| Главная » Книги |
Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Юрий и Ксения
Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Юрий и Ксения Вильгельм Кюхельбекер
Ю Р И Й И К С Е Н И Я
(Поэма в шести песнях)
Оригинал здесь: "Друзья и Партнеры".
ПОСВЯЩЕНИЕ
"Не Ахиллесов гнев и не паденье Трои,
Нет, Душеньку пою!"- так добрый Ипполит
Когда-то говорил, и баловню харит,
Сложив косматый шлем, повесив меч и щит,
Внимали русские герои;
Гордились деды им, он дорог был отцам;
И много дней прошло,- а дорог он и нам.
Поэт беспечный был храним Екатериной:
Писала в оный век законы племенам
Великая жена рукой единой;
Другую же к певцам
С приветом, с лаской простирала,
Их берегла, любила, утешала
И улыбалась их стихам.
Он, не искав, нашел любовь, покров, защиту...
Себя не уподоблю Ипполиту;
Все сходство: как и он, я не войну пою.
Вам песнь смиренную, вам, други, отдаю:
Но будет ли певца счастливее творенье?
Ах! донесет ли к вам простую быль мою
Попутных ветров дуновенье?
На вас взглянуть бы, на семью
Со мною связанных не только кровью,
Но верной, но в бедах испытанной любовью!
О! пусть бы брату вы предстали не во сне!
Пусть и она рассказ о русской старине
Пришла бы слушать! - Ей, моей родимой,
Рукой судьбы непостижимой
Страданий чаша полная дана.
Стихов, быть может, светлая волна
С ее души тоску снесла бы на мгновенье,
Дала бы боли сердца облегченье,
И нам казалось бы: еще все те же дни,
Когда и мы не ведали печали,
Когда в прекрасном Закупе они
Для нас без бури протекали.
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
Над бором громоздятся тучи,
Завыл под ними бор дремучий;
С дерев срывая хрупкий лист,
Подъемлет ветер рев и свист.
Печальны вопли бури хладной;
Глухая ночь; звезды отрадной
Нет в тверди; бледная луна
Ненастной мглой поглощена;
Шумят потоки дождевые
И шепчут что-то, как живые,
И под шатром седых небес
Сквозь сон им отвечает лес.
Шагает в темноте глубокой
По стежке путник одинокий:
Скользка та стежка, словно лед,
Здесь пни, тут кочки; но вперед
Все дале, дале в бор безбрежный
Он продолжает путь прилежный,
Не устает и смотрит - глядь!
Что там сверкнуло и опять
Погасло? - Глаже и ровнее
Тропинка; странник стал бодрее,
Идет проворней. Снова свет!
Огонь ли то болотный? Нет,
Не так блестит огонь болотный.
Тут жило: пес же приворотный
Залаял... Вот и ветхий кров...
И вышел изо тьмы дубов
И стукнул путник в дверь избушки;
И чу! не голос ли старушки,
Не песнь ли бабушки лесной?
А та старушка под луной
Все знает, все, что есть и было;
И ветр завоет ли уныло,
Гром зарокочет ли - она,
Призывом их пробуждена,
Встает и ловит их вещанья
И слышит из их уст деянья,
Событья нерожденных лет,
И принуждает дать ответ
Волшебной силой слов чудесных
Духов земных и поднебесных.
Стоит пришелец у дверей;
Она поет, он внемлет ей:
"Светлый месяц не блещет,
В тучах, батюшка, спит;
Крупный дождичек хлещет,
Непогодка гудит;
Сыр-бор гнется и воет...
Сердце вещее ноет:
С вещим ведут разговор
Ветер и дождик и бор.
Сыр-бор, мати дуброва!
Что ты, мати, шумишь?
Ох! шумишь и три слова,
Три словечка твердишь:
"Быть,- твердишь ты,- разлуке,
Быть кручине и муке!"
Что же сулишь под конец?
Слушаю - слышу: "Венец!"
Дождик, дождичек крупный!
Что ты, сударь, стучишь?
Стук и стук, неотступный!
Три словечка твердишь:
"Быть,- твердишь ты,- веселью,
А с веселья да и в келью!"
Что же, скажи, под конец?
Слушаю - слышу: "Чернец!"
Ветер буйный и шумный!
Что, родимый, кричишь?
Рвешься, будто безумный,
Три словечка твердишь:
Слово первое: "Пойте!"
А другое: "Заройте!"
Третье-то слово, отец?
Слушаю - слышу: "Мертвец!""
И песню кончила старушка,
И отворилася избушка,
И статный молодец вошел.
Там чудно: посреди котел,
В нем пенится, кипит и бродит;
А черный кот, мурлыча, ходит
Кругом кипящего котла,
А на коте, как снег бела,
Воркуя, крыльями махая,
Голубка едет молодая.
Оттуда ж, где бы быть должны,
Лампадкою освещены,
Угодников господних лики,
Несутся хохот, визг и крики,
И, длинным саваном покрыт,
Высокий остов тут стоит,
И что ж? под лад коту и птице,
Смеясь, играет на скрыпице.
Огромный сыч в другом углу;
Темно и душно, да сквозь мглу
Глаза сыча горят, как плошки:
Он под мяукание кошки,
Под скрып и свист, под шум и вой
Кивает толстой головой,
Дрожит и хлопает глазами.
Старуха с бородой, с усами;
Простоголова и боса,
Она седые волоса
По самый пояс распустила:
Их тайная взвевает сила;
Хрустит бесперерывный треск
И пробегает белый блеск
По вылитой вкруг желтой шеи
Реке волос живых, как змеи.
Пришлец - удалый славянин:
Ему не страшен злой мордвин,
Ни берендей, наездник хищный,
Ни тот разбойник безжилищный,
Тот не монашеский клобук,
Который любит гром и стук
Ковшов и копий, а за плату
Всем служит - и врагу и брату;
Пришлец к любому сопостату
Готов лететь на смертный спор,-
Но тут смельчак, как бросил взор,
Чуть не прыгнул назад на двор.
А кто он? - Доблестный воитель,
Любимец князя. Повелитель
Приволжской Руси, Ярослав,
Его, средь сверстников избрав,
Осыпал и сребром и златом
И не слугой зовет, а братом.
Чего ж он ищет здесь? чего
Недостает душе его?
Гремела брань над волжским брегом:
Кровавым, мстительным набегом
Был утесняем Ярослав;
Родство забвению предав,
Пошли под Тверь из Новаграда
Свободы дерзостные чада;
Подъемля пламенник и меч,
Нахлынули, грозили сжечь
Соседа юную столицу.
Князь Ярослав простер десницу,
Извлек сверкающий булат
И у Тверских дрожащих врат
Их встретил с верною дружиной.
И разразилось над равниной:
Лилася долго кровь славян,
Вился над ними жадный вран,
И клект орла был слышен дикий,
И звал он птиц на пир великий.
Уже приволховская рать
Полки тверитян стала гнать;
Да князь сказал: "Костьми здесь лягу,
А им не уступлю ни шагу",-
И стал. Разливом грозных сил
Посадник князя окружил:
Князь пал бы; вдруг увидел Юрий,
Собрал друзей, напором бури
Нагрянул, смял толпу врагов
И государя спас. - С холмов
Крутых, прибрежных оглянулись
Бежавшие и обернулись
И снова ринулися в бой.
Тогда шатнулся полк псковской,
Смешалась вольница лихая,
Онежцы дрогли; горсть чужая,
Варяжская, еще стоит;
Но свист: стрела! их вождь убит,
И - ко щиту примкнула щит,
Назад не обратила тыла,
А с поля горстка отступила.
Своих злодеев разогнав,
Пал на колена Ярослав
И господа вознес хвалою,
Поднялся и вещал герою:
"Спасеньем божией судьбе
Я, Друг, обязан - и тебе.
И ныне,- нет! не воздаянье,-
Но чтоб о том воспоминанье
В твое потомство перешло,
Я Едимоново село
Тебе в наследие дарую".
И здесь-то, где Тверцу живую
В объятья Волга приняла,
Краса и честь всего села,
Как ландыш, Ксения цвела.
Отец ее старик был честный,
Да темный; в стороне окрестной
Был славен дочерью своей
Простой церковник Елисей,
И - только. В хижине убогой
С заботой нежною, но строгой
Он милое дитя свое
Взрастил, в<з>лелеял - для нее
Дышал и жил. - Он не порочил
Богатых, знатных, только прочил
Ее за ровню жениха,
И пуще всякого греха
Старик разумный и смиренный
Боялся спеси ослепленной.
А дочь? - Она, моя душа,
Добра, невинна, хороша,
Да дело девичье: с уборов
Не отвратит, наморщась, взоров,
И любо ей в кругу подруг
Завесть беседу про жемчуг,
Про шелк, про ткани дорогие,
В каких красотки городские
В храмовый праздник и в Семик
В село приходят, чтобы лик
Почтить угодника святого
Или с пригорка лугового
Взглянуть на сельский хоровод.
Их, чванных, сравнивал народ
С малюткой дяди Елисея
И, барышень хулить не смея,
Все ж находил, что и при них
Она не посрамит своих,
Что ей казаться в люди можно;
А молодежь неосторожно
Подчас и прямо молвит: "Нет!
Цветет она, как маков цвет...
Те, правда, чопорны, жеманны,
Дородны, белы и румяны,
Да что в них?" - Боле всех хвалил
Малютку молодой Ермил;
Всех чаще резвую ловил
Над речкой под вечер в горелках;
Всех чаще был на посиделках,
Где знал, что будет; а речей
Людских послушать: мил и ей
Молодчик статный, чернобровый.
Но вот приехал барин новый:
Ее увидел средь подруг
И - вздрогнул, очарован вдруг,
И на щеках его прекрасных
Вспылал огонь, и взоров ясных
Уж свесть с нее не в силах он;
Не в снедь и снедь, и сон не в сон!
Он для девицы светлоокой
Забыл все в мире: сан высокий,
И двор, и город, и войну,
И милость князя, и - княжну.
А ведь княжну обворожила
Неодолимой страсти сила
И молодечество его.
Болтают: "Будет торжество!
Увидим стол и столованье,
Поднимут пир и пированье,
В Твери польется мед рекой:
Быть Ольге Юрия женой".
И лести ж не было опасной
В улыбке светлой и согласной,
С какой смотрел князь Ярослав,
Княжну-сестру врасплох поймав,
Когда, бывало, в грусти сладкой
Она на Юрия украдкой
Глядит - и вдруг уйдет, горя
Живым румянцем, как заря.
Тогда и Юрий умиленный
Еще берег, как дар бесценный,
Все знаки, что к нему княжна
И благосклонна и нежна.
Супругом быть такой супруги
Ему казалось за заслуги
Наградой выше всех заслуг...
И что же? все забыто вдруг:
Он ныне увлечен судьбою,
Он дышит Ксенией одною;
Ему награда стала в казнь,
Надежда - в ужас и боязнь.
Что будет с ними? ведь Ермила,
Кажись, малютка полюбила,
Ему дала в любви обет,
Не на словах конечно,- нет!
А вздохом девственным и скромным,
А взором влажным, взором томным,
Тем взором, языком страстей,
Что самых страстных слов сильней...
И ей ли быть теперь неверной?
Его ли горести безмерной,
Тщеславьем грешным прельщена,
Отчаянью предаст она?
Кто без весла и без кормила,
Без путеводного светила
В открытый выйдет океан,
Хотя б и не парил туман
По лживой, зеркальной равнине,
И ветер по немой пучине
Не мчался, самая лазурь
Не предвещала гроз и бурь,-
Но пусть же ждет от злобы моря
Смельчак несчастный бед и горя;
И пусть и тот страданий ждет,
Кто слепо сердце отдает
Красавице, которой взгляды
С восторгом смотрят на наряды,
На блеск и мишуру.- "Дитя!"
И точно! а резвясь, шутя,
Играючи, дитя погубит
Того безумца, кто полюбит
Не в шутку, пламенно ее,
Кто посвятит ей бытие.
Вот так-то и она сначала
Не с прежней тихой лаской стала
Приветам друга отвечать;
Потом уж стала убегать
С ним радостной когда-то встречи...
Меж тем пошли людские речи:
Насмешливый, ревнивый глаз
За ней, за Юрием не раз
Следил тайком. Доходят слухи
И до отца; сошлись старухи
И говорят ему: "Сосед!
Ты нынче стар и дряхл и сед,
И плохо видишь; мы не скажем
Дурного слова, лишь укажем
На сокола. - Сокол богат,
Хорош, пригож и тороват;
Да только пташечке ничтожной,
Неопытной, неосторожной,
Водиться худо с соколом".
Такие вести словно гром
Отца сразили: он трепещет,
Слеза в седых ресницах блещет,
Лицо рукой закрыл старик
И белой головой поник;
Встает, и всем поклон смиренный,
И вышел, скорбный и смущенный.
А в эту пору у окна,
В мечтания погружена,
Сидела Ксения; рукою,
Подобной снегу белизною,
Головку, светик, подперла;
С ее прекрасного чела
Волнами кудри золотые
Лились на перси молодые;
Глядели очи голубые
(Сдавалось так) не без тоски
На бег излучистой реки,
И ножкой душенька небрежной,
Разутой, розовой и нежной
Домашнего трепала пса...
(Людей недобрых пес гроза,
Зверей лесных противник смелый;
Сама она рукою белой
Привыкла верного кормить.)
Отец вошел и прервал нить
Ее раздумия немого;
И встала девица, родного
Встречает с лаской, как всегда,
Но он для знаменья креста,
Чтобы ей дать благословенье,
Руки не поднял: выраженье
Его лица являет гнев;
Он отступил и, посмотрев
На Ксению суровым взором,
Ей молвил с горестным укором:
"Ужель еще ты дочь моя?
Молчи! молчи... Тобою я
Забавой, притчей стал соседства...
Зачем мне до такого бедства
Дожить судил господь мой бог?
Сломил моей гордыни рог,
Меня унизил вседержитель!
Так! ныне грешный твой родитель
Достиг семидесяти лет,
А говорит: почто на свет
Взираю скорбными очами?
Я плакал над пятью сынами,
Рыдал над матерью твоей,
Да не роптал: душе моей
Ты заменяла их; тобою
Я жил, дышал тобой одною...
И что ж?- увы мне!- сводишь ты
В жилище вечной темноты
Главу мою седую с срамом!
Ты клятву вспомни, что над Хамом
Изрек разгневанный отец:
Той тяжкой клятве внял творец,
Он ухо и к моей преклонит".
Как затрепещет, как застонет,
Как зарыдает тут старик!
Страдальца ужас вдруг проник,
Когда себе представил ясно,
Что вымолвил. - Дрожа, безгласно,
Как смерть бледна, стояла дочь;
Вдруг очи ей покрыла ночь:
Добыча страха и страданья,
Она упала без дыханья.
"Дитя мое! дитя мое!"-
Старик завопил и ее
С помоста поднял; но, лишь снова
Глаза открыла, ей ни слова
Не говоря, снимает он
С гвоздя свой лучший балахон,
Надел - и кушаком камчатым
Опоясал и, с сердцем, сжатым
Стыдом, кручиной и тоской,
Выходит на берег крутой,
Отколе терем возвышенный,
Дубовым тыном окруженный,
Глядится в светлую Тверцу.
"Как знать? он старику отцу
И явит, может, состраданье
И не предаст на поруганье
Того, кто низок и убог,
Но за кого заступник - бог!"-
Подумал старец огорченный
И входит в терем возвышенный.
Младой боярин Юрий там
Дает богатый пир друзьям:
Их много за столом накрытым,
Сидят - и за обедом сытым
Похваливают мед его;
И речь зашла про сватовство,
И с смехом молвил Глеб дебелый,
Лихой наездник, ратник смелый,
Но жесткий, как его булат:
"Послушай, Юрий! в битве хват,
А что в любви - ты трусоват;
Вот мешкать! - Пусть другого, брат,
Да ведь тебя князь не обидит;
Он только то и спит и видит,
Чтоб вышла за тебя сестра.
Сестра же... сжалься, друг: пора!
Бедняжка по тебе вздыхает,
Горюет, плачет, сохнет, тает!"
Смеются гости. У дверей
Вдруг показался Елисей;
И продолжает Глеб: "Ужели
Тебе еще не надоели
Твои красотки? - Не шали!
Смотри, чтоб слухи не дошли
До суженой твоей ревнивой".
И снова хохот. Молчаливый
Хозяин на иглах сидит;
В дверях церковник, как убит,
Тяжелой грустию тягчимый,
Стоит немой и недвижимый.
"Добро пожаловать, отец! -
Боярин молвил наконец.-
Эй, кубок!"- и перед друзьями
Своими белыми руками
Подносит кубок старику;
Но, ах! зальет ли мед тоску?
Смягчат ли честь и пированье
Растерзанной души страданье?
Разъехались: и вот они,
И витязь и старик, одни.
Церковник начал: "Благодарен
За ласковый прием, боярин!
Ты милостив, ты не спесив;
Надеюсь, будешь терпелив,
Не вспыхнешь.- Человек я хилый,
Изволишь видеть; над могилой,
Готовой для меня, стою:
Щади, помилуй дочь мою!
Служитель я господня храма:
Ты в землю дай мне лечь без срама?"
И прервал Юрий старца речь:
"Пусть сердце мне пронзит мой меч
Пусть мне не будет во спасенье
Ни кровь Христа, ни искупленье,
Когда, бесчувственный злодей,
Бесславьем дочери твоей
Тебя, старик, убить намерен!
Клянусь (и будь, отец, уверен:
Нет клятвы для меня святей),-
Чрез три дня я женюсь на ней!"
Про князя помянул церковник,
Про Ольгу; пламенный любовник
Все возраженья отстранил:
Он государю точно мил;
Да верить можно ли известью,
Чтобы его взыскали честью,
Которая так велика,
Что даже мысль о ней дерзка?
Не лицемер младой боярин:
Он честен, прям и не коварен,
Да ослеплен огнем своим.
Когда ж старик расстался с ним,
Он вновь, унынием тягчим,
Он все то весит, все то мерит,
Чему и верит и не верит,
Что вздором назвал бы иной,
Но что загадочной игрой
И чувств и мыслей, сколь ни мало,
Терзать его, как пыткой, стало:
"Согласье даст ли Ярослав
На этот брак? во всем ли прав
Я перед юною княжною?"
Так, мучим страхом и тоскою,
В уединенном терему
Он размышляет. Вот ему
Как будто шепотом сказали:
"Встань! пользы нет в пустой печали.
В дубраву! труд ведь не большой:
В дубраву, к бабушке лесной!
Она беде твоей поможет.
Чего боишься? грех тревожит?
Никто не прожил не греша:
Не пропадет же вдруг душа".
Шептал ли то ему лукавый?
Да вот он уж в глуши дубравы,
И вот уж в хижине лесной,
И ведьму видит пред собой.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Герой, добыча удивленья,
На все, что видел, без движенья,
Хотя и мужествен и смел,
Объятый ужасом, смотрел.
Промолвить напоследок хочет,
Но бабушка как захохочет,
| |
| Просмотров: 851 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры