Бенедиктов Владимир Григорьевич - Стихотворения

в малость Он в преступление тяжелое вменил; Ты скрылась от него, и он тебя забыл. Но в тишине, в глуши меня ты не забыла, И в зрелом возрасте мой угол посетила: Благодарю тебя! - Уже не молода Ты мне являешься, не так, как в те года, Одета запросто, застегнута на шею, Без колец, без серег, но с прежнею своею Улыбкой, лаской ты сидишь со мной в тиши, И сладко видеть мне, что ты не без души, Что мир тебя считал прелестницей минутной Несправедливо... нет! В разгульности беспутной Не промотала ты святых даров творца; Ты не румянила и в юности лица, Ты от природы так красна была, - и цельный Кудрявый локон был твой локон неподдельный, И не носила ты пришпиленной косы, Скрученной напрокат и взятой на часы. О нет, ты не была кокеткою презренной, И, может быть, ко мне в приязни неизменной, Переживя меня, старушкой доброй ты Положишь мне на гроб последние цветы.

ПЕРЕХОД

Видали ль вы преображенный лик Жильца земли в священный миг кончины - В сей пополам распределенный миг, Где жизнь глядит на обе половины? Уж край небес душе полуоткрыт; Ее глаза туда уж устремились, А отражать ее бессмертный вид Черты лица еще не разучились, - И неземной в них отразился б день Во всех лучах великого сиянья, Но те лучи еще сжимает тень Последнего бессмертного страданья. Но вот - конец! - Спокоен стал больной. Спокоен врач. Сама прошла опасность - Опасность жить. Редеет мрак земной, И мертвый лик воспринимает ясность Так над землей, глядишь, ни ночь, ни день; Но холодом вдруг утро засвежело, Прорезалась рассветая ступень, - И решено сомнительное дело. Всмотритесь в лик отшедшего туда, В известный час он ясностью своею Торжественно вам, кажется, тогда Готов сказать: "Я понял! разумею! Узнал! " - Устам как будто нарушать Не хочется святыню безглагольства. А на челе оттиснута печать Всезнания и вечного довольства. Здесь, кажется, душа, разоблачась, Извне глядит на это облаченье, Чтоб в зеркале своем в последний раз Последних дум проверить выраженье. Но тленье ждет добычи - и летит Бессмертная, и, бросив тело наше, Она земным стихиям говорит: Голодные, возьмите: , это ваше!

ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА

Недавно был праздник, итак было весело, шумно, И было так много прекрасных там дев светлокудрых, Что радостью общей и я увлекался безумно. Оставив беседу мужей и наставников мудрых. Так часами порой вдаешься в чужое веселье, И будто бы счастлив, и будто бы сызнова молод; Но после минувшего пира мне тяжко похмелье, И в душу вливается все больше язвительный холод. И после стыжусь я, зачем, изменяя порядку, Как школьник, не во-время я так шалил и резвился, И совестно, как бы с жизни я взял грешную взятку, Как будто неправо чужим я добром поживился. И голос упрека в душе так пронзительно звонок И так повторяется тайным, насмешливым эхом, Что если бы слезы... заплакал бы я, как ребенок! Нет! Снова смеюсь я, но горьким мучительным смехом.

БАХУС

Ух! Как мощен он! Такого Не споишь, не свалишь с ног: Толст, а виду неземного Не утратил; пьян, а строг. Посмотрите, как он вержет Взором пламя из очей! Как он гордо чашу держит, - Сам не смотрит... Ко там? - Лей! Льют ему, - и наклонилась Чаша набок, и струя Через край перекатилась И бежит. Внизу дитя - Мальчик. Стой, не гибни влага Драгоценная! Плутяга Мигом голову свою Через плечи опрокинул, Алый ротик свой разинул И подставил под струю, И хватает, как в просонках, Что - то лучше молока, Искры бегают в глазенках, И багровеет щека. Тут другой мальчишка: еле На ногах; посоловели У него глаза; нет сил; Сам себя не понимая, Смотрит мутно. Негодяя Драть бы, драть бы за ушко! Ишь - без меры натянулся! Вот - к сторонке отвернулся, Грудь назад, вперед брюшко - И... бесстыдник! Перед вами Тут же с пьяными глазами Тигр на шатких уж ногах; Там вакханка взор свой жадной Нежит кистью виноградной, С дикой радостью в очах. Вот - взгляните на Силена: С губ отвислых брызжет пена; Словно чан раскрыл он рот, И цедя в сей зев просторной Из амфоры трехведерной Гроздий сок, - без смыслу пьет, Глупо пьет, - заране бредит, На осле едва ль доедет Он домой... Лишь исполин Пьет, как следует, один - Бахус Рубенса! - Избыток Через край разумно льет И божественный напиток Он божественно и пьет.

ОСТРОВ

Плывут мореходцы - и вдруг озадачен Их взор выступающим краем земли; Подъехали: остров! - Но он не означен На карте; они этот остров нашли, Открыли; - и в их он владенье по праву Поступит, усилит страны их державу. Пристали: там бездна природы красот, Еще не страдавших от силы воинской, - Жемчужные горы! Лесами встает Из гротов коралловых мох исполинской. Какие растенья! Какие цветы! Таких еще, смертный, не видывал ты. Там почва долин и цветных междугорий Вся сшита из жизни, отжившей едва, - Из раковин чудных, из масс инфузорий; Вглядишься в пылинку: пылинка жива; К цветку ль - великану прохожий нагнулся: Крылатый цветок мотыльком встрепенулся, Иль резвою птичкой, и птичка летит И звонко несется к небесным преддверьям, И луч всепалящего солнца скользит По радужным крыльям, по огненным перьям; Пришлец вдруг испуган извитой змеей: То стебель ползучий блеснул чешуей. И видно, как всходит, - и слышно, как дышит Там каждая травка и каждый лесок; Там дерево жизни ветвями колышет, И каплет из трещин живительный сок, И брызжет, - и тут же другое с ним рядом: То дерево жизни с убийственным ядом. И рад мореходец. "Хвала мне и честь! - Он мыслит. - Вот новость для нашего века - Земля неизвестная! Все на ней есть И - слава всевышнему! - нет человека! Еще здесь дороги себе на просек Мой ближний" - так мыслит и рад человек. "А если там дальше и водятся люди На острове этом прижмем дикарей! Заспорят: железо направим им в груди И сдвинем их глубже - в берлоги зверей, И выстрелы будут на вопль их ответом; Причем озарим их евангельским светом. Встречая здесь новые тени и свет, Потом пусть картины здесь пишет художник Трудится ученный, и тощий поэт, Беснуясь, восходит на шаткий треножник! Нам надобно дело: все прочее блажь. нам надо, во-первых, чтоб остров был наш. Мы срежем мохнатые леса опушки; здесь будет дорога; тут станет наш флот, Там выстроим крепость и выставим пушки, - И если отсюда сосед подойдет, Как силы его ни явились бы крепки, От вражьей армады останутся щепки Какую торговлю мы здесь заведем! Давай потом ездить и в даль и к соседям! Каких им диковин с собой навезем! С каким небывалом товарцем подъедем! Вот новая пряность Европе на пир! Вот новые яды! Пусть кушает мир! " Земля под ногами гостей шевелится, Кряхтит или охает: тягостен ей Под новым животным пришедшим селиться Средь выросших дико на персях у ней Животно-кристалов, Животно-растений, Полуминералов, полупрозябений. А гости мечтают: "Хозяева мы. Без нас - тут дремала пустая природа, И солнце без нас не умолило б тьмы, Без пошлин сияя, блестя без дохода, В бесплодном венце неразумных лучей. Что солнце, где нет человека очей? " Но прежде чем здесь пришлецы утвердились, Другого народа плывут корабли. Прибывшие в право владений вступились. У первых с последними споры пошли "Сей берег впервые не нам ли встречен? " - "Конечно, - да нами он прежде замечен". И вот - забелели еще паруса, И нации новой явились пришельцы: "Постойте! - приезжих гудят голоса, - По праву природы не мы ль здесь владельцы? В соседстве тут наша земля - материк. Оторванный лоскут ее здесь возник". В три царства пошли донесенья, как надо, Об острове чудном; проснулись дворы; Толкуют о найденном вновь Эльдорадо, Где золото прыщет из каждой горы; Волной красноречья хлестнули палаты, И тонкие скачут на съезд дипломаты. Съезжаются: сколько ума в головах! Какая премудрость у них в договорах! А там между тем в их родимых землях Готовятся флоты и пушки, и порох - На случай. Все было средь тех уже дней, Где эта премудрость казалась верней. Лишь древность седая, пленяясь витийством Речей плутоватых, им верить могла; А впрочем, и древле все тем же убийством, Войной нареченным, решались дела, И место давали губительным сценам Афины со Спартой и Рим с Карфагеном. И вот за пленительный остров борьба Как раз бы кровавым котлом закипела, Но страшное зло отвратила судьба, И лютая вспыхнуть война не успела: Тот остров плавучий под бурный разгул, Однажды средь яростных волн потонул, Иль, сорван могучим крылом урагана С подводной, его подпиравшей, скалы, Умчался в безвестную даль океана И скрылся навеки за тучами мглы; А там еще длились и толки и споры, Готовились пушки, и шли договоры.

Письма

Послания милой, блаженства уроки, Прелестные буквы, волшебные строки, Заветные письма - я вами богат; Всегда вас читаю, и слезы глотаю, И знаю насквозь, наизусть, наугад. Любуюсь я слогом сих нежных посланий; Не вижу тут жалких крючков препинаний; В узлах запятых здесь не путаюсь я: Грамматику сердца лишь вижу святую, Ловлю недомолвки, ошибки целую И подпись бесценную: "вечно твоя". Бывало посланник, являясь украдкой, Вручит мне пакетец, скрепленный облаткой. Глядь: вензель знакомый. На адрес смотрю: Так почерк неровен, так сизо чернило, И ять не на месте... как все это мило! - "Так это от... знаю"; а сам уж горю. От друга, я от брата - бегу, как от пугал, Куда-нибудь в сумрак, куда-нибудь в угол, Читаю... те смотрят; я дух затая, Боюсь, что и мысль мою кто-нибудь слышит; А тут мне вопросы: кто это к вам пишет? - "Так - старый знакомый. Пустое, друзья" В глазах моих каждая строчка струится, И каждая буква, вгляжусь, шевелится, Прислушаюсь: дышит и шепчет: живи! Тут брызга с пера - род нечаянной точки - Родимое пятнышко милой мне щечки Так живо рисует пред оком любви. Хранитесь, хранитесь, блаженства уроки, Без знаков, без точек - заветные строки! Кто знает? Быть может, под рока грозой, Когда-нибудь после на каждую строчку Сих тайных посланий я грустную точку Поставлю тяжелой, сердечной слезой.

Неотвязная мысль

Как привяжется, как прилепится К уму - разуму думка праздная, Мысль докучная в мозг твой вцепится И клюет его, неотвязная, И подобная птице - ворону Так и каркает в самом темени: Норовлю от ней как бы в сторону, Говорю: "Пусти! Нету времени. День рабочий мне начинается И кончается он заботою"; - А несносная упирается: Я с тобой, дескать, поработаю! И становится мне помехою, И с помехою той досадною, Что ни сделаю - все с прорехою Иль с заплаткою неприглядною. Вспомнишь прошлое: были случаи - Сердце юное поразнежится, Забурлят в уме мысли жгучие, И одна из них в душу врежется И займет она всю головушку - Мысль про тайную ласку дружнюю, Аль про девушку, аль про вдовушку, Аль - на грех - беду - про замужнюю, Да как жаркое сердце свяжется С этой думкою полюбовною - Вся вселенная тебе кажется Софьей Павловной; Ольгой Львовною; Всюду прелести совершенные, Всюду милые да прекрасные, Ненаглядные, незабвенные! В небе Лидии очи ясные Во звездах тебе зажигаются, Ветерок звенит Маши голосом, Ветки дерева завиваются Насти локонов мягким волосом; Стих горит в уме с рифмой бешеной - Стих, откованный сердца молотом; На людей глядит, как помешанной; Мишуру дают - платишь золотом. Дело прошлое! Дело древности! Сколько дел моих ты расстроило! Сколько было там глупой ревности!.. Да с любовью - то хоть уж стоило Побезумствовать, покуражиться; А теперь - то что? - Словно старая Баба хилая, мысль привяжется Худощавая, сухопарая; С теми ль встретишься, с кем ты водишься, - Речь их сладкая - мед малиновый, Ты уж словце сказать не находишься! Как чурбан какой, пень осиновый, С головою своей бесталанною Дураком стоишь, заминаешься, И на мысль свою окаянную Всеми силами ополчаешься; Гонишь прочь ее речью грубою: "Вон из Питера! В подмосковную! Не сравню ж тебя я, беззубую, С Софьей Павловной, с Ольгой Львовною. Отцепись же ты, сухопарая, Неотвязная, безотходная! Убирайся прочь, баба старая! Фекла Савишна ты негодная! " Я гоню ее с криком, топотом, Не стихом кричу - прозой рубленной, А она в ответ полушепотом: "Не узнал меня , мой возлюбленной! А все та же я, только смолоду Я жила с тобой в женской прелести, Но прибавилось в жизни холоду - И осунулись бабьи челюсти; Целовать меня не потянешься, Счастья дать тебе не могущую, Да зато во мне не обманешься, Говорю тебе правду сущую, И служу тебе верной парою, И угрюмая, и суровая, За тобой хожу бабой старою, А за мной идет баба новая: В белизне она появляется, И суха, суха - одни косточки, А идет она - ухмыляется, А коса у ней вместо тросточки. То не та коса благовонная, Что, обвитая лентой тонкою И тройным жгутом заплетенная, Гордо держится под гребенкою, Что сушит, крушит сердце юноши, Что - корона днем самопышная, А рассыплется до полуночи - Покрывало сбрось: вещь излишняя! Для двоих тут есть чем закутаться, Да останется - сердцу ярому, Чем на век еще перепутаться И веревку вить мужу старому. То не та коса! - как свистящая Сабля острая, круто - гнутая, То коса всех кос, всекосящая; С той косой идет баба лютая. Нет кудрей у ней - нечем встряхивать, Голова у ней безволосая, Лишь косой вертеть да помахивать Любит бабушка та курносая".

Грустная песня

Плохо! Чем живется доле, Тем живется хуже. Приютился б в горькой доле Сердцем, - да к кому же? Бродишь старым сиротою; Все мне как - то чужды; Как живу и что со мною - Никому нет нужды. Есть у божьей церкви, с краю, Тихая могила. Там лежит одна, я знаю: Та меня любила. Не за то чтоб точно было Все во мне так мило, А за то любила, Что меня родила. Изнуренная, больная, Дряхлая, бывало, Тужишь, ищешь, ты родная: "Где дитя пропало? " А сынок твой одурелый Рыскал все по свету, Смотришь: нет его день целый Да и к ночи нету. Бедной матери не спится; Слез полна подушка: "Мало ль может что случиться? - Думает старушка. - Страшен ворог неключимый В эдакую пору. Не попался ли родимый Лиходею - вору? Не ограбили ли сына? Жив ли он, желанный? " Чу! Идет домой детина, Словно окаянный, - Встрепан, бледен, смотрит дико, Волос в беспорядке, - Сам трясется весь... поди-ка: Верно в лихорадке! Да, он болен, он расслаблен, Он ужален змеем, А пожалуй и ограблен - Только не злодеем, А разбойницей - злодейкой, Резвою девчонкой, С черной бровью, с белой шейкой. С трелью речи звонкой. Лишь закинула словечко - И поддела разом Из груди его сердечко, Из под шапки разум; Всю в нем душу возмутила Дьявольским соблазном И домой его пустила В виде безобразном. А сама... и горя мало! Жалости не крошки! Так и пляшет с кем попало, Только брызжут ножки. Я ж лежу, горю и таю, Думаю: кончина! И за грудь себя хватаю - То - то дурачина! Мать горюет; слезы сжаты; Смотрит на больного, Говорит: "Напейся мяты Иль чайку грудного! " - "Эх, родная! - отвечаю: - Что тут чай и мята, Где отрады я не чаю, Где душа измята? " Чу! звонят. Гляжу: могила! И мой жребий понят. Лишь одна меня любила, Да и ту хоронят. И замкнулася тоскою Жизнь моя блажная. Ты зовешь меня к покою. Подожди, родная!

Несколько строк о Крылове

(При воздвигнутом ему памятнике) Довольно и беглого взгляда: Воссел - вы узнали без слов - Средь зелени Летнего Сада Отлитый из бронзы Крылов, И, видимо, в думе глубок он, И чтоб то дума была - Подслушать навесился локон На умную складку чела. Разогнута книга; страницу Открыл себе дедушка наш, И ловко на льва и лисицу Намечен его карандаш. У ног баснописца во славе Рассыпан зверей его мир: Квартет в его полном составе, Ворона, добывшая сыр, И львы и болотные твари, Петух над жемчужным зерном, Мартышек лукавые хари, Барашки с пушистым руном. Не вся ль тут живность предстала Металлом себя облила И группами вкруг пьедестала К ногам чародея легла? Вы помните, люди: меж вами Жил этот мастистый старик, Правдивых уроков словами И жизненным смыслом велик. Как меткий был взгляд его ясен! Какие он вам истины он Развертывал в образах басен, На притчи творцом умудрен! Умел же он истины эти В такие одежды облечь, Что разом смекали и дети, О чем ведет дедушка речь. Представил он матушке-Руси Рассказ про гусиных детей, И слушали глупые гуси - Потомки великих гусей. При басне его о соседе Сосед на соседа кивал, А притчу о Мишке-медведе С улыбкой сам Мишка читал. Приятно и всем безобидно Жил дедушка, правду рубя. Иной... да ведь это же стыдно Узнать в побасенке себя! И кто предъявил бы, что колки Намеки его на волков, Тот сам напросился бы в волки, Признался, что сам он таков. Он создал особое царство, Где умного деда перо Карало и злость и коварство, Венчая святое добро. То царство звериного рода: Все лев иль орел его царь, Какой-нибудь слон воевода, Плутовка-лиса - секретарь; Там жадная щука - исправник, А с парой поддельных ушей Всеобщий знакомец - наставник, И набран совет из мышей. Ведь, кажется, всё небылицы: С котлом так дружится горшок, И сшитый из старой тряпицы В великом почёте мешок; Там есть говорящие реки И в споре с ручьём водопад, И словно как мы - человеки - Там камни, пруды говорят. Кажись баснописец усвоил, Чего в нашем мире и нет; Подумаешь - старец построил Какой фантастический свет, А после, когда оглядишься, Захваченной деда стихом, И в бездну житейского толка Найдёшь в его складных речах: Увидишь двуногого волка с ягнёнком на двух же ногах: Там в перьях павлиньих по моде Воронья распущена спесь, А вот и осёл в огороде: "Здорово, приятель, ты здесь? " Увидишь тех в горьких утехах, А эту в почётной тоске: Беззубою белку в орехах И пляшущих рыб на песке, И взор наблюдателей встретит Там - рыльце в пушку, там - судью, Что дел не касаяся, метит На первое место в раю. Мы все в этих баснях; нам больно Признаться, но в хоть взаймы Крыловскую правду, невольно, Как вол здесь мычу я : "и мы! " Сам грешен я всем возвещаю: Нередко читая стихи, Друзей я котлом угощаю, Демьяновой страшной ухи. Довольно и беглого взгляда: Воссел - вы узнали без слов - Средь зелени Летнего Сада Отлитый из бронзы Крылов, - И станут мелькать мимоходом Пред ликом певца своего С текущим в аллее народом Ходячие басни его: Пойдут в человеческих лицах Козлы, обезьяны в очках; Подъедут и львы в колесницах На скачущих бурно конях; Примчатся в каретах кукушки, Рогатые звери придут, На памятник деда лягушки, Вздуваясь, лорнет наведут, - И в Клодта живых изваяньях Увидят подобья свои, И в сладостных дам замечаньях Радастся: "mais oui, c'est joli" Порой подойдёт к великану И серый кафтан с бородой И скажет другому кафтану: "Митюха, сынишко ты мой Читает про Мишку, мартышку Давно уж, - понятлив, хоть мал: На память всю вызубрил книжку, Что этот старик написал". О, если б был в силах нагнуться Бессмертный народу в привет! О, если б мог хоть улыбнуться Задумчивый бронзовый дед! Нет, - тою ж всё думою полный Над группой звериных голов Зрим будет недвижный, безмолвный Из бронзы отлитый Крылов.

Вечер в саду

Солнце будто б с неохотой Свой прощальный мечет взгляд И червонной позолотой Обливает темный сад. На скамейке я у стенки В созерцании сижу И игривые оттенки Пышной зелени слежу: Там - висит густым развивом, Там - так женственно - нежна, Там - оранжевым отливом Отзывается она. Аромат разлит сиренью, И меж дремлющих ветвей Свет заигрывает с тенью, Уступая место ей. Что - то там - вдали - сквозь ветки Мне мелькнуло и потом Притаилось у беседки, В липах, в сумраке густом. Что б такое это было - Я не знаю, но оно Так легко, воздушно, мило И, как снег, убелено. Пронизав летучей струйкой Темный зелени покров, Стало там оно статуйкой, Изваянной из паров. Напрягаю взор нескромный (Любопытство - спутник наш): Вот какой - то образ темный Быстро движется туда ж. Сумрак гуще. Твердь одета Серых тучек в бахромы. То был, мнится, ангел света, А за ним шел ангел тьмы, - И, где плотно листьев сетка Прижимается к стене, Скрыла встречу их беседка В ароматной глубине. И стемнело все. Все виды В смуглых очерках дрожат, И внесла звезда Киприды Яркий луч свой в тихий сад. Все какой - то веет тайной, И, как дева из окна, В прорезь тучки белокрайной Смотрит робкая луна, И, как будто что ей видно, Что в соблазн облечено, Вдруг прижмурилась... ей стыдно - И задернула окно. Чу! Там шорох, шопот, лепет... То колышутся листки. Чу! Какой - то слышен трепет... То ночные мотыльки. Чу! Вздыхают... Вновь ошибка: Ветерок сквозит в саду. Чу! Лобзанье... Это рыбка Звонко плещется в пруду. Все как будто что играет В этом мраке и потом Замирает, замирает В обаянии ночном, - И потом - ни лист, ни ветка, Не качнется; ночь тиха; Сад спокоен - и беседка Там - вдали - темна, глуха.

Поэзия

Поэзия! Нет, - ты не чадо мира; Наш дольный мир родить тебя не мог: Среди пучин предвечного эфира В день творчества в тебя облекся бог: Возникла ты до нашего начала, Ты в семенах хаоса началась, В великом ты "да будет" прозвучала И в дивном "бысть" всемирно разлилась, - И взятому под божию опеку, Средь райских грез первых дней весны, Ты первому явилась человеку В лице небес, природы и жены. От звездного нисшедшая чертога К жильцу земли, в младенческой тиши, Прямым была ты отраженьем бога В его очах и в зеркале души. Готовую нашли тебя народы. Ты - лучший дар, алмаз в венце даров, Сладчайший звук в симфонии природы, Разыгранный оркестром всех миров. Пал человек, но и в его паденьи Все с небом ты стоишь лицом к лицу: Созданья ты к создателю стремленье, Живой порыв творения к творцу. Тобою полн, смотря на мир плачевный, На этот мир, подавленный грехом, Поэт и царь державно-псалмопевный, Гремел Давид пророческим стихом, И таинством любви и искупленья Сказалась ты всем земнородным вновь, Когда омыть вину грехопаденья Должна была святого агнца кровь. Внушала ты евангелистам строфы, Достойные учеников Христа, Когда на мир от высоты Голгофы Повеяло дыхание креста. И в наши дни, Адама бедных внуков Будя сердца, чаруя взор и слух, Ты, водворясь в мир красок, форм и звуков, Из дольней тьмы их исторгаешь дух И служишь им заветной с небом связью: В твоем огне художнику дано Лик божества писать цветною грязью И молнии кидать на полотно. Скульптор, к твоей допущенный святыне, Вдруг восстает, могуществом дыша, - И в земляной бездушной глыбе, в глине И мраморе горит его душа. Ты в зодчестве возносишь камень свода Под звездный свод - к властителю стихий И в светлый храм грядут толпы народа, Фронтон гласит: "Благословен грядый! " Из уст певца течет, благовествуя, Как колокол гудящий, твой глагол, И царственно ты блещешь, торжествуя, Твой скипетр - мысль, а сердце - твой престол. Порою ты безмолвствуешь в раздумьи, Когда кругом всемирный поднят шум; Порой в своем пифическом безумьи Ты видишь то, чего не видит ум. На истину ты взором неподкупным Устремлена, но блеск ее лучей, Чтоб умягчить и нам явить доступным Для заспанных, болезненных очей, Его дробишь в своей ты чудной призме И, радуги кидая с высоты, В своих мечтах, в бреду, в сомнамбулизме Возносишься до провоззренья ты. Магнитный сон пройдет - и пробужденье Твое, поэт, печально и темно, И видишь ты свое произведенье, Не помня, как оно совершено.

И. А. Гончарову

И оснащен, и замыслами полный, Уже готов фрегат твой растолкнуть Седых морей дымящиеся волны И шар земной теченьем обогнуть. Под бурями возмужествуй упрямо! Пусть вал визжит у мощного руля! Вот Азия - мир праотца Адама! Вот юная Колумбова земля! И ты свершишь плавучие заезды В те древние и новые места, Где в небесах другие блещут звезды, Где свет лиет созвездие Креста Поклон ему! Взгляни, как триумфатор, На сей трофей в хоругвях облаков, Пересеки и тропик и экватор - И отпируй сей праздник моряков! И если бы тебе под небесами Неведомых антиподов пришлось Переверстаться с здешними друзьями Ногами в ноги, головами врозь, То не роняй отрады помышленья, Что и вдали сердечный слышен глас, Что не одни лишь узы тяготенья Всемирного соединяют нас. Лети! - И что внушит тебе природа Тех чудных стран, - на пользу и добро Пусть передаст, в честь русского народа, Нам твой рассказ и славное перо! Прости! Вернись и живо и здорово В суровые приневские края, И радостно обнимут Гончарова И Майковы, и все его друзья.

ЛЮБИТЕЛЬНИЦЕ СПОКОЙСТВИЯ

Ты говоришь - спокойствие дороже Тебе всего, всей прелести мирской, - И рад бы я быть вечно настороже, Чтоб охранять твой женственный покой, Чтобы неслись тревоги жизни мимо, А ты на них смотрела бы шутя, Меж сладких грез, легко, невозмутимо, Как милое, беспечное дитя. Когда толпа рушителей покоя Со всех сторон несносная шумит, Я, над твоим успокоеньем стоя, Мигал бы им: тс! Не шумите: спит. Но иногда чтоб цену лишь умножить Спокойствия в глазах твоих, - тебя Порой я сам желал бы потревожить, Хотя б навлек гнев твой на себя. Скажу: "Проснись! Мне хочется лазури: Дай мне на миг взглянуть тебе в глаза! Как ты спала? Не виделось ли бури Тебе в мечтах? Не снилась ли гроза? И не было неловко, душно, знойно Тебе во сне? " - И молвлю, миг спустя: "Ну, бог с тобой, мой ангел, спи спокойно! Усни опять, прелестное дитя! "

DAHIN

Была пора: я был безумно - молод, И пыл страстей мне сердце разжигал; Когда подчас суровый зимний холод От севера мне в душу проникал, - Я думал : есть блаженный юг на свете, Край светлых гор и золотых долин, И радостно твердил я вместе с Гете: Dahin, dahin! Бывало, я близ девы - чародейки Горел, немел, не находя речей, И между тем как ниже белой шейки Не смел склонить застенчивых очей, - Фантазии невольным увлеченьем Смирения нарушив строгий чин, Я залетал живым воображеньем Dahin, dahin! Моя мечта всех благ житейских выше Казалась мне в бреду минувших дней; Я громко пел, а там - все тиши, тише, Я жил тепло, а там - все холодней, И, наконец, все в вечность укатилось, Упало в прах с заоблачных вершин, И, наконец, все это провалилось Dahin, dahin! Исчезло все; не стало прежней прыти . Вокруг меня за счастием все бегут, Стремятся в даль я говорю: идите! А я уж рад хоть бы остаться тут - Страдать, но жить... А тут уж над страдальцем С косой скелет - всемирный властелин - Костлявый мне указывает пальцем Dahin, dahin!

ДЕНЬ И ДВЕ НОЧИ

Днем небо так ярко: смотрел бы, да больно; Поднимешь лишь к солнцу взор грешных очей - Слезятся и слепнут глаза, и невольно Склоняешь зеницы на землю скорей К окрашенным легким рассеянным светом И дольнею тенью облитым предметам. Вещественность жизни пред нами тогда Вполне выступает - ее череда! Кипят прозаических дел обороты; Тут счеты, расчеты, заботы, работы; От ясного неба наш взор отвращен, И день наш труду и земле посвящен. Когда же корона дневного убранства С чела утомленного неба снята, И ночь наступает, и чаша пространства Лишь матовым светом луны налита, - Тогда, бледно-палевой дымкой одеты, Нам в мягких оттенках земные предметы Рисуются легче; нам глаз не губя, Луна позволяет смотреть на себя, И небо, сронив огневые уборы, Для взоров доступно, - и мечутся взоры И плавают в неге меж светом и мглой, Меж дремлющим небом и сонной землей; И небо и землю кругом облетая, Сопутствует взорам мечта золотая - Фантазии легкой крылатая дочь: Ей пища - прозрачная лунная ночь. Порою же ночи безлунная бездна Над миром простерта и густо темна. Вдруг на небо взглянешь: оно многозвездно, А взоры преклонишь: оно многозвездно, Дол тонет во мраке: - невольно вниманье Стремится туда лишь, откуда сиянье Исходит, туда - в лучезарную даль... С землей я расстался - и, право, не жаль: Мой мир, став пятном в звездно - пламенной раме, Блестящими мне заменился мирами; Со мною глаз на глаз вселенная здесь, И, мнится, с землею тут в небе я весь, Я сам себе вижусь лишь черною тенью, Стал мыслью единой, - и жадному зренью Насквозь отверзается этот чертог, Где в огненных буквах начертано: бог.

К ОТЕЧЕСТВУ И ВРАГАМ ЕГО

(1855 год)

Русь - отчизна дорогая! Никому не уступлю: Я люблю тебя, родная, Крепко, пламенно люблю. В духе воинов-героев, В бранном мужестве твоем И в смиреньи после боев - Я люблю тебя во всем: В снеговой твоей природе, В православном алтаре, В нашем доблестном народе, В нашем батюшке-царе, И в твоей святыне древней, В лоне храмов и гробниц, В дымной, сумрачной деревне И в сиянии столиц, В крепком сне на жестком ложе И в поездках на тычке, В щедром барине - вельможе И смышленном мужике, В русской деве светлоокой С звонкой россыпью в речи, В русской барыне широкой, В русской бабе на печи, В русской песне залюбовной, Подсердечной, разлихой, И в живой сорвиголовой, Всеразгульной - плясовой, В русской сказке, в русской пляске, В крике, в свисте ямщика, И в хмельной с присядкой тряске Казачка и трепака, Я чудном звоне колокольном Но родной Москве - реке, И в родном громоглагольном Мощном русском языке, И в стихе веселонравном, Бойком, стойком, - как ни брось, Шибком, гибком, плавном славном, Прорифмованном насквозь, В том стихе, где склад немецкий В старину мы взяли в долг, Чтоб явить в нем молодецкий Русский смысл и русский толк. Я люблю тебя, как царство, Русь за то, что ты с плеча Ломишь Запада коварство, Верой - правдой горяча. Я люблю тебя тем пуще, Что прямая, как стрела, Прямотой своей могущей Ты Европе не мила. Что средь брани, в стойке твердой, Миру целому ты вслух, Без заносчивости гордой Проявила мирный дух, Что, отрекшись от стяжаний И вставая против зла, За свои родные грани Лишь защитный меч взяла, Что в себе не заглушила Вопиющий неба глас, И во брани не забыла Ты распятого за нас. Так, родная, - мы проклятья Не пошлем своим врагам И под пушкой скажем: "Братья! Люди! Полно! Стыдно вам". Не из трусости мы голос, Склонный к миру, подаем: Нет! Торчит наш каждый волос Иль штыком или копьем. Нет! Мы стойки. Не Европа ль Вся сознательно глядит, Как наш верный Севастополь В адском пламени стоит? Крепок каждый наш младенец; Каждый отрок годен в строй; Каждый пахарь - ополченец; Каждый воин наш - герой. Голубица и орлица Наши в Крым летят - Ура! И девица и вдовица - Милосердия сестра. Наша каждая лазейка - Подойди: извергнет гром! Наша каждая копейка За отечество ребром. Чью не сломим мы гордыню, Лишь воздвигни царь - отец Душ корниловских твердыню И нахимовских сердец! Но, ломая грудью груди, Русь, скажи своим врагам: Прекратите зверство, люди! Христиане! Стыдно вам! Вы на поприще ученья Не один трудились год: Тут века! - И просвещенья Это ль выстраданный плод? В дивных общества проектах Вы чрез высь идей прошли И во всех возможных сектах Христианство пережгли. Иль для мелкого гражданства Только есть святой устав, И святыня христианства Не годится для держав? Теплота любви и веры - Эта жизнь сердец людских - Разве сузила б размеры Дел державных, мировых? Раб, идя сквозь все мытарства, В хлад хоть сердцем обогрет; Вы его несчастней, царства, - Жалки вы: в вас сердца нет. Что за чадом отуманен Целый мир в разумный век! Ты - француз! Ты - англичанин! Где ж меж вами человек? Вы с трибун, где дар витейства Человечностью гремел, Прямо ринулись в убийства, В грязный омут хищных дел. О наставники народов! О науки дивный плод! После многих переходов Вот ваш новый переход: Из всемирных филантропов, Гордой вольности сынов - В подкупных бойцов - холпов И журнальных хвастунов, Из великих адвокатов, Из крушителей венца - В пальмерстоновских пиратов Или в челядь сорванца". Стой, отчизна дорогая! Стой! - И в ранах, и в крови Все молись, моя родная, Богу мира и любви! И детей своих венчая Высшей доблести венцом, Стой, чела не закрывая, К солнцу истины лицом!

СТАНСЫ

(по случаю мира) Вражды народной кончен пир. Пора на отдых ратоборцам! Настал давно желанный мир, Настал и слава миротворцам! Довольно кровь людей лилась, О люди, люди! Вспомнить больно; От адских жерл земля тряслась, И бесы тешились - довольно! Довольно черепы ломать, В собрате видеть душегубца И знамя брани поднимать Во имя бога - миролюбца! За мир помолимся тому, Из чей десницы все приемлем, И вкупе взмолимся ему, Да в лоне мира не воздремлем! Не время спать, о братья , - нет! Не обольщайтесь настоящим! Жених в полунощи грядет: Блажен, кого найдет неспящим. Царь, призывая вас к мольбе За этот мир любви словами, Зовет вас к внутренней борьбе Со злом, с домашними врагами. В словах тех шлет он божью весть. Не пророните в них ни звука! Слова те: вера, доблесть, честь Законы, милость и наука. Всем будет дело. Превозмочь Должны мы лень, средь дел бумажных Возросшую. Хищенье - прочь! Исчезни племя душ продажных! Ты, малый труженик земли, Сознай, что в деле нет безделки! Не мысли, что грехи твои Затем простительны, что мелки! И ты, сановник, не гордись! Не мни, что злу ты не доступен, И не подкупным не зовись, Коль только златом неподкупен! Не лихоимец ли и ты, Кода своей чиновной силой Кривишь судебные черты За взгляд просительницы милой? Коль гнешь рычаг весов своих Из старой дружбы, из участья, Иль по ходатайству больших, Или за взятку сладострастья? Всяк труд свой в благо обращай! Имущий силу делать - делай! Имущий словеса - вещай, Греми глаголом правды смелой! Найдется дело и тебе, О чувств и дум зернометатель! Восстань и ты к святой борьбе, Вития мощный писатель! Восстань - не духа злобы полн, Восстань - не буйным демагогом, Не лютым двигателем волн, Влекущих к гибельным тревогам, - Нет, гласом добрым воззови, И зов твой, где бы не прошел он, Пусть духом мира и любви И в самом громе будет полон! Огнем свой ополчи глагол Лишь на нечестие земное, И - с богом - ратуй против зол! Взгляни на общество людское: Увидишь язвы в нем; им дан Лукавый ход по жилам царства, И против этих тайных ран Нет у врачей земных лекарства. Пророков мало ль есть таких, Которых яд полмира губит, Но суд властей не судит их. И меч закона их не рубит? Ты видишь: бедного лиша Последних благ в последнем деле, Ликуя, низкая душа Широко дремлет в тучном теле. Пышней, вельможней всех владык, Добыв чертог аристократа, Иной бездушный откупщик По горло тонет в грудах злата. Мы видим роскошь без границ И океан долгов бездонных, Мужей, дошедших до темниц От разорительниц законных. Нередко видим мы окрест И брачный торг - укор семействам И юных жертвенных невест, Закланных дряхлым любодейством Зрим в вертоградах золотых Среди цветов, в тени смоковниц Любимцев счастия пустых И их блистательных любовниц. Толпа спешит не в храм творца: Она спешит, воздев десницу Златого чествовать тельца Иль позлащенную телицу. Н есть для вас, сыны греха, Но есть для вас, земли кумиры, И гром и молния стиха, И бич карающий сатиры, И есть комедии аркан, - И как боец, открыв арену, Новейших дней Аристофан Клеона вытащит на сцену. Глас божий, мнится, к нам воззвал, И указует перст судьбины, Да встанет новый Ювенал И сдернет гнусные личины!

И ТУДА

И туда - на грань Камчатки Ты зашла для бранной схватки Рать британских кораблей И, пристав под берегами, Яро грянули громами Пришельцы из - за морей. И, прикрыт звериной кожей, Камчадал на них глядит: Гости странные похожи На людей - такой же вид! Только чуден их обычай: Знать, не ведая приличий, С злостью выехали в свет, В гости едут - незнакомы, И, приехав мечут громы Здесь хозяевам в привет! Огнедышащих орудий Навезли - дымят, шумят! "А ведь все же это - люди" - Камчадалы говорят. - Камчадал! Пускай в них стрелы! Ну, прицеливайся! Бей! Не зевай! В твои пределы, Видишь вторгнулся злодей, - И дикарь в недоуменье Слышит странное веленье: "Как? Стрелять? В кого? В людей? И ушам своим не веря: "Нет, - сказал: - стрелу мою Я пускаю только в зверя; Человека я не бью"

Что шумишь?

Что шумишь? Чего ты хочешь, Беспокойный рифмотвор? Нас ты виршами морочишь И несешь гремучий вздор, Воешь, тратишься на вздохи Да на жалобы, чудак, Что дела на свете плохи, Что весь мир идет не так. Ты все как бы тишь нарушить! Как бы сердце растрепать! Мы тебя не станем слушать: Мы хотим спокойно кушать, А потом спокойно спать. Не тревожь покой наш сонный! Не рычи, неугомонный! Будь, как надо - человек! Мы о призраках не тужим; Мы действительности служим; Положителен наш век. Блеск твоих высоких истин Нам несносен, ненавистен, - Мы их знаем, верим им, Только знать их не хотим: Нам бы жить они мешали, А ведь все хотим мы жить, Так зачем бы вдруг мы стали Этим истинам служить? Что нам в них, когда их ложью, Благ земных имея часть, Можно славить милость божью, И, чтоб духом не упасть, Да и плоти не ослабить, Иногда немножко грабить, Иногда немножко красть? Не смущая нашу совесть, Не ворочая души, Дай нам песню, сказку, повесть, Позабавь нас, посмеши - Так, чтоб было все пустенько, Непридирчиво, легко, И попрыгало б маленько В смехе круглое брюшко, Посреди отдохновенья, В важный час пищеваренья! Не ломись в число судей! Не вноси к нам ни уроков, Ни обидных нам намеков, Ни мучительных идей, И не будь бичом пороков, Чтоб не бить бичом людей! Если ж дико и сурово Заревешь ты свысока - Эко диво! Нам не ново: Мы как раз уймем дружка.

Улетела

Эх, ты молодость - злодейка! Ты ушла от старика, Что заветная копейка Из кармана бедняка. Для чего ж, себе на горе, Сохранил я чувства пыл? Для чего при милом взоре Трепетать я не забыл? Лучше б вымер этот пламень! Лучше б, взвесив лет число, Обратилось сердце в камень, Да и мохом поросло! Будь-ка ты еще со мною, Вихорь - молодость моя, Как с тобой , моей родною. Погулял бы нынче я! Этим юношам степенным Дал бы я какой урок! Этим с молоду растленным И потом нейдущим впрок, Этим с детских лет привыкшим И к лорнетам и очкам И над книгами поникшим Малолетним старичкам! В премудреные вопросы Углубились их не тронь! Жгут сигары , папиросы: Дым - то есть , да где ж огонь? Что им девы - чародейки? Нет им дела до любви; Лишь журнальные статейки В их вращаются крови. Не сердечные тревоги Занимают мысли их, А железные дороги, Цены акций биржевых, Механическая ловля Орденов, чинов и мест И свободная торговля Хоть сперва - на счет невест. В каждом видишь человека, Что с расчетцем на уме Ищет теплого местечка Где-нибудь, хоть в Чухломе. Он родился дипломатом, Талейран - глядишь - точь в точь, Даже смотрит и Сократом - От цикуты б только прочь! Русь считает он деревней; Весь и новый мир и древний Изучил он вперебор, И учен, учен без меры : Знает, что и как - гетеры, Говорит насчет амфор И букета вин фалернских; В новизне же , наконец, После Очерков губернских . - Окончательный мудрец: Он в провинции размножить Хочет свет своих идей, Хочет взятки уничтожить К утешению людей; А потом, поднявши брови, Заберется как туда, Да войдет во вкус - беда! Чуть лизнет тигренок крови - Станет тигром хоть куда. Но зачем я так обидно Нападаю на тебя, Юный друг мой? - Знать завидна Старцу молодость твоя. Не сердись! Не мсти поэту! Так я брежу и шучу, Чем я начал песню, Тем ее и заключу: Эх, ты молодость - злодейка! Ты ушла от старика! - Что последняя копейка Из кармана бедняка.

Плач остающегося в городе при виде переезжающих на дачу

Уж май. Весь Петербург сбирается на дачу. Все едут: я один смотрю и горько плачу. Все едут: я один, опальный сын земли, Жить должен в городе, томясь в сухой пыли, Средь раскаленных плит и толстых стен кирпичных, Понурив голову над грудой дел обычных! Уж пусть бы, думаю, богатство лишь одно На дачу ехало! Ему уж суждено Все блага пить! так нет ; - туда ж несет и бедность Сбою лохмотьями обвернутую бледность, Свой волчий аппетит - природы щедрый дар, Своих чреватых жен и свой любовный жар. Весною бедность та в грязи со мною ж вязнет, А тут и поднялась и мимоездом дразнит Меня, бездачного. Мы едем: погляди! - Все это говорит , - а ты себе сиди! Какой прекрасный день! Как солнце светит ярко ! Посмотришь : тянется с домашним скарбом воз И разной утварью наполненная барка, - И кофе пить спешит в страну лилей и роз С блаженной прачкою счастливая кухарка. И сколько чудных встреч на барке, на возу! Подушка встретилась со щеткою в тазу; Там, поглядишь, с бельем в союзе небывалом, Фарфор или хрусталь под старым одеялом; Перина и сундук знакомиться спешат, И сколько тайных чувств выходит на поверку: К кофейной мельнице тут ластится ушат, А тут тюфяк привстал и обнял этажерку; Там - хлама разного громадные узлы; И - что за дерзкий вид! - И стулья и столы Пред всею публикой (у них стыда ни крошки) Сцепились, ножки вверх, и ножки через ножки Продеты так и сяк, - трясутся, дребезжат, Являя чудный вид подвижных баррикад; Метла глядит в ведро и в спину трет гитару; Там "здравствуй" говорит корыто самовару, Который, уж давно не ездит со двора, Прегордо высунул Свой кран из - под ковра; С вещами дамскими вверху бечевкой тонкой Крест - накрест связаны картонка над картонкой, Где скипетр и венец из кружев, блонд и лент С державой газовой до времени сокрыты, Где все, пред чем потом поникнут без защиты И свежий прапорщик, и розовый студент. Вот едут курицы в корзине под лоханью, Вот глиняный горшок с чахоточной геранью! Ну вот, я думаю, поправится и та, Когда ее свезут в эдемские места! И эта тощая герань полуживая, Держась позадь всего, меж кадок и корыт, Колышется и, мне насмешливо кивая, "На дачу едем мы: прощайте! " - говорит, И кланяется всем проезжим и прохожим: "Прощайте! - говорит: - вас взять с собой не можем; На дачу едем мы". - И тронутый до слез, Глазами грустными слежу я этот воз. Вдруг взор мой поражен знакомым мне диваном, С горбатой спинкою, обтянутой сафьяном, Где прошлою зимой я часто восседал, Как в дремлющем кругу стихи свои читал; И словно Архимед, решивший вдруг задачу, Кричу: открыл! Они поехали на дачу - Они! - И стол их - вот! И этот мне знаком; Он был опорою моих торжеств минувших; В него я ударял, бывало, кулаком, Чтоб стих усилить мой и разбудить уснувших, А бедный стол страдал; на дачу едет он. Быть может, и диван в пружинах изнурен: Лечиться надобно. Все это поюнеет, Телесность всякая воскреснет, пополнеет И поздоровеет, - и в платьице ином Придется уширять прекрасных мест объем. Все вспрянет - каждая чуть дышащая личность, И бодрость петуха, и курицы яичность, Цыплята явятся. Не только мир живой, Но и бездушное как - будто обновится, И мебель дряблая, трещавшая зимой, Там трещины сожмет и в силах укрепиться. Воображаю я: приедет этот воз К жилищу, Скрытому под сению берез, И разгрузит свое торжественное лоно; Адель уж там - и ждет: она из пансиона Недавно вырвалась и вдруг на дачу - прыг! Сюда! Скорей - сюда! И нежный детский лик Сияет прелестью и новостью заботы. Помада, скляночки, флаконы, книги, ноты, Картонки, зеркало, собачка - все ли тут? И милой барышни все это подают. О кухне между тем ее maman хлопочет; Разбилось кое - что... дочь смотрит и хохочет: "Оставьте, - говорит, - оставьте всё! Да вы Взгляните, маменька, места - то каковы! Ведь это - прелести! Вам разве не понятно, Что воздухом одним питаться здесь приятно! На это время пусть уж будет позабыт Весь прозаический хозяйственный ваш быт! " А маменька - свое, все о своей потере Толкует, думает: к какой прибегнуть мере И все устроить так, чтобы не быть беде. "Где ж рынок? - говорит: - говядину - то где Мы будем покупать? Ты, Адичка, пустого Мне не рассказывай: захочется мясного! " А Адичка, давно стан легкий округля, Подвысив платьице и выправляя ножки, По полисаднику несется вдоль дорожки И делает шасси с припевом: тра - ля - ля. А там, преплыв Неву, у радостного брега Явилась ладия - род ноева ковчега - И высадку творит. А там уже давно Все наслаждается и все населено: Поутру на крыльцо с приветным звоном чашек Выносится поднос; кудрява, как барашек, Выходит Лидия; в пиджаке и в очках Эрнест, с дымящейся гаванною в зубах, Идёт с небрежностью, не чуждою претензий, И сел, раскинувшись под шапками гортензий; Проснулся самовар, зафыркал, заворчал, И с моккским нектаром кофейник зажурчал, - Живой источник сил и всякого здоровья, Тут масло, сливки, сыр - вся благодать коровья - Соседней фермы дар. Уж подан тайный знак Из меткого окна пригоженькой соседке... И пёстрый попинька, в своей качаясь клетке, В привет хозяину, уж прокричал: дурак! И Васька - старый кот, чтоб милую картину Дополнить, развалясь на солнце, выгнул спину И лёг философом; - он чужд огня в крови, Быв в юности лишён способности к любви. Но что картины все, без них - моих любимых - Сих истых дачников - детей неукротимых? Вот, вот они - друзья! В бездетности своей Я - старый холостяк - боготворю детей: Не этих скованных, одетых по рисунку, Учёных напоказ и вытянутых в струнку, Но этих маленьких разбойников земных, Растущих весело в разгульной их свободе, Где светской петли нет на детской их природе, И, кажется, что я люблю так крепко их, Как крепко не люблю разбойников больших. Творец мой! Как хорош раскинутый по дачам Сей шумный мир детей с их смехом, визгом, плачем! Вот вечер! Поглядишь: там садик, здесь балкон Приезжих группами приятно оживлён: Тут гости; в их кругу и старичок почтенный, С звездой и лысиной, совета президент, И Бетси, и Мими, и он - вышереченный - Тот свежий прапорщик и розовый студент. В саду скрипит качель; там сквозь деревьев ветки Блаженная чета мелькает у беседки. Вот август подойдёт, стемнеют вечера: Там музыка гремит, там - пенье, там - игра, Блестят фонарики и хлопают ракеты; У Излера восторг и прелестям нет сметы. Там угол оглашён весёлым звоном чаш; Там хохот; тут любовь; здесь шум и ералаш. О боже! Май настал, а я сижу и плачу При виде едущих на летний пир - на дачу.

Липы - липки

Липы - липки! вы мне милы; Вас я не забуду; Вас, родные, до могилы Петь и славить буду. Часто вам я, липы - липки, В дни стихов и прозы Посвящал мои улыбки, Посвящал и слёзы. От жены бежал, злодейки, И от лютой тёщи, Я чрез тайные лазейки В липовые рощи; И прильнув душой печальной К новой чародейке, С ней гулял по самой дальной Липовой аллейке. И потом, предав забвенью Горькие ошибки, Я один сидел под тенью Одинокой липки. Шумным роем обсыпали Пчёлы липку эту; Сладкий мёд они сбирали С липового цвету. После люди мне сказали: Что ты всё пьёшь воду? Ты от горя и печали Лучше выпей мёду! Стал цедиться мёд душистый Струйкой золотистой, А друзья - то подстрекали: Пей! Ведь липец чистый! Липец? - Как не пить в собраньи, Липам в честь и славу, Добрым людям для компаньи И себе в забаву! Вот и пил я что есть мочи, Славя липку - липу, А потом и дни и ночи Спал я без просыпу. Проспал жар я, выспал холод, Жизнь пропала даром, Всё прошло; уснул я - молод, А проснулся старым. Еле ходишь, сухопарый, Ломит поясницу; Кашель душит, а и старый - Любишь молодицу. Вот однажды ей в признаньях Говорю сквозь слёзы: "Может, милая, в страданьях Помогли б мне розы. Может, это лишь простуда, И с помёрзлой кровью Мне согреться бы не худо Например - любовью". - "Нет, на розы не надейся! Слушайся совету, - Говорит она: - напейся Липового цвету! Не любовью согревайся, С сердцем обветшалым, А плотнее накрывайся Тёплым одеялом! " Стал я пить настой целебный, Пил его я жадно, Принял я совет врачебный, Только всё не ладно. Скоро, всю потратив силу, Век я кончу зыбкой: Вы ж, друзья, мою могилу Осените липкой!

Современная идиллия

Пускай говорят, что в бывалые дни Не те были люди, и будто б они Семейно в любви жили братской, И будто был счастлив пастух - человек! - Да чем же наш век не пастушеский век, И чем же наш быт не аркадской? И там злые волки в глазах пастухов Таскали овеч