Архангельский Александр Григорьевич - Пародии. Эпиграммы

   - Светлову привет!

   Я прыгнул с кровати

   И шаркнул ногой:

   - Садитесь, пожалуйста,

   Мой дорогой!

   Присядьте, прошу вас,

   На эту тахту,

   Стихи и поэмы

   Сейчас вам прочту!..

   Гляжу я на гостя, -

   Он бел, как стена,

   И с ужасом шепчет:

   - Спасибо, не на...

   Да, Гейне воскликнул:

   - Товарищ Светлев!

   Не надо, не надо,

   Не надо стихов!

  

   Йехали ды констры, йехали ды монстры

   Инберы-Вйнберы губы по чубам.

   Йехали Kohoнстры па лугу па вскому

   Выверченным шляхом через Зиф в Госиздат.

   А по-а-середке батько Селэвынский.

   В окуляры зиркает атаман Илья:

   - Гэй, ну-тэ, хлопцы, а куды Зэлиньский,

   А куды да куд-куды вин загинае шлях?

   Гайда-адуйда, гэйда, уля-лай-да

   Барысо агапайда ды эл-цэ-ка.

   Гэй, вы коня-аги биз? несы асм? усы?

   Локали-за цокали-за го-па-ка!

   Йехали ды констры, йехали ды монстры,

   А бузук Володь! ика та задал драп.

   Шатали-си, мотали-си, в сторону поддали-си,

   Мурун-дук по тылици и - айда в Рапп!

  

   Ищу на полюсе жилья.

   Вдруг вижу - айсберг исполинский,

   А наверху стоит Илья

   Та-та-та-та-та-та Сельвинский.

   Товарищ, - кричу, - замерзнешь! Брось!

   Гости к тебе - я и медведица.

   А он торчит, как земная ось,

   И не желает к нам присоседиться.

   Вижу - особые приглашения нужны.

   Мигнул медведице - действуй.

   И стащила она Илью за штаны.

   Картина - прямо как в детстве.

   Поэт глядит холоднее льда:

   - Здесь я вам вождь и начальник.

   Ты (это мне) кипяти чайник,

   А ты (медведице) слушай сюда.

   И не глядя на то, что сердито ворчит она,

   мачал ее стихами обчитывать.

   Обчитывает час, обчитывает другой,

   Перешел без передышки на третий.

   Медведица взвыла: - Пощади, дорогой.

   У меня же муж и малые дети.

   Лучше взведи, - говорит, - курок

   И всади мне пулю меж ребер,

   Чем всаживать девять тысяч строк... -

   Илья нахмурился: - Добре.

   Поэтическую отсталость твою отметим,

   Ты, видно, и в детстве мещанкой была.

   Катись-ка, матушка, к мужу и детям,

   Пока у тебя шкура цела.

   Полетела медведица пулей - полежу!

   Только и видели ее в тумане.

   А я в ознобе сижу и дрожу:

   Сейчас меня обчитывать станет.

   Но, видно, гнев взял перевес

   Или долго нельзя кипеть на морозе, -

   Смотрю, Илья на айсберг полез

   И опять вверху в поэтической позе.

   Так и стоит он - in Mund Solus

   И будет стоять до того момента,

   Пока не использует Северный полюс

   На все сто и четыре процента.

  

   Поэты, стройся! Рассчитай-сь

   На первый и второй!

   Стихов шрапнелью рассыпайсь,

   Халтуру беглым крой!

   Ручной гранатой бей врагов,

   Снарядами кроши!

   Уже в обойме нет стихов?

   За пулемет! Пиши!

   И помни ясно и вполне,

   Что в тучах горизонт,

   Что на войне как на войне.

   И вообще - Рот-фронт!

  

   У поэта много ударных тем,

   Целый пласт лежит непочат.

   Поэт отдает предпочтение тем,

   Которые рррычат.

   Крути рычаг.

   Грызи пэпачат.

   Рыжий буржуй?

   Буржуя жуй.

   Рифмачья слизь?

   На слизь навались.

   Старь

   вдарь.

   Жарь.

   Шпарь.

   Бей!

   Крой!

   Рви!

   Ломай!

   Мамасм шагай, Май!

   Американец пляшет фокстрот,

   Американец сигару в рот,

   А мы его -

   лясь!

   А мы его -

   хрясь,

   А мы его -

   рррязь

   По зубам.

   Вам!

   Эй, стихач, работай, не спи,

   Жадным зубом пера скрипи.

   Барабаний марш

   На рифмы мотай,

   Поэмий фарш

   Пилюлей глотай.

   Строчи,

   Катай!

   ......................................

   Поэта питай,

   Китай!

   РЫЧИ, КОЛХОЗ!

   Напор

   не ослабь.

   Утрой

   удар.

   Вспашка

   под зябь

   Ранний

   пар.

   Клади навоз

   На советский воз.

   На красном пути,

   Трактор,

   пыхти,

   Эй, буржуй,

   Нас не пужай!

   Мякину жуй.

   Нам - урожай.

   В стране

   молодой

   Удвой

   удой.

   Не бойся

   угроз.

   Рычи,

   Колхоз!

  

   И Моня и Сема кушали.

   А чем он хуже других?

   Так, что трещали заушины,

   Абраша ел за двоих.

   Судьба сыграла историю,

   Подсыпала чепухи,

   Прочили в консерваторию,

   А он засел за стихи.

   Так что же? Прикажете бросить?

   Нет - так нет.

   И Абрам, несмотря на осень,

   Писал о весне сонет.

   Поэзия - солнце на выгоне,

   Это же надо понять.

   Но папаша кричал:

   - Мишигинер!

   - Цудрейтер! -

   Кричала мать.

   Сколько бумаги испорчено!

   Сколько ночей без сна!

   Абрашу стихами корчило.

   Еще бы,

   Весна!

   Счастье - оно как трактор.

   Счастье не для ворон.

   Стол.

   За столом редактор

   Кричит в телефон.

   Ой, какой он сердитый!

   Боже ты мой!

   Сердце, в груди не стучи ты,

   Лучше сбежим домой.

   Но дом - это кинодрама,

   Это же иомкипур!

   И Абраша редактору прямо

   Сунул стихов стопу.

   И редактор крикнул кукушкой:

   - Что такое? Поэт?

   Так из вас не получится Пушкин!

   Стихи нет!

   Так что же? Прикажете плакать?

   Нет - так нет.

   И Абрам, проклиная слякоть,

   Прослезился в жилет.

   Но стихи есть фактор,

   Как еда и свет.

   - Нет, - сказал редактор.

   - Да, - сказал поэт.

   Сердце, будь упрямо,

   Плюнь на всех врагов.

   Жизнь - сплошная драма,

   Если нет стихов.

   Сколько нужно рифм им?

   Сколько нужно слов?

   Только бы сшить тахрихим

   Для редакторов!

  

   Песни юности слагая,

   Весь красивый и тугой,

   Восклицал я; дорогая!

   Ты шептала: дорогой!

   Критик нас пугал, ругая,

   Ну, а мы - ни в зуб ногой.

   Восклицал я: дорогая!

   Ты шептала: дорогой!

   Передышки избегая,

   Дни, декады, год, другой

   Восклицал я: дорогая!

   Ты шептала: дорогой!

   От любви изнемогая,

   Ждем - придет конец благой.

   Я воскликну: дорогая!

   Ты шепнешь мне: дорогой!

   И попросим попугая

   Быть понятливым слугой,

   Чтоб кричал он, помогая:

   - Дорогая! Дорогой!

  

   Предлагаемая вниманию читателей повесть "В застенках любви", мне кажется, едва ли может быть включена в число произведений, созвучных нашей, мне кажется, столь бурной и плодотворной эпохе.

   Тем не менее она любопытна как образец творческой практики автора, не овладевшего, мне лично кажется, диалектическим методом.

   Поэтому крайне поучительным и небезынтересным будет, мне кажется, наше знакомство с ошибками и недостатками, в немалом количестве встречающимися, мне кажется, в повести.

   Будучи человеком аполитичным, автор тем не менее умеет видеть те тончайшие, мне кажется, изгибы душевных переживаний героев предлагаемой вниманию читателей повести и ту очаровательную борьбу, окрашенную в сексуальные тона, которые так характерны для новелл, мне лично кажется, эпохи Возрождения.

   Конечно, было бы, мне кажется, излишним с нашей стороны требовать от автора правильного анализа событий и человеческих поступков, тем не менее в мотивировках автора, хотя и не точных, мы видим, пусть не совсем удачные, пусть крайне наивные, но тем не менее, мне лично кажется, искренние попытки овладеть творческим методом.

   Кажется, Бюффон сказал: "Любовь познается в непознаваемом". К сожалению, это тонкое изречение неприменимо к автору. Идеалистический метод мешает ему видеть вещи в их, мне кажется, настоящем свете.

   Я вполне убежден, что для многих читателей не совсем будет ясна та ситуация, в которую поставил автор своих героев. Это бесспорно.

   Но, конечно, верно и то, что автор, ставя героев в то или иное положение, преследовал, мне кажется, весьма благие намерения.

   И если ему это, может быть, не совсем удалось, то вина, по-моему, лежит не на нем, а на объективно социально-экономических и эстетических предпосылках, столь характерных для этои эпохи.

   Разумеется, я не претендую на исчерпывающую полноту анализа художественной и социальной значимости данной повести. Как я уже сказал, она не лишена достоинств, хотя, с другой стороны, имеет ошибки и недостатки, над которыми, к сожалению, не превалирует первое качество.

   Тем не менее повесть должна быть признана, мне лично кажется, весьма ценным вкладом в сокровищницу нашей художественной литературы. Я полагаю, что вдумчивый читатель сумеет сам разобраться в предлагаемой его вниманию повести и сделать соответствующие выводы.

  

   Этапы и периоды (Биография поэта)

   Творчество Алексея Приходько (род. в 1906 г.), недооцененное нами в нашей майской статье текущего года и переоцененное в июльской статье этого же года, можно разделить на ряд этапов и периодов. В предыдущем периоде над поэтом еще тяготеют мелкопоместный эротизм и урбанистический схематизм:

   "Люблю тебя и в частности и в целом". (1926 г.)

   и

   "Я живу на пятом этаже". (1926 г.)

   В последующий период поэт хотя не отрывается, но уже отходит от эмоций и интонаций предыдущего периода, временами скатываясь в био

   логизм и обнаруживая колебания покачнувшегося солипсиста.

   "Я не люблю тебя ни в частности, ни в целом". (1926 г.) и

   "Я жить хочу в лесу и в поле,

   Как птица, петь и ликовать".

   (1927 г.)

   Дальнейший этап проходит под знаком перелома. Поэт порывает с предыдущим этапом и вступает в новый.

   "Я жить хочу не в поле, а в коттедже". (1927 г.)

   "Люблю тебя, когда в гудках завода,

   В биенье дня встаешь ты предо мной".

   (1928 г.)

   В 1930 году поэт еще не стоит на правильном пути, но уже приближается.

   Вот почему он отрывается от мелкопоместных эмоций и интонаций (1932 г.), но подняться ему мешают неполноценность, субъективизм и стилизованный натурализм. И только на последнем этапе (1933 г.) ему удается, хотя и не в полной мере, порвать и примкнуть.

   "Хочу переменить свое лицо". (1934 г.)

   В нынешний период поэт еще живет и работает. Вот почему мы не можем окончательно оценить и подытожить этапы и периоды его творчества. Но мы надеемся, что обнаруживаемые им на данном этапе эмоции и интонации двинут его развитие вперед и поднимут на еще более высокий уровень, что позволит нам, в свою очередь, произвести новую переоценку наших прежних оценок, сообразуясь с ситуацией последнего периода его творчества.

  

   Небезызвестный французский критик Жан Уазо в статье, напечатанной в журнале "Литера-тюр де Пари", с элегантной непринужденностью, свойственной галльскому характеру, писал: "Я не погрешу против истины, еоли уподоблю движение поэзии движению пешехода по проселочной дороге" ("Литератюр де Пари", No 365. Апрель, 1-я полоса).

   Энгельс в письме к Марксу (Письма. Соцэк-гиз. 1931), говоря о познании различных форм движения, правильно сказал: "Самая простая форма движения-это перемена места". В чем сущность движения?

   Еще у Гераклита Эфесского (Фрагменты, Таблица 606), справедливо считающегося одним из ранних творцов диалектики, мы узнаем о пребывании всего сущего в вечном движении (панта-рей).

   То же с очаровательной, как правильно сказала бы В. М. Инбер, музыкальной интонацией выражает Шуберт: "В движеньи жизнь идет, в движеньи" (Музгиз, 1935).

   В поэтической продукции прошлого мы черпаем богатый материал, свидетельствующий об этой перемене места во времени (Гегель).

   Что это значит?

   Уже Вл. Соловьев формулирует этот динамический акт терминами предтечи раннего символизма, смутно предчувствующего крушение феодализма под железной пятой торгового капитала:

   В тумане утреннем неверными шагами

   Я шел к таинственным и чудным берегам...

   Акцентированной фразеологией декламационной интонации, перекликаясь с гамсуновскими бродягами, вторит ему Д. Мережковский:

  

   По горам, среди ущелий темных,

   Где ревет осенний ураган,

   Шла в лесу толпа бродяг бездомных

   К водам Ганга из далеких стран.

   (Чтец-декламатор. С.-Петербург, 1908)

  

   Сравните это с жаровским:

  

   Шаги дробят весенний воздух звонко.

   В сердцах готовность. По дорогам - май... -

   или с Безыменским:

   Вышел, иду и знаю,

   С кем и куда я иду... -

  

   и вам станет ясно различие между сомнамбулической невнятицей мистических бардов и мажорной интонацией классовой громкости пролетарских поэтов.

   В свете этих беглых цитат я позволю себе приступить к разбору стихотворения М. Лермонтова "Выхожу один я на дорогу".

   Что характерно для эмоциональной окраски мелкобуржуазного сознания?

   Еще Жан Поль Рихтер говорил, что одиночество души есть мерило величия личности (том 3-й, стр. 543). Помните, у Пушкина:

  

   Ты царь. Живи один.

   (А. Пушкин. ГИХЛ, 1934)

  

   Или у А. Блока:

  

   И медленно, пройдя меж пьяными,

   Всегда без спутников, одна,

   Дыша духами и туманами,

   Она садится у окна.

   (А. Блок. Незнакомка, 2-е издание)

  

   Лейтмотив одиночества с элегической интонацией звучит и у Лермонтова:

  

   Выхожу один я на дорогу;

   Сквозь туман кремнистый путь блестит...

   (М. Лермонтов. Полное собрание сочинений. ГИЗ, 1934. Издание 5-е, стр. 40)

  

   Меланхолическая картина культурного бездорожья ясна (любопытно сравнить с дорожным строительством хотя бы Чувашской республики!). И напрасно Лермонтов пытается прикрыть его иллюзорным утверждением свободы. Этот наивный волюнтаризм не заполнит социальной пустоты поэта.

   Над этим ситуативным положением стоит задуматься всем, кого забвение классового резонанса толкает на кремнистый путь мелкобуржуазной обреченности и, как правильно сказал Н. Я. Марр, создатель яфетидологии, приводит в тупик солипсизма.

  

   Иоган Ульрих Брудершафт родился примерно в первой половине начала второй четверти позапрошлого столетия. Значительно позже вышел его капитальный труд "Гармония прекрасного". Влияние этой книги на дальнейшее не было показано с исчерпывающей глубиной до пишущего эти строки. Тем приятней восполнить этот исторический пробел.

   Уже Герцлих фон Мерц в полемике с Зильбербергом упрекал последнего в отсутствии правильных установок. Позднее Анри де Дюа, разоблачая схоластов и вульгарных социологов типа Сульфиция-младшего, выдвинул принцип, обратный утверждениям последнего. Последующие эпохи мало осветили этот столь важный вопрос. Высказывания Гегеля были значительно позже. Даже у такого малоизвестного мыслителя, как Арчибальд Фредж, ярого поклонника Зигфрида Зимер-швелле, нет прямых указаний на истинное понимание. У Гете и Дидро оно обнаруживается в большей степени. Герц фон Мерцлих в дальнейшем выдвинет ряд проблем, которые позже подвергнутся уничтожающей критике. Яков Кран-ке и Жан де ла Тюр в своих трактатах попытаются утверждать принцип гармонии, против чего значительно позже ополчится Ганс Обербург. На этом фоне выделится совершенно правильный взгляд Маркса.

   Только наша эпоха позволяет, благодаря автору этих строк, правильно и понятно, несмотря на столь отдаленную от нашей ту эпоху, разъяснить значение наследия Иогана Брудершафта и его влияние на последующие эпохи.

  

   Как известно, время от времени в наших журналах появляются критические статьи. Стало быть, критики у нас имеются. Однако для диалектически мыслящего марксиста недостаточно констатировать этот факт, но следует подвергнуть его подробному анализу.

   Итак, как я уже доказал, критики у нас есть. Но что это за критики? Начнем, как полагается, с недоброй памяти рапповских монстров. Их злопыхательские теории и теорийки, в плену которых они находились, общеизвестны. Общеизвестно, что и теперь некоторые рапповские наследнички начальным образом продолжают быть в плену своих бесславных предшественников. Далее. Возьмем хотя бы критиков А., Б., В. Общеизвестно, что эти горе-диалектики ни уха ни рыла не смыслят в марксизме. То же следует сказать и о критиках Г., Д., Е., Ж., 3. Недалеко от них ушли критики И., К., Л. -эти гнусные эклектики и эмпирики (более подробный анализ смотри в моих статьях в NoNo "Нового мира" за 1934 г.). Вульгарные социологи М., Н., О., П., Р. разоблачены и заклеймены мною в моих прежних статьях (смотри NoNo "Нового мира" за первую половину 1935 г.), и я не буду останавливаться на них, так же как и на критиках С., Т., У. - этих лжемарксистах, прозябающих в плену абстрактных схем и идеалистических концепций. Развернутую критику этих "критиков" я дал в моих статьях в NoNo "Нового мира" за вторую половину 1934-1935 гг. О критиках ф., X., Ц., Ч. и т. д. можно и не говорить. Общеизвестно, что эти псевдомарксисты, претендующие на научность, не более как помесь вульгарных социологов с эклектиками и смыслят в диалектике, как некое домашнее животное в ананасах.

   Подведем итоги. Итак, стало быть, я доказал, что у нас критики имеются, что эти критики:

   а) рапповские наследнички, пребывающие и по сие время в плену;

   б) горе-диалектики, не смыслящие ни уха ни рыла;

   в) гнусные эклектики;

   г) гнусные эмпирики;

   д) наиболее гнусные вульгарные социологи;

   е) прозябающие в плену;

   ж) помесь тех и других;

   з) прочие.

   Все вышесказанное очень важно и значительно. Это общеизвестно. Поэтому я не ограничиваюсь данной статьей и в дальнейшем еще вернусь к затронутым мною темам. (Смотри мои статьи в NoNo "Нового мира" за 1934, 35 и 36 годы, также в будущем и последующие за ним годы.)

  

   Основные задачи текущего момента, расстановка и соотношение сил на данном этапе ни в коей степени не препятствуют тенденции наших некоторых поэтов, с одной стороны, двигаться в сторону лирики, хотя, с другой стороны, у остальной некоторой части налицо тенденции явно недоучитывать значение этого жанра, признаком которого является тенденция, ведущая к организации эмоций пролетариата, явно отвечающая соотношению сил на данном этапе, грандиозному строительству и учитывающая социальные корни.

   Тем большая опасность в стихотворении М. Лермонтова "Выхожу один я на дорогу", в тех высказываниях, какие мы имеем на данном этапе в этом чрезвычайно субъективном талантливом произведении:

  

   Выхожу один я на дорогу;

   Сквозь туман кремнистый путь блестит;

   Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

   И звезда о звездою говорит.

  

   Если учесть категорию образов, которыми оперирует поэт, как то: "один", "я", "пустыня", "бог" и прочие, не отвечающие нашей идеологии предикаты субъективно-идеалистического порядка, мы имеем налицо на данном этапе величайшую опасность, ни в коей степени нас не устраивающую:

  

   В небесах торжественно и чудно!

   Спит земля в сиянье голубом...

   Что же мне так больно и так трудно?

   Жду ль чего? жалею ли о чем?

   Уж не жду от жизни ничего я,

   И не жаль мне прошлого ничуть;

   Я ищу свободы и покоя!

   Я б хотел забыться и заснуть!

  

   Если нас полуустраивает констатирование сна земли в голубом сиянье и в большей степени устраивает отсутствие жалости к прошлому, доминантой которого явились эксплуататорские отношения, то ни в коем случае нас не устраивает неожидание от жизни ничего и хотение забыться и заснуть, как вреднейшее высказывание, тормозящее решение задач на данном этапе, и тенденция чрезвычайно опасная, с которой мы явно будем драться, ибо доминирующие эмоции пассивно-субъективного порядка нас ни в коей мере не устраивают!

   Нас не устраивает также и последующее псевдоактивное, с одной стороны, и пассивно-идеалистическое, с другой стороны, высказывание поэта:

  

   Но не тем холодным сном могилы...

   Я б желал навеки так уснуть,

   Чтоб в груди дрожали жизни силы,

   Чтоб дыша вздымалась тихо грудь,

  

   ибо констатирование, с одной стороны, холодного сна могилы, не стоящего на уровне задач, и, с другой стороны, любви, не имеющей социальных корней на данном этапе расстановки и соотношения сил, ведет поэта по дороге, которая ни в коей степени не является нашей дорогой и может завести его в болото формализма, являющегося чрезвычайной опасностью на данном этапе!

  

   Эпизод: Творчество.

   Раннее утро. Кабинет. Стол, свеча, диван, на котором в ночной рубашке, поджав под себя голые ноги, сидит Пушкин. Почесывается.

   П у ш к и н.

   Все чешется. Смешно подумать - блохи,

   Ничтожества, которых мы кладем

   Под ноготь и без сожаленья давим,

   Напакостить способны человеку.

   Прервали сон. Всего лишь семь утра.

   Что делать в эту пору? Кушать -

   рано, Нить тоже, да и не с ком. Взять перо.

   И вдохновенью вольному предаться?

   И то пожалуй. Сочиню-ка я

   "Посланье к ней", иль нет, "Посланье к другу".

   Сто двадцать строчек. Экое перо

   Писать не хочет, видимо, боится

   Цензуры Николая. Ну, вперед!

   На деспота напишем эпиграмму.

   А может, написать в стихах роман?

   Иль повесть в прозе? Муза, помоги...

   Эпизод: Семейная сцена.

   Продолжение эпизода. Стук в дверь.

   П у ш к и н.

   Антре. Кто это? Natalie? Так рано?

   Ж е н а.

   Ах, Пушкин, что за вид?

   П у ш к и н.

   Обычный вид.

   Не стану ж ночью я сидеть во фраке.

   И, наконец, я как-никак, твой муж.

   Пора привыкнуть.

   Ж е н а.

   Пушкин, надоело.

   П у ш к и н.

   Ах, матушка, мне и того тошней.

   Я ведь в долгах, как ты в шелку.

   Не знаю,

   Как выкручусь. А ты хотя бы ноль

   Вниманья оказала мужу.

   Куда там! Все балы до машкерады,

   Все пляшешь, а вокруг кавалергарды -

   Собачьей свадьбы неприглядный вид,

   И этот Дантес, черт его подрал!

   Ж е н а.

   Мне скучно, Пушкин.

   П у ш к и н.

   Мне еще скучней.

   Подумать только, что когда-нибудь

   Писака-драматург к столу присядет

   И драму накропает обо мне.

   И о тебе. Заставит говорить

   Ужасными, корявыми стихами.

   Я все стерпел бы - и твою измену,

   Но этого злодейства не стерпеть!

  

   В неопубликованной статье неизвестного пушкиниста Перепискина (Казань, 1887 г.) приводится донжуанский список Пушкина, в котором, наряду с уже известными и расшифрованными именами, названа некая Акилина.

   После долгих домыслов и предположений нам удалось установить, что в г. Касимове, бывшей Рязанской губернии, проживала Акилина Ивановна, или Киля, как называли ее домашние. Муж ее умер в холерный год. Акилина Ивановна скончалась в следующем году, оставив дочь-сироту, взятую на воспитание ее двоюродной теткой - Марфой Терентьевной Жучковой. От этой дочери, вышедшей замуж за касимовского торговца пушниной, родилась дочь Вера, от которой якобы Перепискин и узнал, что ее бабушка была знакома с Пушкиным. Однако дальнейшие исследования не подтверждают этого. Нами установлено, что внучка Вера с Перепискиным не встречалась и Пушкина не знала. Точно так же не знала великого поэта и двоюродная тетка - Марфа Терентьевна Жучкова. Более того, мы установили, что в Касимове проживала некая Акилина Ильинична Ветрова - вдова мирового судьи, Но и она никакого отношения к поэту не имела.

   Таким образом, включение Перепискиным в список имени Акилины ни на чем не основано. Точно так же ни на чем не основано утверждение профессора Дарвалдаева, что Акилину следует искать в Таганроге. Из двенадцати Акилин, которых нам удалось выявить в этом историческом городе, только одна слышала о Пушкине, но родилась она после смерти поэта и, конечно, в силу этого обстоятельства не могла быть в списке. Разыскали мы Акилину и в Ейске. Она оказалась весьма дряхлой старушкой, глухой и слепой и, несмотря на наши неоднократные попытки, никаких сведений о себе дать не могла.

  

   Публикуемое нами письмо некоего Ивана Кузьмича печатается впервые, как весьма ценный документ, в котором говорится о Пушкине. Письмо написано на четырех страницах линованной почтовой бумаги обыкновенного формата, крупньм почерком. Отсутствие конверта и указаний в самом письме помешало нам установить время и место отправления и место получения. Точно так же не удалось установить личность отправителя. По некоторым данным можно предположить, что он принадлежал к низшему чиновническому мещанству и письмо написано в эпоху самодержавия. Оригинал письма любезно передан нам Гавриилом Павловичем Тютиным, которому мы приносим глубокую благодарность, так же как и Федору Александровичу Дубоносову, помогшему нам в составлении примечаний к письму.

   Ф. Ф. Свиристелькин

   Здравствуйте, дорогой Василий Петрович!{1}

   В первых строках моего письма спешу уведомить вас, что мы все, слава богу, живы и здоровы, чего и вам желаем от господа бога. Шлем наши нижайшие поклоны Терентию Захаровичу{2} и супруге его Авдотье Алексеевне{3} и деткам их: Василию, Анне, Марии, Константину, Григорию и и новорожденному Георгию{4} а также Семену Семеновичу{5} и супруге его Клавдии Ивановне{6}, а также Павлу Васильевичу{7} и его матушке Ирине Дмитриевне{8} и Егору Николаевичу{9}, всем остальным с пожеланием здоровья и благополучия в делах.

   Со дня вашего отъезда никаких особых событий не произошло. Вера Ивановна{10} прихворнула, но я натер ее скипидаром{11}, и болезнь приостановилась. Зато я сам простудился, начал кашлять, не помогли и горчичники с банками{12}, и пришлось с неделю проваляться, даже на службу не ходил. В казначействе{13} новый управляющий Доридонтов{14}, Яков Ильич. Говорят - картежник, но я с ним еще не играл и этого утверждать пока не могу. У начальника почты, несмотря на его преклонные годы и слабое здоровье, жена опять родила. Александр Александрович{15} собирается жениться, но пока в раздумье - на ком именно? На Катеньке или на Ляле{16}.

   В день рождения Веры Ивановны{17} собрались у нас гости: Кирилл Иванович{18} с супругой, Борис Николаевич{19} с супругой, казначейские - Лапочкин, Богданов и Краюшкин{20}. Пришла и Анфиса Семеновна Смушкина со своим благоверным{21}. После ужина сели играть в рамс{22} по маленькой. Мне, представьте, повезло, и я был в большом выигрыше. Когда стали расплачиваться, все свои проигрыши заплатили, за исключением Смушкина{23}. Это уже второй случай, как он не платит. Первый раз, когда играли у Лапочкина {24}, и второй раз у меня. Я все-таки не стерпел и спросил Смушкина{25}, кто же будет платить его карточный долг? И представьте. Он нахально ответил: Пушкин{26}.

   Я тут же дал себе слово больше за карточный стол с ним не садиться. Вот какие бывают люди!

   Когда вы опять нас навестите? Все вам и супруге кланяются: Вера Ивановна, Касьян Петрович{27} (он сейчас в отъезде), Марья Григорьевна и Анна Григорьевна{28}, Яков Иванович{29}, Константин Кузьмич{30} с супругой и все казначейские.

   Дай вам бог здоровья и благополучия в делах.

   Остаюсь известным вам Иван Кузьмич.