Дмитриев Михаил Александрович - Стихотворения - Книги

М. А. Дмитриев

Стихотворения --------------------------------------

Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй

Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания

В. С. Киселева-Сергенина

Общая редакция Л. Я. Гинзбург

Л., Советский писатель, 1972

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка

18. Предчувствия любви

19. Равнодушие

20. Весна

21. К неправедным судиям

22. Песня ("Сын бедный природы...")

23. <Эпиграмма на П. А. Вяземского> ("Князь Вяземский жало...")

24. <Эпиграмма на П. А. Вяземского и А. С. Грибоедова>

25. <Эпиграмма на А. С. Грибоедова> ("Хотя из гордости брось перья...")

26. <Эпиграмма на В. Ф. Одоевского>

27. Две феи

29. Эпитафия кому угодно

31. Жаль мне вас

33. Север

36. Ответ Аксакову на стихотворение "Петр Великий"

37. Подводный город. Идиллия

38. Как пернатые рассвета

39. "Сад снегом занесло: метелица и вьюга!.."

41. <Эпиграмма на И. С. Аксакова>

Михаил Александрович Дмитриев принадлежал к одному из самых древних в России дворянских родов. {В неопубликованных автобиографических "Записках" (ГИМ) М. Дмитриев указывал, что он происходит от Рюрика в "28-м колене", а от Мономаха - в 21-м. Там же находится стихотворение "Мономахи" (см. его на с. 63), посвященное родословной поэта. В дальнейшем сведения, почерпнутые из этой рукописи, и цитаты из нее приводятся без ссылок. Продолжением "Записок" служат неопубликованные "Главы из воспоминаний моей жизни", 1864-1866 гг. (ГБЛ).} Он родился 23 мая 1796 года в поместье деда - селе Богородском Сызранского уезда Симбирской губернии. Отец его, А. И. Дмитриев, старший брат прославленного поэта И. И. Дмитриева (1760-1837), человек не чуждый литературе, сотрудничавший в изданиях Карамзина, состоял на военной службе в чине полковника. Он умер, когда сыну его исполнилось два года. После смерти матери (в 1806 году) заботу о воспитании подростка взяли на себя дед, бабушка и тетка.

С 1806 года М. Дмитриев в Москве. Ровно год проучился он в "высшем классе" Университетского благородного пансиона, а в 1812 году был принят в студенты Московского университета и одновременно приступил к службе в архиве иностранной коллегии. Из-за войны с Францией занятия в университете фактически начались с сентября 1813 года. М. Дмитриев прилежно посещает лекции А. Ф. Мерзлякова и М. Т. Каченовского, штудирует эстетику, совершенствуется во французском и овладевает немецким и латинским языками. Художественные вкусы М. Дмитриева больше всего характеризует его увлечение Державиным, Жуковским, а также довольно популярными в те годы французскими поэтами: Делилем, Флорианом, Парни. Большое значение в своем литературном образовании сам М. Дмитриев придавал знакомству с немецкой поэзией (Клопшток, Виланд, Шиллер), в то время мало известной в России.

В январе 1814 года на заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете был оглашен отрывок из поэмы Делиля "Сельский житель" в переводе М. Дмитриева. В следующем году он печатает в журнале "Российский музеум" (No 12, подпись: "М. Д.") перевод басни Флориана "Новый календарь".

В 1815 году переехавший в Москву Иван Иванович Дмитриев поселил племянника в своем доме, ставшем для него своеобразной литературной академией. Через дядю М. Дмитриев познакомился с рядом видных писателей - Жуковским, Вяземским, Д. Давыдовым, А. С. Шаховским, А. Е. Измайловым, В. Л. Пушкиным и другими. С захватывающим интересом он следит за боями "Арзамаса" с "Беседой". В подражание "Арзамасу" М. Дмитриев и несколько его друзей по университету (Раич, М. А. Волков, А. Д. Курбатов и другие) в конце 20-х годов учредили "Общество любителей громкого смеха". {Об этом обществе см.: А. Г. Грум-Гржимайло, В. В. Сорокин, "Общество любителей громкого смеха". - Сб. "Декабристы в Москве", М., 1963.} Здесь читались пародии на сочинения литературных староверов, шутливые стихи, высмеивающие нелепые педантские замашки некоторых профессоров.

Попытка будущих декабристов Ф. А. Шаховского, М. А. Фонвизина и А. А. Муравьева превратить это безвредное общество в тайную политическую организацию окончилась неудачей: участники его оказались неподготовленными к такой цели, и в 1820 году оно прекратило свое существование.

В 1817 году М. Дмитриев, только что окончивший университет, был направлен в канцелярию управляющего коллегией иностранных дел графа К. В. Нессельроде, но через год возвращается в архив этой же коллегии и служит здесь до мая 1825 года.

В 1823-1824 годах М. Дмитриев посещает кружок Раича, поддерживая особенно тесные отношения как с самим Раичем, так и с членами этого кружка - М. П. Погодиным и А. И. Писаревым. В 1823 году Рылеев и А. Бестужев направляют ему письмо с приглашением сотрудничать в их альманахе. В результате два стихотворения М. Дмитриева ("Лес" и "Сын бедный природы...") появляются в "Полярной звезде на 1824 год". В декабре 1824 года по рекомендации Рылеева М. Дмитриев был принят в петербургское Вольное общество любителей российской словесности. Однако известность ему доставили не стихи, а его полемические выступления 1824-1825 годов.

В 1824 году М. Дмитриев обрушился в "Вестнике Европы" на предисловие П. А. Вяземского к "Бахчисарайскому фонтану", посвященное пропаганде романтизма. Модное в то время слово "романтизм" в контексте этой статьи означало идейную и творческую свободу писателя и шире - национальную самобытность. О романтизме же как специфическом явлении искусства Вяземский ничего определенного не сказал. {В том, что сущность романтизма ему неясна, сам Вяземский чуть позднее признался в письме к Жуковскому от 13 декабря 1824 г. (см.: "Русский архив", 1900, No 2, с. 193).}

М. Дмитриев с его трезвым и систематизированным умом тотчас нащупал уязвимость суждений Вяземского о романтизме - их слабую прикрепленность к литературным фактам, что и продемонстрировал в своей статье. Полемика приняла ожесточенный характер и перешла за пределы журнальной трибуны. Противники осыпали друг друга оскорбительными эпиграммами. Наконец Вяземский, которому эта перепалка надоела, "возил показывать эпиграммы М. Дмитриева дяде его Ив<ану> Ив<анови>чу, а свои от него скрывал, и дядя ужасно рассердился на племянника, так что даже перестал принимать его", {"Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века", т. 1, М-Л., 1931, с. 185.} - рассказывал М. Н. Лонгинов. Сообщение это довольно правдоподобно, если учесть, что холодность и отчуждение, еще раньше вкравшиеся в отношения между родственниками, вынудили М. Дмитриева оставить дом дядюшки. "В свойстве и средствах добра, - вспоминал М. Дмитриев, - мы никогда с ним не сходились: я имел всегда в виду самого человека и свойства его потребностей, а для него добро и счастие заключались в людском почете и в приличных декорациях, которыми должно обставить сцену жизни".

В следующем 1825 году М. Дмитриев зажег пламя шумной полемической войны, поводом к которой послужили публикация отрывка из "Горя от ума" и восторженный отзыв о нем Н. А. Полевого. М. Дмитриев решительно осудил план комедии и характер главного героя. Приговор этот был отменен всей последующей жизнью пьесы Грибоедова. Однако дмитриевская статья, о которой принято говорить пренебрежительно - только как о факте литературного рутинерства, заслуживает более серьезного отношения: это было продуманное и не лишенное аргументации мнение.

"М. Дмитриев, - писал А. И. Кошелев, - был самый обильный и известный в свое время классик, последний и самый твердый устой упадавшего классицизма". {<Н. Колюпанов>, Биография А. И. Кошелева, т. 1, М., 1889, с. 32.} На самом деле "классицизм" М. Дмитриева заключался в традиционализме и нормативности его мышления, весьма, впрочем, далеких от литературной косности. М. Дмитриев был способен оценить Жуковского и Пушкина, Гете и Шиллера, а позднее Гейне. Он изучал Шеллинга и Окена и умел многое почерпнуть из их сочинений для себя. Что касается Дмитриева-поэта, то он не питал архаических симпатий и во многих случаях отступал от традиционных форм. Когда в 1830 году стихотворения М. Дмитриева вышли отдельным изданием, давний его антагонист Н. А. Полевой вынужден был признать, что в некоторых стихотворениях заметен переход к "полуромантнзму". Переход этот в меньшей степени отразился на "механизме стиха", фактура которого, как справедливо отметил Полевой, возвращала читателя к недавно пройденному этапу русской поэзии: "Форма, лад стихов у него старые - карамзинские, если угодно. Шероховато, но вылощено, отзывается тяжелым трудом, но гладко, принужденно, но стройно". {Н. А. Полевой, Очерки русской литературы, ч. I, СПб., 1839, с. 444.}

Как поэт М. Дмитриев никогда не пользовался успехом у современников. По-видимому, больший интерес возбуждали ходившие в рукописи его сатиры - "талантливые пародии", по отзыву Гоголя, "где желчь Ювенала соединяется с каким-то особенным славянским добродушием". {Н. В. Гоголь, В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность. - Полн. собр. соч., т. 8, Л., 1952, с. 396. Известные нам "пародии" М. Дмитриева - "Новая Светлана" (сатира на Н. А. Полевого. - "Русский архив", 1885, No 4, с. 649-659), "Двенадцать сонных статей" (сатира на М. Т. Каченовского) и "Петербургская Людмила" (сатира на А. А. Краевского и Белинского), обе опубликованные В. Н. Орловым в сб. "Эпиграмма и сатира", с. 293-308 и 326-340, - не вполне согласуются с отзывом Гоголя.} Сам М. Дмитриев не обольщался насчет своих способностей и как-то признался, что у него "нет сильного воображения, той творческой фантазии, которая составляет сущность поэзии". {"Замечания и анекдоты", рукопись 1858 г., тетрадь 1 (ЦГАЛИ).} Тем не менее он имел слабость не только написать, но и напечатать массу плохих стихов, в которых потонули и бесспорно удачные вещи - оригинальные по мысли или энергии выражения. Недоброжелатели поэта язвительно острили на его счет. Вяземский окрестил его "Лжедмитриевым" - как недостойного преемника дяди, а С. А. Соболевский в издевательской эпиграмме-эпитафии заклеймил стихами:

Был камер-юнкер при дворе

И камердинер на Парнасе. {*}

{* Звание камер-юнкера выхлопотал для племянника И. И. Дмитриев. Однако к придворной жизни М. Дмитриев никакого отношения не имел.}

Репутация бездарного и кичливого стихотворца была окончательно закреплена за ним Белинским. В основном такой она сохранилась до наших дней.

В 1842 году М. Дмитриев напечатал резкое стихотворение "Безымянному критику", написанное в ответ на статью Белинского "Русская литература в 1841 году", где о Ломоносове, Державине и Карамзине говорилось как о безнадежно устаревших писателях. М. Дмитриев усмотрел в этом злонамеренную попытку очернить дворянскую культуру, посеять вражду между старым и новым поколением. В стихотворении он прямо обвинил Белинского в антипатриотизме. Этот неблаговидный поступок (адресат стихотворения был достаточно прозрачным) дал критику право печатно обвинить М. Дмитриева в сочинении рифмованного доноса.

В борьбе со сторонниками европеизации русской жизни М. Дмитриев примкнул к кругу "Москвитянина", ставшего трибуной славянофилов как официального, так и оппозиционного направления. С момента возникновения этого органа в 1841 году и до его прекращения в 1855 году М. Дмитриев был ревностным вкладчиком журнала, снабжая его стихами и прозой (статьями и рецензиями).

Будучи в стане славянофилов, М. Дмитриев не разделял фанатической увлеченности вождей этой "партии" и, как всегда, отличался независимостью взглядов. Так, например, он написал ответ на нашумевшее стихотворение К. С. Аксакова "Петру". Оспаривая утверждение его автора о том, что реформы Петра I нарушили самобытное развитие страны, привили чуждые народу формы европейского быта и образованности, М. Дмитриев всю вину за антинародную, антинациональную политику русского правительства возлагал на преемников царя-преобразователя, которые "отреклися от добра" и "прикрылися лукаво великим именем Петра".

В поэзии М. Дмитриева тех лет близость к славянофилам более всего сказалась в идеализации патриархальных нравов. Антитеза поэтической старины и корыстной, эгоистической современности определяет пафос многих его стихотворений (например, весь обширный цикл "Московских элегий", изданный отдельно в 1858 году). М. Дмитриев скептически взирал на борьбу левых сил страны за свободу личности и демократизацию общественных отношений в России. Он предсказывал, что это неизбежно приведет к распаду кровных, семейственных, а, стало быть, и прочих человеческих связей, что означало для него закат личности. Теме увядания и духовного оскудения эмансипированного поколения посвящено стихотворение М. Дмитриева "Жаль мне вас, младые девы...", перекликающееся со скептическими прогнозами "Последнего поэта" Баратынского.

Бытующее и поныне представление о М. Дмитриеве как идеологе крайней реакции и певце самодержавия нуждается в уточнении. В действительности следует говорить о консерватизме его взглядов, причем консерватизме оппозиционного свойства. Свидетельство тому - поздние подцензурные стихотворения М. Дмитриева вроде "Подводного города", "Как пернатые рассвета...", нелегального "Ответа Аксакову". Столь же показательны и суждения поэта о русском правительстве, которые мы находим в его конспиративных заметках. "Везде правительство, - сказано в одной из них, - установлено для народа, а у нас весь народ живет для правительства. Это такое уродство, какого не представляет история... Одно правительство имеет слово, одна казна владыка, одна казна вольна придумать себе, что к лучшему, и совершать беспрепятственно, хотя бы в ущерб интересам и частным и народным". За "казну", продолжает он, понимая под этим словом самодержавно-бюрократический штат империи, "стоит власть и сила; за частного человека никто... Казна не признает никакой истины: для нее истина только то, что ей самой полезно и выгодно. И потому истина в России не существует". {"Замечания и анекдоты". Рукопись 1859 г., тетрадь 2 (ЦГАЛИ).}

Любопытно, что строки эти писал человек, многие годы занимавший видное положение в "казне", носивший звание камергера. Начав со скромной должности надворного судьи в 1826 году, М. Дмитриев в 1839 году дослужился до обер-прокурора московского отделения Сената. Но чиновничья карьера не принесла М. Дмитриеву морального удовлетворения. Еще в 1830 году желание более осмысленной жизни побудило его вступить в масонское общество. Казенная служба, писал он позднее, "делает человека пустым дельцом, ничтожным формалистом, равнодушным интриганом и эгоистом", тогда как "отечество требует живых людей, а не бюрократов". {"Главы из воспоминаний моей жизни" (ГБЛ).}

С 1843 года М. Дмитриев заведовал делами общего собрания московских департаментов Сената. В марте 1847 года он был уволен по распоряжению министра юстиции графа В. Н. Панина, раздраженного строптивостью своего подчиненного. Потеряв службу, поэт уединяется в своем Богородском, время от времени наведываясь в Москву.

С конца 40-х годов писательская плодовитость М. Дмитриева нарастает. Он пишет много новых стихотворений, много переводит (особенно из Горация), публикует монографию о поэте карамзинской эпохи И. М. Долгорукове (отдельное издание в 1863 году), книгу "Мелочи из запаса моей памяти" (1854). За год до смерти поэта, скончавшегося 5 сентября 1866 года, из печати вышло двухтомное собрание его стихотворений.

18. ПРЕДЧУВСТВИЯ ЛЮБВИ

Et, revant mon sort mysterieux...

Des mes plus jeunes ans, je te vis dans mes cieux.

Hugo {*}

{* И, размышляя о моей таинственной судьбе... с самых юных моих лет, я видел тебя в своих небесах. Гюго (франц.). - Ред.}

Напрасно я мечтал о почестях и славе

И хладный труд ума предпочитал забаве;

Напрасно в тишине, предавшись легким снам,

Неверно пробегал рукою по струнам,

Или, бежав от вас, мои поля родные,

Пылал желанием узнать страны чужие, -

Всё тщетно! Ты, любовь, звала меня к себе!

И с тайной радостью покорствуя судьбе,

Отринув навсегда тщеславия порывы,

На розы я сменял и лавры и оливы!

Я знал: жизнь наша сон! Да будет же она

Фантазий, тишины, забвения полна.

Душа, спокойное вкусив отдохновенье,

Приятней, думал я, найдет и пробужденье!

Я верил счастию! И кто вотще внимал

Тому, что тайный глас природы предрекал?

От самых нежных лет и тихий свет востока,

И воды звонкие дубравного потока,

И шепот в вышине трепещущих ветвей,

И бледный свет луны из облачных зыбей -

Во мне задумчивость роскошную питали

И негу и любовь в грудь отрока вливали!

О юности друзья! Я слышал ваш укор,

Когда рассеянный, задумчивый мой взор

Недвижим был среди забав и ликованья!

Не знаю сам, куда влекли меня мечтанья,

Но звона ваших чаш вокруг не слышал я,

Но песнь веселости была не для меня!

Повсюду предо мной был идеал прелестный,

Знакомый лишь душе и сердцу лишь известный.

Об нем я в тишине безмолвно тосковал,

Когда луч утренний долины озлащал,

О нем в час вечера, о нем в ночи глубокой

Нередко, сна лишен, мечтал я одинокой!

В нем юный музы друг любил воображать

Улыбку кротости - небесного печать,

Спокойствие лица - души изображенье,

Любви чувствительность и дружбы сннсхожденье,

Беспечность детскую с веселостью живой,

Взор целомудрия, столь ясный и простой,

Блаженства ангелов душе моей свидетель,

Пред коим и порок признал бы добродетель!

Сбылось! И счастлив тот, кто сердца в простоте

Вверял желания всевидящей мечте.

Спокоен, как дитя, на лоне у свободы!

Всё изменяет нам, но не дары природы!

Видал ли кто весну без Флориных даров,

Без тени летний зной и осень без плодов?

Так сердцу чистому вселенныя с начала

Любовь весною лет еще не изменяла!

И кто виновен в том, когда ряд лучших дней

Провел над златом ты или в алчбе честен,

От коих горький плод раскаянье готовит?..

Цвет счастья... дар тому, кто счастия не ловит

1822

19. РАВНОДУШИЕ

Кто властен удержать младой души движенья,

Когда любовь к земле и к жизни в ней горит?

И кто потухший огнь ей снова возвратит,

Когда угаснул ом от раннего мученья?..

О равнодушие! Сколь часто я взывал

К тебе, волнуемый моей кипящей кровью,

Как бы предчувствуя, что счастливой любовью

Коварный рок меня на гибель прямо мчал!

Без тучи грянуло несчастье над главою!

Шум стих, я поднял взор - и ты... уже со мною!

Но ты не тот беспечный бог.

Спокойный, радостный, ступающий на розы,

С которым жизни путь столь ровен и отлог:

Ты отнял всё, отнявши слезы!

Отдай мне их, отдай назад!

Пусть вновь их пламень жжет мне грудь хотя однажды,

Пусть сердце вновь томит неутолимость жажды, -

Несносен для души бесчувственности хлад!

1823

20. ВЕСНА

Светлее солнца луч играет над прудом,

Луг зеленеющий смеется,

Кругами ласточка летает над гнездом,

Воркует горлица и жаворонок вьется!..

Всё... счастье и любовь!

Лишь мне нет счастья и любови!

Я молод, но весна моей не греет крови:

Моя весна не придет вновь!

Не для меня красы природы,

И свежий аромат цветов,

И вдохновение свободы,

И вдохновение стихов!..

Мне боле нравится густая тень лесов.

Кремнистые стези, пещеры дикой своды,

Осенней ночи мрак, стихий нестройный бой, -

Лишь в них я внемлю глас понятный и живой!

Не мне в их мятеже почувствовать смятенье:

Любви, младой любви моей

Я видел с жизнию последнее боренье,

Я видел, как тускнел свет милых мне очей,

И научился видеть тленье!

С тех пор не трепещу следов уничтоженья,

Дивлюсь желаниям людей,

Надежды их не понимаю,

Не радуюсь весне в холодности своей

И не жалея провожаю!..

1823

21. К НЕПРАВЕДНЫМ СУДИЯМ

Аще воистинну убо правду глаголете,

правая судите сынове человечестии.

Пс<алом> 57

Всегда ли правду вы творите,

О судии земных сынов?

Всегда ль виновного вините?

Всегда ли слабому покров?

О нет! Вы сердцем беззаконны,

И злодеянье на весах;

Вы с детства были вероломны

И ложь сплетали на устах!

Как змия яд, ваш яд опасен!

Как аспид, глухи вы! Над ним

Труд заклинателя напрасен:

Закроет слух - и невредим!

Пошли ж, о боже, день невзгоды

И тигров челюсти разбей!

И да иссякнут, яко воды

Под истощенною землей!

Да их губительные стрелы,

Как преломленные, падут,

И, как зародыш недозрелый,

Да в свете тьму они найдут!

Да праведник возвеселится,

Омывши ноги в их крови;

Да мщенью всякий изумится

И скажет: "Бог - судья земли!"

1823

22. ПЕСНЯ

Сын бедный природы

Так песню певал:

"В давнишние годы

Я счастие знал!

В давнишние годы

Был мир веселей,

И солнце и воды

Блистали светлей!

В то время и младость

Резвее была,

И долее радость

Нам кудри вила,

И лес был тенистей

Стыдливой чете,

И розы душистей,

И люди не те!

Тогда к хороводу

Сбирались скорей

И пели свободу

Средь диких полей.

В то время с весною

Любовь нас ждала...

В то время... со мною

Подруга жила!"

1824

38. <ЭПИГРАММА НА П. А. ВЯЗЕМСКОГО>

Князь Вяземский жало

На "Вестник" острил,

Но критикой вялой

Ему ж услужил.

Нестоек он в слове!

Я знал наперед:

Бодливой корове

Бог рог не дает!

1824

24. <ЭПИГРАММА НА И. А. ВЯЗЕМСКОГО И А. С. ГРИБОЕДОВА>

Вот _брату_ и _сестре_ законный аттестат:

Их проза тяжела, их острот_ы_ не остры;

А вот и авторам: им Аполлон не _брат_.

И музы им не _сестры_.

1824

25. <ЭПИГРАММА НА А. С. ГРИБОЕДОВА>

Хотя из гордости брось перья,

Чтоб не сказали наконец,

Что Мефистофелес-хитрец

У Вяземского в подмастерьи.

1824

28. <ЭПИГРАММА НА В. Ф. ОДОЕВСКОГО>

В нем страстная к учению охота;

От схоластических избавившись ходуль, <