не говоря о жертвах благосклонных, С четвертой же страницы усыпленных. Их разбудил восторженный поэт; Он с места встал торжественно и строго, Глаза горят, в руках тетради нет, Но в голове так много, много, много... Рекой лились гремучие стихи, Руками он махал, как исступленный. Слыхал я в жизни много чепухи И много дичи видел во вселенной, А потому я не был удивлен... Ценителей толпа рукоплескала, Младой поэт отвесил им поклон И всё прочел торжественно с начала. Затем как раз и к делу приступить Пришла пора. К несчастью, есть и пить В тот вечер я не чувствовал желанья, И вон ушел тихонько из собранья. А пили долго, говорят, потом, И говорили горячо о том, Что движемся мы быстро с каждым часом И дурно, к сожаленью, в нас одно, Что небрежем отечественным квасом И любим иностранное вино. На петербургских барынь и девиц Напал недуг свирепый и великий: Вскружился мир чиновниц полудикий И мир ручных, но недоступных львиц. Почто сия на лицах всех забота? Почто сей шум, волнение умов? От Невского до Козьего болота, От Козьего болота до Песков, От пестрой и роскошной Миллионной До Выборгской унылой стороны - Чем занят ум мужей неугомонно? Чем души жен и дев потрясены?? Все женщины, от пресловутой Ольги Васильевны, купчихи в сорок лет, До той, которую воспел поэт (Его уж нет), помешаны на польке! Предчувствие явления ея В атмосфере носилося заране. Она теперь у всех на первом плане И в жизни нашей главная статья; О ней и меж великими мужами Нередко пренья, жаркий спор кипит, И старец, убеленный сединами, О ней с одушевленьем говорит. Она в одной сорочке гонит с ложа Во тьме ночной прелестных наших дев, И дева пляшет, общий сон тревожа, А горничная, барышню раздев, В своей каморке производит то же. Достойнейший сын века своего, Пустейший франт, исполнен гордой силой, Ей предан без границ - и для него Средины нет меж полькой и могилой! Проникнувшись великостью труда И важностью предпринятого дела, Как гладиатор в древние года, С ней борется он ревностно и смело... Когда б вы не были, читатель мой, Аристократ - и побывать в танцклассе У Кессених решилися со мной, Оттуда вы вернулись бы в экстазе, С утешенной и бодрою душой. О юношество милое! Тебя ли За хилость и недвижность упрекнуть? Не умерли в тебе и не увяли Младые силы, не зачахла грудь, И сила там кипит твоя просторно, Где всё тебе по сердцу и покорно. И, гордое могуществом своим, Довольно ты своею скромной долей: Твоим порывам смелым и живым Такое нужно поприще - не боле, И тратишь ты среди таких тревог Души всю силу и всю силу ног... 20 февраля 1845

6. Современная ода

Украшают тебя добродетели, До которых другим далеко, И - беру небеса во свидетели - Уважаю тебя глубоко... Не обидишь ты даром и гадины, Ты помочь и злодею готов, И червонцы твои не украдены У сирот беззащитных и вдов. В дружбу к сильному влезть не желаешь ты, Чтоб успеху делишек помочь, И без умыслу с ним оставляешь ты С глазу на глаз красавицу дочь. Не гнушаешься темной породою: "Братья нам по Христу мужички!" И родню свою длиннобородую Не гоняешь с порога в толчки. Не спрошу я, откуда явилося Что теперь в сундуках твоих есть; Знаю: с неба тебе всё свалилося За твою добродетель и честь!... Украшают тебя добродетели, До которых другим далеко, И - беру небеса во свидетели - Уважаю тебя глубоко... (Начало 1846)

  

7.

Я за то глубоко презираю себя, Что живу - день за днем бесполезно губя; Что я, силы своей не пытав ни на чем, Осудил сам себя беспощадным судом И, лениво твердя: я ничтожен, я слаб! - Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб; Что, доживши кой-как до тридцатой весны, Не скопил я себе хоть богатой казны, Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног, Да и умник подчас позавидовать мог! Я за то глубоко презираю себя, Что потратил свой век, никого не любя, Что любить я хочу... что люблю я весь мир, А брожу дикарем - бесприютен и сир, И что злоба во мне и сильна и дика, А хватаясь за нож - замирает рука! Июнь 1845

8. В ДОРОГЕ

"Скучно! скучно! .. Ямщик удалой, Разгони чем-нибудь мою скуку! Песню, что ли, приятель, запой Про рекрутский набор и разлуку; Небылицей какой посмеши Или, что ты видал, расскажи - Буду, братец, за всё благодарен". - "Самому мне невесело, барин: Сокрушила злодейка жена! .. Слышь ты, смолоду, сударь, она В барском доме была учена Вместе с барышней разным наукам, Понимаешь-ста, шить и вязать, На варгане играть и читать - Всем дворянским манерам и штукам. Одевалась не то, что у нас На селе сарафанницы наши, А, примерно представить, в атлас; Ела вдоволь и меду и каши. Вид вальяжный имела такой, Хоть бы барыне, слышь ты, природной, И не то что наш брат крепостной, Тоись, сватался к ней благородный (Слышь, учитель-ста врезамшись был, Баит кучер, Иваныч Торопка), - Да, знать, счастья ей бог не судил: Не нужна-ста в дворянстве холопка! Вышла замуж господская дочь, Да и в Питер... А справивши свадьбу, Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу, Захворал и на Троицу в ночь Отдал богу господскую душу, Сиротинкой оставивши Грушу... Через месяц приехал зятек - Перебрал по ревизии души И с запашки ссадил на оброк, А потом добрался и до Груши. Знать, она согрубила ему В чем-нибудь, али напросто тесно Вместе жить показалось в дому, Понимаешь-ста, нам неизвестно. Воротил он ее на село - Знай-де место свое ты, мужичка! Взвыла девка - крутенько пришло: Белоручка, вишь ты, белоличка! Как на грех, девятнадцатый год Мне в ту пору случись... посадили На тягло - да на ней и женили... Тоись, сколько я нажил хлопот! Вид такой, понимаешь, суровый... Ни косить, ни ходить за коровой! .. Грех сказать, чтоб ленива была, Да, вишь, дело в руках не спорилось! Как дрова или воду несла, Как на барщину шла - становилось Инда жалко подчас... да куды! - Не утешишь ее и обновкой: То натерли ей ногу коты, То, слышь, ей в сарафане неловко. При чужих и туда и сюда, А украдкой ревет как шальная... Погубили ее господа, А была бы бабенка лихая! На какой-то патрет всё глядит Да читает какую-то книжку... Инда страх меня, слышь ты, щемит, Что погубит она и сынишку: Учит грамоте, моет, стрижет, Словно барченка, каждый день чешет, Бить не бьет - бить и мне не дает... Да недолго пострела потешит! Слышь, как щепка худа и бледна, Ходит, тоись, совсем через силу, В день двух ложек не съест толокна - Чай, свалим через месяц в могилу... А с чего? .. Видит бог, не томил Я ее безустанной работой... Одевал и кормил, без пути не бранил, Уважал, тоись, вот как, с охотой... А, слышь, бить - так почти не бивал, Разве только под пьяную руку..." - "Ну, довольно, ямщик! Разогнал Ты мою неотвязную скуку! .." 1845

9. ПЬЯНИЦА

Жизнь в трезвом положении Куда нехороша! В томительном борении Сама с собой душа, А ум в тоске мучительной... И хочется тогда То славы соблазнительной, То страсти, то труда. Всё та же хата бедная - Становится бедней, И мать - старуха бледная - Еще бледней, бледней. Запуганный, задавленный, С поникшей головой, Идешь как обесславленный, Гнушаясь сам собой; Сгораешь злобой тайною... На скудный твой наряд С насмешкой неслучайною Все, кажется, глядят. Всё, что во сне мерещится, Как будто бы назло, В глаза вот так и мечется Роскошно и светло! Всё - повод к искушению, Всё дразнит и язвит И руку к преступлению Нетвердую манит... Ах! если б часть ничтожную! Старушку полечить, Сестрам бы не роскошную Обновку подарить! Стряхнуть ярмо тяжелого, Гнетущего труда, Быть может, буйну голову Сносил бы я тогда! Покинув путь губительный, Нашел бы путь иной И в труд иной - свежительный Поник бы всей душой. Но мгла отвсюду черная Навстречу бедняку... Одна открыта торная Дорога к кабаку, 1845

10.

Отрадно видеть, что находит Порой хандра и на глупца, Что иногда в морщины сводит Черты и пошлого лица Бес благородный скуки тайной, И на искривленных губах Какой-то думы чрезвычайной Печать ложится; что в сердцах И тех, чьих дел позорных повесть Пройдет лишь в поздних племенах, Не всё же спит мертвецки совесть И, чуждый нас, не дремлет страх. Что всем одно в дали грядущей - Идем к безвестному концу, - Что ты, подлец, меня гнетущий, Сам лижешь руки подлецу. Что лопнуть можешь ты, обжора! Что ты, великий человек, Чьего презрительного взора Не выносил никто вовек, Ты, лоб; как говорится, медный, К кому все завистью полны, - Дрожишь, как лист на ветке бедной, Под башмаком своей жены. 1845

11. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

(Подражание Лермонтову) Спи, пострел, пока безвредный! Баюшки-баю. Тускло смотрит месяц медный В колыбель твою, Стану сказывать не сказки - Правду пропою; Ты ж дремли, закрывши глазки, Баюшки-баю. По губернии раздался Всем отрадный клик: Твой отец под суд попался - Явных тьма улик. Но отец твой - плут известный - Знает роль свою. Спи, пострел, покуда честный! Баюшки-баю. Подрастешь - и мир крещеный Скоро сам поймешь, Купишь фрак темно-зеленый И перо возьмешь. Скажешь: "Я благонамерен, За добро стою!" Спи - твой путь грядущий верен! Баюшки-баю. Будешь ты чиновник с виду И подлец душой, Провожать тебя я выду - И махну рукой! В день привыкнешь ты картинно Спину гнуть свою... Спи, пострел, пока невинный! Баюшки-баю. Тих и кроток, как овечка, И крепонек лбом, До хорошего местечка Доползешь ужом - И охулки не положишь На руку свою. Спи, покуда красть не можешь! Баюшки-баю. Купишь дом многоэтажный, Схватишь крупный чин И вдруг станешь барин важный, Русский дворянин. Заживешь - и мирно, ясно Кончишь жизнь свою... Спи, чиновник мой прекрасный! Баюшки-баю. 1845

12.

Пускай мечтатели осмеяны давно, Пускай в них многое действительно смешно, Но всё же я скажу, что мне в часы разлуки Отраднее всего, среди душевной муки, Воспоминать о ней: усилием мечты Из мрака вызывать знакомые черты, В минуты горького раздумья и печали Бродить по тем местам, где вместе мы гуляли, - И даже иногда вечернею порой, Любуясь бледною и грустною луной, Припоминать тот сад, ту темную аллею, Откуда мы луной пленялись вместе с нею, Но, больше нашею любовию полны, Чем тихим вечером и прелестью луны, Влюбленные глаза друг к другу обращали И в долгий поцелуй уста свои сливали... 1845

13.

Когда из мрака заблужденья Горячим словом убежденья Я душу падшую извлек И, вся полна глубокой муки, Ты прокляла, ломая руки, Тебя опутавший порок; Когда, забывчивую совесть Воспоминанием казня, Ты мне передавала повесть Всего, что было до меня; И вдруг, закрыв лицо руками, Стыдом и ужасом полна, Ты разрешилася слезами, Возмущена, потрясена, - Верь: я внимал не без участья, Я жадно каждый звук ловил... Я понял всё, дитя несчастья! Я всё простил и всё забыл. Зачем же тайному сомненью Ты ежечасно предана? Толпы бессмысленному мненью Ужель и ты покорена? Не верь толпе - пустой и лживой, Забудь сомнения свои, В душе болезненно-пугливой Гнетущей мысли не таи! Грустя напрасно и бесплодно, Не пригревай змеи в груди И в дом мой смело и свободно Хозяйкой полною войди! (1846)

14. ПЕРЕД ДОЖДЕМ

Заунывный ветер гонит Стаю туч на край небес, Ель надломленная стонет, Глухо шепчет темный лес. На ручей, рябой и пестрый, За листком летит листок, И струей сухой и острой Набегает холодок. Полумрак на всё ложится; Налетев со всех сторон, С криком в воздухе кружится Стая галок и ворон. Над проезжей таратайкой Спущен верх, перед закрыт; И "пошел!" - привстав с нагайкой, Ямщику жандарм кричит... (1846)

15. ОГОРОДНИК

Не гулял с кистенем я в дремучем лесу, Не лежал я во рву в непроглядную ночь, Я свой век загубил за девицу-красу, За девицу-красу, за дворянскую дочь. Я в немецком саду работал по весне, Вот однажды сгребаю сучки да пою, Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне, Смотрит в оба да слушает песню мою. По торговым селам, по большим городам Я недаром живал, огородник лихой, Раскрасавиц девиц насмотрелся я там, А такой не видал, да и нету другой. Черноброва, статна, словно сахар бела! .. Стало жутко, я песни своей не допел. А она - ничего, постояла, прошла, Оглянулась: за ней как шальной я глядел. Я слыхал на селе от своих молодиц, Что и сам я пригож, не уродом рожден, - Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц, У меня ль, молодца, кудри - чесаный лен.. Разыгралась душа на часок, на другой... Да как глянул я вдруг на хоромы ее - Посвистал и махнул молодецкой рукой, Да скорей за мужицкое дело свое! А частенько она приходила с тех пор Погулять, посмотреть на работу мою И смеялась со мной и вела разговор: Отчего приуныл? что давно не пою? Я кудрями тряхну, ничего не скажу, Только буйную голову свешу на грудь... "Дай-ка яблоньку я за тебя посажу, Ты устал, - чай, пора уж тебе отдохнуть". - "Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись, Пособи мужику, поработай часок". Да как заступ брала у меня, смеючись, Увидала на правой руке перстенек... Очи стали темней непогодного дня, На губах, на щеках разыгралася кровь. "Что с тобой, госпожа? Отчего на меня Неприветно глядишь, хмуришь черную бровь?" - "От кого у тебя перстенек золотой?" - "Скоро старость придет, коли будешь всё знать". - "Дай-ка я погляжу, несговорный какой!" - И за палец меня белой рученькой хвать! Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь, Я давал - не давал золотой перстенек... Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож, Да не знаю уж как - в щеку девицу чмок!.. Много с ней скоротал невозвратных ночей Огородник лихой... В ясны очи глядел, Расплетал, заплетал русу косыньку ей, Целовал-миловал, песни волжские пел. Мигом лето прошло, ночи стали свежей, А под утро мороз под ногами хрустит. Вот однажды, как я крался в горенку к ней, Кто-то цап за плечо: "Держи вора!" - кричит. Со стыдом молодца на допрос привели, Я стоял да молчал, говорить не хотел... И красу с головы острой бритвой снесли, И железный убор на ногах зазвенел. Постегали плетьми, и уводят дружка От родной стороны и от лапушки прочь На печаль и страду!.. Знать, любить не рука Мужику-вахлаку да дворянскую дочь! 1846

16. ТРОЙКА

Что ты жадно глядишь на дорогу В стороне от веселых подруг? Знать, забило сердечко тревогу - Всё лицо твое вспыхнуло вдруг. И зачем ты бежишь торопливо За промчавшейся тройкой вослед? .. На тебя, подбоченясь красиво, Загляделся проезжий корнет. На тебя заглядеться не диво, Полюбить тебя всякий не прочь: Вьется алая лента игриво В волосах твоих; черных как ночь; Сквозь румянец щеки твоей смуглой Пробивается легкий пушок, Из-под брови твоей полукруглой Смотрит бойко лукавый глазок. Взгляд один чернобровой дикарки, Полный чар, зажигающих кровь, Старика разорит на подарки, В сердце юноши кинет любовь. Поживешь и попразднуешь вволю, Будет жизнь и полна и легка... Да не то тебе пало на долю: За неряху пойдешь мужика. Завязавши под мышки передник, Перетянешь уродливо грудь, Будет бить тебя муж-привередник И свекровь в три погибели гнуть. От работы и черной и трудной Отцветешь, не успевши расцвесть, Погрузишься ты в сон непробудный, Будешь нянчить, работать и есть. И в лице твоем, полном движенья, Полном жизни, - появится вдруг Выраженье тупого терпенья И бессмысленный, вечный испуг. И схоронят в сырую могилу, Как пройдешь ты тяжелый свой путь, Бесполезно угасшую силу И ничем не согретую грудь. Не гляди же с тоской на дорогу И за тройкой вослед не спеши, И тоскливую в сердце тревогу Поскорей навсегда заглуши! Не нагнать тебе бешеной тройки: Кони крепки, сыты и бойки, - И ямщик под хмельком, и к другой Мчится вихрем корнет молодой. . . <1846>.

17. Родина

И вот они опять, знакомые места, Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста, Текла среди пиров, бессмысленного чванства, Разврата грязного и мелкого тиранства; Где рой подавленных и трепетных рабов Завидовал житью последних барских псов, Где было суждено мне божий свет увидеть, Где научился я терпеть и ненавидеть, Но, ненависть в душе постыдно притая, Где иногда бывал помещиком и я; Где от души моей, довременно растленной, Так рано отлетел покой благословленный, И неребяческих желаний и тревог Огонь томительный до срока сердце жег. . . Воспоминания дней юности - известных Под громким именем роскошных и чудесных, - Наполнив грудь мою и злобой и хандрой, Во всей своей красе проходят предо мной. . . Вот темный, темный сад. . . Чей лик в аллее дальной Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный? Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя! Кто жизнь твою сгубил. . . о! знаю, знаю я! . . Навеки отдана угрюмому невежде, Не предавалась ты несбыточной надежде - Тебя пугала мысль восстать против судьбы, Ты жребий свой несла в молчании рабы. . . Но знаю: не была душа твоя бесстрастна; Она была горда, упорна и прекрасна, И всё, что вынести в тебе достало сил, Предсмертный шепот твой губителю простил! . . И ты, делившая с страдалицей безгласной И горе и позор ее судьбы ужасной, Тебя уж также нет, сестра души моей! Из дома крепостных любовниц и царей Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила Тому, которого не знала, не любила. . . Но, матери своей печальную судьбу На свете повторив, лежала ты в гробу С такой холодною и строгою улыбкой, Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой. Вот серый, старый дом. . . Теперь он пуст и глух: Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, - А встарь? . . Но помню я: здесь что-то всех давило, Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло. Я к няне убегал. . . Ах, няня! сколько раз Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час; При имени ее впадая в умиленье, Давно ли чувствовал я к ней благоговенье? . . Ее бессмысленной и вредной доброты На память мне пришли немногие черты, И грудь моя полна враждой и злостью новой. . . Нет! в юности моей, мятежной и суровой, Отрадного душе воспоминанья нет; Но всё, что, жизнь мою опутав с детских лет, Проклятьем на меня легло неотразимым, - Всему начало здесь, в краю моем родимом! . . И с отвращением кругом кидая взор, С отрадой вижу я, что срублен темный бор - В томящий летний зной защита и прохлада, - И нива выжжена, и праздно дремлет стадо, Понурив голову над высохшим ручьем, И набок валится пустой и мрачный дом, Где вторил звону чаш и гласу ликованья Глухой и вечный гул подавленных страданий, И только тот один, кто всех собой давил, Свободно и дышал, и действовал, и жил. . . <1846>.

18. Псовая охота

Провидению было угодно создать человека так, что ему нужны внезапные потрясенья, восторг, порыв и хотя мгновенное забвенье от житейских забот; иначе, в уединении, грубеет нрав и вселяются разные пороки.

   (Реутт. Псовая охота). 1. Сторож вкруг дома господского ходит, Злобно зевает и в доску колотит. Мраком задернуты небо и даль, Ветер осенний наводит печаль; По небу тучи угрюмые гонит, По полю листья - и жалобно стонет. . . Барин проснулся, с постели вскочил, В туфли обулся и в рог затрубил. Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки, Вздрогнули все - до грудного мальчишки. Вот, при дрожащем огне фонарей, Движутся длинные тени псарей. Крик, суматоха! . . ключи зазвенели, Ржавые петли уныло запели; С громом выводят, поят лошадей, Время не терпит - седлай поскорей! В синих венгерках на заячьих лапках, В остроконечных, неслыханных шапках Слуги толпой подъезжают к крыльцу. Любо глядеть - молодец к молодцу! Хоть и худеньки у многих подошвы - Да в сертуках зато желтые прошвы, Хоть с толокна животы подвело - Да в позументах под каждым седло, Конь - загляденье, собачек две своры, Пояс черкесский, арапник да шпоры. Вот и помещик! Долой картузы. Молча он крутит седые усы, Грозен осанкой и пышен нарядом, Молча поводит властительным взглядом. Слушает важно обычный доклад: "Змейка издохла, в забойке Набат; Сокол сбесился, Хандра захромала". Гладит, нагнувшись, любимца Нахала, И, сладострастно волнуясь, Нахал На спину лег и хвостом завилял. 2. В строгом порядке, ускоренным шагом Едут псари по холмам и оврагам. Стало светать; проезжают селом - Дым поднимается к небу столбом, Гонится стадо, с мучительным стоном Очеп скрипит (запрещенный законом); Бабы из окон пугливо глядят, "Глянь-ко, собаки!" - ребята кричат. . . Вот поднимаются медленно в гору. Чудная даль открывается взору: Речка внизу, под горою, бежит, Инеем зелень долины блестит, А за долиной, слегка беловатой, Лес, освещенный зарей полосатой. Но равнодушно встречают псари Яркую ленту огнистой зари, И пробужденной природы картиной Не насладился из них не единый. "В Банники, - крикнул помещик, - набрось!" Борзовщики разъезжаются врозь, А предводитель команды собачьей, В острове скрылся крикун-доезжачий. Горло завидное дал ему бог: То затрубит оглушительно в рог, То закричит: "Добирайся, собачки!" Да не давай ему, вору, потачки!" То заорет: "Го-го-го! - ту!-ту!!- ту!!!" Вот и нашли - залились на следу. Варом-варит закипевшая стая, Внемлет помещик, восторженно тая, В мощной груди занимается дух, Дивной гармонией нежится слух! Однопометников лай музыкальный Душу уносит в тот мир идеальный, Где ни уплат в Опекунский совет, Ни беспокойных исправников нет! Хор так певуч, мелодичен и ровен, Что твой Россини! что твой Бетховен! 3. Ближе и лай, и порсканье и крик - Вылетел бойкий русак-материк! Гикнул помещик и ринулся в поле. . . То-то раздолье помещичьей воле! Через ручьи, буераки и рвы Бешено мчится, не жаль головы! В бурных движеньях - величие власти, Голос проникнут могуществом страсти, Очи горят благородным огнем - Чудное что-то свершилося в нем! Здесь он не струсит, здесь не уступит, Здесь его Крез за мильоны не купит! Буйная удаль не знает преград, Смерть иль победа - ни шагу назад! Смерть иль победа! (Но где ж, как не в буре, И развернуться славянской натуре?) Зверь отседает - и в смертной тоске Плачет помещик, припавший к луке. Зверя поймали - он дико кричит, Мигом отпазончил, сам торочит, Гордый удачей любимой потехи, В заячий хвост отирает доспехи И замирает, главу преклоня К шее покрытого пеной коня. 4. Много травили, много скакали, Гончих из острова в остров бросали, Вдруг неудача: Свиреп и Терзай Кинулись в стадо, за ними Ругай, Следом за ними Угар и Ромашка - И растерзали в минуту барашка! Барин велел возмутителей сечь, Сам же держал к ним суровую речь. Прыгали псы, огрызались и выли И разбежались, когда их пустили. Ревма-ревет злополучный пастух, За лесом кто-то ругается вслух. Барин кричит: "Замолчи, животина!" Не унимается бойкий детина. Барин озлился и скачет на крик, Струсил - и валится в ноги мужик. Барин отъехал - мужик встрепенулся, Снова ругается; барин вернулся, Барин арапником злобно махнул - Гаркнул буян: "Караул! Караул!" Долго преследовал парень побитый Барина бранью своей ядовитой: "Мы-ста тебя взбутетеним дубьем Вместе с горластым твоим холуем!" Но уже барин сердитый не слушал, К стогу подсевши, он рябчика кушал, Кости Нахалу кидал, а псарям Передал фляжку, отведавши сам. Пили псари - и угрюмо молчали, Лошади сено из стога жевали, И в обагренные кровью усы Зайцев лизали голодные псы. 5. Так отдохнув, продолжают охоту, Скачут, порскают и травят без счета. Время меж тем незаметно идет, Пес изменяет, и конь устает. Падает сизый туман на долину, Красное солнце зашло вполовину, И показался с другой стороны Очерк безжизненно-белой луны. Слезли с коней; поджидают у стога, Гончих сбивают, сзывают в три рога, И повторяются эхом лесов Дикие звуки нестройных рогов. Скоро стемнеет. Ускоренным шагом Едут домой по холмам и оврагам. При переправе чрез мутный ручей, Кинув поводья, поят лошадей - Рады борзые, довольны тявкуши: В воду залезли по самые уши! В поле завидев табун лошадей, Ржет жеребец под одним из псарей. . . Вот наконец добрались до ночлега. В сердце помещика радость и нега - Много загублено заячьих душ. Слава усердному гону тявкуш! Из лесу робких зверей выбивая, Честно служила ты, верная стая! Слава тебя, неизменный Нахал, - Ты словно ветер пустынный летал! Слава тебе, резвоножка Победка! Бойко скакала, ловила ты метко! Слава усердным и буйным коням! Слава выжлятнику, слава псарям! 6. Выпив изрядно, поужинав плотно, Барин отходит ко сну беззаботно, Завтра велит себя раньше будить. Чудное дело - скакать и травить! Чуть не полмира в себе совмещая, Русь широко протянулась, родная! Много у нас и лесов и полей, Много в отечестве нашем зверей! Нет нам запрета по чистому полю Тешить степную и буйную волю. Благо тому, кто предастся во власть Ратной забаве: он ведает страсть, И до седин молодые порывы В нем сохранятся, прекрасны и живы, Черная дума к нему не зайдет, В праздном покое душа не заснет. Кто же охоты собачьей не любит, Тот в себе душу заспит и погубит. 1846

19. (Подражание Лермонтову)

В неведомой глуши, в деревне полудикой Я рос средь буйных дикарей, И мне дала судьба, по милости великой, В руководители псарей. Вокруг меня кипел разврат волною грязной, Боролись страсти нищеты, И на душу мою той жизни безобразной Ложились грубые черты. И прежде, чем понять рассудком неразвитым, Ребенок, мог я что-нибудь, Проник уже порок дыханьем ядовитым В мою младенческую грудь. Застигнутый врасплох, стремительно и шумно Я в мутный ринулся поток И молодость мою постыдно и безумно В разврате безобразном сжег... Шли годы. Оторвав привычные объятья От негодующих друзей, Напрасно посылал я грозные проклятья Безумству юности моей. Не вспыхнули в груди растраченные силы - Мой ропот их не пробудил; Пустынной тишиной и холодом могилы Сменился юношеский пыл, И в новый путь, с хандрой, болезненно развитой, Пошел без цели я тогда И думал, что душе, довременно убитой, Уж не воскреснуть никогда. Но я тебя узнал... Для жизни и волнений В груди проснулось сердце вновь: Влиянье ранних бурь и мрачных впечатлений С души изгладила любовь... Во мне опять мечты, надежды и желанья... И пусть меня не любишь ты, Но мне избыток слез и жгучего страданья Отрадней мертвой пустоты... <1846>

20.

- Так, служба! сам ты в той войне Дрался - тебе и книги в руки, Да дай сказать словцо и мне: Мы сами делывали штуки. Как затесался к нам француз Да увидал, что проку мало, Пришел он, помнишь ты, в конфуз И на попятный тотчас драло. Поймали мы одну семью, Отца да мать с тремя щенками. Тотчас ухлопали мусью, Не из фузеи - кулаками! Жена давай вопить, стонать, Рвет волоса, - глядим да тужим! Жаль стало: топорищем хвать - И протянулась рядом с мужем! Глядь: дети! Нет на них лица: Ломают руки, воют, скачут, Лепечут - не поймешь словца - И в голос, бедненькие, плачут. Слеза прошибла нас, ей-ей! Как быть? Мы долго толковали, Пришибли бедных поскорей Да вместе всех и закопали... Так вот что, служба! верь же мне: Мы не сидели сложа руки, И хоть не бились на войне, А сами делывали штуки! 1846

21. НРАВСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

1 Живя согласно с строгой моралью, Я никому не сделал в жизни зла. Жена моя, закрыв лицо вуалью, Под вечерок к любовнику пошла. Я в дом к нему с полицией прокрался И уличил... Он вызвал - я не дрался! Она слегла в постель и умерла, Истерзана позором и печалью... Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла. 2 Приятель в срок мне долга не представил. Я, намекнув по-дружески ему, Закону рассудить нас предоставил; Закон приговорил его в тюрьму. В ней умер он, не заплатив алтына, Но я не злюсь, хоть злиться есть причина! Я долг ему простил того ж числа, Почтив его слезами и печалью... Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла. 3 Крестьянина я отдал в повара, Он удался; хороший повар - счастье! Но часто отлучался со двора И званью неприличное пристрастье Имел: любил читать и рассуждать. Я, утомясь грозить и распекать, Отечески посек его, каналью; Он взял да утопился, дурь нашла! Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла. 4 Имел я дочь; в учителя влюбилась И с ним бежать хотела сгоряча. Я погрозил проклятьем ей: смирилась И вышла за седого богача. И дом блестящ и полон был как чаша; Но стала вдруг бледнеть и гаснуть Маша И через год в чахотке умерла, Сразив весь дом глубокою печалью... Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла... Январь или февраль 1847

22.

Если, мучимый страстью мятежной, Позабылся ревнивый твой друг И в душе твоей, кроткой и нежной, Злое чувство проснулося вдруг - Всё, что вызвано словом ревнивым, Всё, что подняло бурю в груди, Переполнена гневом правдивым, Беспощадно ему возврати. Отвечай негодующим взором, Оправданья и слезы осмей, Порази его жгучим укором - Всю до капли досаду излей! Но когда, отдохнув от волненья, Ты поймешь его грустный недуг И дождется минуты прощенья Твой безумный, но любящий друг - Позабудь ненавистное слово И упреком своим не буди Угрызений мучительных снова У воскресшего друга в груди! Верь: постыдный порыв подозренья Без того ему много принес Полных муки тревог сожаленья И раскаянья позднего слез... Первая половина 1847

23.

Еду ли ночью по улице темной, Бури заслушаюсь в пасмурный день - Друг беззащитный, больной и бездомный, Вдруг предо мной промелькнет твоя тень! Сердце сожмется мучительной думой. С детства судьба невзлюбила тебя: Беден и зол был отец твой угрюмый, Замуж пошла ты - другого любя. Муж тебе выпал недобрый на долю: С бешеным нравом, с тяжелой рукой; Не покорилась - ушла ты на волю, Да не на радость сошлась и со мной... Помнишь ли день, как, больной и голодный, Я унывал, выбивался из сил? В комнате нашей, пустой и холодной, Пар от дыханья волнами ходил. Помнишь ли труб заунывные звуки, Брызги дождя, полусвет, полутьму? Плакал твой сын, и холодные руки, Ты согревала дыханьем ему. Он не смолкал - и пронзительно звонок Был его крик... Становилось темней; Вдоволь поплакал и умер ребенок... Бедная, слез безрассудных не лей! С горя да с голоду завтра мы оба Так же глубоко и сладко заснем; Купит хозяин, с проклятьем, три гроба - Вместе свезут и положат рядком... В разных углах мы сидели угрюмо. Помню, была ты бледна и слаба, Зрела в тебе сокровенная дума, В сердце твоем совершалась борьба. Я задремал. Ты ушла молчаливо, Принарядившись, как будто к венцу, И через час принесла торопливо Гробик ребенку и ужин отцу. Голод мучительный мы утолили, В комнате темной зажгли огонек, Сына одели и в гроб положили... Случай нас выручил? Бог ли с помог? Ты не спешила печальным признаньем, Я ничего не спросил, Только мы оба глядели с рыданьем, Только угрюм и озлоблен я был... Где ты теперь? С нищетой горемычной Злая тебя сокрушила борьба? Или пошла ты дорогой обычной И роковая свершится судьба? Кто ж защитит тебя? Все без изъятья Именем страшным тебе назовут, Только во мне шевельнутся проклятья - И бесполезно замрут!.. Август 1847

24.

Ты всегда хороша несравненно, Но когда я уныл и угрюм, Оживляется так вдохновенно Твой веселый, насмешливый ум; Ты хохочешь так бойко и мило, Так врагов моих глупых бранишь, То, понурив головку уныло, Так лукаво меня ты смешишь; Так добра ты, скупая на ласки, Поцелуй твой так полон огня, И твои ненаглядные глазки Так голубят и гладят меня,- Что с тобой настоящее горе Я разумно и кротко сношу И вперед - в это темное море - Без обычного страха гляжу... 1847

25. ВИНО

1 Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй - силен сатана!- Натворил бы я бед. Без вины меня барин посек, Сам не знаю, что сталось со мной? Я не то чтоб большой человек, Да, вишь, дело-то было впервой. Как подумаю, весь задрожу, На душе всё черней да черней. Как теперь на людей погляжу? Как приду к ненаглядной моей? И я долго лежал на печи, Всё молчал, не отведывал щей; Нашептал мне нечистый в ночи Неразумных и буйных речей, И на утро я сумрачен встал; Помолиться хотел, да не мог, Ни словечка ни с кем не сказал И пошел, не крестясь, за порог. Вдруг: "Не хочешь ли, братик, вина?"- Мне вослед закричала сестра. Целый штоф осушил я до дна И в тот день не ходил со двора. 2 Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй - силен сатана!- Натворил бы я бед. Зазнобила меня, молодца, Степанида, соседская дочь, Я посватал ее у отца - И старик, да и девка не прочь. Да, знать, старосте вплоть до земли Поклонился другой молодец, И с немилым ее повели Мимо окон моих под венец. Не из камня душа! Невтерпеж! Расходилась, что буря, она, Наточил я на старосту нож И для смелости выпил вина. Да попался Петруха, свой брат, В кабаке: назвался угостить; Даровому ленивый не рад - Я остался полштофа распить. А за первым - другой; в кураже От души невзначай отлегло, Позабыл я в тот день об ноже, А на утро раздумье пришло...

  

  3 Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй - силен сатана!- Натворил бы я бед. Я с артелью взялся у купца Переделать все печи в дому, В месяц дело довел до конца И пришел за расчетом к нему. Обсчитал, воровская душа! Я корить, я судом угрожать; "Так не будет тебе ни гроша!"- И велел меня в шею прогнать. Я ходил к нему восемь недель, Да застать его дома не мог; Рассчитать было нечем артель, И меня, слышь, потянут в острог... Наточивши широкий топор, "Пропадай!"- сам себе я сказал; Побежал, притаился, как вор, У знакомого дома - и ждал. Да прозяб, а напротив кабак, Рассудил: Отчего не зайти? На последний хватил четвертак, Подрался - и проснулся в части... (1848)

26.

Поражена потерей невозвратной, Душа моя уныла и слаба: Ни гордости, ни веры благодатной - Постыдное бессилие раба! Ей всё равно - холодный сумрак гроба, Позор ли, слава, ненависть, любовь,- Погасла и спасительная злоба, Что долго так разогревала кровь. Я жду... но ночь не близится к рассвету, И мертвый мрак кругом... и та, Которая воззвать могла бы к свету,- Как будто смерть сковала ей уста! Лицо без мысли, полное смятенья, Сухие, напряженные глаза - И, кажется, зарею обновленья В них никогда не заблестит слеза. (1848)

27.

Вчерашний день, часу в шестом, Зашел я на Сенную; Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую. Ни звука из ее груди, Лишь бич свистел, играя... И Музе я сказал:"Гляди! Сестра твоя родная!" (1848)

28.

Так это шутка? Милая моя, Как боязлив, как недогадлив я! Я плакал над твоим рассчитано суровым, Коротким и сухим письмом; Ни лаской дружеской, ни откровенным словом Ты сердца не порадовала в нем. Я спрашивал: не демон ли раздора Твоей рукой насмешливо водил? Я говорил: "Когда б нас разлучила ссора - Но так тяжел, так горек, так уныл, Так нежен был последний час разлуки... Еще твой друг забыть его не мог, И вновь ему ты посылаешь муки Сомнения, догадок и тревог,- Скажи, зачем?.. Не ложью ли пустою, Рассеянной досужей клеветою Возмущена душа твоя была? И, мучима томительным недугом, Ты над своим отсутствующим другом Без оправданья суд произнесла? Или то был один каприз случайный, Иль давний гнев?.." Неразрешимой тайной Я мучился: я плакал и страдал, В догадках ум испуганный блуждал, Я жалок был в отчаянье суровом... Всему конец! Своим единым словом Душе моей ты возвратила вновь И прежний мир, и прежнюю любовь; И сердце шлет тебе благословенья, Как вестнице нежданного спасенья... Так няня в лес ребенка заведет И спрячется сама за куст высокой; Встревоженный, он ищет и зовет, И мечется в тоске жестокой, И падает, бессильный, на траву... А няня вдруг: ау! ау! В нем радостью внезапной сердце бьется, Он всё забыл: он плачет и смеется, И прыгает, и весело бежит, И падает - и няню не бранит, Но к сердцу жмет виновницу испуга, Как от беды избавившего друга... Апрель - сентябрь 1850

29.

Да, наша жизнь текла мятежно, Полна тревог, полна утрат, Расстаться было неизбежно - И за тебя теперь я рад! Но с той поры как всё кругом меня пустынно! Отдаться не могу с любовью ничему, И жизнь скучна, и время длинно, И холоден я к делу своему. Не знал бы я, зачем встаю с постели, Когда б не мысль: авось и прилетели Сегодня наконец заветные листы, В которых мне расскажешь ты: Здорова ли? что думаешь? легко ли Под дальним небом дышится тебе, Грустишь ли ты, жалея прежней доли, Охотно ль повинуешься судьбе? Желал бы я, чтоб сонное забвенье На долгий срок мне на душу сошло, Когда б мое воображенье Блуждать в прошедшем не могло... Прошедшее! его волшебной власти Покорствуя, переживаю вновь И первое движенье страсти, Так бурно взволновавшей кровь, И долгую борьбу самим с собою, И не убитую борьбою, Но с каждым днем сильней кипевшую любовь. Как долго ты была сурова, Как ты хотела верить мне, И как ты верила, и колебалась снова, И как поверила вполне! (Счастливый день! Его я отличаю В семье обычных дней; С него я жизнь мою считаю, Я праздную его в душе моей!) Я вспомнил всё... одним воспоминаньем, Одним прошедшим я живу - И то, что в нем казалось нам страданьем,- И то теперь я счастием зову... А ты?.. ты так же ли печали предана?.. И так же ли в одни воспоминанья Средь добровольного изгнанья Твоя душа погружена? Иль новая роскошная природа, И жизнь кипящая, и полная свобода Тебя невольно увлекли, И позабыла ты вдали Всё, чем мучительно и сладко так порою Мы были счастливы с тобою? Скажи! я должен знать... Как странно я люблю! Я счастия тебе желаю и молю, Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки, Души моей смягчает муки... Апрель - сентябрь 1850

30.

Я не люблю иронии твоей. Оставь ее отжившим и не жившим, А нам с тобой, так горячо любившим, Еще остаток чувства сохранившим,- Нам рано предаваться ей! Пока еще застенчиво и нежно Свидание продлить желаешь ты, Пока еще кипят во мне мятежно Ревнивые тревоги и мечты - Не торопи развязки неизбежной! И без того она не далека: Кипим сильней, последней жаждой полны, Но в сердце тайный холод и тоска... Так осенью бурливее река, Но холодней бушующие волны... (1850)

31-34. На улице

Вор

Спеша на званый пир по улице прегрязной, Вчера был поражен я сценой безобразной: Торгаш, у коего украден был калач, Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плач И, бросясь от лотка, кричал: "Держите вора!" И вор был окружен и остановлен скоро. Закушенный калач дрожал в его руке; Он был без сапогов, в дырявом сертуке; Лицо являло след недавнего недуга, Стыда, отчаянья, моленья и испуга... Пришел городовой, подчаска подозвал, По пунктам отобрал допрос отменно строгой, И вора повели торжественно в квартал. Я крикнул кучеру: "Пошел своей дорогой!"- И богу поспешил молебствие принесть За то, что у меня наследственное есть...

Проводы

Мать касатиком сына зовет, Сын любовно глядит на старуху, Молодая бабенка ревет И всё просит остаться Ванюху, А старик непреклонно молчит: Напряженная строгость во взоре, Словно сам на себя он сердит За свое бесполезное горе. Сивка дернул дровнишки слегка - Чуть с дровней не свалилась старуха. Ну! нагрел же он сивке бока, Да помог старику и Ванюха...

Гробок

Вот идет солдат. Под мышкою Детский гроб несет, детинушка. На глаза его суровые Слезы выжала кручинушка. А как было живо дитятко, То и дело говорилося: "Чтоб ты лопнуло, проклятое! Да зачем ты и родилося?"

Ванька

Смешная сцена! Ванька-дуралей, Чтоб седока промыслить побогаче, Украдкой чистит бляхи на своей Ободранной и заморенной кляче. Не так ли ты, продажная краса, Себе придать желая блеск фальшивый, Старательно взбиваешь волоса На голове, давно полуплешивой? Но оба вы - извозчик-дуралей И ты, смешно причесанная дама,- Вы пробуждаете не смех в душе моей - Мерещится мне всюду драма. (1850)

35.

Мы с тобой бестолковые люди: Что минута, то вспышка готова! Облегченье взволнованной груди, Неразумное, резкое слово. Говори же, когда ты сердита, Всё, что душу волнует и мучит! Будем, друг мой, сердиться открыто: Легче мир - и скорее наскучит. Если проза в любви неизбежна, Так возьмем и с нее долю счастья: После ссоры так полно, так нежно Возвращенье любви и участья...

36. МОЕ РАЗОЧАРОВАНЬЕ

Говорят, что счастье наше скользко,- Сам, увы! я то же испытал! На границе Юрьевец-Повольска В собственном селе я проживал. Недостаток внешнего движенья Заменив работой головы, Приминал я в лето, без сомненья, Десятин до двадцати травы; Я лежал с утра до поздней ночи При волшебном плеске ручейка И мечтал, поднявши к небу очи, Созерцая гордо облака. Вереницей чудной и беспечной Предо мной толпился ряд идей, И витал я в сфере бесконечной, Презирая мелкий труд людей. Я лежал, гнушаясь их тревогой, Не нуждаясь, к счастию, ни в чем, Но зато широкою дорогой В сфере мысли шел богатырем; Гордый дух мой рос и расширялся, Много тайн я совмещал в груди И поведать миру собирался; Но любовь сказала: погоди! Я давно в созданье идеала Погружен был страстною душой: Я желал, чтоб женщина предстала В виде мудрой Клии предо мной, Чтоб и свет, и танцы, и наряды, И балы не нужны были ей; Чтоб она на всё бросала взгляды, Добытые мыслию своей; Чтоб она не плакала напрасно, Не смеялась втуне никогда, Говоря восторженно и страстно, Вдохновенно действуя всегда; Чтоб она не в рюмки и подносы, Не в дела презренной суеты - Чтоб она в великие вопросы Погружала мысли и мечты... И нашел, казалось, я такую. Молода она еще была И свою натуру молодую Радостно развитью предала. Я читал ей Гегеля, Жан-Поля, Демосфена, Галича, Руссо, Глинку, Ричардсона, Декандоля, Волтера, Шекспира, Шамиссо, Байрона, Мильтона, Соутэя, Шеллинга, Клопштока, Дидеро... В ком жила великая идея, Кто любил науку и добро; Всех она, казалось, понимала, Слушала без скуки и тоски, И сама уж на ночь начинала Тацита читать, одев очки. Правда, легче два десятка кегель Разом сбить ей было, чем понять, Как велик и плодотворен Гегель; Но умел я вразумлять и ждать! Видел я: не пропадет терпенье - Даже мать красавицы моей, Бросивши варенье и соленье, Философских набралась идей. Так мы шли в развитьи нашем дружно, О высоком вечно говоря... Но не то ей в жизни было нужно! Раз, увы! в начале сентября Прискакал я поутру к невесте. Нет ее ни в зале, ни в саду. Где ж она? "Они на кухне вместе С маменькой" - и я туда иду. Тут предстала страшная картина... Разом столько горя и тоски! Растерзав на клочья Ламартина, На бумагу клала пирожки И сажала в печь моя невеста!! Я смотреть без ужаса не мог, Как она рукой месила тесто, Как потом отведала пирог. Я не верил зрению и слуху, Думал я, не перестать ли жить? А у ней еще достало духу Мне пирог проклятый предложить. Вот они - великие идеи! Вот они - развития плоды! Где же вы, поэзии затеи? Что из вас, усилья и плоды? Я рыдал. Сконфузилися обе, Видимо, перепугались вдруг; Я ушел в невыразимой злобе, Объявив, что больше им не друг. С той поры я верю: счастье скользко, Я без слез не проживаю дня; От Москвы до Юрьевец-Повольска Нет лица несчастнее меня! (Март или апрель 1851)

37. ДЕЛОВОЙ РАЗГОВОР

<< Журналист >> << (выходя утром в свой кабинет и садясь, к рабочему столу) >> Вот почта новая. Какая груда дел! Куда деваться мне от писем и посылок? В провинции народ взыскателен и пылок: Чуть к первому числу с журналом не поспел. Завалят письмами - тоска и разоренье! Тот делает упрек, тому дай объясненье, А тот с угрозами... досадная статья! Посылки так же вздор, их ненавижу я! Плохие вести, а чаще рифмотворство!.. Я, кажется, стихам не делаю потворства - В них толку не ищи... Какая польза в том, Что чувствовал поэт то дома, то на бале?.. Я положителен и в жизни и в журнале, Девиз мой: интерес существенный во всем! И как их различать? Хороших нет эстетик, А практик я плохой - я больше теоретик... << Слуга >> << (входит и докладывает) >> Помещик Свистунов - приезжий из Уфы. << Журналист >> Проси его, проси: сегодня принимаю... << (слуга уходит) >> Всю жизнь я разделил на ровные графы, Как счетную тетрадь, и только отмечаю, Куда который час и как употреблен... В рот капли не беру и ем один бульон... << Подписчик >> << (входя) >> Семь лет подписчиком и данником покорным Я вашим был - и ныне состою. Пылая к вам почтеньем непритворным (Простите, батюшка, докучливость мою), Священным долгом счел, прибыв в столицу нашу, Сначала облететь ее во все концы, Кунсткамеру взглянуть, потом особу вашу... А там опять домой... чай, ждут мои птенцы!.. << Журналист >> Садитесь; очень рад. Как розы среди терний, Как светлый ручеек во глубине степей - Цветисто говоря, - так жители губерний Приятны нам всегда. Вы, щедростью своей Поддерживая нас, конечно, заслужили, Чтоб полное мы к вам почтение хранили,- И если в микроскоп рассматривать меня Охота вам придет - я должен согласиться! << Подписчик >> Поздненько, батюшка, мне оптике учиться: Мне стукнет шестьдесят через четыре дня! << Журналист >> Да я ведь пошутил. А говоря прямее, Как дело всякое со стороны виднее, То и доволен я, что завернули вы... Трудами наших рук и нашей головы Мы жертвуем для вас, журналы издавая... << Подписчик >> << (перебивая, с поклоном) >> И благодарность вам, почтеннейший, большая... << Журналист >> Мы пишем день и ночь; торопимся, спешим Роман перевести; театр, литературу За месяц обозреть, исправить корректуру - Всё к первому числу.