| Главная » Книги |
Бальмонт Константин Дмитриевич - Шота Руставели. Витязь в барсовой шкуре, Страница 7
Бальмонт Константин Дмитриевич - Шота Руставели. Витязь в барсовой шкуреbsp;
16. Сказ о том, как Тариэль помог Фридону и как они восторжествовали над своими врагами Залечил свои он раны. Стал здоровый и румяный.
Конь под ним играл. И, рьяный, надевал уж он броню.
Снарядили мы галеры. Строй бойцов, и строй не серый.
Все бесстрашные без меры, все подобные огню.
Видеть их, - молиться богу. Приготовились в дорогу.
Вижу вражью я берлогу. Там готовы дать отпор.
Вот ладьи передо мною. Пнул одну своей ногою.
И покрыл ее волною. Плачут, словно женский хор.
Вот к другой я обратился, за перед ладьи схватился.
Каждый в море очутился. Убивал я их мечом.
Все другие устрашились. Поскорее в пристань скрылись.
На меня смотря, дивились. Был восхвален я во всем.
Вот мы к берегу пристали. На конях враги нас ждали.
В бой. Нам в битве нет печали. В схватке люб был мне Фридон.
Лев в сраженьи, ток прибойный, солнце ликом, пламень знойный,
Он сражался, тополь стройный, весь красиво разъярен.
Два двоюродные брата - в нем им гибель без возврата.
Были целыми когда-то, - пальцы рук им обрубил.
Двое их, ведет двоих он. В бое быстр, и в схватке лих он.
Каждый вражий витязь, - стих он. Каждый наш, - он весел был.
Прочь бежали их дружины. Миг не тратя ни единый,
Мы за ними, бьем их в спины. Камнем ноги пополам.
Кожу в шкуру превратили. Смерть мне, сколько изобилии.
Там какие клады были. Все сокровища их - нам.
Мы сразили вражьи рати. Все, что было, было кстати.
Наложил Фридон печати на сокровища врагов.
Двух зачинщиков раздора взял, и кровь их пролил скоро.
Обо мне как песня хора: "Божий тополь, свет лесов".
Воротились в град Фридона. Ото всех нам честь поклона.
Вторят: "В вас нам оборона". Ликованье и почет.
Как бойца и властелина, и меня и Нурадина
Вознесли. "В вас сердце львино. Кровь врагов еще течет".
"Царь Фридон!" - кричат солдаты. Мне: "Ты царь царей богатый!"
Все покорностью объяты. Вышний им владыка я.
В мрачном духе пребывал я. Роз румяных не срывал я.
Еще сказ им не сказал я. Повесть трудная моя.
17. Сказ о том, как Фридон сообщает Тариэлю вести о Нэстан-Дарэджан По пространствам я зеленым раз охотился с Фридоном.
Мы цеплялись горным склоном. Мысом к морю шел тот срыв.
Мне сказал Фридон: "Охота - до крутого поворота.
Раз пришла. Я видел что-то. Вид который был красив.
Я спросил. Фридон ответил: "Помню, день был очень светел.
В море что-то я заметил. Утка ль там в морской волне.
Сокол что-то, вьется смелый. Я следил за точкой белой.
Шел мечтою в те пределы. Сам сидел я на коне.
Проезжаю так утесом. Сам дивуюсь я вопросом:
"Что так быстро под откосом по волне спешит морской?"
Я смотрел и я дивился. Смысл явленья не открылся.
Я понять напрасно тщился. Прыти я не знал такой.
"Зверь иль птица? Что такое поле меряет морское!"
Паруса трепещут в зное. Рулевой ладью стремит.
Я смотрю. Там в паланкине - словно месяц на картине.
На девятом небе ныне быть бы должен этот вид.
Дева, светов всех светлее. Что же дальше? Жду, немея.
Два раба, смолы чернее, на песке уж с девой той.
Длинны волосы густые. С чем сравню красы такие?
Блески молний сны пустые перед этой красотой.
В сердце дрогнуло томленье. Полюбил я то явленье,
Эту розу вне сравненья, что как будто сорвана. Мыслю:
"В скок пущу лихого моего я вороного.
Прежде чем достигнет слово, там я буду, где она".
С сердцем я своим не спорил. Вороного вмиг пришпорил.
В тростниках был шум. И вторил к валу вал. Простыл их след.
Все прибрежье озирая, вижу, гаснет там златая,
Путь свой к дали продолжая. Я горю. И где мой свет?
Вот какой был сказ Фридона. В сердце, там, где все спалено,
Новый вспыхнул пламень стона. Вниз я бросился с коня.
С прахом скорби я сравнился. Кровью щек я обагрился.
Смерть мне! Свет мой здесь светился, и горел - не для меня!
В сердце друга удивленье. Странно это поведенье.
Все ж в нем сильно сожаленье. Слезы капают из глаз.
Блещут очи жемчугами. И, как сын отца, словами
Ласки - светит мне лучами, чтоб смягчить мне трудный час.
Восклицает он, вздыхая: "Что сказал я, огорчая
Так тебя? О, доля злая! В этом был безумен я".
"Брось! Беда в том небольшая, - я сказал, - Луна златая,
Мой огонь. И, в нем сгорая, вот, скажу, в чем боль моя".
Все Фридону говорю я. Отвечает он, горюя:
"Стыд свой в разум не возьму я. Что такое я сказал?
Царь Индийский ты всесильный. Что ж ты путь избрал столь пыльный?
Трон тебе - дворец обильный, твой блестящий каждый зал".
Говорит: "Коль волей бога кипарис ты, пусть тревога
Ранит сердце, пусть в нем строго повернется лезвие, -
Сам о нас он порадеет, громы с неба он отвеет,
В горе счастье возлелеет, отведет свое копье".
Мы пошли домой в печали. Во дворце мы восседали.
Я сказал: "Из дальней дали я пришел к тебе сюда.
Ты один моя подмога. Нет таких других у бога.
Не страшна с тобой дорога. Ты мне светишь как звезда.
Ты горишь как свет жемчужный. В час тебя я самый нужный
Повстречал. Мы стали дружны. Дай теперь мне свой совет.
Что теперь мне сделать надо, чтобы ей и мне отрада
Засветилась светом взгляда? Ждать во мне уж силы нет".
Он сказал: "К тебе участье выражать - мне только счастье.
Ты мне свет среди ненастья. Царь Индийский, ты велик.
Долей счастлив я такою. Не сменю ее с иною.
Вот, стою перед тобою, раб и вечный твой должник.
Этот город путь-дорога кораблям. Их видим много.
Здесь им отдых и подмога. С ними много и вестей.
Даст их множество морское что-нибудь тебе такое,
Чтоб бальзам пролился в зное, как конец тоски твоей.
Моряков, бывалых в море, мы пошлем искать в просторе.
Мы развеять сможем горе, и узнаем, где луна.
А пока, скрепи терпенье. Не на вовсе же мученья.
Будет им и завершенье. Радость будет суждена".
Вот и люди перед нами, что направят бег морями.
"Вы плывите с кораблями там, где свет, и там, где темь.
Вы исполните хотенье сердца, где любви горенье.
Тысячу приняв лишенья, а не восемь или семь".
Он велел: "Ищите честно. Где есть пристань, повсеместно.
Может, что-нибудь известно где-нибудь", - сказал Фридон.
Ждать мне было утешенье. Тяжким пыткам облегченье.
Знал я даже наслажденье. Ныне этим пристыжен.
Трон велел он мне поставить, чтоб меня сильней прославить.
Говорил: "К чему лукавить? Не видал, кто ты такой.
Царь Индийский, чем возможно угодить тебе неложно?
Кто не хочет бестревожно быть во всем твоим слугой?"
Длить ли мне повествованье? Были тщетны все исканья.
По пустым местам скитанья, - руки пусты каждый раз.
Вести нет, и я тоскую. И плывут в страну другую.
Нет. Утратил я златую. Слезы льют и льют из глаз.
Так Фридону возглашаю: "Нет тоске конца, ни краю.
Говорить о том - страдаю. Мне свидетель в небе бог.
Без тебя вся жизнь мне бремя, день и ночь - ночное время.
Вижу, цепко злое семя. Радость - где? Все сердце - вздох.
Больше вести уж не жду я. Что ж мне медлить здесь тоскуя?
Отпусти меня, прошу я. Позволенья я молю".
Услыхал Фридон, и в слезы. Окропил он кровью розы.
"Ныне дни мои - морозы. Больше жизнь я не люблю".
Он дает мне имя брата. И для каждого солдата
Мой уход - печаль, утрата. На колени предо мной.
Плачут все, я с ними плачу. Скольких здесь друзей утрачу.
"Не покинь. Нам дай удачу. Дай всю жизнь нам быть с тобой".
Я промолвил к ним: "Разлука мне, как вам, тоска и мука.
Сердце вам мое порука - нет мне жизни без нее.
Как я пленную покину? Как в огне моем остыну?
Все преграды я содвину. Должен в путь. Хоть на копье".
Тут Фридон для дорогого брата - ласковое слово,
И приводит вороного. Молвит: "Глянь же, твой он, конь.
Кипарис ты солнцеликий, дар возьми, хоть невеликий.
Будет люб тебе он, дикий и проворный, как огонь".
Провожал меня. С слезами расставались. И устами
Целовались. И сердцами все нелживыми грустя,
Не словами, а на деле, целым войском там скорбели.
Мы, прощаясь, так горели, как родитель и дитя.
Я один ушел в скитанья. Продолжал везде исканья.
Я не вынудил признанья у земли в путях потерь.
Прах молчал, молчало море. Я с судьбой в напрасном споре.
В тщетном с кем-то разговоре. Обезумел я как зверь".
Я сказал себе: "Не буду тщетно я скитаться всюду.
До меня пути нет чуду. Буду жить среди зверей".
Семь иль восемь слов с рабами и к Асмат: "Я вас скорбями
Утомил. Вы сыты днями. Сыты горестью моей.
Разорвите ж эти нити. Не со мной услад ищите.
Плачу горько, не глядите. Слезы пусть текут из глаз".
Чуть услышали в печали: "Горе! Горе!" - мне вскричали.
Что уста твои сказали! Что промолвил ты до нас!
О другом чтоб господине стали думать мы отныне.
За тобой хоть по пустыне, за конем, где знак подков.
Лишь с тобой, и прочь сомненья. Ты прекрасное виденье".
Кто изведал власть мученья, он своих не слышит слов.
Речью слуг я так смутился, что от них не отлучился.
Но в пустыню удалился от людей, как от чумы.
Лучше, мнил я, быть с козлами и с оленьими стадами.
Я бродил один лугами и взбирался на холмы.
Лучше птицы, в их напеве. Ряд пещер, где были дэви,
Встретил, - в схватке, в диком гневе духов всех я истребил.
Против них был в полной силе. Но рабов они убили.
Латы их не защитили. Дождь судьбы меня кропил.
Видишь, брат, стеснен я днями. Без ума брожу полями.
Обольюсь порой слезами. Рухну, тяжкий, словно медь.
Эта дева лишь со мною. Той же горечью больною
Все по ней скорбит душою. Что осталось? Умереть.
Тускло все, темно и серо. Словно барс или пантера.
Мне она. В нее вся вера. Эта шкура - мне как герб.
Эта женщина, вздыхая, видит - скорбь как ночь густая.
Я как колос, увядая. Тщетно рядом острый серп.
Об утраченной тоскую. Где найду зарю златую?
Жизнь влачу как кару злую. Зверь, живу среди зверей.
Смерть была бы мне желанна. Смерть одна лишь необманна.
Смерть я кличу постоянно. Нет ее в темнотах дней".
Он лицо свое терзает. Щеки-розы разрывает.
И рубин преображает он в янтарь, тоской томим.
Восклицает: "Смерти, боже!" Автандил тоскует тоже.
Сердце с сердцем в пытке схоже. Дева плачет перед ним.
Тариэль, Асмат смягченный, Автандилу, огорченный,
Говорит: "Тоски бессонной ныне знаешь ты рассказ.
Рассказать все было надо. Брату в том была отрада.
В путь теперь. Твоя услада ждет тебя. И близок час".
Автандил сказал: "Расстаться мне с тобою - с горем знаться,-
И слезами обливаться. Брошу брата моего.
Но, хотя заплачу снова, - не серчай на это слово, -
Толку нет в том никакого для терзанья твоего.
Если врач - пускай похвальный - сам узнал недуг печальный,
Тут, в нужде многострадальной, он другого позовет.
Скажет, в чем его горенье, где страданья и мученья.
И другой найдет леченье - лучше, чем он сам найдет.
Слушай, крик напрасен шумный. Ты меня, не как безумный,
Слушай мудро. В многодумной ты проверке все проверь.
Тот, кто сердцем столь свирепый, в деле все разрушит скрепы.
К той, чьи чары нежно-лепы, я, горя, пойду теперь.
На нее взглянуть хочу я, сердце милой подтвержу я,
Что узнал, ей расскажу я, и любви услышу вздох.
А тебя прошу как друга, в том взаимная услуга,
Будем помнить друг про друга, небо в небе, бог есть бог.
Если дашь мне обещанье претерпеть здесь ожиданье,
Обещаюсь все скитанья предпринять я для тебя.
Пусть томлений будет много, в честь тебя легка дорога,
И найду я, с волей бога, ту, кем ты горишь, любя".
Он ответил: "Чужестранный, любишь ты меня, желанный,
Как в любови необманной любит розу соловей.
Как же я тебя забуду? Ты чудесен, верю чуду.
Бог дозволит, снова буду с юной прелестью твоей.
Если ты со мной, алоэ, я взгляну в лицо живое, -
Сердцем в поле я пустое для чего к козлам пойду.
Коль солгу перед тобою, строгим будь мне бог судьею.
Ты придешь, и колдовскою чарой прочь умчишь беду".
Клялись тут они сердцами, братья с мудрыми словами
И безумными умами, гиацинты с янтарем.
Дружбы пламенем палимы, говорили побратимы.
Ночь пока струила дымы, были все часы вдвоем.
Тариэль до Автандила. Тот к тому. Их грусть роднила.
Утро светы засветило, и прощались две тоски.
Тариэль был весь взметенным. Автандил был огорченным.
С сердцем ехал он стесненным, путь держа чрез тростники.
Провожая Автандила, и Асмат его молила,
Заклиная, говорила: "Твой приезд - всегда пора".
Пальцы кверху поднимала. Было горьких слез немало.
Как фиалка увядала. Тот сказал: "Вернусь, сестра.
Правде верь, не верь обману. Замедляться там не стану.
Он же да не мучит рану. Не пускай блуждать его.
Чрез два месяца - свиданье. Коль промедлю ожиданье,
В том постыдное деянье. Знак несчастья моего".
18. Сказ о том, как Автандил возвратился в Арабию после того, как он нашел Тариэля и расстался с ним Путь держа в далекой дали, он конечно был в печали.
Руки розы разрывали, и едва он мог вздохнуть.
И хоть ехал он к победам, путь кровавый зверю ведом.
Зверь лизал ту кровь, и следом продолжал за юным путь.
Прибыл к месту расставанья. Дождались бойцы свиданья.
Началося ликованье. К Шермадину в тот же час
Вести шлют, бегут проворно: "Без кого все было черно,
Прибыл, день горит узорно, солнце вновь горит для нас".
Он идет к нему до встречи. Говорит такие речи:
"Истребитель в ярой сече! Это ты и ты не тень?"
Руки он ему целуя, молвит: "Сплю или не сплю я?
Жив, здоров ты, и, ликуя, к нам пришел как яркий день".
Витязь низко поклонился. Ликом к лику приложился.
"Случай злой здесь не случился. Слава богу!" - говорит.
Праздник встречи длится, строен. Целовали, кто достоин.
Всяк сановный, всякий воин, все ликуют, светлый вид.
Восклицают: "Слава богу!" Всей толпою в путь-дорогу
К новозданному чертогу. Видеть все хотят его.
Он за светлый пир садится. Гордый, смелый веселится.
Сколько слов ни сгромоздится, не опишешь здесь всего.
Шермадину повествует, как нашел того, кто чует
В сердце жало, и тоскует. И, глаза полузакрыв,
Говорит о Тариэле: "Он мне солнце, цвет в апреле.
В сакле бедной, во дворце ли, без него я жив-не жив".
Знак являя должной чести, Шермадин во всем с ним вместе,
Говорит о доме вести: "Твой отъезд был скрыт от всех.
Все - как дал ты повеленье". В этот день отдохновенье.
Пир с друзьями, развлеченье и безоблачность утех.
На коне уж он с зарею. Шермадина пред собою
Выслал с вестию благою: "Возвести, что я, мол, тут".
Быстроты исполнен вспевной, путь в три дня десятидневный.
Узрит лев красы царевны, что так солнечно цветут.
Весть он шлет царю: "Властитель! Мощный, гордый повелитель!
Осмотрительный служитель - пред величеством твоим.
Сам себе я был презренный, не узнав, кто тот забвенный.
Ныне - с вестью полноценной, весел, здрав и невредим".
С Ростэваном солнце рядом. Шермадин к нему с докладом:
"Витязь некий встречен взглядом. Все разведал Автандил".
И промолвил царь могучий: "Вот господь развеял тучи.
Я о том в тревоге жгучей бога ревностно молил".
К Тинатин, к заре безночной, обращенье с вестью точной:
"Он приходит в час урочный. Вести светлые несет".
От нее - огонь привета, ярче солнечного света.
Дар богатый в знак ответа. И одет ей весь народ.
На коня Ростэн садится, к встрече с витязем стремится.
Солнцеликий не затмится, расточив свои огни.
Встреча - радость. Два верховных полны светлых чувств любовных.
И толпа кругом сановных. Словно пьяные они.
Пред минутою сближенья витязь прочь с коня в мгновенье.
Воздает царю почтенье. Отмечая торжество,
Царь дает ему лобзанье. И в дворец для пированья,
Там пресветлое собранье, чтоб приветствовать его.
Солнцу солнц от льва над львами поклоненье. Хрусталями
Розоцветными огнями светит нежная краса.
Этим нежным током света, как зарей она одета.
Их жилище, нет, не это, - их обитель небеса.
Радость пира свет-картина. Ласков лик у властелина.
Любит витязя как сына. И на свежие снега
Нежно падают снежинки, и на розе дрожь росинки.
Но обильней, чем слезинки, рассыпает жемчуга.
Пили, ели, упивались. Гости хмельные расстались.
Лишь сановные остались, внемлют витязю кругом.
Он к царю, на вопрошанья, говорит про испытанья,
Также все, что в днях скитанья он узнал о странном том.
"Не дивись, что, повествуя, много раз о нем вздохну я.
С солнцем смелого сравню я, с солнцем в зыби облаков.
На него едва кто глянет, без ума сейчас же станет.
Ах, далеко он, и вянет, диво-роза средь шипов.
Если рок сразит обманом, и откроет сердце ранам,
Станет здесь кристалл шафраном, и терновником тростник".
Щеки тут у Автандила влага грусти оросила.
Рассказал он все, как было, как к безумцу он проник.
"Там, где дэви обитали, пребывает он в печали.
Верность девы, в этой дали, служит витязю в скорбях.
В шкуру барсову одетый, бархат, золото и светы
Презирает, - лишь согретый в пожирающих огнях".
Вот, предмет для тоскованья, кончил он повествованье.
К зорям нежного сиянья, взор его стремится к ней.
Силу рук его хвалили. Дивовались грустной были.
"Дни тебя не истребили, - истребитель ты скорбей".
Тинатин в вестях услада. Есть и пить сегодня рада.
Пленник принял ласку взгляда. Он вошел в ее покой.
Путь тревожный был не вечен. Он приязным словом встречен,
Солнцеликою отмечен. Полон радости живой.
Витязь горд, горит очами, полон нежными речами.
Лев, бродил в полях он с львами, и утратил цвет лица,
Был он витязем единым, драгоценнейшим рубином,
Встретил сердце сердцем львиным, только так живут сердца.
Село солнце на престоле. Цвет алоэ в нежной холе.
Юный стебель в райской воле. Окропил его Ефрат.
Брови дугами подъяты. И волос блестят агаты.
Я б афинян - там богаты красноречьем - слушать рад.
Сам хвалю - и не умею. На скамье он сел пред нею,
Пред владычицей своею. Люб им стройный разговор.
Говорят они красиво. Их беседа так учтива.
"Встретив беды терпеливо, ты не тщетно шел в простор?"
Он ответил: "Коль хотенье знает счастье достиженья,
Говорить про огорченье - вспоминать о дне, что был.
Мною найден тополь дальный, что омыт рекой кристальной.
Роза - лик его печальный, цвет он, вянущий без сил.
Кипарисом тонкостенным, в тоскованьи непрестанном,
Он во сне каком-то странном. Потерял он свой хрусталь.
Нет пути соединенья. В пытке вечной он горенья.
Вместе с ним терплю мученья, и о нем моя печаль".
Рассказал он все печали, что его повсюду ждали
В дни скитаний в чужедали. Рассказал, как бог судил,
Чтоб нашел, чего искал он. "Жизнь и мир, все отвергал он,
Средь зверей, средь диких скал он - словно тень среди могил.
Не проси, чтобы хваленья я сказал для разуменья
Ворожащего виденья. Глянь - ив мире лучше нет.
Смотришь, нет, не цвет шафрана, - роза, пусть и не румяна.
И фиалки средь тумана, в целый свяжешь их букет".
Все, что знал, сказал подробно. Как Асмат в скорбях беззлобна.
"Барсу дикому подобно, ходит он, и след за ним.
Свет его лишь сумрак серый. Дом его лишь глубь пещеры.
Там страдает он без меры. Жизнью каждый здесь томим".
Услыхав повествованье, дева молвила: "Желанье
Сердца - вот". И в ней сиянье. Полнолунная она.
Возвещает: "Как привечу? Как на зов такой отвечу?
Чем, такую ведав сечу, рана будет смягчена?"
Отвечал: "Того нам трудно знать в ком сердце безрассудно.
Мы страдаем обоюдно. Хочет он гореть борьбой.
Не его в том назначенье. Обещал я возвращенье.
На себя принять лишенья. Солнце, клялся я тобой.
Хоть бы тяжкие услуги, другу помощь только в друге.
Сердце - сердцу. Через вьюги верный путь и мост любовь.
Но печаль ложится дымом - видеть грусть в лице любимом.
Снова быть судьбой гонимым, по тебе томиться вновь!
Без него ничто отрада. В самом счастьи капли яда".
"Все, что сердцу было надо", - нить ведет она словам. -
Найдена тобой утрата. И любовь твоя не смята.
Цвет в ней, полный аромата. Сердцу я нашла бальзам.
Как природе, нам знакомы - солнце светлое и громы.
То мы к радости влекомы, то бывает сердцу жаль.
В небе нет грозы и злобы, нет угроз земной утробы,
В мире радость, - для чего бы стала нежить я печаль.
Клятву молвил ты неложно, изменить ей невозможно.
Сердцу друга, что тревожно, посвяти полет огня.
Знай незнаемое ныне. Излечи его в кручине.
Но в какой мне быть пустыне! Свет уходит от меня!"
Витязь молвил: "Я с тобою, - стало семь скорбей с восьмою,
Над горячею водою не согреется мороз.
Дуй не дуй, а быть тут сизу. И закат раскинет ризу, -
Хоть целует солнце снизу, росы тут, как капли слез.
Быть с тобой - с собой быть в бое. Прочь идти - терзанье злое,
В десять сотен раз лихое. В сердце стрелы бьют как в цель.
Ветер жгучий веет в очи. Стала жизнь моя короче.
Полны горя зреют ночи, и тоска моя постель.
Слышал я твое реченье. Сердцем понял повеленье.
В розе нежное горенье, но растут и острия.
Солнце, будь моей зарею, и, прощаяся со мною,
Дай мне знак, чтобы живою жил в пути надеждой я".
Он настойчив, не докучный, витязь в горести разлучной,
Звук грузинской речи звучной на устах его, как мед.
Благо к благу, око в око. Слово нежного урока
Говорит. Вздохнув глубоко, дева жемчуг отдает.
Что нежней? Прижать агаты до рубинов. И богаты
От алоэ ароматы. Строен возле - кипарис.
Возрасти в саду их рядом. Но скажи "Прости" усладам -
Кто разлучным смотрит взглядом, где дороги разошлись.
Весь восторг их - в долгом взоре. И расстались. В сердце горе.
Если между ними море, не нагнать струе струю.
Солнце красное палимо. Молвит скорбный как из дыма:
"О, судьба ненасытима, испивая кровь мою".
Витязь, грудь свою терзая и удары повторяя,
Плачет. Сердце, полюбляя, говорит в себе: "Горю!"
Если солнце скрылось в туче, темны долы, темны кручи.
И разлуки мрак тягучий ночь ведет, а не зарю.
Кровь и слезы льют щеками, точат тропки ручейками.
"Солнце", - молвит, - "облаками затянулось предо мной.
Жертва пусть моя невольна, солнца все же недовольно.
О, дивлюсь, как в сердце 
| |
| Просмотров: 390 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры