Никитин Иван Саввич - Поэмы, Страница 7 - Книги

звернет,

И темный вихорь мимо пронесется, -

Тарас и косит, и поет...

Стога растут. Покос к концу подходит,

Степь засыпает в тишине

И на сердце, нагая, грусть наводит...

Косарь не рад своей казне.

Так много иужд! Он пролил столько пота,

Казны так мало накопил...

Куда ж идти? Опять нужна работа,

Опять нужна растрата сил!

И будешь сыт... Так до сырой могилы

Трудись, трудись... но жить когда?

К чему казна, когда растратишь силы.

И надорвешься от труда?

А радости? иль нет их в темной доле,

В суровой доле мужика?

Иль кем он проклят, проливая в поле

Кровавый пот из-за куска?..

В степи стемнело. Около дороги

Горят на травке огоньки;

В густом дыму чернеются треноги,

Висят на крючьях котелки.

В воде пшено с бараниной варится.

Уселись косари в кружок,

И слышен говор: никому не спится 8

И слышен изредка рожок.

Вокруг молчанье. Месяц обливает

Стогов верхушки серебром,

И при огне иа мрака выступает

Шалаш, покрытый камышом.

"Ну, не к добру, - сказал косарь

плечистый, -

Умолк наш соловей степной!..

А ну, Тарас, привстань с травы росистой,

Уважь, "Лучинушку" пропой!"

- "Ну, нет, дружище, что-то не поется.

Гроза бы, что ли уж, нашла...

Такая тишь, трава не пошатнется!

Нет, летом лучше жизнь была!"

- "Домой, приятель, видно, захотелось.

Ты говорил: тут рай в степях!..

- "И был тут рай; да все уж

пригляделось|

Работы нет, трава в стогах..."

И думал он: "Вот я и дом покинул...

Была бы только жизнь по мне,

Ведь, кажется, я б гору с места сдвинул, -

Да что... Заботы всё одне!..

Живется ж людям в нужде без печали!

Так наши деды жизнь вели

Росли в грязи, пахали да пахали,

С нуждою бились, в гроб легли

И сгнили... Точно смерть утеха!

Ищи добра, броди впотьмах,

Покуда, свету божьему помеха,

Лежит повязка на глазах...

Эх, ну вас к черту, горькие заботы!

О чем тут плакать горячо?

Пойду туда, где более работы,

Где нужно крепкое плечо".

Горит заря. Румяный вечер жарок.

Румянец по реке разлит.

Пестреют флаги плоскодонных барок,

И люд на пристани кишит.

В высоких шапках чумаки с кнутами,

Татарин с бритой головой,

В бешмете с откидными рукавами

Курчавый грек, цыган седой.

Купец дородный с важною походкой,

И с самоваром сбитенщик,

И плут еврей с козлиного бородкой,

Вестей торговых проводник.

Кого тут нет! Докучный писк шарманок,

Смех бурлаков, и скрип колес,

И брань, и песни буйные цыганок -

Всё в шум над берегом слилось.

Куда ни глянь - под хлебом берег гнется:

Хлеб в балаганах, хлеб в бунтах...

Недаром Русь кормилицей зовется

И почивает на полях.

Вкруг вольницы веселый свист и топот;

Народу - пушкой не пробьешь!

И всюду шум, как будто моря ропот;

Шум этот слушать устаешь.

"Вот где разгул! Вот милая сторонка! -

Тарас кричит на берегу. -

Гуляй, ребята! Вот моя мошонка!

Да грянем песню... помогу!

Hy, "Вниз по матушке по Волге... дружно!.."

И песня громко понеслась;

Откликнулся на песню луг окружный,

И даль реки отозвалась...

А небо все темнело, померкало,

Шла туча синяя с дождем,

И молния гладь Дона освещала,-

И перекатывался гром.

Вдруг хлынул дождь, гроза забушевала;

Народ под кровли побежал.

"Шабаш, ребята! Песни, значит, мало!" -

Тарас товарищам сказал.

Пустился к Дону. Жилистой рукою

Челнок от барки отвязал,

Схватил весло, - и тешился грозою,

По гребням волн перелетал.

И бурлаки качали головами:

"Неугомонный человек!

Вишь, понесло помериться с волнами,.

Ни за копейку сгубит век!.."

Одеты серые луга туманом;

То дождь польет, то снег летит.

И глушь, и дичь. На берегу песчаном

Угрюмо темный лес стоит.

Дождю навстречуf мерными шагами

Под лямкой бурлаки идут

И тянут барку крепкими плечамиг -

Слабеть канату не дают.

Их ноги грязью до колен покрыты,

Шапчонки лезут на глаза,

Потерлось платье, лапти поизбиты,

От поту взмокли волоса.

"Бери причал! живее, что ль! заснули!" -

Продрогший кормчий закричал.

И бурлаки веревки натянули, -

И барка стала на привал.

Огонь зажжен. Дым в клочьях улетает;

Несутся быстро облака;

И ветром барку на волнах качает,

И плещет на берег река.

Тарас потер мозолистые руки

И сел, задумавшись, на пень.

"Ну, ну! перенесли мы нынче муки! -

Промолвил кто-то. - Скверный день!..

Убег бы, да притянут к становому

И отдерут..." - "Доволокем! -

Сказал другой. - Гуляй, пока до дому,

Там будь что будет! Уж попьем!..

Вот мы вчера к Тарасу приставали,

Куда, - не пьет! Такой чудак!"

- "А что, Тарасу ты, право, крепче стали,

- Сказал оборванный бурлак. -

Тут тянешь, тянешь, - смерть, а не работа,.

А ты и ухом не ведешь!.."

Тарас кудрями, мокрыми от пота,

Тряхнул и молвил: "Не умрешь!

Умрешь - зароем". - "У тебя всё шутки.

О деле, видишь, речь идет.

Ведь у тебя - то песни, прибаутку

То скука - шут тебя поймет!"

- "Рассказывай! Перебивать не буду..."

Он думал вовсе о другом,

Хоть и глядел, как желтых листьев груду

Огонь охватывал кругом.

Припомнил он сторонушку родную

И свой печальный, бедный дом;

Отец клянет его напропалую,

А мать рыдает за столом.

Припомнил он, как расставался с милой,

Зачем? Что ждало впереди?

Где ж доля-счастье?.. Как она любила!..

И сердце дрогнуло в груди.

"Сюда, ребята! Плотник утопает!" -

На барке голос раздался.

И по доскам толпа перебегает

На барку. "Эк онЛ сорвался!"

- "Да где?" - "Вот тут. Ну, долго ль

оступиться,

- "Вот горе; ветер-то велик!"

- "Плыви скорей!" - "Ништо, плыви

топиться!

- "Спасите!" - разносился крик.

И голова мелькала над волнами.

Тарас уж бросился в реку

И во всю мочь размахивал руками.

- "Держись! - кричал он бедняку. -

Ко мне держись!" Но громкого призыва

Товарищ слышать уж не мог -

И погрузился в волны молчаливо...

Тарас нырнул. Уж он продрог

И был далеко. Глухо раздавался

И шум воды, и ветра вой;

Пловец из синей глуби показался

И вновь исчез... Немой толпой

Стоял народ с надеждою несмелой.

И вынырнул Тарас из волн.

Глядят - за ним еще всплывает тело...

И разом грянуло: "Спасен!"

И шапками в восторге замахала

Толпа, забывшая свой страх.

А буря выла. Чайки пропадали.

Как точки, в темных облаках.

Устал пловец. Измученный волнами,

Едва плывет. Они бегут

Все в белой пене, дружными рядами,

И всё растут, и всё растут.

Хотел он крикнуть - замерло дыханье.

И в воздухе рукой потряс,

Как будто жизни посылал прощанье,

И крикнул - и пропал из глаз...

Октябрь - ноябрь 1855, 1860

ПОЕЗДКА НА ХУТОР

(Отрывок ив поймы "Городской голова")

Уж кони у крыльца стояли.

От нетерпенья коренной

Сухую эемлю рыл ногой;

Порой бубенчики звучали,

Семен сидел на облучке,

В рубашке красной, кнут в руке;

На упряжь гордо любовался,

Глядел, глядел - и засмеялся,

Вслух коренного похвалил

И шляпу набок заломил.

Ворота настежь отворили,

Семен присвистнул, - туча пыли

Вслед за конями понеслась,

Не догнала - и улеглась.

По всей степи - ковыль, по краям - все туман.

Далеко, далеко от кургана курган;

Облака в синеве белым стадом плывут".

Журавли в облаках перекличку ведут.

Не видать ни души. Тонет в волоте день,

Пробежать по траве ветру сонному лень.

А цветы-то, цветы! как живые стоят,

Улыбаются, глазки на солнце глядят,

Словно речи ведут, как их жизнь коротка,

Коротка, да без слез, от забот далека.

Вот и речка... Не верь! то под жгучим лучом

Отливается тонкий ковыль серебром.

Высоко-высоко в небе точка дрожит

Колокольчик веселый над степью звенит,

В ковыле гудовень - и поют, и жужжат,

Раздаются свистки, молоточки стучат;

Средь дорожки глухой пыль столбом поднялась,

Закружилась, в широкую степь понеслась...

На все стороны путь: ни лесочка, ни гор!

Необъятная гладь! неоглядный простор!

Мчится тройка, из упряжи рвется,

Не смолкает бубенчиков звон,

Облачко за телегою вьется,

Ходит кругом земля с двух сторон,

Путь-дорожка назад убегает,

А курганы заходят вперед;

Луч горячий на бляхах играет,

То подкова, то шина блеснет;

Кучер к месту как будто прикован,

Руки вытянул, вожжи в руках;

Синей степью седок очарован -

Любо сердцу, душа вся в очах!

"Не погоняй, Семен! устали!" -

Хозяин весело сказал,

Но кони с версту пробежали,

Пока их кучер удержал.

Лениво катится телега,

Хрустит под шинами песок;

Вздохнет и стихнет ветерок;

Над головою блеск и нега.

Воздушный продолжая бег,

Сверкают облака, как снег.

Жара. Вот овод закружился,

Гудит, на коренную сел;

Спросонок кучер изловчился,

Хвать кнутовищем - улетел!

Ну, погоди! - Перед глазами

Мелькают пестрые цветы.

Ум занят прежними годами

Иль праздно погружен в мечты.

Евграф вздохнул. Воображенье

На память детство привело:

В просторной комнате светло;

Складов томительное чтенье

Тоску наводит на него.

За дверью шум: отец его

Торгует что-то... Слышны споры,

О дегте, лыках разговоры

И серебра и рюмок звон...

А сад сияньем затоплен;

Там зелень, листьев трепетанье.

Там лепет, пенье и жужжанье -

И голоса ему звучат:

Иди же в сад! иди же в сад! -

Вот он в гимназию отправлен,

Подрос - и умный ученик;

Но как-то нелюдим и дик,

Кружком товарищей оставлен.

День серый. В классе тишина.

Вопрос учитель предлагает;

Евграф удачно отвечает,

Восторга грудь его полна.

Наставник строго замечает:

"Мещанский выговор у вас!"

И весело хохочет класс;

Евграф бледнеет. - Вот он дома;

Ему торговля уж знакома.

Но, боже! эти торгаши!..

Но это смрадное болото,

Где их умом, душой, работой

До гроба двигают гроши!

Где все бессмысленно и грязно,

Где все коснеет и гниет...

Там ужас сердце обдает!

Там веет смертью безобразной!..

Но вот знакомый изволок.

Уж виден хутор одинокой,

Затерянный в степи широкой,

Как в синем море островок.

Гумно заставлено скирдами.

Перед избою на шесте

Бадья заснула в высоте;

Полусклоненными столбами

Подперта рига. Там - вдали -

Волы у стога прилегли.

Вокруг безлюдье. Жизни полны,

Без отдыха и без следа,

Бегут, бегут, бог весть куда,

Цветов, и трав, и света волны...

Семен к крылечку подкатил

И тройку ловко осадил.

Собака с лаем подбежала,

Но дорогих гостей узнала"

Хвостом махая, отошла

И на завалинке легла.

Евграф приказчика Федота

Застал врасплох. За творогом

Сидел он с заспанным лицом.

Его печаль, его забота,

Жена смазливая в углу

Цыплят кормила на полу,

Лентяем мужа называла,

Но вдруг Евграфа увидала,

Смутясь, вскочила второпях

С густым румянцем на щеках.

Приказчик бормотал невнятно:

"Здоровы ль? Оченно приятно!" -

Кафтан поспешно надевал

И в рукава не попадал.

"Эй, Марья! Ты бы хоть покуда...

Слепа! творог-то прибери!

Да пыль-то с лавки, пыль сотри...

Эх, баба!.. Кши, пошли отсюда!..

А я, того-с... велел пахать...

Вот гречу будем васевать".

Евграф сказал: "Давно бы время! -

В амбар приказчика повел

И гречу указал на семя;

Все закрома с ним обошел;

В овес, и в просо, и в пшеницу

Глубоко руку погружал, -

Все было сухо. Приказал

Сменить худую половицу

И, выходя, на хлев взглянулs

Федота строго упрекнул:

"Эх, брат! навозу по колени...

За чем ты смотришь?"

- "Всё дела!

Запущен, знамо, не от лени...

Кобыла, жаль, занемогла!" -

"Какая шерстью?"

- "Вороная.

Евграф конюшню отворил,

Приказчик лошадь выводил.

С боками впалыми, больная,.

Тащилась, чуть переступая.

"Хорош присмотр! Опоена!"

"Ему, знать, черти рассказали", -

Приказчик думал. "Нет-с, едва ли!

Мы смотрим. Оттого больна -

Не любит домовой. Бывает,

На ней всю ночь он разъезжает

По стойлу; поутру придешь -

Так у бедняжки пот и дрожь".

Евграф вспылил: "Ведь вот мученье!

Найдет хоть сказку в извиненье!"

Но, проходя межами в поле,

Казалось, он вздохнул на воле,

Свою досаду позабыл

И всходы зелени хвалил.

Приказчик разводил руками:

"Распашка много-с помогла...

Вот точно пух земля была, -

Так размягчили боронами!"

- "Где овцы? Я их не видал".

- "Вон там... где куст-то на кургане".

Но взор Евграфа замечал

Лишь пятна серые в тумане;

Что ж! ночью можно отдохнуть -

И он к гурту направил путь.

Заснула степь, прохладой дышит,

В огне зари полнеба пышет,

Полнеба в сумраке висит;

По тучам молния блестит;

Проворно крыльями махая,

С тревожным криком в вышине

Степных гостей несется стая.

Маячит всадник в стороне,

Помчался конь, - хвостом и гривой

Играет ветер шаловливый,

При зорьке пыль из-под копыт

Румяным облачком летит.

Неслышным шагом ночь подходит,

Не мнет травы, - и вот она,.

Легка, недвижна и темна.

Молчаньем чутким страх наводит...

Вот енова блеск - и гряну" гром,

И степь откликнулась кругом.

Евграф к избушке торопился,

Приказчик следом поспешал;

Барбос их издали узнал,

Навстречу весело пустился,

Но вдруг на ветер поднял нос,

Вдали послышав скрип колес, - И в степь шарахнулся.

За ними.

Румян и потом окроплен,

Меж тем посиживал Семен.

Его веселыми речами

Была приказчика жена

Чуть не до слез рассмешена.

"Эх, Марья Львовна! Ты на волю

Сама недавно отошла;

Ты, значит, в милости была

У барина: и чаю вволю

Пила, и всё... А я, как пес,

Я, как щенок, средь дворни рос;

Ел что попало. С тумаками

Всей барской челяди знаком.

Отец мой, знаешь, был псарем,

Да умер. Барин жил на славу:

Давал пиры, держал собак;

Чужой ли, свой ли, - чуть не так,

Своей рукой чинил расправу.

Жил я, не думал, не гадал,

Да в музыканты и попал.

Ну, воля барская, известно...

Уж и пришло тогда мне тесно!

Одели, выдали фагот, -

Играй! Бывало, пот пробьет,

Что силы дую, - все нескладно!

Растянут, выдерут изрядно, -

Опять играй! Да целый год

Таким порядком дул в фагот!

И вдруг в отставку: не годился!

Я рад, молебен отслужил,

Да, видно, много согрешил:

У нас ахтер вина опился -

Меня в ахтеры... Стало, рок!

Пошла мне грамота не впрок!

Бывало, что: рога приставят,

Твердить на память речь заставят,

Ошибся - в зубы! В гроб бы лег, -

Евграф Антипыч мне помог.

Я, значит, знал его довольно,

Ну, вижу - добр; давай просить:

"Нельзя ль на волю откупить?"

Ведь откупил! А было больно!"

И пятерней Семен хватил

Об стол. "Эхма! собакой жил!"

Евграф за ужин не садился;

И не хотел, и утомился,

И свечку сальную зажег,

На лавку в горенке прилег.

Раз десять Марья появлялась,

Скользил платок с открытых плеч,

Лукавы были взгляд и речь,

Тревожно грудь приподнималась...

Евграф лежал к стене лицом

И думал вовсе о другом.

Носилась мысль его без цели;

Едва глаза он закрывал,

В степи ковыль припоминал,

Над степью облака летели;

То снова вздор о домовом

В ушах, казалось, раздавался,

Приказчик глупо улыбался...

"Гм... Знахарь нужен-с... Мы найдем..."

Взялся читать, - в глазах пестрело,

Вниманье скоро холодело,

Но, постепенно увлечен,

Забыл он все, забыл и сон.

Уж петухи давно пропели.

Над свечкой вьется мотылек;

Круг света пал на потолок,

И тишь, и сумрак вкруг постели;

По стеклам красной полосой

Мелькает молния порой,

И ветер ставнем ударяет...

Евграф страницу пробегает,

Его душа потрясена,

II что за песнь ему слышна!

"Вы пойте мне иву, зеленую иву..."

Стоит Дездемона, снимает убор,

Чело наклонила, потупила взор;

"Вы пойте мне иву, зеленую иву..."

Бледна и прекрасна, в тоске замирает,

Печальная песня из уст вылетает:

"Вы пойте мне иву, зеленую иву!

Зеленая ива мне будет венком..."

И падают слезы с последним стихом.

Уходит ночь, рассвет блеснул,

И наконец Евграф уснул.

Май 1859 ПРИМЕЧАНИЯ

ПОЭМЫ

Кулак (с. 295). - Отдельным изданием: "Кулак. Поэма". М., 1858 (дата цензурного разрешения - 25 августа 1857 г.). Поэма вышла в конце февраля 1858 года. Начата в октябре 185, года, и к сентябрю 1856 года закончена первая редакция. По совету своих друзей - Н. И. Второва и П. А. Придорогина - Никитин продол-шал работать над поэмой, вносил в нее существенные исправления. Вторая редакция поэмы сложилась, скорее всего, к началу 1857 года. Рукопись третьей, беловой редакции, посланная К. О. Александрову-Дольнику для набора, не сохранилась.

Тему "Кулака" подсказали Никитину его воронежские друзья. В поэме сильны автобиографические черты: Лукич во многом напоминает отца поэта Савву Евтихиевича, прототипом для Арины послужила мать поэта Прасковья Ивановна. Бытовые наблюдения поэта, этнографический элемент, историческое прошлое Воронежа, современный Никитину воронежский быт отчетливо отразились в "Кулаке". Добролюбов в рецензии на поэму писал, что содержание "развито г. Никитиным в ряде сцен и изображений, показывающих, с одной стороны, обстоятельное знание того быта, который он описывает, а с другой - ясное понимание того характера, который сделал он героем своей поэмы" (Собр. соч., т. 3. М. - Л., 1962, с. 152). С большим сочувствием говорил Добролюбов об "истинно гуманных идеях" поэмы. Анализируя сборник 1859 года, Добролюбов снова вернулся к поэме, подчеркнув не только ее социальную ценность, но и художественную выразительность. По мнению критика, "Кулак" заключал в себе "много живых, энергически выраженных стихов". В анонимной рецензии "Московского обозрения" (1859, кн. 1) было сказано: "Несколько потрясающих по своему драматизму сцен, местами же неподдельный комизм, и всегда теплое чувство общечеловеческой любви... живая передача действительности, типически очерченные характеры и чудные описания природы довершают очарование, производимое этим свежим и истинно поэтическим созданием молодого, но уже шибко развернувшего творческие силы свои писателя". Академик Я. К. Грот ("Известия Академии наук по отд. русского языка и словесности", 1858, ч. 7) отмечал в "Кулаке" "множество ярких и разнообразных картин русского быта, столь удачных, что это произведение в полном смысле заслуживает названия народного".

Эпиграф для поэмы взят из трагедии Шекспира "Ромео и Джульетта" в переводе М. Н. Каткова ("Пантеон русского и всех европейских театров", 1841, 1). Слово "кулак" употреблено в поэме Никитина не в его современном значении, а в смысле "перекупщик, переторговщик... особенно в хлебной торговле, на базарах и пристанях, сам безденежный, живет обманом, обсчетом, обмером" (Вл. Даль. Словарь...).

Цейхгауз - военный склад. Где был Петра приют простой. - Имеется в виду местопребывание Петра I, который находился в Воронеже в ту пору, когда там строили флот. Серпянка - бумажная материя редкого плетения. Ступица - Средняя, основная часть колеса. Мазница - деревянная или глиняная посуда для дегтя. Гаманок - кожаный кошелек. Лазаря поют слепца. - Имеется в виду так называемый духовный стих о Лазаре, который пели нищие. Тавлинка - плоская табакерка из бересты. Китайка - сорт гладкой хлопчатобумажной ткани. Шушун - вид женской одежды. Кокошник - женский головной убор. Чуйка - длинный суконный кафтан. Пел про туман на синем море. - Народная песня "Уж как вал туман на сине море...".

Тарас (с. 392). - Напечатано в "Воронежской беседе на 1801 г." (СПб., 1861), с пропусками (видимо, цензурного происхождения) в гл. 3 стихов 91 - 92, в гл. 5 стихов 101 - 10, 137. Первая редакция поэмы создана была Никитиным в октябре 1855 года. Первоначальное заглавие - "Сорока". Через месяц, в ноябре 1855 года, Никитин закончил вторую редакцию поэмы. Работу над поэмой, однако, Никитин считал незавершенной, и лишь через пять лет, в 1860 году, он вернулся к "Тарасу" и, существенно переработав поэму, создал две новые редакции: одна из них была напечатана в "Воронежской беседе".

Поездка на хутор (с. ,08). - Напечатано в журнале "Русское слово", 1859, 5. Представляет собой отрывок из поэмы "Городской голова". Поэму эту, начатую в 1857 году, Никитин не закончил. Написано им было всего лишь три главы, из которых сохранился только один фрагмент. Вы пойте мне иву, зеленую иву,- - Строка из песни Дездемоны (Шекспир, "Отелло") в переводе И. И. Козлова, ставшей популярным романсом.

Никитин И. С.

Н62 Сочинения./Вступ. статья О. Г. Ласунского; Примеч. Л. А. Плоткина.-М.: Худож. лит., 1980-717 с.

В настоящее издание "Сочинений" входят все стихотворения и поэмы И. С. Никитина (182, - 1861), автобиографическая повесть "Дневник семинариста" и избранные письма.

ИВАН САВВИЧ НИКИТИН

Сочинения

Редактор А. Бабореко

Художественный редактор Г. Масляненко

Технические редакторы Л. Ковнацкая М. Мельникова

Корректор Г. Асланянц

ИБ М5 1579

Сдано в набор 3.0,.79. Подписано к печати 20.08.79. Формат 8,Х1087"". Бумага типографская 1. Гарнитура "Обыкновенная". Печать высокая. Усл. печ. л. 37,8 1 вкл. = 37,852 Уч.-изд. л. 38,599 1 вкл. = 38,6,6, Тираж 150 000 экз. Заказ 876. Цена 3 р. 10 к.

Издательство

"Художественная

литература",107078,

Москва, Ново-Басманная, 19. Набрано и сматрицировано в ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Красного Знамени Первой Образцовой типографии имени А. А. Жданова Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва,М-5 , Валовая, 28. Отпечатано на Киевской книжной фабрике республиканского производственного объединения По-лиграфкнига Госкомиздата УССР. Киев, ул. Воровского, 2.4.