Будь [71] богатырь без сердца и руки!
И вот по телу стон идет ужасный [72],
По членам всем проносится тоска.
Италия - тот богатырь прекрасный,
То сердце - Рим, Венеция - рука.
Недуг мой тверд и осаждает смело;
Плоть немощна, но дух несокрушим [73]:
Вот новая вонзилась язва в тело,
Сил не щадит, и нет покоя им.
Но чудно то, что есть в моих страданьях
Сочувствие страданиям времен;
Прислушаюсь - и, кажется, в стенаньях
Италии с моим есть схожий стон.
Терпенье перешло границу меры;
С тоски по Риму ошалев, бежит,
Герой - пустынник с острова Капреры [74],
И грозный вопль из уст его гремит:
Рим или смерть. И громоносным криком
Сицилию, Калабрию трясет;
Зовет народ в безумии великом:
На Рим! на Рим! И раненый падет [75].
Не Гарибальди ранен, нет, природа
Его крепка - и выше ран стоит:
Та рана в теле у его народа
Всей скорбию Италии болит.
О памятны вершины Аспромонте,
Где кровь его струею пролилась,
И далеко на южном горизонте
Она зарей по небу занялась.
Доколь заря румянить утром будет
И вечером вершины Апеннин,
О крови той, конечно, не забудет
Италии свободной верный сын.
Лазурь небес зажжется ли багрянцем,
Иль деву гор воспламенит любовь,
Иль розы цвет ему блеснет румянцем -
Все сниться будет Гарибальди кровь.
А этот гимн! Им сердце трепетало,
Он каждый пир и радость украшал,
Внимать ему всегда казалось мало,
В нем каждый звук из сердца вылетал [76].
Чем он звучит в Италии, сраженной
Несчастием той раны роковой?
По всем прекрасном песнью похоронной,
Несбывшейся, исчезнувшей мечтой.
Его судить сбиралися [77] в Турине,
Италия! Судья ли ты ему?
Где ж был бы [78] суд? - В Варезе иль в Мессине,
При Гарильяно иль на том холму,
Где ранен он? [79] Когда б счастливой долей
Угодною правдивым небесам,
Ты обрела Тарпею, Капитолий,
Ты суд над ним произнесла бы там.
Тогда свергай его с Тарпеи новой,
На зрелище Европу созови,
Но прежде дай ему венок лавровый,
Двойной венок и славы и любви [80].
Суд был бы [81] грозный, страшный и великий!
Европа вся соединится тут,
Но ты на нем сберешь ли все улики
И позвала ли б [82] Францию на суд?
Не позовешь: надменному ты другу
Не смеешь право выставить свое,
Но мы тебе ту сделаем услугу;
На общий суд мы вызовем ее.
Я посетил Сардинии в столице
Ваятеля: Кавуру друг был он.
Он изваял Евгении царице
На славу группу, дар Ломбардских жен.
Две женщины: одна полунагая,
С распущенной по раменам косой,
Вся красотой и нежностью сияя,
С любовию бросается к другой.
А та стоит в порфире величавой,
Звезда горит на избранном челе,
Сияет вся и разумом, и славой,
Как первая держава на земле.
Как искренне Италии объятье!
Душа как грудь обнажена у ней;
Звездами все ее покрыто платье
В знак тех даров, что небо дало ей.
Как холоден разумный тон ответа
У Франции, как гордо величав,
Придворного исполнен этикета
И полного своих сознанья прав!
Ты в племенах романских первенствуешь,
О Франция! Над ними верх взяла;
В искусствах ты им гордо соревнуешь,
В политике ты их превозмогла.
Ты им в вожди назначена от Бога
И начала свершать [83] судеб закон:
Завидная в истории дорога [84]
Идти в челе своих родных племен!
Ты с той поры единством укрепилась
И за свое призванье принялась,
Как избранной ты власти покорилась,
Империи порфирой облеклась [85].
Зачем, свое постигнув назначенье,
Нейдешь к нему прямою ты стезей?
К чему тебе народное томленье,
Тоска земли, воздвигнутой тобой?
Не ты ль ее от Альпов и до моря
Освободить пред миром обреклась?
Теперь же ей подносишь чашу горя,
И в сердце, в Рим, бесщадная, впилась? [86]
Твой государь раздул свободы пламя
В Италии и силы возбудил;
Народностей воинственное знамя
В политике он поднял и развил.
Но властию своею очарован
И весь прельщен покорностью твоей,
Он в очередь свою тобою скован
И платит дань ей мыслию своей [87].
Хвала и честь младому поколенью!
В отечестве и словом и пером
Оно твердит общественному мненью,
Что чести долг за Юг лежит на нем.
Что Риму быть Италии столицей,
Что силе Франции [88] нет места в нем,
Что папе срок расстаться с багряницей,
Что пастырь душ не может быть царем [89].
Когда ж слова пойдут в дела без шутки
И отчего неведенье и страх?
История наводит предрассудки,
От прошлых дел есть плесень на умах.
Духовный чин твой - первый враг единой
Италии: за гордость и за спесь
Отвергнут он народною срединой,
Чужд Франции и Риму предан весь.
Пустых честей в томительном угаре,
Чтобы себя хоть в Риме укрепить,
Он силится к спадающей тиаре
Хотя клочок порфиры прицепить.
Обузил он мысль веры христианской
И, в Рим втеснив вселенской церкви мир,
Забыл права свободы Галликанской [90]
И в папе зрит и церковь и кумир.
Ко всякому [91] народу равнодушен
И заключен в своем особняке,
Лишь внешнему обряду он послушен
И молится на мертвом языке.
Италии единство ненавидит,
Бессмыслен, дик ему народный стон,
Спасенье душ в одном лишь папе видит,
А в Риме свой домашний Авиньон [92].
Еще враги Италии единой
Есть у тебя: педанты-мудрецы,
Протухшие отжившею доктриной,
Минувшего отсталые жрецы [93].
Была пора: народы воевали
По племенам, чем ближе, тем сильней;
Взаимно кровь реками проливали
В пылу своих разнузданных страстей.
История была полна сначала
Тех племенных и кровожадных драк;
Тогда и наша ими бушевала,
Как резались и русской и поляк.
Как снежные внезапные лавины,
Спадали с Альп французские войска [94]
В цветущие Италии долины
И смерть несли, как водополь [95] река.
В том королей была и честь и слава,
Чтоб бедную Италию громить,
И тем росла французская держава,
Чтоб кровь ее народа жадно пить [96].
От той вражды воинственной и дикой
Произошла духовная вражда;
Она в душах закалки невеликой
Во Франции упорна и тверда.
Сия вражда приемлет больше власти
Над малою, бессильною душой,
Когда ее заносчивые страсти
Вдруг ослепят губительной мечтой.
Тут зависть вдруг начнет свое шипенье,
И ложный страх поднимется грозой,
И скрытное родится подозренье
С сопутницей своею клеветой.
Под фирмою борьбы национальной,
Под маскою любви к стране своей,
Подъемлет шум сей сонм страстей печальной
И, ратуя, мутит умы людей.
Народного исполнен эгоизма,
Тщеславием французским одержим,
Он ложь плодит под видом силлогизма
И ссорит племя с племенем родным.
И вот твердят французскому народу
Те узкие и страстные умы:
"Италии мы дали в дар свободу,
Единством ей обязаны ли мы?
Что если в ней, могучей и единой,
Мы создадим соперницу себе?
Не лучше ли на двое с половиной
Раздрав ее, предать своей судьбе?
Деление в самой ее натуре,
А льзя ли [97] прать противу естества?
Согласие устроить можно ль в буре?
И дать страстям разумные права?
К тому же люд ее хитер, коварен,
Да и когда ж в политике народ
Другому был взаимно благодарен?"
Подобный толк печать пускает в ход.
Но времени мыслительная сила,
Которой все исправить суждено,
На этот взгляд опалу наложила,
И мнение, как ложь, погребено.
Есть выше мысль: народы ныне лица!
Любой народ, на поприще земном,
Свободная живая единица,
Отмечена особым языком.
Как Ангелы, они все нужны Богу,
И Он [98] печать на каждом положил
И каждому в истории дорогу,
Как в небесах светилам, начертил.
Есть светлые и темные меж ними:
Вожди добра и ангелы небес;
Каратели в руках с бичами злыми,
Носители страданий, стонов, слез.
Всех возрастов: есть мужи, старцы, дети,
Есть юноши с надеждою в очах;
Есть мертвые, которым в древнем свете
История воздвигла саркофаг.
Народ свободный, вышедший из детства
И мыслию ведущий сам свой век,
В своих делах за цели и за средства
Ответствует, как взрослый человек.
Когда народ, твой южный соплеменник,
О Франция, освобожден тобой,
Получит все - и каждый современник
На целый мир увидит подвиг твой, -
В народе том союзника и друга
Приобретешь на вечны времена,
И впишется в сердцах твоя услуга,
И будет ими вдвое отдана.
Тогда в челе племен романских станешь
Достойно ты, как вождь их и глава!
Но если ты грехи отцов помянешь,
Попрешь его священные права,
Когда ты в нем народный дух обидишь,
Пророков тьмы ученью покорясь,
Тогда ты в нем врага себе увидишь
И разорвешь племен святую связь.
Поверь: тогда иль рано, или поздно
&n