Главная » Книги

Глинка Федор Николаевич - Карелия, или заточение Марфы Иоанновны Романовой, Страница 4

Глинка Федор Николаевич - Карелия, или заточение Марфы Иоанновны Романовой


1 2 3 4 5 6 7 8

sp; 
   Взлетает жавронок высоко,
  
  
   И от черемух аромат
  
  
   Лиется долго и далеко...
  
  
   И в тайне диких сих лесов
  
  
   Живут малиновки семьями:
  
  
   В тиши бестенных вечеров
  
  
   Луга, и бор, и дичь бугров
  
  
   Полны кругом их голосами,
  
  
   Поют... поют... поют оне
  
  
   И только с утром замолкают;
  
  
   Знать, в песне высказать желают,
  
  
   Что в теплой видели стране,
  
  
   Где часто провождали зимы;
  
  
   Или предчувствием томимы,
  
  
   Что скоро из лесов густых
  
  
   Дохнет, как смерть неотвратимый,
  
  
   От беломорских стран пустых
  
  
   Губитель роскоши и цвета.
  
  
   Он вмиг, как недуг, все сожмет,
  
  
   И часто в самой неге лета
  
  
   Природа смолкнет и замрет!
  
  
   По Суне плыли наши челны,
  
  
   Под нами стлались небеса,
  
  
   И опрокинулися в волны
  
  
   Уединенные леса.
  
  
   Спокойно все на влаге светлой,
  
  
   Была окрестность в тишине,
  
  
   И ясно на глубоком дне
  
  
   Песок виднелся разноцветный.
  
  
   И за грядою серых скал
  
  
   Прибрежных нив желтело злато,
  
  
   И с сенокосов ароматом
  
  
   Я в летней роскоши дышал.
  
  
   Но что шумит?.. В пустыне шепот
  
  
   Растет, растет, звучит, и вдруг
  
  
   Как будто конной рати топот
  
  
   Дивит и ужасает слух!
  
  
   Гул, стук!.. Знать, где-то строят грады!
  
  
   Свист, визг!.. Знать, целый лес пилят!
  
  
   Кружатся, блещут звезд громады,
  
  
   И вихри влажные летят
  
  
   Холодной, стекловидной пыли.
  
  
   Кивач! Кивач!.. Ответствуй, ты ли?..
  
  
   И выслал бурю он в ответ!..
  
  
   Кипя над четырьмя скалами,
  
  
   Он с незапамятных нам лет,
  
  
   Могучий исполин, валами
  
  
   Катит жемчуг и серебро;
  
  
   Когда ж хрустальное ребро
  
  
   Пронзится горними лучами.
  
  
   Чудесной радуги цветы
  
  
   Его опутают, как ленты;
  
  
   Его зубристые хребты
  
  
   Блестят - пустыни монументы.
  
  
   Таков Кивач, таков он днем!
  
  
   Но под зарею летней ночи
  
  
   Вдвойне любуются им очи:
  
  
   Как будто хочет небо в нем
  
  
   На тысячи небес дробиться,
  
  
   Чтоб после снова целым слиться
  
  
   Внизу, на зеркале реки...
  
  
   Тут буду я! Тут, жизнь, теки!..
  
  
   О счастье жизни сей волнистой!
  
  
   Где ты - в чертоге ль богача,
  
  
   В обетах роскоши нечистой,
  
  
   Или в Карелии лесистой
  
  
   Под вечным шумом Кивача?.."
  
  
   . . . . . . . . . . . . . .
  
  
   Так он рассказывал. Ему
  
  
   Внимала матерь Михаила,
  
  
   С ним рассуждала, говорила,
  
  
   Дивясь порой его уму,
  
  
   Его судьбине... Ей желалось
  
  
   Узнать, как он владел собой
  
  
   И как держал духовный бой,
  
  
   И что в пустыне с ним сбывалось?
  
  
   И на вопрос: "Покинув свет,
  
  
   Не знал ли грусти сокровенной?"
  
  
   Он дал неясный ей ответ.
  
  
   Вот сей ответ необъясненный
  
  
   (А что хотел он в нем сказать,
  
  
   Могу ли я истолковать?):
  
  
   "На дальнем Севере есть птица.
  
  
   Она, как слышно, иногда
  
  
   Перелетает и сюда.
  
  
   Как мысль, как пылкая зарница,
  
  
   Она мелькает по лесам.
  
  
   Ее, как сон, я видел сам.
  
  
   Грудь - яхонт, и лазурны крылы
  
  
   Отливом золота горят;
  
  
   Напев и длинный, и унылый,
  
  
   И сладостный, как первый взгляд
  
  
   На жениха стыдливой девы.
  
  
   Какие звуки!.. Те напевы
  
  
   Так очаровывают нас,
  
  
   Когда их слышим в первый раз!..
  
  
   Заман души, так в душу льются!
  
  
   Чудесным счастьем и тоской
  
  
   Все струны сердца потрясутся
  
  
   И растревожится покой,
  
  
   Как только песню ту услышишь:
  
  
   Едва живешь, с боязнью дышишь!..
  
  
   И время нет... Исчезла даль!..
  
  
   Как прах, как дым, земное мчится,
  
  
   И мчится все с ним, что печаль.
  
  
   Душа, юнея, веселится,
  
  
   Как после недугов дитя,
  
  
   Куда-то все летя, летя...
  
  
   Но из карельцев чудной птицы
  
  
   Еще никто сей не видал.
  
  
   Пусть ставят сети и пленицы!
  
  
   Кто б был он, чтоб ее поймал?
  
  
   Ее не видят здешних взоры,
  
  
   Но мне порой видна она,
  
  
   И с ней мне милы эти горы
  
  
   И эта дикая страна!.."
  
  
  
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  
  
   Кто всходит резво на крыльцо
  
  
   И в терем? В тереме ей рады:
  
  
   Вот новое для нас лицо!
  
  
   На ней карельские наряды.
  
  
   То девушка в семнадцать лет,
  
  
   То Маша, дочка Никанора!
  
  
   Она умна, добра и скоро
  
  
   Нашла и милость и привет,
  
  
   И ей оказывали ласки
  
  
   И для нее и за отца.
  
  
   А паша Маша знала сказки!
  
  
   Она у сельского чтеца
  
  
   Училась многому, читала,
  
  
   Наслушалась от стариков;
  
  
   Да уж и свет таки видала:
  
  
   На Шунге в ярмарку бывала,
  
  
   На лове чолмужских сигов {30},
  
  
   Была на берегах Неглинки
  
  
   И воду, верно, там пила {31},
  
  
   И по изгибам Лососинки {32}
  
  
   До Машеозера дошла,
  
  
   И там в монастыре была {33},
  
  
   За здравье части вынимала
  
  
   От человеческих грехов.
  
  
   ...Ив поминальник записала
  
  
   Свою родню. Там, в житии
  
  
   И в старописьменном сказаньи,
  
  
   Узнала, как гласят преданьи,
  
  
   Что лик пречестный Илии
  
  
   Пророка - а отколь, не знаем! -
  
  
   Плыл, плыл и стал. И уважаем
  
  
   Он там от русских и лопян,
  
  
   Сей лик с какой-то грозной славой!
  
  
   Святый пророк казнит обман,
  
  
   И горе, кто с душой лукавой
  
  
   Придет с поклоном и свечей:
  
  
   Сожжет огонь его очей!..
  
  
   Теперь, разграбленный Литвою,
  
  
   Давно уж пуст, зарос травою
  
  
   Старинный этот монастырь,
  
  
   И Машеозеро - пустырь!
  
  
   Однако ж есть в народе слухи,
  
  
   Что там не пусто!.. В тех горах
  
  
   Живут селениями духи.
  
  
   Точь-в-точь как мы! В больших домах,
  
  
   Лишь треугольником их кровли;
  
  
   Они охотники до ловли,
  
  
   И все у них как и у нас:
  
  
   Есть чернь и титул благородных,
  
  
   Судьи, расправы и приказ.
  
  
   Но нет балов, торговок модных,
  
  
   Карет, визитов, суеты
  
  
   И бестолкового круженья;
  
  
   Нет мотовства и разоренья -
  
  
   Так, стало, нет и нищеты!
  
  
   Счет, вес и мера без обмана,
  
  
   И у судейского кафтана
  
  
   У них не делают кармана.
  
  
   Я не могу уверить вас,
  
  
   Имеют ли они Парнас,
  
  
   Собранья авторов и залы
  
  
   Для чтения. - "А есть журналы?"
  
  
   Нет-с! Ну, и ссоры меньше там:
  
  
   Литературные нахалы
  
  
   Не назовут по именам
  
  
   И по отечествам, чтоб гласно,
  
  
   Под видом критики ругать:
  
  
   То с здравым смыслом несогласно!
  
  
   И где, кто б мог закон сыскать.
  
  
   Который бы людей уволил
  
  
   От уз приличия? И им,
  
  
   Как будто должное, дозволил
  
  
   По личным прихотям своим,
  
  
   Порою ж и по ссоре личной,
  
  
   Кричать, писать, ругать публично?..
  
  
   Зато уж в обществе духов -
  
  
   Вон там, на тех скалах огромных -
  
  
   Все так приязненны! Так скромны!..
  
  
   Подчас им... бедным, очень душно!
  
  
   И если станет уж и скучно
  
  
   Смотреть на Глупости земных,
  
  
   На наши шашни и проказы,
  
  
   То псов с собой четвероглазых {34} -
  
  
   И в лес! И вот, лесов чесных
  
  
   Принявши образ, часто странный -
  
  
   То выше ели, великаны,
  
  
   То наравне, в траве, с травой! -
  
  
   Проказят, резвятся, хохочут,
  
  
   Зовут, обходят и морочат...
  
  
   Иди к ним с умной головой,
  
  
   Начитанный теорик, - что же?
  
  
   Тебе ученость не поможет.
  
  
   Ты говоришь: все глушь да мрак.
  
  
   А духи шепчут: "Ты дурак!
  
  
   Сюда, мудрец, вот омут грязный!.."
  
  
   Не так ли иногда приказный,
  
  
   Раскинув практику свою,
  
  
   Из справки в справку ходит, ходит
  
  
   И часто в бестолочь заводит
  
  
   И толковитого судью?..
  
  
   Но мы о Маше говорили
  
  
   И, бедную, совсем забыли!
  
  
   А Маша в стороне своей
  
  
   Умом и разумом блистала,
  
  
   Про Киев и Москву слыхала,
  
  
   И - уж зато и слава ей! -
  
  
   Бывала даже на Олонце,
  
  
   Дивилась башням и стенам {35}
  
  
   И книги покупала там:
  
  
   Она купила книжку с солнцем,
  
  
   А около него, в лучах,
  
  
   Все цифры, цифры... Что-то важно!
  
  
   То солнце держит на плечах
  
  
   Какой-то бородач отважно!
  
  
   И подпись значит: "Книжка ся
  
  
   Гадальная!" От Соломона
  
  
   Начало мудрости ея!
  
  
   Она читала про Сампсона
  
  
   (Силач, вертел он всех и всё).
  
  
   А этот лист? Тут колесо,
  
  
   Оно в ходу... И человеки -
  
  
   По их одежде как узнать:
  
  
   То немцы, русские иль греки?
  
  
   И видно, одному всползать
  
  
   Наверх так весело, так сладко...
  
  
   Но колесо в ходу и гладко:
  
  
   Скользнул - и торчмя головой!
  
  
   Внизу: бунтующее море,
  
  
   На нем корабль в бою с волной -
  
  
   Все в буре, в суматохе, в споре...
  
  
   А тут, пониже этой при,
  
  
   Каких-то двое под картиной
  
  
   Из мыла дуют пузыри -
  
  
   И выпускают их пречинно!..
  
  
   И что ж в заглавии листа?
  
  
  
   "Бедный, бедный человек!
  
  
  
   Суетится целый век!
  
  
  
   Счастия сыскать желает,
  
  
  
   А того не постигает,
  
  
  
   Что судьба им управляет!.."
  
  
   Не правда ли: ведь мысль проста?
  
  
   И справедлива, воля ваша!
  
  
   Итак... Итак, карелка наша
  
  
   Рассказы сказочных затей
  
  
   И про дела богатырей
  
  
   В семьях читает рыбарей,
  
  
   Когда зимою вьюга взвеет
  
  
   И все замрет и побелеет...
  
  
   В избе бревенчатой, большой.
  
  
   До половины задымленной,
  
  
   Где лавки, сеть, ведро с ковшом,
  
  
   В углу же, древностью почтенной, -
  
  
   Карельский Спас, - она была
  
  
   Отрадой для толпы брадатой:
  
  
   Все цепенели - лишь брала
  
  
   Запас из кузова богатый...
  
  
   То сказки!.. Сказки про Илью,
  
  
   Про витязя Иеруслана
  
  
   И про царевича Ивана.
  
  
   И библиотеку свою
  
  
   Она прекрасно сберегала.
  
  
   Какая роскошь в ней блистала!
  
  
   Картинки... Что ваш Уткин! - в них
  
  
   Все лица - точно наши маски!..
  
  
   Но тешили людей простых
  
  
   Для глаз ударистые {36} краски
  
  
   И позолота по местам.
  
  
   Теперь рассказывает Маша
  
  
   Все больше про свою страну,
  
  
   И говорила дева наша
  
  
   Про то, что было в старину:
  
  
   Про озеро свое Онегу
  
  
   И про карельца Заонегу.
  
  
   И кто же был он? - Богатырь!
  
  
   И славный!.. Он, с дубиной, смелый,
  
  
   Берег карельские пределы
  
  
   И славил свой лесной пустырь...
  
  
   Грустна затворница, скучает;
  
  
   А Маша весело сидит
  
  
   И про Карелу говорит.
  
  
   Она преважно уверяет,
  
  
   Что есть у них водяники,
  
  
   Воздушники и лесовые.
  
  
   Их часто видят старики
  
  
   Или видали в дни былые -
  
  
   И в этой мнимой пустоте
  
  
   Все полно. Духи и лесами,
  
  
   И на воздушной высоте
  
  
   Владеют, славясь чудесами!..
  
  
   Так нам карелка говорит
  
  
   И многое в пример приводит:
  
  
   По берегам озер нас водит
  
  
   И молча замечать велит
  
  
   За молчаливыми горами.
  
  
   "А больше, - говорит она, -
  
  
   Дела творятся вечерами!.."
  
  
   Пускай все станет тишина
  
  
   И к островам причалят соймы,
  
  
   Туман постелется холстом,
  
  
   И рыба к берегу хвостом {37},
  
  
   И засинеются, как коймы,
  
  
   Онеги гладкой берега, -
  
  
   Тогда в поля! Тогда в луга!
  
  
   И, познакомившись с лесами,
  
  
   Мы кой-кого увидим сами,
  
  
   Хоть их и трудно подсмотреть!..
  
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
Просмотров: 434 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа