Архангельский Александр Григорьевич - Пародии. Эпиграммы

ном кафе на бульваре Марешаль. За соседним столиком Тарас Панасюк в компании ротмистра фон Штриппке и корнета Ангурского пьет коньяк. Мой приятель кушает раковый суп, вздыхает и берет за подбородок свою спутницу. Я беру шляпу и ухожу.

   Но не грусти, читатель. Мы еще встретимся. Однажды я расскажу тебе о Шахсей-эд-Мульк-хане, великом современнике Вахсей-ибн-уль-Заде, чья пышная биография, по свидетельству персидского поэта XI века Омер Хайяма,

   Подобна грому в садах Гюлистана, Когда над ними поет соловей. Москва-Мадрид- Кабул- Анкара- Париж

  

   1920 год. Вчера спер из школы тетради и карандаши. Чуть было не засыпался. Сцапала шкрабиха. Кричит: "Вор!" Дура! Мне дневники писать нужно. А она разве понимает!

   1921 год. Пишу дневники. Папенька ругается. Говорит, чтобы я делом занялся. Чудак! Не понимает того, что я через дневники в люди выбьюсь. Писателем стану.

   1923 год. Даже рука заболела - до того много приходится писать. Зачеты на носу, а у меня времени только и хватает на писание дневников.

   1924 год. Спрашивал у Никпетожа: есть ли бог и хорошо ли я делаю, что пишу дневники? Он сказал, что бога нет, а дневники писать нужно. Из них можно потом полное собрание сочинений сделать.

   1925 год. Хорошо бы купить пишущую машинку. Тогда бы легче писать было и скорее. Пристает ко мне одна дивчина, но я ее отшил красноармейским пайком. Стану я с девчонками возиться, когда мне дневники писать нужно.

   1928 год. Перешел на непрерывную неделю. Никпетож говорит, что к концу пятилетки у меня обязательно будет полное собрание сочинений.

   1930 год. Сегодня ровно десять лет, как я пишу дневники. Никпетож чем-то озабочен. Когда я спросил, он сказал, что нужно пригласить стенографистку.

   1940 год. Моему сыну уже восемь лет. Сегодня он попросил у меня бумагу и карандаш. Когда я спросил, зачем они ему, он ответил, что будет вести дневник. Никпетож обрадовался. Говорит, что мне теперь беспокоиться нечего, раз есть смена.

   1950 год. Сегодня ровно тридцать лет, как я начал вести дневник. Никпетож поздравлял. Сказал, что пока я и мои дети будут писать дневники, старость его обеспечена.

   1970 год. Сегодня пятьдесят лет, как я веду дневники. Пишем все: сыновья, дочери, внуки. Никпетож хвалит и говорит, что теперь можно будет издать полное собрание всех наших полных собраний дневников.

   2020 год. Сегодня исполнилось ровно сто лет, как я пишу дневники. Никпетожу поставили памятник на площади моего имени. Вышел пятьсот двенадцатый том моих дневников. Теперь и умереть можно спокойно. Никпетож говорит: рано. Надо еще писать. Ужас!

  

   Директору треста пищевой промышленности, члену общества политкаторжан Бабичеву

   Андрей Петрович!

   Я плачу по утрам в клозете. Можете представить, до чего довела меня зависть.

   Несколько месяцев назад вы подобрали меня у порога пивной. Вы приютили меня в своей прекрасной квартире. На третьем этаже. С балконом. Всякий на моем месте ответил бы вам благодарностью.

   Я возненавидел вас. Я возненавидел вашу спину и нормально работающий кишечник, ваши синие подтяжки и перламутровую пуговицу трикотажных кальсон.

   По вечерам вы работали. Вы изобретали необыкновенную чайную колбасу из телятины. Вы думали о снижении себестоимости обедов в четвертак. Вы не замечали меня.

   Я лежал на вашем роскошном клеенчатом диване и завидовал вам. Я называл вас колбасником и обжорой, барином и чревоугодником. Простите меня. Я беру свои слова обратно. Кто я такой? Деклассированный интеллигент. Обыватель с невыдержанной идеологией. Мелкобуржуазная прослойка.

   Андрей Петрович! Я раскаиваюсь. Я отмежевываюсь от вашего брата. Я постараюсь загладить свою вину. Я больше не буду.

   У меня неплохие литературные способности. Дайте мне место на колбасной фабрике. Я хочу служить пролетариату. Я буду писать рекламные частушки о колбасе и носить образцы ее Соломону Шапиро.

   Это письмо я пишу в пивной. В кружке пива отражается вселенная. На носу буфетчика движется спектральный анализ солнца. В моченом горохе плывут облака.

   Андрей Петрович! Не оставьте меня без внимания. Окажите поддержку раскаявшемуся интеллигенту.

   В ожидании вашего благоприятного ответа, остаюсь уважающий вас

   Николай Кавалеров. P. S. Мой адрес: Здесь, вдове Аничке Прокопович - для меня.

  

   Я - писатель Пильняк - в лето от рождества Христова тысяча девятьсот тридцать третье, от революции же - год шестнадцатый, посетил колхоз.

   В колхозах не были: Достоевский, Толстой, Тургенев, Чехов, Лесков, Гоголь, Пушкин, Шекспир, Флобер, Эдгар По.

   Я - Пильняк - утверждаю: каждый писатель, коий путешествует по Японии, Америке, Монголии и прочая, и прочая,

   должен иметь чемоданы, на коих должны быть соответствующие наклейки: Токио, Нью-Йорка, Улан-Батора, Шанхая, Чикаго, Голливуда и прочая, прочая.

   В колхозе - мужчины, женщины, дети. Грамотные, малограмотные, неграмотные. Беспартийные, партийные, комсомольцы, пионеры.

   В колхозе - лошади, коровы, свиньи, куры и прочая, прочая.

   В колхозе - тракторы, плуги, бороны, сеялки, жатки, косилки, сортировки, веялки, молотилки, комбайны.

   В колхозе - птицеводство, полеводство, животноводство, пчеловодство, садоводство, огородничество.

   В колхозе пахнет плотью, урожаем и приплодом. Телятами. Ягнятами. Жеребятами. Ребятами.

   Я - писатель Пильняк - уехал из колхоза в лето от рождества Христова тысяча девятьсот тридцать третье, от революции же - год шестнадцатый. В Москву, в Коломну и прочая, прочая. Я - Пильняк - говорю: - О-кэй!

  

   Когда профессор узнал, что жене известно, что он знает, что у нее семь любовников, он забеспокоился, чтоб она не подумала, что он из-за этого мучается и что ему нужно изложить ей свой взгляд на подобную ситуацию.

   Отодвинув в сторону свой научный труд о половой жизни инфузорий, профессор прошел в спальню жены.

   Жена лежала на кушетке в стыдливой позе, а вдоль стены, в порядке строгой очереди, как на приеме у врача, сидели все семь любовников.

   - Извиняюсь, - сказал добродушно профессор, потирая лысину. - Ради бога, не подумайте, что я думаю, что это предосудительно. С точки зрения законов природы в этом нет ничего дурного. Только мораль рабов требует моногамии. Мы же, передовые, просвещенные интеллигенты, знаем, что любовь есть одна из естественных надобностей, которая...

   Профессор говорил долго и умно, но вдруг ему пришла в голову мысль, что он пришел, в сущности, к занятым людям и мешает им. И он сконфузился и, чтобы не показаться бестактным и назойливым, участливо спросил:

   - Не тяжела ли тебе такая нагрузка?

   - Нет, милый, - целомудренно ответила жена, - ты же знаешь, что я - женщина и душа у меня цветет.

   Жена была очень целомудренна и не сказала, что у нее есть еще столько же любовников, чтобы он не подумал, что она какая-нибудь развратная.

   - Ты - святая женщина, - сказал профессор растроганно. - Я, как передовой, просвещенный интеллигент, понимаю уклоны твоей души и осуждаю обывательскую мораль, которая...

   Профессор опять говорил долго и умно, но вдруг ему пришла в голову мысль, что жена не только святая, но и передовая женщина, которая умеет сопрягать интересы своей личности с интересами коллектива.

   И он подошел к жене и, целуя ее в лоб, ласково сказал:

   - Ну, бог в помощь. Только не переутомляйся, пожалуйста!

   "Старый черт! - злобно подумала жена. - Долго ли ты будешь тут вертеться?" - А вслух сказала: - Какой ты умный и хороший! Ты действительно передовой, просвещенный интеллигент с широким кругозором.

   Профессор повернулся, чтобы уйти, но вдруг ему пришла в голову мысль, что его уход может быть понят как демонстрация мужа, ревнующего свою жену.

   Чтобы доказать, что он, как передовой интеллигент и просвещенный половой человек, выше обывательской морали, он прошел в конец спальни и уселся на восьмом стуле, в позе человека, ожидающего своей очереди.

  

   Я пишу сидя.

   Для того чтобы сесть, нужно согнуть ноги в

   коленях и наклонить туловище вперед.

   Не каждый, умеющий садиться, умеет

   писать.

   Садятся и на извозчика.

   От Страстной до Арбата извозчик берет рубль.

   Седок сердится.

   Я тоже ворчу.

   Седок нынче пошел не тот.

   Но едем дальше.

   Я очень сентиментален.

   Люблю путешествовать.

   Это потому, что я гениальнее самого себя.

   Я обожаю автомобили.

   Пеший автомобилю не товарищ.

   Лондон славится туманами и автомобилями.

   Кстати о брюках.

   Брюки не должны иметь складок.

   Так же как полотно киноэкрана.

   В кино важен не сценарист, не режиссер,

   не оператор, не актеры и не киномеханик,

   а - я.

   Вы меня еще спросите, что такое фабула?

   Фабула не сюжет, и сюжет не фабула.

   Сюжет можно наворачивать, разворачивать и поворачивать.

   Кстати, поворачиваю дальше.

   В Мурманске все мужчины ходят в штанах, потому что без штанов очень холодно.

   Чтобы иметь штаны, нужно иметь деньги.

   Деньги выдают кассиры.

   Мой друг Рома Якобсон сказал мне:

   - Если бы я не был филологом, я был бы кассиром.

   Мы растрачиваем золото времени, накручивая кадры забракованного сценария.

   Лев Толстой сказал мне:

   - Если бы не было Платона Каратаева, я написал бы о тебе, Витя.

   Толстой ходил босиком.

   Босяки Горького вгрызаются в сюжет.

   Госиздат грызет авторов.

   Лошади кушают овес.

   Волга впадает в Каспийское море.

   Вот и все.

  

   Петька любит Варьку. Варька любит Петьку. Хорошо любить на Севере. Визжат лесопилки. Кругом штабели. Балансы и пропсы. Тютчев и дроля Пастернак. А запаней сколько?

   Когда Варька рассталась с Петькой, она уехала на запань. Хорошо на запани. Древесина. Экспортный. А вицы? Тут не отстанешь. Даже Глашка перевыполнила норму. А ведь у Глашки на запани и дроли нет.

   Музейный работник задыхается: "Разве на запани искусство? Хомуты. Медведки. А фрески где?" Художник грызет огурцы. Запань- это жизнь! И пишет картину - похороны на запани.

   Актриса возвращается в гостиницу. Даже на запани она играла плохо. Разве это жизнь? Поплакав, она ложится спать. Тем временем иностранец Иоганн Штрем ходит по городу и, не переводя дыхания, заживо разлагается. Конченый тип. Что ему запань!

   Лелька любит Геньку. Генька не любит Лельку. Генька- плохой парень. Шкурник и карьерист. Даже на запани не был. А еще комсомолец. Когда Лелька от него ушла, Геньку полюбила Наташка. Они целовались. Потом Наташка сказала: "Уходи!". Генька ушел. Подумаешь! Очень она ему нужна!

   Актрисе нравится ботаник. Ботаник любит собак и яровизацию. Пшеница на запани! Тем временем иностранец Иоганн Штрем, не переводя дыхания, разъезжает по Европе и окончательно разлагается. Туда ему и дорога! Поплакав, актриса едет в колхоз. Она играет Дездемону. Колхозники плачут. До чего умилительно! Актриса тоже плачет. Теперь можно и на запани играть! Петька - хороший парень. Когда он ликвидировал прорыв, Варька вернулась с запани. Они обнялись и молчали. О чем говорить? О запани? Все ясно. Тут, собственно, следует передохнуть. А Генька? Хорошо бы послать его на запань! Стоит ли? Такого и запань не исправит. И Генька вместо запани едет в Москву.

   В Москве Геньку любит Варька. Генька любит себя. Поплакав, Генька уезжает в Арктику. Но все же!.. А как быть с ботаником?

   Ботаник любит Лельку. Лелька любит Вась-ку. Ботаник вздыхает. Вот тебе и яровизация! С горшком подснежников он идет к Петьке.

   Варька просыпается. Что это? Запань? Ботаник смеется. Запань! Потом бодро присаживается и пьет чай.

   Автор уезжает с запани в Париж и, не переводя дыхания, пишет новый роман.

   Париж - Запань

  

   Эпопея в 15 баталиях

   Баталия 1-я

   На сцене - поле сражения. Окопы. Блиндажи. Проволочные заграждения. Частая ружейная стрельба. Тявканье пулеметов. Буханье тяжелых орудий. Вой сирен. Свист свистков.

   Ведущий. Дорогие товарищи зрители! Что мы видим? Мы видим поле сражения, окопы и блиндажи и проволочные заграждения. И что мы, дорогие товарищи зрители, слышим? Мы слышим частую ружейную стрельбу, тявканье пулеметов, буханье тяжелых орудий. И еще мы слышим вой сирен и свист свистков. Это идет бой. Нюхайте порох, дорогие братишечки штатские!

   Баталия 8-я

   То же поле сражения. Прожектора. Зловещий рокот пропеллеров. Взрывы бомб, бросаемых бомбовозами. Взрывы бризантных снарядов. Вообще взрывы.

   Ведущий. Бой продолжается, дорогие штатские зрители. Сейчас, как вы слышите, на сцене появились новые смертоносные орудия. Вы слышите зловещий рокот пропеллеров. Взрывы бризантных снарядов и фугасов. И вообще взрывы. Это идет бой.

   Баталия 15-я

   Обстановка та же, что и в первых баталиях. Ведущий. Бой продолжается. Сейчас по ходу пьесы на зрителей будут пущены газы. Надевайте, дорогие товарищи, противогазовые маски. У кого масок нет - смывайтесь. Полундра!

   Со сцены в зрительный зал ползут газы. Симфония сирен, свистков и взрывов. Занавес в виде дымовой завесы. Примечание. Количество эпизодов может быть увеличено или уменьшено сообразно с пороховыми и пистонными ресурсами театра.

  

   Актриса Офелия Горшкова уезжает за границу. Офелия одета по-дорожному. Явно взволнована. На полу - фибровые чемоданы. В одном из них - маленьком - свиток злодеяний.

   Офелия

   Я уезжаю. За границу. В Париж.

   О Лориган Коти!

   О бальные платья Пакена!

   О Елисейские поля! где можно дышать полной грудью!

   О воздух Европы!

   О милый Чаплин! Я - актриса!

   Я покажу тебе свиток злодеяний советской

   власти!

   О, я хочу кичиться славой!

   О, я хочу иметь право быть выше всех!

   О, я мечтаю!

   О бальном сапфировом платье!

   О тебе - о Париж!

   Париж. Ночь. Набережная. Офелия Горшкова в бальном сапфировом платье. Тень Чарли Чап-лина.

   Офелия

   Я уезжаю. Домой. В Москву.

   О мой дорогой Советский Союз!

   О мои дорогие пролетарии!

   О, я хочу к вам!

   Мне страшно! Я задыхаюсь! Я актриса!

   О, кто надел на меня эти сапфировые мелкобуржуазные тряпки?

   О, я хочу умереть на баррикадах! Как Рудин!

   (Падает как подстреленная.)

   О, я умираю!

   О, какое счастье!

   О, накройте меня чем-нибудь красным!

   И. Сельвинский

   МЯУ-МЯУ

   Фюнф Вильгельм- профессор.

   Суззи- его дочь.

   Макс- ассистент Фюнфа.

   Мяу-Мяу- труп домашней кошки.

   Коты. Кошки. Патефон.

   Спальня профессора Фюнфа, приспособленная ввиду кризиса под операционную. На письменном столе лежит только что оперированная Суззи. Рядом - труп Мяу-Мяу.

   Профессор.

   Все в порядке, майн либер Макс. В черепную коробку любимой дочери Мозг Мяу-Мяу пересажен прочно. Пусть говорят - я сошел с ума. Клянусь именами Ламарка, Гексли, Ферворна, фореля, Павлова, если... Впрочем - сделано. (Эс) Наплевать. Только профаны боятся риска. Раз, Два. Три. Четыре. Пять. Суззи, проснись! Детонька! Киска!

   (Суззи открывает глаза.)

   Макс! Уберите свечу от зрачка. Вы слышите? Суззи зовет маму. Детка, Кисенька. Хочешь молочка? Отвечай, майне либхен!

   Суззи (кошачье движение).

   Мяу-мяу!

   Ночь. На крыше электрозавода Мяу-Мяу, коты, кошки. Патефон наигрывает: "О эти черные глаза".

   К о т.

   Какая дивная мартовская ночь!

   Не правда ли? Как ваше имя?

   М я у - М я у.

   Суззи.

   К о т.

   Чюдненько. Чюдно. А ваше отч?..

   М я у - М я у.

   Вине знайт, где я?

   К о т.

   В Советском Союзе.

   М я у - М я у.

   В Совьетском Сойюз! О майн готт!

   К о т.

   Суззи. Без паники. Я порядочный кот. Не рвач. Не летун. Не нахал. Не бабник. Hyp дайне ин зинн *интерессе их хабе! Встреча с вами - приятный сюрприз. Я хочу, чтобы наши сердца спаялись. Мы будем вместе ловить крыс. Вот так. Понимаете? На большой палец?

   М я у - М я у.

   Я ошень грустиль. На мой беда,

   Их хабе мелькобуржуазный прошлый...

   К о т.

   Я сделаю вас сознательной кошкой.

   Их кюссе ире ханд, мадам!

   (Кошачье ликование.)

  

   Как забуду! В студеную пору

   Вышла из лесу в сильный мороз.

   Поднимался медлительно в гору

   Упоительный хвороста воз.

   И плавнее летающей птицы

   Лошадь вел под уздцы мужичок.

   Выше локтя на нем рукавицы,

   Полушубок на нем с ноготок.

   Задыхаясь, я крикнула: - Шутка!

   Ты откуда? Ответь! Я дрожу! -

   И сказал мне спокойно малютка:

   - Папа рубит, а я подвожу!

  

   Плывут, звеня весенним звоном, льдины,

   И вторит им души моей трезвон.

   Сегодня утром был я приглашен

   И вечером пойду на октябрины.

   Жизнь без детей для многих очень тяжка

   И страшна, как любовная тоска,

   Но мой любимый дядюшка-портняжка

   Семен Сергеич - произвел сынка.

   Ах, дядюшка! Какие только штуки,

   Придя ко мне, не вытворяет он!

   То вдруг мои разглаживает брюки,

   То из бутылки тянет самогон.

   Ах, дядюшка! Но вы его поймете

   И не осудите профессии недуг,

   Тем более что очень часто тетя

   Озлясь швыряет в дядюшку утюг.

   Плывут, звеня весенним звоном, льдины,

   И вторит им души моей трезвон.

   Сегодня утром был я приглашен

   И вечером пойду на октябрины.

  

   Прежде

   Крестили:

   Поп -

   Клоп

   Ново

   рожденного

   Хоп,

   Хлоп

   В чашу

   С водою.

   Куп,

   Хлюп.

   Живо

   Плати

   Руп.

   Сказал

   Рабочий

   Класс:

   - Пас!

   Старое

   Ерунда-с,

   Да-с.

   Крестят

   Только

   Рабы

   Лбы.

   Новый

   У нас

   Быт.

   Если

   Жена

   Родила

   Дочь,

   Вмиг

   Уведи ты

   От зла

   Прочь.

   Беги

   В ячейку

   Во всю

   Мочь.

   Голову

   Не морочь.

   Там

   Агитатор

   Сов

   Поп

   Живо

   Отпустит

   Слов

   Скоп.

   Проинструктирует

   Твой лоб,

   Велит

   Агитпроп.

   Прежних

   Дней

   Поповство

   Отринь.

   К черту

   Церковь

   И ладана

   Синь.

   Нам

   Не надо

   Рабов

   И рабынь.

   Впредь

   Детей

   Октябринь!

  

   Вам -

   сидящим

   в мещанства

   болоте,

   Целующим

   пуп

   у засохшего

   попика!

   Оббегайте

   землю,

   если

   найдете

   Такое

   на полюсах

   или

   на тропиках.

   Завопит

   обыватель

   истошным

   криком:

   - Жена родила! -

   и в церковь

   ринется,

   А я,

   Семену

   Родову

   в пику,

   В любой

   ячейке

   готов

   октябриниться.

   Плевать

   на всех

   идиотиков,

   Жующих

   жвачку

   в церковном

   доме!

   Других

   октябрин

   вы не

   найдете -

   Нигде

   кроме

   как в Моссельпроме!

  

   Ветер с изб разметает солому

   И качает вершины осин.

   Веселиться кому-то другому,

   Мне сегодня не до октябрин.

   Ах, зачем народился парнишка;

   Значит, муж целовался с женой.

   Ну а мне- одинокому - крышка.

   Октябрины справляю в пивной.

   Гармонист раздувает гармошку,

   Штопор вытащил пробку, как зуб.

   Я прильну поцелуем к окошку

   Штемпелеванной мягкостью губ.

   Октябрины! Тоска разливная!

   Не найти мне родного угла.

   Моссельпромовская пивная,

   До чего ж ты меня довела!

  

   Порою приятно исследовать мир

   Не только по книжным страницам.

   И наши поэты parti de plaisir

   Свершают по всем заграницам.

   На новый, еще не изведанный румб

   Маршрут променявши московский,

   В Америку едет, как древле Колумб,

   Маститый поэт Маяковский.

   В Италию, в Рим, Муссолини на страх,

   Спешат неразлучною парой -

   Лирический Жаров с гармошкой в руках,

   А Уткин Иосиф с гитарой.

   Прозаики тоже не дремлют - шалишь!

   Им путь не заказан под солнцем.

   Никулин и Инбер стремятся в Париж,

   Пильняк - к желтолицым японцам.

   Зозуля свершает рекордный пробег

   В родные края Бонапарта.

   И пишут потом впечатленья для всех

   Вдали от советского старта.

   Одни предпочтенье статьям отдают,

   Другие - возвышенной оде.

   Родным и знакомым послания шлют

   В таком приблизительно роде:

  

   Пропер океаном.

   Приехал.

   Стоп!

   Открыл Америку

   в Нью-Йорке

   на крыше.

   Сверху смотрю -

   это ж наш Конотоп!

   Только в тысячу раз

   шире и выше.

   Городишко,

   конечно,

   Москвы хужей.

   Нет Госиздата -

   все банки да баночки.

   Дома,

   доложу вам,

   по сто этажей.

   Танцуют

   фокстрот

   американочки.

   А мне

   на них

   свысока

   наплевать.

   Известное дело -

   буржуйская лавочка.

   Плюну раз -

   мамочка-мать!

   Плюну другой -

   мать моя, мамочка!

   Танцуют буржуи,

   и хоть бы хны.

   Видать, не привыкли

   к гостю московскому.

   У меня

   уже

   не хватило

   слюны.

   Шлите почтой:

   Нью-Йорк - Маяковскому.

  

   Итак, друзья, я - за границей,

   В Италии, в чужой стране.

   Хотя приятно прокатиться,

   Уже, признаться, скучно мне.

   Влечет к советским ароматам,

   Но мы придержим языки.

   На всех углах за нашим братом

   Следят монахи и шпики.

   И я тянусь к родному долу,

   Тоскую по Москва-реке.

   Поют фашисты баркаролу

   На буржуазном языке.

   Чудной мотив! Чудные танцы!

   Здесь вообще чудной народ!

   Живут в Сорренто итальянцы,

   А вот у нас - наоборот!

  

   Милое детство

   бывает сто раз.

   Молодость -

   повторима.

   Тетя!

   Пишу письмецо для вас

   Прямо из самого

   Рима.

   Рим - это, знаете, -

   город такой,

   Около города Пармы.

   Здесь на базаре

   не городовой,

   А прямо-таки

   жандармы.

   Здесь хотя и фашистский режим,

   И угнетаемых скрежет,

   Но, к сожалению,

   что б я так жил,

   Теток пока не режут.

   Вы понимаете?

   Что за страна!

   Это же прямо слякоть!

   Если тетина

   кровь мне нужна,

   Что же - прикажете плакать?

   Тетя!

   Прошу не грозить мне тюрьмой

   И не считать за невежу.

   Вас я,

   как только вернусь домой,

   Честное слово,

   Дорежу!

  

   Снаряд был собран на французском заводе

   И выпущен из польского орудия.

   (Адуев. "Товарищ Ардатов". Повесть-гротеск)

   Гротеск был срифмован в Москве и Ленинграде

   И выпущен издательством "федерация".

   Конечно, не для того, чтоб шесть лет на складе

   Мертвым грузом в подвале валяться.

   А также не для того, чтоб какой-нибудь гусь

   Обругал и облаял его в доску.

   И повесть, высвистывая лихо: "Иззздаюссссь!",

   Рассыпалась по книжным магазинам и киоскам.

   ...................................................................................

   Когда автор увидел гротеск,

   Он сказал, вспоминая труд исполинский:

   - Бумага и шрифт ничего себе. Тэк-с.

   Но кто написал - я или Сельвинский?

   Если я - почему Сельвинского слог?

   Если он - почему на обложке моя фамилия?

   И-н-т-е-р-е-с-н-а-я д-и-л-е-м-м-а! (Пауза. Вздох.)

   Или я, или Илья? Или - или.

  

   Ударник,

   ДРУГ!

   Тебе -

   Литература