Байрон Джордж Гордон - Абидосская невеста - Книги

Джордж Гордон Байрон

Абидосская невеста

Турецкая повесть --------------------------------------

Перевод Ив. Козлова

Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. М., Правда, 1981 г.

OCR Бычков М.Н. --------------------------------------

Не люби мы упоенно,

Не люби мы ослепленно.

Встреч не знай мы иль разлуки, -

Не терзали б сердце муки. {*}

{* Перевод Г. Шенгели.}

Бернс

Достоуважаемому лорду Холланду

Эту повесть посвящает

С чувством истинного уважения

Его искренно благодарный друг

Байрон

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Кто знает край далекий и прекрасный,

Где кипарис и томный мирт цветут

И где они как призраки растут

Суровых дел и неги сладострастной,

Где нежность чувств с их буйностью близка,

Вдруг ястреб тих, а горлица дика?

Кто знает край, где небо голубое

Безоблачно, как счастье молодое,

Где кедр шумит и вьется виноград,

Где ветерок, носящий аромат,

Под ношею в эфире утопает,

Во всей красе где роза расцветает,

Где сладостна олива и лимон,

И луг всегда цветами испещрен,

И соловей в лесах не умолкает,

Где дивно все, вид рощей и полян,

Лазурный свод и радужный туман,

И пурпуром блестящий океан,

И девы там свежее роз душистых,

Разбросанных в их локонах волнистых?

Тот край - Восток, то солнца сторона!

В ней дышит все божественной красою,

Но люди там с безжалостной душою;

Земля как рай. Увы! Зачем она -

Прекрасная - злодеям предана!

В их сердце месть; их повести печальны,

Как стон любви, как поцелуй прощальный.

Собрав диван, Яфар седой

Сидел угрюмо. Вкруг стояли

Рабы готовою толпой

И стражей быть и мчаться в бой.

Но думы мрачные летали

Над престарелою главой.

И по обычаям Востока,

Хотя поклонники пророка

Скрывают хитро от очей

Порывы бурные страстей -

Все, кроме спеси их надменной;

Но взоры пасмурны, смущенны

Являли всем, что втайне он

Каким-то горем угнетен.

III

"Оставьте нас!" - Идут толпою. -

"Гаруна верного ко мне!"

И вот, Яфар наедине

Остался с сыном. - Пред пашою

Араб стоит: - "Гарун! Скорей

Иди за дочерью моей

И приведи ко мне с собою;

Но пережди, чтоб внешний двор

Толпа военных миновала:

Беда тому, чей узрит взор

Ее лицо без покрывала!

Судьба Зулейки решена;

Но ты ни слова; пусть она

Свой жребий от меня узнает".

"Что мне паша повелевает,

Исполню я". Других нет слов

Меж властелина и рабов.

И вот уж к башне отдаленной

Начальник евнухов бежит.

Тогда с покорностью смиренной

Взяв ласковый и нежный вид,

Умильно сын к отцу подходит

И, поклонясь, младой Селим

С пашою грозным речь заводит,

С почтеньем стоя перед ним.

"Ты гневен, но чужой виною,

Отец! Сестры не упрекай,

Рабыни черной не карай...

Виновен я перед тобою.

Сегодня раннею зарей

Так солнце весело играло,

Такою светлою красой

Поля и волны озаряло,

Мой сон невольно от очей

Бежал; но грусть меня смущала,

Что тайных чувств души моей

Ничья душа не разделяла;

Я перервал Зулейки сон, -

И как замки сторожевые

Доступны мне в часы ночные,

То мимо усыпленных жен

Тихонько в сад мы убежали, -

И рощи, волны, небеса

Как бы для нас цвели, сияли,

И мнилось: наша их краса.

Мы день бы целый были рады

Вдаваться сладостным мечтам,

Межнуна сказки, песни Сади

Еще милей казались нам, -

Как вещий грохот барабана

Мне вдруг напомнил час дивана, -

И во дворец являюсь я:

К тебе мой долг меня приводит.

Но и теперь сестра моя -

Задумчива - по рощам бродит.

О, не гневись! Толпа рабов

Гарем всечасно охраняет,

И в тихий мрак твоих садов

Лукавый взор не проникает".

"О сын рабы!" - паша вскричал:

"Напрасно я надеждой льстился,

Чтоб ты с годами возмужал.

От нечестивой ты родился!

Иной бы в цвете юных дней

То борзых объезжал коней,

То стрелы раннею зарею

Бросал бы меткою рукою,

Но грек не верой, грек душой,

Ты любишь негу и покой,

Сидишь над светлыми водами

Или пленяешься цветами;

Ах! признаюсь, желал бы я,

Чтоб, взор ленивый веселя,

Хотя б небесное светило

Твой слабый дух воспламенило!

Но нет! Позор земли родной!

О! если бурною рекой

Полки московитян нахлынут,

Стамбула башни в прах низринут

И разорят мечом, огнем

Отцов заветную обитель!

Ты, грозной сечи вялый зритель,

Ты лен пряди, - и стук мечей

Лишь страх родит в душе твоей;

Но сам ты мчишься за бедою;

Смотри же, чтоб опять с тобою

Зулейка тайно не ушла!..

Не то - вот лук и вот стрела!"

Уста Селимовы молчали;

Но взор отцов, отцова речь

Убийственней, чем русский меч,

Младое сердце уязвляли.

"Я сын рабы? Я слаб душой!

Кто ж мой отец?.. Давно б иной

Пал мертвый за упрек такой".

Так думы черные рождались,

И очи гневом разгорались,

И гнева скрыть он не хотел.

Яфар на сына посмотрел -

И содрогнулся... Уж являлась

Кичливость юноши пред ним;

Он зрит, как раздражен Селим

И как душа в нем взбунтовалась.

"Что ж ты ни слова мне в ответ?

Я вижу все: - отваги нет,

Но ты упрям, а будь ты смелый

И сильный, и годами зрелый,

То пусть бы ты свое копье

Переломил - хоть о мое".

И взгляд презренья довершает

Паши насмешливый укор;

Но дерзкий вид, обидный взор

Селим бесстрашно возвращает, -

Сам гордо на него глядит,

Гроза в очах его горит,

И старец взоры опускает,

И с тайной злобою молчит.

"Он мне рожден для оскорбленья,

Он мне постыл со дня рожденья,

Но что ж? - Его без силы длань

Лишь серну дикую и лань

Разит на ловле безопасной;

Его страшиться мне напрасно.

Ему ли с робкою душой

За честь лететь на страшный бой?

Меня кичливость в нем смущает,

В нем кровь... чья кровь?.. Ужель он знает?..

В моих очах он, как араб,

Как в битвах низкий, подлый раб;

Я усмирю в нем дух мятежный! -

Но чей я слышу голос нежный?..

Не так пленителен напев

Эдемских светлооких дев.

О, дочь! Тобою жизнь яснее.

Ты матери своей милее, -

С тобою мне, под сумрак лет,

Одне надежды, горя нет;

Как путника в степи безводной

Живит на солнце ключ холодный,

Так веселит взор жадный мой

Явленье пери молодой.

Какой поклонник в поднебесной

Перед гробницею чудесной

Пророка пламенней молил!

Кто так за жизнь благодарил,

Как я за дочь, мою отраду,

Его прекрасную награду?

Дитя мое... О, сладко мне

Благословенье дать тебе!"

Пленительна, светла, как та мечта живая,

Которая с собой несет виденья рая

Страдальца горестным, призраков полным снам,

И радует тоску, что встреча есть сердцам,

Что в небе отдана отрада нам земная,

Мила, как память той, чей свят бесценный прах,

Чиста, как у детей молитва на устах -

Была Яфара дочь. - Заплакал вождь угрюмый,

Когда она вошла, и не от мрачной думы.

Кто сам не испытал, что слов на свете нет -

Могучей красоты изобразить сиянье?

Предстанет ли пред кем? В душе очарованье,

Бледнеет, и в очах затмится божий свет,

И, сладостно томясь, веселый и унылый,

Он сердцем признает всю власть чудесной силы.

Зулейка так блестит той прелестью младой,

Которой имя нет, безвестной ей одной,

Невинностью цветет, любовью пламенеет,

И музыка у ней с лица как будто веет,

И сердце нежное льет жизнь ее красам.

А взор? - О, этот взор - он был душою сам!

Она вошла - главу склонила

И руки белые крестом

На перси чистые сложила, -

И перед сумрачным отцом

С улыбкою смиренной стала,

И на плечо к нему припала,

И белоснежною рукой

Приветно старца обнимала.

Лаская дочь, Яфар немой,

Унылый, - дело начатое

Уже готов был отменить;

Яфар боялся погубить

Ее веселье молодое;

Он чувством был прикован к ней:

Но гордость в нем всех чувств сильней.

VII

"Зулейка - сердца утешенье!

Тебе сей день докажет вновь

Мою отцовскую любовь;

С тобой мне тяжко разлученье;

Но я, забыв печаль мою,

Тебя в замужство отдаю;

Жених твой славен, - меж военных

Он всех храбрей; Осман рожден

От древних, доблестных племен,

От Тимарьетов неизменных,

Никем, нигде непобежденных;

И словом, я тебе скажу,

Он родственник Пасван-оглу.

До лет его какое дело!

Не юноши искал я сам;

Тебе ж приданое я дам,

Которым ты гордися смело.

Когда ж все будет свершено, -

И наши силы заодно,

То посмеемся мы с Османом

Над жизнь отъемлющим фирманом:

Лишь головы не сбережет,

Кто в дар снурок к нам привезет.

Теперь моей внимая воле,

Послушна мне, ему верна,

Уже ты с ним искать должна

Любви и счастья в новой доле".

VIII

И дева юною главой

Безмолвна робкая поникла,

И весть разящею стрелой,

Казалось, грудь ее проникла.

В смятеньи тяжком и немом

И чувствам воли дать не смея,

Она стояла пред отцом

Бледна, как ранняя лилея;

И вздох прокрался, - на щеках

Зарделись девственные розы

И на потупленных очах

Невольно навернулись слезы.

Что может, что с твоей красой,

Румянец девственный, равняться!

И жалость нежная тобой

Всегда готова любоваться!

И что, что может так пленять,

Как слезы красоты стыдливой!

Их жаль самой любви счастливой

Лобзаньем страстным осушать!

Но уж о том, как с ней одною

Селим в саду гулял зарею,

Иль не хотел, иль позабыл,

Яфар совсем не говорил. -

Он трижды хлопает руками,

Чубук в алмазах с янтарями

Рабам вошедшим отдает;

Уж конь его арабский ждет,

Он бодро на него садится,

И в поле чистое летит -

Смотреть воинственный джирид;

Пред ним, за ним несется, мчится

Дельгисов, мамелюков рой

И черных мавров легкий строй;

Готовы дротики тупые,

Кинжалы, сабли уж блестят;

Туда все скачут, все летят,

Лишь у ворот неподкупные