| Главная » Книги |
Майков Аполлон Николаевич - Две судьбы, Страница 2
Майков Аполлон Николаевич - Две судьбы Ее любил Владимир; тихо он
Бродил, но посреди толпы и шума
Обычная теснилася в нем дума.
4
Любил он видеть праздник сей живой
И тип племен в толпе разнонародной.
Какая смесь! Сыны страны холодной
Сюда стеклись, гонимые хандрой;
Там немец, жесткий, будто пня отрубок,
С сигарою и флегмою своей,
И фраскатанка с негой алых губок
И с молнией полуденных очей;
Француз, в своих приемах утонченный,
И селянин Кампании златой
С отвагою и ловкостью врожденной;
И важный бритт, предлинный, препрямой,
Всех сущих гидов строгий комментатор,
И подле - огненный импровизатор.
5
А русские?.. Там много было их,
Но уклонялся русский наш от них.
Как сладко нам среди чужих наречий
Вдруг русское словечко услыхать!
Так рад! Готов, как друга, ты обнять
Всю Русь святую в незнакомой встрече!
Захочется так много рассказать
И расспросить... Но вот удар жестокий,
Когда в своих объятиях найдешь
Всё тех же, от кого бежал далеко,
Как горько тут порыв свой проклянешь!
6
Тот вывез из степей всё то ж татарство,
Средь пышности ничтожность, пустоту,
Тщеславие наследственного барства
Или вчерашних титулов тщету;
Без мненья голова, а речь педанта;
Всё русское ругает наповал;
Всё чуждое превыше всех похвал;
Всего коснется - от червя до Данта;
7
Сан вес дает речам его тупым;
Осудит он как раз Микеланджело,
И приговор его непогрешим,
Как приговор подписанного дела.
Отчаянный в речах радикалист,
Иль демагог, иль буйный кондотьери,
А между тем вчера дрожал как лист
Вельмож блестящих у приемной двери.
8
Другого есть покроя молодцы:
Те чужды всем идеям басурманским,
Им храм Петра ничто перед Казанским
И лучше винограда огурцы;
По ним, весь запад сгнил в мечтах бесплодных,
И Тьер, Гизо, О'Коннель - дураки,
И во сто раз счастливее свободных
Живут их крепостные мужички.
9
На бледные смотря их поколенья,
Владимир часто думал: "Боже мой!
Ужели плод наук и просвещенья
Купить должны мы этой пустотой,
Ничтожностью, развратом униженья?
О русские, ведь был же вам разгул
Среди степей, вдоль Волги и Урала,
Где воля дух ваш в брани укрепляла;
Ведь доблестью горел ваш гордый взор,
Когда вы шли на Ярославов двор,
И вдохновенные отчизной речи
Решили спор на Новгородском вече;
Не раз за честь родной еврей земли
Вы города и храмы ваши жгли,
Не склонные нести, в уничиженье,
Чужую цепь и стыд порабощенья;
Ужель, когда мессия наш восстал,
Вас пробудил и мир открыл вам новый,
В вас мысль вдохнул, вам жизнь иную дал, -
Не вняли вы его живое слово
И глас его в пустыне прозвучал?
И, грустные, идете вы как тени,
Без силы, без страстей, без увлечений?
Или была наука вам вредна?
Иль, дикого растлив, в ваш дух она
Не пролила свой пламень животворный?
Иль, лению окованным позорно,
Не по плечу вам мысли блеск живой?
Упорным сном вы платите ль Батыю
Доселе дань, и плод ума порой,
Как лишний сор, сметается в Россию?
И не зажгла наука в вас собой
Сознания и доблестей гражданства,
И будет вам она кафтан чужой,
Печальное безличье обезьянства?..
. . . . . . . . . . . . . . . . .
10
Родной язык, язык баянов давных,
Боярских дум и княжеских пиров,
Ты изгнан из блистательных дворцов!
Родной язык, богатый, как природа,
Хранитель слез, надежд и дум народа,
Чем стал ты? Чем? Невежества клеймом
И речью черни; барин именитый -
Увы! - теперь с тобою незнаком,
И русских дев сердца тебе закрыты.
Теперь тебя красавицы уста
Стыдятся, как позора убегая, -
Что ж будешь ты, о речь моя родная,
Ты, лучшая уст женских красота?"
11
Владимир создал для себя пустыню
В своем быту. Он русских убегал,
Но родину, как древнюю святыню,
Как мать, любил, и за нее страдал
И веселился ею. Часто взоры
Он обращал на снеговые горы,
И свежий ветр вдыхал он с их вершин,
Как хладный вздох родных своих долин.
12
Да, посреди полуденной природы
Он вспоминал про шум своих дубров,
И русских рек раскатистые воды,
И мрак и тайну вековых лесов.
Он слышал гул их с самой колыбели
И помнил, как, свои качая ели,
Вся стоном стонет русская земля;
Тот вопль был свеж в душе его, как стоны
Богатыря в цепях. Средь благовонной
Страны олив он вспоминал поля
Широкие и пруд позеленелый,
Ряд дымных изб, дом барский опустелый,
Где рос он, - дом, исполненный затей
Тогда, псарей, актеров, трубачей,
Всех прихотей российского боярства,
Умевшего так славно век конать,
Успевшего так дивно сочетать
Европы лоск и варварство татарства.
13
Как Колизей, боярское село
У нас свою историю имеет.
Одна у всех: о доме, где светло
Жил дед его, наследник не радеет.
Платя хандрой дань веку своему,
Он как чужой в родном своем дому;
Ища напрасно в общей жизни пищи,
Не может он забыться средь псарей;
Сокрывшися в отеческом жилище,
Ругает свет, скучая без людей.
14
Ах, отчего мы стареемся рано
И скоро к жизни холодеем мы!
Вдруг никнет дух, черствеют вдруг умы!
Едва восход блеснет зарей румяной,
Едва дохнет зародыш высших сил,
Едва зардеет пламень благородный,
Как вдруг, глядишь, завял, умолк, остыл,
Заглох и сгиб, печальный и бесплодный...
О боже! Влей в жизнь нашу полноту,
Пролей в пустой сосуд напиток силы
И мыслию проникни пустоту,
Сознаньем укрепи наш дух унылый!
15
Пошли еще пророка нам, и мы
Уверуем в его живое слово,
Пусть просветит он хладные умы,
Поведает, кто мы? Зачем громовый
Орел наш стал могуч своим крылом?
Зачем на нас глядят в недоуменье,
Со страхом, все земные поколенья?
Что нового мы в жизнь их принесем?
Зачем на нас, как на звезду полночи,
Устремлены с надеждой теплой очи
Печальных наших братиев - славян
У снежных Альп, в ущелиях Балкан?
16
Из сей главы, печальной и угрюмой,
Из этих черт глубоко-тяжкой думы
Поймете вы, как мыслил мой герой
В те дни еще, когда в груди младой
Есть жизнь и в ней волканом бродит
Все, из чего потом в душе выходит
Осадок жалкий - черная хандра!
. . . . . . . . . . . . . . . .
17
Сей пустотой душевною, жестоким
Уделом нашим, мой герой страдал.
Он дома, видя всё одно, скучал
И увлечен всеобщим был потоком:
Наполнить жизнь и душу он хотел,
Оставивши отеческий предел,
Среди иных людей, в краю далеком.
18
И посетил он новый Вавилон,
Вождя народов к жизни вечно новой,
Где ум кипит, свободен, вдохновлен,
На подвиг доблести всегда готовый.
Нашел ли он себе отраду в нем?
Он чувствовал, средь общего волненья,
Среди торжеств, побед иль пораженья,
Он всё чужой на празднике чужом...
Вкруг жизнь кипит: витийствуют палаты,
Решается давно зачатый спор, -
Там каждый в сей божественной, богатой
Общественной комедии актер...
А он пришлец, он незван и непрошен,
На чуждый пир судьбой случайно брошен!
19
То завистью, то скорбию томясь,
Жизнь сих племен кипящих, юных вечно,
На небеса Италии беспечной
Он променял, и думал он не раз:
Там, посреди святых ее трофеев,
Среди ее руин и мавзолеев,
Там, в сумраке старинных галерей,
Пред мрамором античного ваянья,
Среди святынь ее монастырей,
Библиотек ученого молчанья,
Доступны всем и пища, и покой,
И царство дум с восторгом и мечтой...
20
Он прав: искусств в глубоком созерцанья
Найдешь приют для сердца, головы;
Но здесь, среди людей?.. Вот праздник шумный;
С каким огнем и радостью безумной
Толпы бегут... Но наш пришлец - увы! -
Уж новости в народном пульчинелле
Не находил; его скрипач слепой,
Как юных дев, собравшихся толпой,
Не призывал к веселой сальтарелле.
21
Пускай себе под небом золотым
Поет народ за кубком круговым,
Пусть пляшет там смуглянка молодая,
Как вдохновенная, перед кружком,
То топая звенящим башмачком,
То тамбурин гремучий потрясая...
Он поглядел на них, а там опять
Задумался и снова стал скучать.
В любимых думах тяжкие сомненье
Теснились в нем. Ища уединенья,
22
Оставил он пирующий народ
И на гору направил путь. Идет,
И вот пред ним часовня. Вяз зеленый
Над ней раскинул листьев темный свод,
И теплилась лампада пред мадонной.
Две женщины склонились перед ней:
Старушка Ave Maria читала,
И подле Нина грустная стояла.
В ее руках венок был из лилей,
И капли слез струились из очей...
23
"У счастия свои есть тоже слезы! -
Владимир думал. - Боже, как бы я
Желал так плакать! Да! Молись, дитя!
Твоей души младенческие грозы
Так сладостны... о, проклят будь стократ,
Кто у тебя отымет этот клад, -
Невежества блаженные остатки
И дивный мистицизм молитвы сладкой".
24
О ком, о чем молилася она?..
Не шепчут слов уста полуоткрыты...
Я верю, не была заучена
Ее молитва в школе езуита:
В ней не было определенных слов,
Но теплое и смутное слиянье
И чувств и мысли, страха и желанья...
Пугал ли Нину тайный мрак годов?
О друге ль детства кроткие молитвы?
Или о том, кто вынес жизни битвы?
То тайна сердца девы, и она
Владеет этой тайною одна.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Владимир не хотел своим явленьем
Смутить молитв их таинство; как бес
Пред светлым праздником (его сравненьем
Я пользуюсь), в аллее он исчез.
А там ему навстречу смех и споры,
И кинулся ему на шею вдруг
Приятель, граф***.
Граф
Здравствуй, друг!
Скажи, где ты? Уж вот неделя скоро
Я здесь живу и всё тебя искал.
Был у тебя, ни разу не застал...
Ты схимник стал... Имею честь поздравить!
Здоров ли? Но позволь тебе представить...
Попутчик, вместе ехали мы в Рим.
Владимир
Ах, очень рад.
Лев Иваныч
Имею честь... я статский
Советник, Лев Иваныч Таракацкий.
А с кем имею честь?..
Владимир
* * *
Лев Иваныч
Чин?
Изволили служить?
Владимир
Служил.
Лев Иваныч
В отставке?
| |
| Просмотров: 402 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры