Главная » Книги

Востоков Александр Христофорович - Стихотворения, Страница 3

Востоков Александр Христофорович - Стихотворения


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

bsp; Стихотворения неизвестного времени
   П.А.С. [Спасской] ("Давно я с музой разлучился...")
   Рукопись: архив А.Х.Востокова (в конце текста подпись: "... покорнейших ваших слуг. А.Востоков, А.Востокова").
   Опубл.:
   Срезневский В.И. Заметки о стихотворениях А.Х.Востокова, касающихся его жизни // Памяти Л.Н.Майкова. СПб., 1902. С. 162-163 (строки 1-8); ПР 1979. С. 118-119.
  
   "Когда-то, милый друг, удастся нам опять..."
   Рукопись: архив А.Х.Востокова.
   Опубл.:
   Востоков 1935. С. 359.
  

Неизданные стихотворения

  
   1806
   [Драматическая картина].
   Заглавия нет; его заменяет след. введение: "Театр представляет храм художеств, возвышенный на ступенях. Посреди оного на пьедестале бюст графа Строганова. Гении Живописи, Скульптуры и Архитектуры украшают пьедестал гирляндами. Прочие Гении, сидя на ступенях храма, плетут гирлянды. В продолжении сей немой сцены, Минерва спускается на облаке с музою Талиею, и, вступив во храм, возлагает на главу бюста венок из масличных ветвей".
   Рукопись: архив А.Х.Востокова (с датой: 1806).
   Около 1814
  
   [Эпитафия Каменскому ("Сын славного отца...")].
   Рукопись: архив А.Х.Востокова.
  
   1817
   "Отче наш небесный..."
   Рукопись: архив А.Х.Востокова (с датой: дек. 1817 г.). Вероятно, другой список этого стихотворения ("Отче наш" сафическим размером) - в альбоме П.И.Кеппена (ныне в ИРЛИ) - указан в статье: Уманов-Каплуновский В.В. Старинные альбомы академика П.И.Кеппена // Столица и усадьба. 1915. N 48. С. 12.
  
   1818
   [Стихотворение ("В сей день торжественный...") и слова для хора ("Торжествуйте, музы, ныне...") к торжественному акту Академии художеств (?)].
   Рукописи: архив А.Х.Востокова (хор в двух редакциях: одна - 1818 г. (два экз.) - с именем Александра I, другая - 1826 г. - с именем Николая I).
   Стихотворения неизвестного времени
  
   "Мне снилось, на злачных лугах я хожу..."
   Рукопись: архив А.Х.Востокова (написано на обороте письма А.Н.Оленина к А.Х.Востокову от 3 мая 1822 г.).
  
   [Эпитафия неизвестной ("Супругу милая жена...")].
   Рукописи: архив А.Х.Востокова (три варианта).
  
   [Эпитафия Марии Семеновне Калпашниковой ("При бедной участи на сей земле была...")].
   Рукопись: архив А.Х.Востокова.
  
   "Принесть тебе благодаренье...".
   Рукопись: архив А.Х.Востокова.
  

СТИХОТВОРЕНИЯ

  
   ПЕСНЬ ЛУНЕ 
  
   Приветствую тебя, о Цинтия младая!
           Исходишь из ночных печальных туч
           И, взор умильный осклабляя,
           Лиешь свой ясный, тихий луч
           На гор хребты, в поля безмолвны,
           На дремлющий в тумане лес,
   И сыплешь на катящиеся волны
                   Сребро свое с небес.
  
   Какое зрелище, светил нощных царица,
   Являешь ты моим восторженным очам:
   Плывет твоя жемчужна колесница
           По сизым облачным зыбям.
   И ночь от ней бежит - земля в своей дремоте
           Мечтает быти снова дню;
   Но ты, о кроткая, претишь дневной заботе
           И любишь сладку тишину! -
           Теперь и ветерок с Сильфидой
           Шептаться в роще перестал:
           Волшебный зрак твой сребровидной
                   Его очаровал.
           И нимфы сих потоков чистых,
           Твой образ девственный любя,
           Во осененьи древ ветвистых
           Являют на струях себя;
   Нереид сонм средь морь изник в кругах струистых,
   И роги раковин Тритон вознес, трубя.
           А здесь на ветке воспевает
           Среброгортанный соловей,
           И восхищенье изражает
                   Он трелию своей.
           Фиалка кроткая, ночная,
           От сладких недр свой в жертву дух
           Тебе, богиня, воссылая,
           Росистый окурила луг.
           Лишь филин, сын угрюмой ночи,
           Твой ясный ненавидит свет;
           Он с трепетом, сжав мутны очи,
                   В дупло свое ползет.
   Луна, не истине ль подобна ты святой!
   А птица темная - неправде, ибо той
                   Противно просвещенье,
           Любезен лишь душевный мрак;
           Ей истины небесной зрак
                   Наводит ослепленье.
           Но ах, за тучу скрылась ты:
   Как дева скромная похвал себе стыдишься? -
           Нет! в новом блеске красоты
   Явилась ты опять: в кристалл ручья глядишься.
   С веселием ручей в себе твой образ зрит;
   Он струйкам не велит игривым колыхаться,
   И стелется стеклом, недвижимо лежит,
   Чтоб доле зрелищем волшебным наслаждаться.
           Ах, никогда ты столь прелестна
           Мне не казалась, нежна луна!
           В блеске перловом убранства небесна
           Столь восхитительна, столько ясна!
   Или, украсившись для пастуха любезна,
   Течешь ты посетить его средь тонка сна?..
  
           На Латмосе многолесистом1
           Твой милый спит Эндимион,
           И бурны ветры наглым свистом
           Его прервать не смеют сон.
                   Амуры одр покойный
                   Постлали средь цветов,
                   Над оным в полдень знойный
                   Сплели зеленый кров,
                   Затем, чтоб жар полдневный
                   Не жег его ланит;
                   Эндимион блаженный,
                   Храним любовью, спит.
  
           Он спит, сей юноша прелестный,
           Любимец чистой красоты;
           Он спит - веселия небесны
           Ему во снах являешь ты.
           Все радостью и счастьем дышит,
           Смеется все его вокруг;
           Он голос дев парнасских слышит
           И струн Аполлоновых звук.
                   Видит пляску граций нежных
                   Он на бархатных лугах,
                   В элисейских, безмятежных,
                   Восхитительных полях;
                   Он амврозию вкушает,
                   Нектар благовонный пьет;
                   Жизнь божественну мечтает
           И спит, не чувствуя забот.
   Спеши, Прекрасная, его умножить счастье,
   В объятиях любви покоем насладись;
   Бессмертны боги все любви покорны власти,
   Носить оков ее приятных не страшись!
  
           На блещущем престоле возлегая,
           Глубокой ты внимаешь тишине
                   И, свет волшебный разливая,
                   Смеешься кротко мне!
  
           Волнистые вдруг тучи нагоняет
           Зефир, твой от меня скрывая взор;
           Но вот опять он резво увлекает
                   Легкоплывущих облак флер...
  
   Ах, не надолго! - ты уже свершить готова
   Небесный путь; с тобой расстаться должен я!
           Се в недрах облака густого
   Сокрылась, обелив одни его края...
  
   И нощь свой черный скиптр уже приемлет паки,
           Чтобы покрыть природу мглой;
   Блуждают призраки вокруг ее толпой
   И тихий сон свои повсюду стелет маки.
                   Все-все в молчанье!
           И соловей уж не поет;
           Лишь источника журчанье
           Сквозь кустарник в слух мне бьет.
           Ах прощай, светило ночи,
           Цинтия, поэтов друг!
           Зреть тебя стремятся очи,
           Петь тебя стремится дух.
  
   Светила дневного златая колесница
   Когда во океан вечерний погрузится,
   Угаснут сумерки, и все обымет мгла, -
   Тогда ты посети дубравы и луга;
   Будь мне подругою в святом уединенье,
   Забот моих туман лучом своим рассей
   И вместе с оным мне в смущенну душу лей
                   Бальзам успокоенья!
  
   1 "На Латмосе и проч." Имя горы, на которой спал Эндимион.
  
  
   ТЛЕННОСТЬ 
    
   Среди шумящих волн седого океана
   Со удивлением вдали мой видит взор
           Одну из высочайших гор.
   Древами гордыми глава ее венчанна,
   Из бездны вод она, поднявшись вверх, стоит
           И вкруг себя далеко зрит.
   Огромные куски гранита,
   Которых древняя поверхность мхом покрыта,
   С боков ее торчат, навесясь на валы:
   Чудовищным сосцам подобны те скалы;
   Из оных сильные бьют с ревом водопады
   И часто, каменны отторгнувши громады,
           Влекут на дно морей с собой;
           С ужасным шумом ниспадая,
           Всю гору пеной обмывая,
           Они рождают гром глухой.
           Пловец чуть-чуть от страха дышит,
           Он мнит во ужасе, что слышит
           Циклопов в наковальню бой -
           И кит приближиться не смеет
           К подножью тех грозящих скал,
           К ним даже, кажется, робеет
           Коснуться разъяренный вал. 
           Стихий надменный победитель,
   Сей камень как Атлант стоит небодержитель. 
           Вотще Нептун своим трезубцем
           Его стремится сдвигнуть в хлябь.
           Смеется он громам и тучам,
           Эол, Нептун в борьбе с ним слаб.
           Плечами небо подпирая,
           Он стал на дне морском пятой
           И, грудь кремнисту выставляя,
                   Зовет моря на бой.
  
                   И бурные волны
                   На вызов текут.
                   Досадою полны,
           В него отвсюду неослабно бьют.
           И свищущие Аквилоны
   На шумных крылиях грозу к нему несут:
                   Но ветры, волны, громы
                   Его не потрясут!
           Их тщетен труд,
           Перуны в тучах потухают,
           Гром молкнет, ветры отлетают;
   Валы бока его ребристы опеняют,
                   И с шумом вспять бегут.
  
           Я зрел: на сей громаде дикой
           Тысящелистный дуб стоял
           И около себя великой
           Шатер ветвями простирал.
           Глубоко тридцатью корнями
           В кремнистой почве утвержден,
           И день, и ночь борясь с ветрами,
           Противу их стал крепок он.
           Под ним покров свой находили
           Станицы многи птиц морских,
           Без опасенья гнезда вили
           В дуплах его, в ветвях густых.
  
           Столетья,  мимо шед, дивились,
           Его маститу древность зря;
   Играла ли над ним румяная заря
   Иль серебристы мглы вокруг его носились. 
  
                   Но дни его гордыни длились
   Не вечно: ветр завыл, воздвиглися моря;
           Пучина вод надулась и вскипела,
           Густая с норда навалила мгла;
   Тогда, казалося, от страху обомлела
   До самых недр своих великая гора:
   На дубах листвия боязненно шептали,
   И птицы с криком в них укрытия искали,
   Един лишь пребыл тверд их рождший великан.
  
           Но буря сделалась еще, еще страшнее;
   Секома молньями ложилась ночь мрачнее,
           И гость ее, свирепый ураган,
   Стремя повсюду смерть, взрыл к тучам океан.
  
   Из сильных уст своих дыханием палящим
   Он хаос разливал по облакам гремящим,
   Волнуя и гоня и угнетая их.
           Дебелы трупы чуд морских,
   Ударами его на самом дне убитых,
           И части кораблей разбитых
                   Метал он по водам.
   Могила влажная раззинулась пловцам,
   И страшно вдалеке им буря грохотала.
  
   Перунами она и тут и там сверкала,
   И часто вся гора являлась мне в огне...
           Но не мечтается ли мне?
   Вдруг с блеском молнии ударил гром ужасный
           И, раздроблен в щепы, лежит
   Тысящелистный дуб, сей сын холмов прекрасный!
  
           О тленности прискорбный вид!
           Не тако ль низится гордыня?
           Объемлет гору вящий страх,
           И в каменных ее сосцах
                   Иссякли водопады...
   Еще  боязненны туда кидаю взгляды,
   Ах, что... что вижу я! Громада та трещит:
           В широких ребрах расседаясь,
   Скалами страшными на части распадаясь.
   Она  как будто бы от ужаса дрожит! -
   Землетрясение! дух, адом порожденный!
   Сей победитель волн, боец неодоленный,
   Который все стихии презирал,
           Против тебя не устоял:
                   Он пал!..
  
   Еще  в уме своем я зрю его паденье:
   Удвоил  океан тогда свое волненье,
   Удвоил вихрь свой свист, гром чаще слышен стал;
   Навстречу к молниям подземный огнь взлетал,
   Из недр растерзанных выскакивая горных.
           Уже в немногих глыбах черных,
           Которы из воды торчат
           И серный дым  густой родят,
           Той величавые громады,
   Что нудила к себе всех плавателей взгляды,
                   Остатки зрю.
  
           Она подобна есть царю,
   Который властию заятою гордится,
           Но славы истинной не тщится
           Делами добрыми стяжать,
           И Бога правды не страшится
                   Неправдой раздражать!
   Но если б был знаком с своими должностями,
           Царь только над страстями,
           А пред законом раб;
   Великим истинно он назван был тогда б.
           Тогда б не лесть одна его увенчивала
                   Нечистым, вянущим своим венцом,
   Сама бы истина Отечества отцом 
   И добродетельным его именовала.
   Такого видели в Великом мы Петре
           И во второй Екатерине,
   Такого приобресть желаем, россы, ныне
   В новопоставленном у нас младом царе!
  
   Без добродетелей и впрямь земной владыка
   Есть та среди зыбей морских гора велика,
   Которой вышина  и живописный вид
   Вдали хотя пловца пленяет и дивит,
   Но быстрых вод порыв, камения ужасны
   Для судна мирного его вблизи опасны.
           Блажен, кто в жизни океан
           На суднышке своем пустившись,
   И на мель не попав, к скалам не приразившись,
   Без многих сильных бурь до тех доходит стран,
           Где ждет его покой душевный!
  
           Но ждет того удел плачевный,
   Кто равен был тебе, низринутый колосс! 
   Чем выше кто чело надменное вознес,
                   Тем ниже упадает.
   Рука Сатурнова с лица земли сметает
   Людскую гордость, блеск и славу, яко прах.
   Напрасно мнят они в воздвигнутых столпах
   И в сводах каменных тьмулетней пирамиды
   Сберечь свои дела от злой веков обиды:
   Ко всем вещам как плющ привьется едкий тлен,
           И все есть добыча времен!
   Миры родятся, мрут - сей древен, тот юнеет;
   И им единая с червями участь спеет.
           Равно и нам!
   А мы, безумные! предавшись всем страстям,
   Бежим ко пагубе по скользким их путям.
  
   Зачем не держимся всегда златой средины,
   На коей всякий дар божественной судьбины
           Лишь в пользу служит, не во вред -
           Коль продолжительности нет
   Утехам жизненным, то станем осторожно
   И с мерою вкушать, чтобы продлить, коль можно,
   Срок жизни истинной, срок юных, здравых лет,
   Способностей, ума и наслаждений время,
   Когда нас не тягчит забот прискорбных бремя,
   Забавы, радости когда объемлют нас!
           Не слышим, как за часом час
           Украдкою от нас уходит;
           Забавы, радости уводит:
   А старость хладная и всех их уведет,
   И смерть застанет нас среди одних забот.
   Смерть!.. часто хищница сия, толико злая,
   Молению любви нимало не внимая,
   Жнет острием своей всережущей косы
   Достоинства, и ум, и юность, и красы!
           Во младости весеннем цвете
           Я друга сердцу потерял!
           Еще в своем двадцатом лете
           Прекрасну душу он являл.
   За милый нрав простой, за искренность сердечну
   Всяк должен был его, узнавши, полюбить;
   И, с ним поговорив, всяк склонен был открыть
   Себя ему всего, во всем, чистосердечно:
   Такую мог Филон доверенность вселить!
   Вид привлекательный, взор огненный, любезный,
           Склоняя пол к нему прелестный,
           Обещевал в любви успех;
   Веселость чистая была его стихия;
   Он думал: посвящу я дни свои младыя
   Любви и дружеству; жить буду для утех.
   Какой прекрасный план его воображенье
           Чертило для себя
           В сладчайшем упоенье:
   Природы простоту и сельску жизнь любя,
   Он выбрал хижинку, при коей садик с нивой,
   Чтоб в мирной тишине вести свой век счастливой.
   Всего прекрасного Филон любитель был,
   Так льзя ли, чтоб предмет во всем его достойной
           Чувствительного не пленил?
   И близ себя, в своей он хижине спокойной
   Уже имел драгой и редкой сей предмет!
   Теперь на свете кто блаженнее Филона?
   Ему не надобен ни скипетр, ни корона,
           Он Элисейску жизнь ведет!
  
           Увы, мечта! Филона нет!!
           Филона нет! - болезнь жестока
           Похитила его у нас.
           Зачем неумолимость рока
           Претила мне во оный час
           При смерти друга находиться?
   Зачем не мог я с ним впоследние проститься;
           Зачем не мог я в душу лить
           Ему при смерти утешенье,
   Не мог печальное увидеть погребенье
   И хладный труп его слезами оросить!..
   К кончине ранней сей, увы, и неизбежной,
   Я так же б милого приуготовить мог,
           И из объятий дружбы нежной
           Его бы душу принял Бог.1
  
           Когда, богиня непреклонна,
           Меня серпом своим пожнешь,
   О, будь тогда ко мне хоть мало благосклонна,
   И жизни нить моей тихонько перережь!
           Не дай, чтобы болезни люты
           В мои последние минуты
           Ослабили и плоть, и дух;
           До часу смерти рокового
           Пусть буду неприятель злого,
           А доброго усердный друг.
           Когда ж я, бедный, совращуся
           С прямого к истине пути;
   В туманах, на стезю порока заблужуся, -
   Тогда, о смерть! ко мне помощницей лети
   И силою меня ко благу обрати!
  
   Внемлю взывающих: все в мире вещи тленны,
           Не жалуйся, слепая тварь!
   Вечна материя, лишь формы переменны:
   Источник бытия, Вседвижитель, Всецарь,
           Есть вечная душа вселенной.
   А ты смирись пред ним, безмолвствуй, уповай,
   И с благодарностью участок свой вкушай!
  
   1 "Его бы душу принял Бог". А.Д.Ф. [Фуфаев], в сей поэме оплакиваемый, скончался 1800 года, 22-х лет от роду, в самое то время и автору случилось лежать в беспамятстве смертельной горячки; роковая весть о смерти друга дошла до ушей его как сквозь сон. Но когда он стал оправляться, тогда ощутил великость своей траты: к сладкому чувству выздоравливания примешалась тихая горесть, более и более... Тогда же и другие обстоятельства другим образом сильно его трогали, и плодом сих соединенных чувствований был "Дифирамб Тленности".
  
  
   ЦАРСТВО ОЧАРОВАНИЙ 
  
   Меж тем как мрачна ночь в долинах распростерлась,
   Я по ступеням скал взношусь на темя гор.
   Юдоль воздушного пространства мне отверзлась,
   В неизъяснимостях блуждает смутный взор:
   Не зрю ль Царя духов чудесные чертоги?
   Там свод из жемчугов, столпы из кристалей;
   Но к ним туманные и зыбкие дороги
   Возводят лишь одних духов и мощных фей
           Волшебством окриленны ноги.
  
   Какой блистательный, великолепный вид!
           Я зрю там пляски Сильфов и Сильфид,
           Там облаки, разостланы ветрами,
           Волнуются сребристыми коврами
           От легкого прикосновенья их.
   О, можно ль выразить всю прелесть плясок сих?
           При сладком вздохе флейт эфирных,
   При звуке нежных цитр, и арф гремящих, сильных,
           Взаимно руки их сплелись;
           Они как молнии взвились
           В мистическом круженье быстром,
                   При лунном свете чистом.
  
   Протяжен вдруг настал, величествен их ход.
   Подъявши взор и слух вперяя в звездный свод,
           Гармонии текущих сфер внимают,
   И шествие хорное к ним применяют. -
   Но се, рассыпавшись, как резвы мотыльки,
   С Зефиром взапуски стремятся на цветки,
                   Туда, сюда виляют,
   Как лебеди плывут, как голубки порхают,
   И, погружаяся в серебряной росе,
   Милуются в своей божественной красе.
           
           Держа волшебные жезлы в десницах,
   Очарователи, в агатных колесницах,
   Таинственных торжеств, гремя, въезжают в храм.
   Несутся в тишине прекрасны феи там;
                   Белоатласных одеяний
                   В покров они облачены,
                   Пиют источник волхований
                   Из рога полного луны.
  
           На возвышенных грудях их
   От вздохов движутся черноогнисты зоны;
           Таинственно обвивши оны
           Вкруг чресл, вкруг поясниц своих,
   Спешат в глубокий нутр чертогов тех чудесных.
   Священный ужас зрю на лицах их прелестных,
   Дрожаща меж ресниц слеза у них видна,
   Которую сребрит смеющаясь луна!
  
           Паки внезапно арфы играют,
           Слаще и слаще флейты вздыхают,
                   Весело цитры бренчат.
           Сильфы, Сильфиды, где ни взялися,
           Паки в круженье быстром взвилися,
                   Вихрями воздух крутят.
   Раскрылися врата мистических чертогов,
   И бархатны ковры с серебряных порогов
           Катятся с шумом вниз;
           По оным в торжестве снеслись
           Волшебников, волшебниц сонмы,
           Духов несчетны миллионы...
   Сей милый юноша, конечно, Оберон
                   С жезлом своим лилейным?
   Все шествуют за ним с лицом благоговейным,
   Читая письмена своих волшебных зон.
           Сколь важен, сколь прелестен он!
   Достойно Виланд лишь или Шекспир опишет
   Царя волшебников бессмертну красоту!
   Когда сам Оберон мне сил не вложит свыше,
           Где слов для мыслей обрету? -
                   Блистающ, приятен,
                   Осанист и статен,
                   Он юностью цвел;
                   Благим и умильным,
                   Божественно сильным
                   Он взором смотрел;
                   Триумфом одеян,
                   В путь златом усеян
                   Он с важностью шел. 
   Титания в венце из алых роз нетленных
           Выходит вместе с ним;
   И тихая любовь в ее очах священных -
           Она гордится дорогим!
  
                   * * *
  
   Под звуком горних струн они по тучам ходят.
   Туманы в дальность их глубокую уводят;
           И тихнет понемногу голос лир, <

Категория: Книги | Добавил: Armush (29.11.2012)
Просмотров: 395 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа