Бенедиктов Владимир Григорьевич - Переводы - Книги

В. Г. Бенедиктов

Переводы --------------------------------------

Составление, подготовка текстов и примечания Б. В. Мельгунова

В.Г. Бенедиктов. Стихотворения.

"Библиотека поэта". Большая серия

Л., 1983

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

ПЕРЕВОДЫ

С ФРАНЦУЗСКОГО

Андре Шенье

386. "Влюбленных коз супруг брадатый и зловонный.

387. "Амур взялся за плуг - и, земледелец новый..."

388. "Мучительная ночь! Да скоро ли заря..."

Жан Ребуль

391. Ангел и младенец

Анри Огюст Барбье

417. Дант

418. Собачий пир

Теофиль Готье

419. Женщина-поэма

С НЕМЕЦКОГО

Альфред Мейснер

425. Жижка (Главы из поэмы)

С ВЕНГЕРСКОГО

Шандор Петёфи

426. "Как мир велик наш, так мала..."

427. "Вдруг - я в кухне... Кто б открыл..."

428. "Я иду селом меж хат..."

429. "Я хотел бы бросить этот шумный свет..."

430. "Что слава? - Радуга, где солнца луч в откос..."

431. "Страданье - океан без берега и дна..."

432. "Наши надежды как птички взлетают высоко..."

433. "Огонь моей свечи то вспыхнет, то притьмится..."

С ПОЛЬСКОГО

Ян Кохановский

434. Не теряй надежды!

Станислав Трембецкий

435. Воздушный шар

Томаш Венгерский

436. Философ

Юлиан Немцевич

437. Лешек Белый

Богдан Залеский

477. Степь

С ЧЕШСКОГО

Ян Коллар

479. "Сдается мне, весь род славян - большая..."

480. "О, если б все славяне предо мной..."

481. "Чрез сотню лет, о братья, что-то будет..."

С СЕРБОХОРВАТСКОГО

Xанибал Луцич

482. Идеальная красавица

Иован Xаджич (Светич)

483. Страдания Сербии

Медо Пучич

484. Пальма

Иован Сундечич

485. Сабля Скендербега

Иован Иованович Змай

486. Дева-воин

Николай Петрович Негош

487. Туда! Туда!

488. Заздравный кубок

С ФРАНЦУЗСКОГО

Андре Шенье

(1762-1794)

386

Влюбленных коз супруг брадатый и зловонный

Сатира поразить напряг свой лоб наклонный,

Сатир, предусмотрев миг стычки роковой,

Стал против, упершись копытного ногой.

Наметились - и вдруг - лоб в лоб! Удар раздался -

И воздух застонал, и лес поколебался.

387

Амур взялся за плуг - и, земледелец новый,

Запряг в ярмо волов, на них взял бич суровый,

И, чуть лишь свежая бразда проведена,

Он, щедрою рукой кидая семена,

Властительно кричит к Юпитеру: "Послушай!

Не порти жатву мне ни влагою, ни сушей!

Не то - с Европой вновь явлюсь я, мститель твой,

И вновь ты склонишься мычащей головой!"

388

Мучительная ночь! Да скоро ли заря

Взойдет? Скажите мне, дождусь ли утра я?

Подумайте, всю ночь ворочаться - как сладко!

Несносная тоска, истома, лихорадка!

Камилла! Это ты - всему виной. Ты спишь,

Камилла, а меня бессонницей томишь,

Да, ты, моя любовь; о, если б ты хотела,

Ночь эта для меня б, как птица, пролетела.

Средь сонных грез твоих душа моя, виясь,

Летает над тобой. Поутру пробудясь,

Прочтешь мои стихи - узнаешь всё, О, боги!

С тяжелой головой привстав в ночной тревоге,

Тобою полон весь, писал я; на меня

Смотрел унылый свет лампадного огня,

Когда со вздохами я слез обильных влагу

И душу проливал и сердце на бумагу;

А ты, Камилла, спишь, закрыт твой ясный взор,

Чрез нежных, алых уст немой полураствор

Струится легкий пар спокойного дыханья -

Пар, полный теплоты и роз благоуханья!

Но если ты не спишь, Камилла, и, когда

Мне сладость отдыха полночного чужда,

Ты в это время... ты - средь счастия земного

Преступно бодрствуешь в объятиях другого,

И, между тем как мне бессонница горька,

Ты ночь бранишь за то, что слишком коротка!..

О бог забвения! Приди, закрой мне очи,

Задерни их навек завесой смертной ночи!

Она теперь... с другим. Гром! Молния! Гроза!

О боги! Для чего вы дали мне глаза,

Способные судить о красоте? Напрасно

Вы сердце дали мне, которое не властно

Предохранить себя от ядовитых ран

И вводится легко в прельстительный обман?

Другая - с красотой скромнейшей - лучше любит

И, дорожа своим возлюбленным, не губит

Его так ветрено, ей можно доверять, -

Она любовника боится потерять

Затем, что ей не так легко найти другого.

Она верна, - пред ней соблазна рокового

Не ставят здесь и там; а кроткие черты,

Веселость, ровный нрав - замена красоты.

Красавица ж, когда неугомонно всюду

О ней шумят, кричат: "Вот красота! Вот чудо!" -

Готова оскорблять святыню чувства - да!

Она становится капризна и горда,

Сегодня вам она оказывает нежность,

А завтра - явную, обидную небрежность,

И коль у ней из рук иной и ускользнет -

Беда не велика: у ней толпа, народ.

Она любуется наружностью своею

И чувствует любовь, внушенную лишь ею.

Жан Ребуль

(1796-1864)

391. АНГЕЛ B МЛАДЕНЕЦ

Над колыбелью ангел ясный

С главой поникшею стоял,

И, мнилось, он свой лик прекрасный

В чертах младенца созерцал.

"Пойдем со мной, мой двойник нежный! -

Сказал он. - Стоит ли труда

Тебе вступать в сей мир мятежный!

Пойдем со мной - туда! туда!

Здесь горечь вмешана и в сладость,

Здесь рядом - вёдро и гроза,

Восторги стонут, плачет радость,

К улыбке примкнута слеза.

Здесь счастья очерки неполны,

Чуть свет мелькнет - ложится тень,

А там - блаженства хлещут волны

И беззакатный блещет день.

Там не услышишь о могилах

И не увидишь лютых бурь,

Не будешь плакать - глазок милых

Не притуманится лазурь.

Ты возлетишь со мной свободно -

Не нужно дел твоих судить,

Святому промыслу угодно

Тебя от жизни пощадить.

Пусть люди в трауре не ходят!

Пускай из мира суеты

Тебя улыбкою проводят,

Как встречен был улыбкой ты.

Другим при плаче безутешном

Пускай готовят гроба сень!

В твоем же возрасте безгрешном

Последний день есть лучший день".

И ангел, белыми крылами

Взмахнув, вознесся в горний свет,

Над колыбелью ж со слезами

Склонилась мать... Младенца нет...

Между 1842 и 1850

Анри Огюст Барбье

(1805-1882)

417. ДАНТ

Дант! Старый гибеллин! Пред этой маской, снятой,

Страдалец, с твоего бессмертного лица,

Я робко прохожу, и, трепетом объятый,

Я, мнится, вижу всю судьбу и жизнь певца, -

Так сила гения и злая сила рока

Вожгла свою печать в твой строгий лик глубоко.

Под узкой шапочкой, вдоль твоего чела

Чертою резкою морщина пролегла, -

Зачем морщина та углублена так едко?

Бессонниц ли она иль времени отметка?

Не в униженье ли проклятий страшный гул,

Изгнанник, ты навек в устах своих замкнул?

Не должен ли твоих последних мыслей сшибки

В улыбке уст твоих я видеть и следить?

Недаром к сим устам язвительность улыбки

Смерть собственной рукой решилась пригвоздить!

Иль это над людьми усмешка сожаленья?

О, смейся: гордый смех сурового презренья

К ничтожеству земли - тебе приличен, Дант.

Родился в знойной ты Флоренции, гигант,

Где острые кремни родной тебе дороги

От самых детских дней тебе язвили ноги,

Где часто видел ты, как при сиянье дня

Разыгрывалась вдруг свирепая резня

И в схватках партии успехами менялись -

Те падали во прах, другие поднимались.

Ты тридцать лет смотрел на адские костры,

Где тлело столько жертв той огненной поры,

И было для твоих сограждан жалких слово

"Отечество" - лишь звук; его, взяв с ветра, снова

Бросали на ветер. И в наши дни вполне

Твое страдание, о Дант, понятно мне;

Понятно, отчего столь злобными глазами

Смотрел ты на людей, гнушаясь их делами,

И, ненависти злой нося в душе ядро,

Так желчью пропитал ты сердце и перо, -

По нравам ты своей Флоренции родимой,

Художник, начертал рукой неумолимой

Картину страшную всей нечести земной

С такою верностью и мощию такой,

Что дети малые, когда скитальцем бедным

Ты мимо шел с челом зеленовато-бледным,

Подавленный своей смертельною тоской,

Под гнетом твоего пронзительного взгляда

Шептали: "Вот он! Вот - вернувшийся из ада!"

Между 1842 и 1850

418. СОБАЧИЙ ПИР

Когда взошла заря и страшный день багровый,

Народный день настал,

Когда гудел набат и крупный дождь свинцовый

По улицам хлестал,

Когда Париж взревел, когда народ воспрянул

И малый стал велик,

Когда в ответ на гул старинных пушек грянул

Свободы звучный клик, -

Конечно, не было там видно ловко сшитых

Мундиров наших дней, -

Там действовал напор лохмотьями прикрытых,

Запачканных людей,

Чернь грязною рукой там ружья заряжала,

И закопченным ртом,

В пороховом дыму, там сволочь восклицала:

"Е. . . м. . ! Умрем!"

А эти баловни в натянутых перчатках,

С батистовым бельем,

Женоподобные, в корсетах на подкладках,

Там были ль под ружьем?

Нет! их там не было, когда, всё низвергая

И сквозь картечь стремясь,

Та чернь великая и сволочь та святая

К бессмертию неслась.

А те господчики, боясь громов и блеску

И слыша грозный рев,

Дрожали где-нибудь вдали, за занавеску

На корточки присев.

Их не было в виду, их не было в помине

Средь общей свалки там,

Затем что, видите ль, свобода не графиня

И не из модных дам,

Которые, нося на истощенном лике

Румян карминных слой,

Готовы в обморок упасть при первом крике,

Под первою пальбой;

Свобода - женщина с упругой, мощной грудью,

С загаром на щеке,

С зажженным фитилем, приложенным к орудью,

В дымящейся руке;

Свобода - женщина с широким, твердым шагом,

Со взором огневым,

Под гордо веющим по ветру красным флагом,

Под дымом боевым;

И голос у нее - не женственный сопрано:

Ни жерл чугунных ряд,

Ни медь колоколов, ни шкура барабана

Его не заглушат.

Свобода - женщина; но, в сладострастье щедром

Избранникам верна,

Могучих лишь одних к своим приемлет недрам

Могучая жена.

Ей нравится плебей, окрепнувший в проклятьях,

А не гнилая знать,

И в свежей кровию дымящихся объятьях

Ей любо трепетать.

Когда-то ярая, как бешеная дева,

Явилась вдруг она,

Готовая дать плод от девственного чрева,

Грядущая жена!

И гордо вдаль она, при криках исступленья,

Свой простирала ход,

И целые пять лет горячкой вожделенья

Сжигала весь народ;

А после кинулась вдруг к палкам, к барабану

И маркитанткой в стан

К двадцатилетнему явилась капитану:

"Здорово, капитан!"

Да, это всё она! Она, с отрадной речью,

Являлась нам в стенах,

Избитых ядрами, испятнанных картечью,

С улыбкой на устах;

Она - огонь в зрачках, в ланитах жизни краска,

Дыханье горячо,

Лохмотья, нагота, трехцветная повязка

Чрез голое плечо,

Она - в трехдневный срок французов жребий вынут!

Она - венец долой!

Измята армия, трон скомкан, опрокинут

Кремнем из мостовой!

И что же? О позор! Париж, столь благородный

В кипенье гневных сил,

Париж, где некогда великий вихрь народный

Власть львиную сломил,

Париж, который весь гробницами уставлен

Величий всех времен,

Париж, где камень стен пальбою продырявлен,

Как рубище знамен,

Париж, отъявленный сын хартий, прокламаций,

От головы до ног

Обвитый лаврами, апостол в деле наций,

Народов полубог,

Париж, что некогда как светлый купол храма

Всемирного блистал, -

Стал ныне скопищем нечистоты и срама,

Помойной ямой стал,

Вертепом подлых душ, мест ищущих в лакеи,

Паркетных шаркунов,

Просящих нищенски для рабской их ливреи

100

Мишурных галунов,

Бродяг, которые рвут Францию на части

И сквозь щелчки, толчки,

Визжа, зубами рвут издохшей тронной власти

Кровавые клочки.

Так вепрь израненный, сраженный смертным боем,

Чуть дышит в злой тоске,

Покрытый язвами, палимый солнца зноем,

Простертый на песке;

Кровавые глаза померкли; обессилен -

110

Свирепый зверь поник,

Раскрытый зев его шипучей пеной взмылен,

И высунут язык.

Вдруг рог охотничий пустынного простора

Всю площадь огласил,

И спущенных собак неистовая свора

Со всех рванулась сил,

Завыли жадные, последний пес дворовый

Оскалил острый зуб

И с лаем кинулся на пир ему готовый,

120

На неподвижный труп.

Борзые, гончие, легавые, бульдоги -

Пойдем! - и все пошли;

Нет вепря-короля! Возвеселитесь, боги!

&nbs