Главная » Книги

Верещагин Василий Васильевич - Очерки, наброски, воспоминания, Страница 5

Верещагин Василий Васильевич - Очерки, наброски, воспоминания


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16

ку, экономно, и оставшийся кусочек попадал всегда назад в сахарницу.
   Разговор мой, да, вероятно, и всякого другого посетителя с К. П. начинался обыкновенно вопросом его: "Что, не слыхать, скоро ли переправа?" Затем переходил к слухам о мире, неизвестно откуда, до начала военных действий, к нему доходившим, причем каждый раз также не забывал, более или менее конфиденциально, разузнать о том, как лучше, вернее и выгоднее пересылать домой деньги и можно ли посылать золото?
   Дом свой Кузьма Петрович, очевидно, очень любил, и чем дольше затягивался поход, тем чаще и настойчивее доходили до него все тем же неведомым путем слухи о близком мире. Он много рассказывал о своем хуторе близ Ставрополя, о старшем сыне Кузьмиче, его раннем уме и развитии. Рассказывал об охоте на зайцев и лисиц по первому снегу, для чего раздобыл гончую Милку, которую, впрочем, предлагал мне в подарок каждый раз, что я бывал у него.
   Рассказывал также В. о делах против горцев, в которых он участвовал на Кубани, причем не рисовался, никаких геройских подвигов не выдумывал, а прямо сознавался, что в таком-то деле он, спасая свою жизнь, утекал, что совсем не считается постыдным у казаков, в силу правила, что коли ты сильнее неприятеля, тогда души, круши его, но если он тебя сильнее, тогда спасайся, и чем быстрее, тем лучше.
   К. П. В. оказался и музыкантом; один раз, позванные к нему со Скрыдловым и еще двумя морскими офицерами, мы застали его в меховом бешмете, заправляющим хором песенников, со скрипкою в руках. Хотя и видно было, что рука, управлявшая смычком, брала больше смелостью, чем уменьем, но ведь - на нет и суда нет, говорит пословица. Речь К. П. была всегда ровная, покойная, так же как и его взгляд, куда-то как будто рассеянно направленный. И обращение с казаками тоже больше ровное, без брани, которая приберегалась лишь для самых экстренных случаев.
   К. П. просто боготворил свою лошадь, небольшого вороного кабардинца; ездил всегда на другом коне, а этого только кормил и холил до того, что он был совсем круглый, как наливное яблочко; он говорил, что таких лошадей не сыщешь теперь и в Кабарде, и уверял, что не отдаст ее ни за какие деньги, что не помешало ему впоследствии продать мне ее за 300 с лишком рублей, хотя больше 100-150 она не стоила. Словом, это - тип выслужившегося из урядников казацкого офицера, не особенно храброго, но и не труса - и та и другая крайность между казаками редкость - без всякого образования, но очень смышленого, сумеющего найтись во всяком положении, раздобыться провиантом и фуражом там, где его, по-видимому, вовсе нет, лихо порубить отступающего врага и не без чести отступить перед наступающим...
  

* * *

  
   Скрыдлов сообщил мне под секретом, что видел у Новикова бумагу, из главной квартиры, в которой высказывалось неудовольствие главнокомандующего на медленность приготовлений, которою задерживается наведение понтонов (уже совсем готовых) и переправа всей армии. Значит, на этих днях должны пойти, хотя нет еще угля, нет того и другого... Сообщил также, что он и X. назначены атаковать неприятельские мониторы, в случае если бы те вздумали мешать работать.
   Далее он сообщил, что Новиков не хочет брать с собою никого из посторонних, к составу отряда не принадлежащих, что, следовательно, мне нужно будет переговорить с отцом командиром теперь же.
   Модест Петрович сначала казался непреклонным и все советовал мне смотреть с берега - это за три-то версты,- однако сдался-таки наконец, и мы занялись приготовлениями к походу под турку: сварили несколько куриц, взяли бутылку хересу (все уже проведали про него и отняли ящик), взяли хлеба и проч., чуть не на неделю; я взял бумагу и мой маленький ящик с красками, которым, однако, суждено было не выглядывать на свет.
  

* * *

  
   Накануне нашей экспедиции я получил телеграмму через Скобелева: "Художнику Верещагину немедленно следовать со стрелковою бригадою. Скалон".
   Сначала я ничего не понял, но потом, съездивши в Журжево, разобрался, в чем дело: давно уже просил я Скалона дать мне возможность видеть переправу и для этого вовремя прицепить меня к самой передовой части; теперь стрелковая бригада выступала к Зимнице, значит, где-нибудь там готовилась переправа... Так как движение бригады по ночам (днем войска не двигались, чтобы не будоражить турок) потребовало бы не менее двух суток, то я рассчитал, что успею побывать с моряками при закладке мин, а потом и догнать генерала Цвецинского с его бригадою.
   Я зашел в домишко, в котором были сложены мои вещи, чтобы захватить наиболее нужные, и, перебирая их, почувствовал маленькую неловкость: было немного жутко при мысли, что турки не останутся хладнокровны к тому, как Скрыдлов будет взрывать их, а я смотреть на этот взрыв, и что, по всей вероятности, мины наши нас же самих первыми и поднимут на воздух. Простившись с моею квартиркою, осмотревши лошадей, между которыми был новый беленький иноходец, купленный недавно за 25 золотых, я пошел повидать некоторых офицеров и затем, в ту же ночь, воротился в Мало-Дижос.
   Младший брат мой, поступивший из отставки на службу во Владикавказский полк, приехал в этот день ко мне, прямо с дороги; я направил его по начальству, а сам с моею дорожною сумкою пошел к морякам.
  

* * *

  
   После обеда, во дворе дома, где помещался общий стол, Т., старший офицер морского отряда, заведовавший им, раздавал людям водку и делал это так торжественно и методично, что задержал наше выступление. Уже было почти темно, когда все собрались у берега маленького залива, в котором приютились миноноски, начавшие разводить пары.
   Неожиданно приехал молодой Скобелев и, отведя в сторону Новикова, с жаром что-то стал говорить ему: он высказывал ему желание быть полезным отряду и предлагал взять его на одну из миноносок, но Н. наотрез отказал в этом.
   Священник Минского полка, молодой, весьма развитый человек, стал служить напутственный молебен. Помню, что, стоя на коленях, я с любопытством смотрел на интересную картину, бывшую передо мною: направо последние лучи закатившегося солнца и на светло-красном фоне неба и воды черным силуэтом выделяющиеся миноноски, дымящие, разводящие пары; на берегу - матросы полукругом, а в середине офицеры,- все на коленях, все усердно молящиеся; тихо кругом, слышен только голос священника, читающего молитвы.
   Я не успел сделать тогда этюды миноносок, что и помешало написать картину этой сцены, врезавшейся в моей памяти.
   Когда кончился молебен, отходящие расцеловались с остающимися, в числе которых был и Подъяпольский, наш приятель и сожитель. Я обнялся со Скобелевым. "Вы идете, этакий счастливец! как я вам завидую",- шепнул он мне.
  

* * *

  
   Скрыдлов не торопился разводить пары, и я попенял ему за это, так как нам приходилось выступать на веслах. "Будь уверен,- отвечал он,- что мы всех обгоним и выйдем в Дунай первыми; они не знают фарватера и все будут на мели". Так и случилось. Было так темно, что вех нельзя было различить, и хотя на передней шлюпке шел лоцман, но когда пары у нас поспели и мы стали подвигаться пошибче, то вправо и влево стали различать какие-то неподвижные черные массы; мы их окликали, они нас окликали: все это оказывались миноноски, сидящие на песке; "Шутка" стаскивала многих, но, должно быть, они снова притыкались, потому что движение шло вперед медленно.
   Предположено было еще до рассвета войти в русло Дуная и с зарею начать класть мины, вышло же, что уже рассвело, а еще никто даже не выбрался на фарватер. Было утро, когда прошли местом, где мы выворачивали сваи. Случилось, как говорил С, что мы вошли в фарватер Дуная почти первыми, впереди шел только X., т. е. вторая миноноска, назначенная к атаке, самая легкая и ходкая из всех,- вторая по быстроте была наша "Шутка".
   Мы долго стояли на одном месте, чтобы дать время подтянуться остальным, и потом пошли вдоль островка, густые деревья которого скрывали еще нас от турок. Очевидно, что сделать, как предполагалось, т. е. тайком подойти и положить мины к турецкому берегу, было немыслимо; вдобавок, кроме нашей и еще одной, двух, все остальные миноноски страшно дымили и пыхтели, так что одно это должно было выдать отряд.
   Только что стали мы выходить из-за первого островка, как из караулки противоположного берега показался дымок, раздался выстрел, за ним другой, и пошло, и пошло, чем дальше - тем больше. Берег был недалеко, и мы ясно видели суетившихся, перебегавших солдат; скоро стало подходить много новых стрелков, особенно черкесов, и нас начали обсыпать пулями, то и дело булькавшими кругом.
   Нас обогнал и пошел впереди Новиков; он стоял на корме, облокотясь на железную покрышку миноноски, не обращая никакого внимания на выстрелы, для которых его тучная фигура, облаченная в шинель, представляла хорошую мишень.
   Сделалось вскоре очень жарко от массы падавшего свинца: весь берег буквально покрылся стрелками, и выстрелы уже представляли одну непрерывную барабанную дробь.
   Грузно, тихо двигались миноноски; уже первые остановились у берега и начали работу, когда последние только еще входили в русло реки. Солнце давно взошло; было светлое, летнее утро, легкий ветерок рябил воду. Мины клались под выстрелами. Отряд, начавши погружать их, сделал большую ошибку тем, что сейчас же прямо не пошел к турецкому, т. е. правому берегу, а начал с этого, левого; вышло то, что первые мины уложили порядочно; даже около середины мичман Нилов бросил свою мину, но второпях, не совсем ладно, так как она всплыла наверх; далее же никто из офицеров не решился идти, так что половина фарватера осталась незащищенного. После, ночью, Подъяпольский ездил поправлять эти грехи; но все-таки, если турки не пробовали пройти тут - что они могли бы сделать,- то это надобно отнести к тому, что они были напуганы предыдущими взрывами их судов русскими минами.
  

* * *

  
   Наши две миноски притаились между тем за леском маленького острова, расположенного несколько ниже места работ. Мы слышали какой-то шум в кустах островка, но не обратили на него внимания, как вдруг из-за него показались две лодки и быстро направились к нам; уже мы приготовились встретить их маленькими ручными минами, изготовленными С. нарочно, на случай рукопашной схватки, как оказалось, что это наши казаки, еще ранее нас засевшие на островке для прикрытия работ. Сделано это было Скобелевым, и, по правде сказать, ни к чему не послужило.
   Тем временем со стороны Рущука пришел пароход и стал стрелять по нашей флотилии, хотя без вреда для нее. "Николай Ларионович,- говорю Скрыдлову,- что же ты его не атакуешь?" - "А зачем его трогать, коли он близко не подходит, ведь его выстрелы не вредят..." Пароход скоро ушел, вероятно, за подмогою. Видим, летит к нам миноноска Новикова. "Н. Л., почему вы не атаковали монитор?" - "Это не монитор, М. П., а пароход; я думал, вы приказали атаковать в том случае, если он подойдет близко..." - "Я приказал вам атаковать его во всяком случае; извольте атаковать" - "Слушаю-с!" Новиков повернул снова к работам. "Ну, брат, Н. Л.,- говорю С,- смотри теперь в оба. Если будет какая неудача в закладке мин, ты будешь козлом очищения, из-за тебя, скажут, не удалось".- "Теперь атакую, теперь приказание ясно!"
   Скрыдлов велел все приготовить; сам он поместился спереди, у штурвала, для наблюдения за рулевым и носовою миною, меня же просил взять в распоряжение кормовую, плавучую мину; уже раньше он выучил меня, как действовать ею, когда ее бросать, когда командовать: "Рви!"
   Чтобы команда была веселее, он приказал всем вымыться. "Ты не мылся, хочешь помыться?" - спрашивает меня. "Я уже вымылся",- "Да у тебя мыла нет, помилуй!" Нечего делать, помылся еще мылом.
   Все мы облачились в пробковые пояса на случай, если бы "Шутка" взлетела на воздух и нам пришлось бы тонуть, что должно было быть первым, самым вероятным последствием взрыва мины. Мы закусили немного курицею и выпили но глотку заветного хереса, после чего приятель мой прилег вздремнуть, и - странное дело - его железные нервы действительно дали ему вздремнуть.
  

* * *

  
   Я не спал, стоял на корме, облокотясь о железный навес, закрывавший машину, и следил за рекою, по направлению к Рущуку. "Идет".- выговорил тихо один из матросов; и точно, между турецким берегом и высокими деревьями островка, закрывавшего фарватер Дуная, показался дымок, быстро к нам подвигавшийся.
   "Николай Ларионович! - кричу,- вставай, идет..." Скрыдлов вскочил. "Отваливай! Живо! Вперед: полный ход!.." Мы полетели благодаря попутному течению очень быстро. Турецкого судна не было еще видно. "Н. Л.,- кричу опять,- задержись немного, чтобы нам встретить его ближе сюда, а то мы уткнемся в турецкий берег!" - "Нет уж, брат,- ты слышал - теперь пойду хоть в самый Рущук!" - "Ну, валяй..."
   Вот вышел пароход, вблизи, вероятно, по сравнению с "Шуткою", показавшийся мне громадиною; С. тотчас же повернул руль, и мы понеслись на него со скоростью железнодорожного локомотива.
   Что за суматоха поднялась не только на судне, но и на берегу! Видимо, все поняли, что эта маленькая скорлупка несет смерть пароходу; по берегу стреляли, и черкесы стали кубарем спускаться до самой воды, чтобы стрелять в нас поближе, и буквально обсыпали миноноску свинцом; весь берег был в сплошном дыму от выстрелов. На палубе парохода люди бегали как угорелые; мы видели, как офицеры бросились к штурвалу, стали поворачивать к берегу, наутек, и в то же время награждали нас такими ударами из орудий, что бедная "Шутка" подпрыгивала на ходу.
   "Ну, брат, попался,- думал я себе,- живым не выйдешь". Я снял сапоги и закричал Скрыдлову, чтобы он сделал то же самое. Матросы последовали нашему примеру.
   Я оглянулся в это время: другой миноноски не было за нами! Говорили, что у них что-то случилось в машине...
   Так или иначе "Шутка" была одна-одинешенька, отряд остался далеко назади нас. Огонь делался невыносимым, от пуль все дрожало, а от снарядов встряхивало; уже было несколько серьезных пробоин и одна в корме, около того места, где я стоял, почти на линии воды; железная защита наша над машиною была тоже пробита. Матросы попрятались на дно шлюпки, прикрылись всякою дрянью, какая случилась под руками, так что ни одного не было видно; только у одного из минеров часть лица была на виду, и он держал перед ним для защиты буек, причем лежал неподвижно, как истукан. Мы совсем подходили к пароходу. Треск и шум от ударявших в "Шутку" пуль и снарядов все усиливались.
   Вижу, что Скрыдлова, сидевшего у штурвала, передернуло; его ударила пуля, потом другая. Вижу также, что наш офицер-механик, совсем бледный, снял фуражку и начал молиться; однако потом он оправился и, перед ударом вынувши часы, говорил С.: "Н. Л., 8 часов 5 минут!"
   Любопытство брало у меня верх, и я наблюдал за турками на пароходе, когда мы подошли вплоть; они все просто оцепенели, кто в какой позе: с поднятыми и растопыренными руками, с головами, наклоненными вниз, к нам...
   В последнюю минуту рулевой наш струсил, положил право руля, и нас стало относить теченьем от парохода. Скрыдлов вцепился в него: "Лево руля, такой-сякой, убью!" И сам налег на штурвал; "Шутка" повернулась против теченья, медленно подошла к борту парохода и ткнула его шестом... Тишина в это время была полная и у нас, и у неприятеля, все замерло в ожидании взрыва.
   "Взорвало?" - спрашивает меня калачиком свернувшийся над приводом минер. "Нет",- отвечаю ему вполголоса.
   "Рви, по желанию!" - снова раздается команда Скрыдлова - и опять нет взрыва!
   Между тем нас повернуло течением и запутало сломавшимся передовым шестом в пароходном канате. Турки опомнились; и с парохода, и с берега принялись стрелять пуще прежнего. Скрыдлов приказал обрубить носовой шест, и мы пошли, наконец, прочь; тогда пароход повернулся бортом да так начал валять, что "Шутка", избитая и пробитая, стала наполняться водою; на беду, еще пары упали, и мы двигались только благодаря течению.
   В ожидании того, что вот-вот мы сейчас пойдем ко дну, я стоял, поставивши одну ногу на борт; слышу сильный треск подо мною и удар по бедру, да какой удар! точно обухом. Я перевернулся и упал, однако тотчас же встал на ноги.
  

* * *

  
   Мы шли по течению, очень близко от турецкого берега, откуда стреляли теперь совсем с близкого расстояния. Как только они не перебили нас всех! Бегут за нами следом и стреляют, да еще ругаются, что нам хорошо слышно. Я пробовал отвечать несколькими выстрелами, но оставил, увидевши, что это бесполезно.
   Мы прошли уже довольно далеко по реке, мимо целого ряда купеческих судов, стоявших между берегом и островком в правой руке. Слева тянулся все еще тот же остров с большими, развесистыми ивами; русло реки тут очень узкое. Пароход вдогонку за нами не шел; но другая беда: навстречу от крепости бежит на всех парах монитор, очевидно, вызванный пароходом.
   - Н. Л.!- кричу Скрыдлову - за выстрелами совсем не слышно было голоса,- Н. Л., видишь монитор?
   - Вижу.
   - Что ты намерен делать?
   - Атакую твоею миною, приготовь ее!
   Атаковать нам, почти затонувшим, несомым течением, было трудновато; однако другого-то ничего не оставалось делать. Монитор подходил и уже сделал по нас два выстрела: я обрезал веревку, державшую мину, и велел минеру приготовиться сбросить ее... как вдруг, на наше счастье, на конце левого острова открылся рукав реки, куда мы, собравши последние силенки машины, и свернули.
   Здесь и только здесь вздохнулось свободно; большие суда не могли гнаться за нами теперь, и монитор успел только послать еще выстрел вдогонку.
   Так как "Шутка" все более и более опускалась, то С. приказал подвести под киль парусину, чтобы несколько задержать течь, и, таким образом, мы могли надеяться благополучно добраться до дому.
  

* * *

  
   Защищенные островком, мы подвели здесь итоги: "Шутка" была совсем разбита и, очевидно, не годилась для дальнейшей работы; были большие пробоины не только выше, но и ниже ватерлинии; свинцу, накиданного выстрелами, собрали и выбросили несколько пригоршень. У Скрыдлова две раны в ногах и контужена, обожжена рука. Я ранен в бедро, в мягкую часть. Поднявшись после удара, я все время стоял по-прежнему, но, чувствуя какую-то неловкость в правой ноге, стал ощупывать больное место: вижу, штаны разорваны в двух местах, палец свободно входит в мясо. "Э, э! да, никак, я ранен? Так и есть; вся рука в крови. Так вот что значит рана. Как это просто! Прежде я думал, что это гораздо сложнее!" Пуля или картечь ударила в дно шлюпки, потом рикошетом прошла от кости; тронь тут кость, верная бы смерть.
   Из матросов никто не ранен.
   Подведенные итоги выяснили прекурьезную вещь: взрыва не последовало оттого, что проводники были перебиты страшным огнем. "Ваше благородие,- доложил Скрыдлову минер,- ведь проводники перебиты".- "Не может быть!" - "Точно так; вот извольте посмотреть..." Как С. обрадовался! Снялась с него ответственность за незнание, неумение, пожалуй, нерадение, в которых не преминули бы его упрекнуть приятели. Когда мы удалялись от парохода, Скрыдлов только о том и жалел, что сломанный шест и недостаток паров не позволяют ему повторить атаку носовою миною; правда, мы шли тогда прямо на монитор и предстояла еще атака кормовою, но это удовольствие, очевидно, было ему менее занимательно. Приятель мой вцепился себе в волосы и вскричал с таким отчаянием в голосе, что жалко его сделалось: "Сколько работы, трудов, приготовлений - все прахом, все пропало даром!" - "Перестань,- кричу ему,- что за отчаяние такое! это неудача, а не неумение..." Зато, узнавши, что при данных условиях взрыва и не могло быть, мой Н. Л. повеселел, гора у него свалилась с плеч.
   Остался, однако, один вопрос, которого мы не могли решить: почему вторая миноноска не пошла за нами в атаку? Надобно думать, что этот случай атаки неприятельского судна одною миноноскою был первый и последний.
   Впрочем, результат был удовлетворительный: пароход поворотил назад, так же как и монитор; значит, цель атаки была достигнута.
  

* * *

  
   Кстати, позволю себе здесь сказать несколько слов по поводу волонтеров, о которых один специалист в Кронштадте выразился, что они мешают в деле. Я полагаю, напротив, что если волонтер знает дисциплину и то дело, на которое идет, то, разумеется, сумеет быть не только храбрым, но и хладнокровным, что весьма важно. Когда, напр., нужно было приготовить кормовую мину, минер до того оробел, что только бессвязно поворачивался, чего-то отыскивая, и я вынул свой ножичек, чтобы обрезать веревку; другой минер перед атакою, тоже, видимо, действовал не совсем сознательно, потому что без всякой нужды тронул привод, сообщавший ток мине, еще на огромном расстоянии от неприятеля; наконец, помянутый рулевой со страху положил не туда руля, да вдобавок взмолился перед Скрыдловым: нельзя ли, дескать, пройти мимо. Все эти примеры, мне кажется, доказывают, что матрос или солдат, вынужденный идти вперед, не делает это с тем сознанием и разумением, как волонтер, желающий идти вперед.
  

* * *

  
   Покинув наше убежище, С. пошел снова к месту расположения прочих миноносок, чтобы отдать отчет Новикову. Все офицеры стояли на берегу и, видимо, не знали, что у нас творилось (мы были закрыты от них во все время атаки островом).
   "Взорвали?" - кричат навстречу. "Нет,- отвечает Скрыдлов,- огонь был слишком силен, перебило проводки. Я и В. В. ранены!" Общее молчание, в котором слышалось неодобрение, только бравый Новиков сделал С. ручкою, поблагодарил за неравный бой.
   Отряд отдыхал, завтракал и собирался идти дальше. Нас потащили на румынский берег; из весел сделали носилки и положили на них Скрыдлова, а я пошел пешком; сгоряча я не чувствовал ни боли, ни усталости, но, пройдя с версту, почти повис на плечах поддерживавших меня матросов.
   На берегу встретились Скобелев и Струков, издали наблюдавшие за установкою мин: первый, с которым мы расцеловались, только и повторял: "Какие молодцы, какие молодцы!" Этому бравому из бравых, видимо, было завидно, что не он ранен. Нас втащили в деревню Парапан и поместили в большом помещичьем доме, том самом, где жил Вульферт и где я познакомился с Драгомировым.
   Скоро прискакала из Журжева конная батарея и уже было снялась с передков против места, где отдыхали моряки, но Струков вовремя предупредил флотилию, и она успела удрать вверх по реке, для закладки нового ряда мин. Батарея била по кое-каким лодкам и вещам, неосторожно брошенным миноносками, а также вздумала бомбардировать дом, в котором мы помещались. По этому случаю я совершенно нечаянно насмешил всех бывших около нас офицеров: чтобы не быть расстрелянным, нам предложили перейти в один из крестьянских домов подалее в деревне; Скрыдлов согласился, но я уперся, объяснивши, как мне и теперь кажется, не без резона, что в крестьянском домишке будут, наверное, блохи, а тут их нет.
  

ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА

1848-1849

  
   Хорошо помню себя, отвечающего мамаше урок из географии, заданный наизусть "от сих и до сих пор". Она, т. е. мамаша, сидит в каминной, на диване, у стола; в соседней комнате, гостиной, папаша читает газету. Я отвечаю: "Воздух есть тело супругов, весомое, необходимое для жизни животных и произрастания растений..." - "Как? повтори".- "Воздух есть тело супругов..." Мамаша смеется. "Василий Васильевич,- говорит она отцу,-поди-ка сюда".- "Что, матушка?" - "Приди, послушай, как Вася урок отвечает". Отец входит с газетою, грузно опускается на диван, переглядывается с матерью; вижу, что-то неладно. "Отвечай, батюшка".- "Воздух есть тело супругов..." Ха, ха, ха!- смеются оба, у меня слезы на глазах. "Упругое",- поправляет отец, но не объясняет, почему упругое, а не супругов и какая разница между упругим и супругим.
   Мне было тогда 6 лет; читал и писал я уже бойко, считал тоже недурно. Время это было для нас междуцарствие или, что то же самое, междуучительство. Наш первый гувернер Витмак, Федор Иванович, добрый, но вспыльчивый человек, рассорился с мамашею и вышел в отставку от должности учителя; он уехал в Петербург и поступил на службу в курьерское отделение.
   Его я почти не помню, знаю только по рассказам няни, что он был с нею в постоянной войне из-за нас, в особенности из-за меня, хилого, болезненного ребенка.
   Помню, как я из буфетной засматриваю в зал, где "новый учитель", Андрей Андреевич Штурм, из Киля только что приехавший, разговаривает с папашею и мамашею. Вижу, гладко причесан, высокий, серьезный и, должно быть, строгий, а вышло, что предобрый, хотя и немец, т. е. аккуратный и методичный. Познания его заключались в начальной арифметике и немецком языке, чему он и принялся обучать нас.
   Закону божию, истории и географии учил нас, т. е. заставлял зубрить от строки до строки, Евсевий Степанович, сын нашего приходского священника отца Степана, семинарист, окончивший курс и ожидавший посвящения; он был добрый малый и занимался преимущественно с моим старшим братом Николаем и сыном одной нашей знакомой, мамашиной приятельницы, Крафковой, а также с кузиною Наташею Комаровской. Я как маленький (на 3 года младше Николая) вместе с другим сыном Крафковой приходил в их комнату ненадолго, только получить урок и ответить его; и как же учено казалось мне заседание учителя со старшими! Я входил к ним всегда с трепетом, тем более что и сам Е. С. и ученики его не прочь были подшучивать над нами, малолетками.
   Ничего не знаю ужаснее шуток и насмешек старших над младшими; мне они надолго западали в душу, и, всячески стараясь уяснить их себе, я всегда приходил к невыгодному для себя заключению, находил насмешку заслуженною, что еще более увеличивало мою природную робость и застенчивость.
   Раз ровесник и тезка мой Вася, сын нашего огородника Ильи, заявил желание учиться; сказали об этом Евсевию Степановичу, и тот призвал Васю: "Ты хочешь учиться?" - "Да-с".- "Ну, говори: я умен!" - "Я умен".- "Как поп Семен!"- "Как поп Семен".- "Перекрестись!" Тот перекрестился. "Убирайся!" Тот ушел. Мы все смеялись, но сквозь смех мне было немного неловко и жаль Васю.
  

* * *

  
   В памяти моей об этом времени самою выдающеюся, самою близкою и дорогою личностью осталась няня Анна, уже и тогда старенькая, которую я любил больше всего на свете, больше отца, матери и братьев, несмотря на то, что нос ее был всегда в табаке. Не то, чтобы она не сердилась и не бранилась, напротив, и ворчала, и бранила нас частенько, но ее неудовольствие всегда скоро проходило и никаких следов не оставляло. В самых крайних случаях, например непослушания, она грозила оставить нас и уйти навсегда в деревню и действительно иногда уходила, только не навсегда, а на час времени к брату своему Полью, жившему, помню, на въездной улице, в крайней избе; но уж моему горю в этих случаях не было пределов: я бегал за нею, держась за ее платье, до самой деревни, считал себя погибшим, плакал до боли, умолял воротиться и успокаивался не раньше, как услышавши ее слова: "Ну, ступай, батюшка, уж приду, да смотри, в другой раз не ворочусь!" И всегда, бывало, принесет, возвратись от своих, топленого молока или чего-нибудь подобного на заешку слез.
   Няня всех любила, и все мы любили ее, но я, кажется, был ее любимцем, может быть, потому, что маленький был очень слаб здоровьем. С своей стороны, я любил ее так, что уж, кажется, привязанность не может идти далее.
   Она сознавала пользу ученья и всегда нам об этом толковала, но к применению его относилась довольно враждебно и урывала нас из рук учителя и гувернера при каждом удобном случае; да не только с ними схватывалась, но и мамаше нашей иногда позволяла себе перечить, когда дело шло о больном робенке.
   Все наше свободное время мы проводили с нянею, и прогулки с нею, напр., в лес, за ягодами и грибами, которые я ужасно любил, остались до сих пор одними из самых милых и дорогих моих воспоминаний.
   Звали няню Анна Ларионовна, по фамилиии Потайкина; фамилию ее я узнал уже позже, и она всегда звучала мне чуждо; мы знали ее только как няню Анну, а кто она такая, откуда, никогда не доискивались.
   Много позже я узнал, что, рано овдовев, она была взята во двор бабушкою Натальею Алексеевною, которой и служила в Питере, а потом досталась папаше. Еще будучи молодою, она едва не испытала на себе ласки тогдашнего владетеля, брата бабушки, Петра Алексеевича Башмакова, который, высмотревши на работах девку, приказывал обыкновенно старосте: прислать ее туда-то. На этот раз он велел "послать Анютку из одной деревни в другую", а сам ждал у дороги на наволоке; староста, жалея Анютку, шепнул ей, чтобы она шла другою дорогою, и дедушка на этот раз остался ни с чем, только напрасно прождал, даже и рассердиться было не на что, так как приказание его было исполнено и Анютка бегала в другую деревню. После этого дедушка, однако, еще раз попробовал познакомиться с нею поближе, подошел было как-то на работах, но она так перепугалась, что бросилась бежать со всех ног, чем заслужила от него название "дуры", за то же и освободилась от его искательств.
   Впоследствии Петр Алексеевич был убит крестьянами именно за волокитство.
   Анна Ларионовна вышла замуж, потом овдовела и попала в услужение к бабушке, когда к той перешли именья покойного Башмакова. Всего, кажется, пришлось натерпеться ей, и брани, и колотушек, особенно когда бабушка проигрывала в карты, а играла она постоянно. "Зато уж когда она была в выигрыше,- рассказывала няня,- я и видела сейчас, и ручку даст поцеловать, и гривенничек сунет: на, Анютка; дура, тебе, бедной, ведь некому подарить!.."
  

ОБЕР-АММЕРГАУ

  
   Думаю, немногие из русских знают эту деревушку в горной Баварии и дающиеся в ней каждые десять лет представления "Страданий и смерти Иисуса Христа", иначе "Страстей Господних".
   В нынешнем году там будет усиленное торжество, не столько от усердия, сколько от ожидания наплыва иностранцев со всего света, имеющих прибыть в Европу на парижскую выставку. Этот последний мотив теперь уже пересиливает первый, так как представления эти, начатые с искупительною целью, все более и более обращаются в "гешефт".
   Начало представлений относят к 1633 году, когда повальная болезнь свирепствовала в соседних с Обер-Аммергау долинах, преимущественно в Партенкирхене, Ешенлое и Кольрубе; умирало будто бы множество народа, и лишь изображением страданий Христовых, а главное, обетом возобновлять их каждые 10 лет удалось утишить болезнь. Насколько это справедливо - вопрос, конечно, открытый. Верно только то, что с течением времени представления эти привлекали все более и более народа, делались все более и более выгодными для общины Обер-Аммергау. Одни англичане и американцы, как известно, за все хорошо платящие, засыпают деньгами и самую деревушку, и окрестности, по которым они подъезжают и уезжают.
   Я не буду описывать - нельзя сказать, пьесы - самого действия, которое, как художественное произведение, вне критики, а скажу лишь несколько слов об обстановке, весьма наивной и оригинальной.
   Я был в этих местах давно уже, когда часть дороги из Мюнхена еще надобно было проезжать в экипаже; тем не менее общий характер местности и жителей остался тот же, так что многое здесь сказанное даст понятие и о готовящемся к лету нынешнего года.
   Еще в Мюнхене я рассматривал в окнах магазинов фотографические снимки обер-аммергауских крестьян и крестьянок, представлявших действующие лица мистерии, так что заранее познакомился с типами актеров, из которых некоторые были поразительно похожи на живописуемые в христианских образах. За время моей поездки железная дорога доходила только до Вейльгейма, и туда я добрался без труда, но потом стали вырастать препятствия, о которых упоминаю лишь на тот случай, что, может быть, читающий эти строки - на пути в Обер-Аммергау имеется уже железная дорога - будет принужден ездить по другим направлениям горной Баварии, рельсовых путей еще не имеющей.
   Бравые горцы оказались великими мастерами плутовать: сказали самым решительным образом, что омнибусов нет и надобно нанимать экипаж - недорого, 35, даже 30 марок. Я не поддался, пошел по местечку до почты, где скопилось множество народа, желавшего попасть в новый Иерусалим; омнибусы хотя и оказались, но тоже пробовали обмануть, тоже говорили, что все места заняты и не остается ничего другого, если я хочу попасть к представлению, как нанять экипаж - недорого: 30-25 марок.
   Я взялся с другого конца и нашел доброхота, обещавшего попробовать достать билет за "на водку" - это было тем легче сделать, что отходило сразу 3 омнибуса и свободных мест было сколько угодно. Однако множество англичан и др. иностранцев, наскучив спорить, уехали в наемных экипажах, что и требовалось доказать.
   Мы выехали вечером и ночью приехали в деревню Аммергау; затем, далее с новым омнибусом до какого-то местечка, откуда я, потерявши терпенье от проволочек, с попутчиком венгерцем добрался в шарабане до места назначения.
   Масса народа идет туда пешком; с ранцами за плечами, с палкой в руках двигается, пожалуй, еще больше народа, чем в экипажах. Способ пешего хождения, особенно в горах, не считается в Германии предосудительным для всех классов общества, не так, как у нас.
   - Вот мы и в Иерусалиме,- говорили мы, проезжая между двумя рядами домов, ярко, лубочно разрисованных всевозможными священными фигурами и сюжетами.
   Надобно сказать, что по первоначальному обету играть здесь могут только принадлежащие к общине, причем ни париков, ни накладок, ни каких-либо иных принадлежностей театральной гримировки не допускается. Вследствие этого исполнители справляют свои полевые и другие работы с бородами и волосами до плеч. Играющих легко отличить поэтому в толпе крестьян.
   Вечером, напр., мне указали между бродившим перед гостиницей народом горца почтенных лет - "разбойника Варавву". Он ходил, засунувши руки в карманы своей серой куртки, курил сигару и немилосердно сплевывал. На него трудно было смотреть без смеха, тем более что, как мне говорили, он прежде служил в жандармах.
   Надобно полагать, что за мой приезд собралось на представление не менее пяти тысяч человек. Все комнаты и углы не только в гостиницах, но и в частных крестьянских домах были разобраны. Многие за невозможностью достать кровать ютились и спали в омнибусах и экипажах, в которых они приехали. Нечего и говорить, что этот съезд массы народа, по большей части зажиточного, приносит жителям не меньше выгод, чем самые представления.
   Так как играют только каждые 10 лет, в промежутках между которыми туристов и вообще приезжих немного, то на устройство больших, хорошо организованных гостиниц охотников нет (по крайней мере, прежде не было, держались лишь маленькие, прямо деревенские), и все барыши от помещения и кормления гостей идут прямо в руки собственников крестьян, обращающихся на это время в трактирщиков.
   От самых представлений, как замечено, доход тоже немалый - играют 2 раза в неделю, в продолжение всего лета, и выгода, как говорили, доходила до 300 000 марок в лето, а теперь, вероятно, поднялась и до полумиллиона!
   Мой компаньон платил за угол, в котором только помещалась кровать, по 4 марки в сутки; я же на каких-то не то антресолях, не то полатях заплатил вдвое больше и сознаюсь, что минута, в которую решилась эта цена, была в высшей степени критическая - не только 8, но и дважды 8 заплатил бы, чтобы только избавиться от неожиданного соседства. Ночью меня разбудили свет и шум в моей комнате: открываю глаза и вижу англичанина, как есть настоящего, с рыжими бакенбардами, в клетчатом пиджаке, с кисеей на шляпе, приготовляющегося расположиться рядом со мной на постели, оказавшейся двухспальною и потому предназначенной служить для двух "гостей"! Едва удалось уверить британца, что я нанял все и плачу за всю кровать и что хозяйка ошиблась, отдавши половину ему.
   Англичан и американцев было больше всего между приезжими; много священников из разных стран - мне указывали патеров из Ирландии и С. Америки.
   Наутро по приезде, в день представления, мы спозаранку были у театра и уже в 6 часов заняли места, хотя представление начинается только в 8.
   Театр большой, тысяч, вероятно, на 5-6 зрителей. Он деревянный и открытый; закрыта только часть сцены да над первыми местами деревянный навес.
   Боковые части сцены, открытые, представляют улицы Иерусалима, а главный занавес - общий вид этого города. Все представление разделено на части, в каждой по 3 сцены. Всякая сцена состоит из одной или двух живых картин, взятых из истории Ветхого завета, и из действия, представляющего по порядку одно из евангельских событий, соответствующих картинам, согласно принятому толкованию, что ветхозаветные события были символами или прообразами событий Нового завета.
   В антрактах между этими картинами и действиями являются на авансцену 10 человек безбрадых юношей и столько же дев, представляющих гениев-вещателей. Предводимые благообразным пожилым запевалой, они тихо, плавно выходят с боков на авансцену, вытягиваются в шеренгу и начинают поочередно жалостными голосами выпевать стихи, объясняющие картины и их отношение к действию, перед началом которого исчезают.
   Я не буду, как уже говорил, вдаваться в разбор самой "драмы", так как нахожу это неудобным, и скажу только несколько слов о приступе к ней и об общем впечатлении, ею производимом.
   Занавес ноднялся над живою картиною, представляющею Адама и Еву, изгоняемых из рая ангелом с огненным мечом. Адам и Ева были в розовом трико с достаточным количеством зелени вокруг пояса. Впечатление этой первой картины на публику было благоприятное - по спуске занавеса отовсюду раздались одобрительные отзывы: Schon! Hübsch! {Прелестно! Мило! (нем.).}
   Следующая картина: ангел обнимает подножие креста и перстом указывает на него группе стоящих кругом детей - те же одобрения. Затем начинается первая сцена, в которой является сам Спаситель...
   Он говорит преимущественно слова Евангелия, говорит медленно, протяжно. Наружный вид Его необыкновенно напоминает Его обычные изображения...
   Постановка довольно реальна, исключая мест, где говорит толпа: вместо обычного в таких случаях шума, хаоса голосов раздаются равномерно в такт произносимые целым хором слова - точно рубят их и тем немало нарушают иллюзию. Само собою разумеется, что все, вместе взятое, может удовлетворить только наивный, невзыскательный вкус и неприхотливую публику, зато действие на эту последнюю очень сильно. Молодая девушка, сидевшая рядом со мною, плакала, чуть ли не с начала представления, и она была далеко не одна. В том месте изображения Страданий Христовых, где Его толкают ногой и Он в шутовской царской тоге, с венцом на голове и связанными руками тихо падает на землю, добрая половина театра рыдает, а другая многозначительно кашляет и сморкается - платки во всех руках. Когда от удара копьем в бок полилась кровь, я принужден был объяснить моей соседке, что это ненастоящая кровь, иначе, как я боялся, с ней сделался бы обморок...
   Очень расхолаживает, прямо портит впечатление зрителей то, что в антрактах актеры выходят освежиться пивом непереодетые, в тех самых одеждах, в которых они подвизаются на сцене.
   Эта маленькая неряшливость делает то, что вы, например, пьете ваш "бок" рядом с лицом, представляющим апостола Петра, а где-нибудь на пустой бочке, с кружкой в руке и сигарой в зубах восседает актер, играющий Иоанна.
   Меня уверяли, что в одно из предыдущих представлений вместо знаменитых слов: "Es ist voll'brasht {Свершилось, исполнилось! (нем.).}!" наивный актер произнес "es ist prashtvoll {великолепно! (нем.).}!" Не знаю, правда ли это; за тот раз, что я присутствовал, все прошло гладко и прилично, и зрители разъехались очень довольные, все с теми же восклицаниями: "Schön! Schön!"
  

РЕАЛИЗМ

  

I

  
   Реализм - реализм! Как часто повторяется это слово и, однако, как редко, по-видимому, употребляется оно с полным пониманием его значения!
   "Что такое, по вашему мнению, реализм?" - спросил я у одной весьма образованной дамы в Берлине, которая много рассуждала о реализме и реалистах в искусстве. Барыня, по-видимому, затруднялась ответить сразу и нашлась только сказать, что "реалист - тот, кто воспроизводит вещи реальным образом".
   Однако же я утверждаю, что воспроизведение вещей реальным образом не дает еще права данной личности называться реалистом. Для большей наглядности, своего мнения приведу следующий пример.
   По окончании войны англичан с зулусами между выдающимися английскими художниками не нашлось ни одного, кто бы взял на себя труд передать на полотне эту эпопею, разыгравшуюся между белыми и черными; поэтому англичане должны были обратиться к одному весьма даровитому французскому художнику. Ему дали денег и объяснили, что мундиры и оружие английских солдат были такие-то и такие, а одежда зулусов - или то, что представляло собой их одежду,- была такая-то. Затем очевидцы, присутствовавшие во время военных стычек, рассказали этому французскому художнику, из чего состоял фон в каждом отдельном сражении, по всей вероятности, дополняя свои рассказы фотографическими снимками. Вооружившись этими сведениями, художник приступил к работе, не имея лично ни малейшего понятия ни о стране, которую взялся воспроизвести, ни о типах, ни об особенностях, ни о нравах и привычках зулусского племени. Художник очень смело выполнил свой труд и написал несколько ярких картин, на которых мы видели: массу людей, нападающих на врага,- защищающихся; множество мертвых и раненых; много крови; много дыму от пороха и все тому подобные вещи, но тем не менее в этих картинах полное отсутствие главной сущности предмета: в них вы не найдете ни англичан, ни зулусов. Вместо первых - перед нами французы, одетые в британские мундиры, а вместо зулусов - заурядные парижские натурщики-негры изображенные в разнообразных, более или менее воинственных позах.
   Ну, разве же это реализм? Конечно, нет.
   Притом большинство художников не дает себе достаточно труда воспроизводить настоящее освещение, при котором на самом деле происходили события, составляющие сюжет их картин. Таким образом, сцены, изображенные на только что упомянутых картинах,- сцены битв при ослепительном блеске тропического солнца Африки,- написаны при сероватом освещении европейских мастерских. Разумеется, в этом случае не могут быть переданы удачно солнечное освещение и р

Другие авторы
  • Дмитриев Михаил Александрович
  • Потемкин Григорий Александрович
  • Никитенко Александр Васильевич
  • Джакометти Паоло
  • Дуров Сергей Федорович
  • Ратманов М. И.
  • Геллерт Христиан
  • Бахтиаров Анатолий Александрович
  • Северин Н.
  • Ал.Горелов
  • Другие произведения
  • Чарская Лидия Алексеевна - Библиография книг Чарской 1902-1918 гг.
  • Максимов Сергей Васильевич - Очерки
  • Эверс Ганс Гейнц - Распятый Тангейзер
  • Крылов Александр Абрамович - Оскар и Дермид
  • Сейфуллина Лидия Николаевна - Л. Н. Сейфуллина: биографическая справка
  • Голенищев-Кутузов Павел Иванович - Ободрение свободному каменщику
  • Кайсаров Андрей Сергеевич - Кайсаров А. С.: биографическая справка
  • Адрианов Сергей Александрович - На дне Максима Горького
  • Мирович Евстигней Афиногенович - Театр купца Епишкина
  • Фет Афанасий Афанасьевич - Фет А. А.: Биобиблиографическая справка
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (29.11.2012)
    Просмотров: 382 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа