Буланже Павел Александрович - Жизнь и учение Будды

том его нужды так невелики. Иногда дарят им книги, но по утрам дают только пищу.

   За эти дары никогда не благодарят. Открывается крышка чаши и, когда подношения туда положены, снова закрывается, и монах двигается дальше. Когда они совершили свой привычный обход, они возвращаются так же, как и пришли, медленно в монастырь с чашами, полными пищи. Я не знаю, бывает ли так, чтобы пища эта всегда съедалась монахами. Часто в больших городах их кормят богатые люди, которые ежедневно посылают им горячую, свежеизготовленную пищу, а собираемая милостыня раздается или бедным, или школьникам, или животным. Но выпрашиванием милостыни никогда не пренебрегают. Это одна из формальностей у монахов... Это самая существенная вещь, и об этом знает всякий, кто только видел их ходящими за выпрашиванием милостыни. Они должны выпрашивать себе пищу, и они так и делают. Это составляет часть их устава, ибо закон говорит, что унижение помогает душе. А народ дает потому, что это считается хорошим. Даже если они знают, что монахов кормит кто-нибудь другой, они будут наполнять чаши, когда проходят монахи.

   И если подаяние не нужно самим монахам, то существуют бедные, существуют школьники, сыновья бедняков, которые, может быть, часто нуждаются в пище: а если таких нет, то есть птицы, звери. А главное, хорошо для самих себя давать милостыню - так думают бирманцы. (...)

   Если вы, идучи по дороге, увидите высокие манговые и тамариндовые деревья и тростниковые плантации, то можете быть уверены, что тут монастырь, ибо одна из заповедей Будды монахам - жить в тени высоких деревьев, и заповедь эту они всегда исполняют.

   Большинство монастырей прекрасны. Это большие здания из темного тикового дерева с двумя или тремя крышами, возвышающимися одна над другою, завершает же их шпиц, возносящийся кверху и кончающийся золотым острием. Многие монастыри покрыты резьбой по фасаду и около шпицов, свитками, картинами с грациозными фигурами и с воротами, на которых помещены драконы.

   Картины передают о каких-нибудь историях, почерпнутых из сокровищницы детства народа: передают грациозные рассказы о колдунах, нимфах и удивительных приключениях. Но никогда, мне кажется, не рисуются на стенах сцены из священной жизни или же из поучений. Бирманцы не любят, как мы, иллюстрировать священные книги. Быть может, они считают предмет этот слишком священным для того, чтобы изображать его рукою ремесленников. Вы напрасно стали бы искать, насколько я знаю, во всей Бирме в пагодах, построенных индусскими архитекторами много лет назад, иллюстрации к учению Будды. Но те картины, которые там есть, прекрасны, и краски их великолепны. Все хорошо в них: и темный тик, и светлые листья зеленого тамаринда, и большие листья платана.

   Но внутри здания все голо. Как ни прекрасны здания извне, никакого развлечения для глаз не найдете вы внутри их. Все там голо, только несколько матов там и здесь на простом полу, жесткая деревянная кровать и ящик или два с книгами. В одном углу можно встретить изображение учителя, вылепленное из алебастра. Изображение это вовсе не произведение искусства. Богатство воображения и вкуса, которые можно заметить в вырезанных на фасаде рассказах, здесь не имеет места. Всякая попытка изменить форму этих фигур считалась бы святотатственной.

   Над головой изображения находится белый зонтик. Вероятно, мы из этого почерпнули наши круги с сиянием... Где-нибудь с восточной стороны находится цветок лотоса, - вот и все. При этом всегда является замечательным тот факт, что не встречается изображения никого из великих людей, имена которых вы часто слышите вместе с именем Будды. Будда стоит один. Нет ничего изображающего его жену Ягодайю, его сына Рагулу, его великого ученика Тарикуту, его любимейшего ученика и брата Ананду.

   В буддизме совсем нет святых: там есть только один великий учитель, который познал свет. Разумеется, очень странно, что у буддистов со времени Будды по настоящее время, за две тысячи четыреста лет, не явилось никого достойного упоминания, кроме самого Будды. Только один человек является священным для буддизма - это Годама Будда.

   В стороне от монастыря обыкновенно находится много пагод - могил Будды. Они представляют из себя обыкновенные конусы, оканчивающиеся наверху золотым острием, и их обыкновенно бывает очень много. Каждый человек за свою жизнь построит по крайней мере одну, и всегда они белые.

   Так что около монастыря всегда много красок: темное дерево, белые пагоды, нежная зелень деревьев... Землю всегда держат чисто выметенной и утрамбованной. Кругом много звуков: чудесная музыка колокольчиков на вершине пагод, когда подует ветер, воркованье голубков в лесу, голоса школьников. Монастырская земля священна. Ничья жизнь не может быть там отнята: не допускается громких звуков, раздражительного шума, никаких нарушений тишины и спокойствия, ибо монастырь - место размышления и мира.

   Разумеется, не все монастырские здания прекрасны и велики: многие из них представляют только бамбуковые или соломенные крыши и выглядят немногим лучше, чем обыкновенная крестьянская изба. Некоторые деревни так бедны, что могут отделить для монахов слишком мало. Но всегда насажены там деревья, всегда выметена земля, всегда место это чтится одинаковым образом. И как только хорошая жатва доставит деревне некоторое облегчение и деньги, сейчас же, можно быть уверенным, будет построен монастырь из тикового дерева.

   Монастыри доступны для всех. Всякий странник может прийти в монастырь и найти там приют. Монахи всегда гостеприимны. Быть может, четверть своей жизни в Бирме я провел в их монастырях или в домах отдохновения. Мы нарушаем все их законы: мы ездим верхом, носим сапоги на священной почве; наши слуги убивают кур для обеда в тех местах, где всякая жизнь пользуется защитой; мы обходимся с монахами, которых так почитает народ, так же бесцеремонно, как со всеми восточными народами; мы часто смеемся над их религией - и все-таки они принимают нас, все-таки они рады повидать нас и поговорить с нами.

   Неужели можно найти какой-нибудь народ в мире, преданный так своей религии и терпевший бы все это хоть на один момент? Если бы вы вошли в магометанскую мечеть в Дели в сапогах, вас, вероятно, убили бы; а мы толпились вокруг пагоды в Шведагоне, и никто нам не мешал. И не думайте, что происходило это потому, что бирманцы менее верующие, чем индусы или магометане. Нет, это потому, что они больше верят, потому что они научены, что покорность и терпение наиболее сильные буддийские добродетели и что жизнь человеческая является делом души каждого. Они охотно верят, что нарушение англичанами их закона происходит исключительно только от иностранных привычек, от нашего невежества и вообще от склада нашей жизни.

   ...Уважение, с которым народ относится к монаху - к монаху, который вчера был таким же человеком, как и все, - очень велико. Все, кто обращается к нему, преклоняют колена. Даже сам король ниже монаха, и если у него во дворце бывает монах, то король садится ниже него. К монаху обращаются как к господину, и те, кто обращаются к нему, считаются его учениками.

   Как ни беден монах, хотя он и живет дневным подаянием, хотя нет у него власти и силы, самый великий человек в его земле сойдет с коня и уступит ему дорогу, когда он проходит.

   Таково почтение народа к праведной жизни. Никогда ни к кому не проявлялось такое добровольное почтение, как к этим людям. По отношению к ним существует даже особый язык, - обычный жизненный язык слишком низок для того, чтобы пользоваться им при общении с монахами.

   Нам кажется странным, когда мы приходим из нашей страны, где бедность является оскорблением, где принять милостыню является унижением, где идеалом представляется сила, - для нас кажется странным видеть, что здесь все это наоборот.

   Монахи самые бедные из бедных.

   Они зависят от народа в своем дневном пропитании, и хотя можно жертвовать монастырям огромные деньги, на самом деле очень немногие из них имеют только маленький кусочек земли, в большинстве же случаев только несколько пальмовых деревьев. Что же касается силы, то они не пользуются никакой, ни временной - земной, ни вечной - небесной. Они не очень учены, и, однако, они самые почитаемые люди. Без всех тех атрибутов, при которых, по нашему мнению, можно было бы снискать любовь и почтение человечества, они почитаются там выше всего. (...)

   Чем больше вы изучаете монашество, тем больше вы видите, что эта община естественно вытекает из самого сердца народа. Это часть народа, и не отрезанная от него, а созданная им самим. Обитатели монастырей набираются из всех положений, из всякого рода людей: в каждой деревне, в каждом городе почти всякий был монахом в то или другое время и был чтим одинаковым образом всеми.

   Монашество это основано на свободе. Существует оно не вследствие сильной организации, а вследствие общего согласия. Нет никаких таинственностей относительно монашества: нет никаких темных мест, куда не мог бы заглянуть свет исследования. Все дело так просто, что даже дети могут понять и понимают его.

   Не могу не окончить эту главу о буддийских монахах ссылкой на епископа Бигандета, который говорит о том же самом и который является не только не благосклонным судьею буддизма, но наоборот. Епископ Бигандет не только вовсе не симпатизировал буддизму, но был его открытый враг, желавший унизить или совсем разрушить его влияние на умы людей, и, однако, вот как он кончает одну из своих глав: "В этом религиозном теле есть одно, что поддерживает жизненность этой религии и сообщает ей ту необычайную силу и энергию, какая поддерживалась в высочайшей степени при всех обстоятельствах: это - монашество. Поддерживается это монашество или нет правящей силой, оно всегда остается неизменным и твердым. Невозможно достаточно удивляться этому явлению, если мы не найдем очевидной и ясной причины такой необычайной жизненности, причины не зависящей ни от времени, ни от обстоятельств, причины, глубоко коренящейся в самой душе населения, которая проявляет перед наблюдателем эти поразительные и великие религиозные черты. Этой причиной является сильное религиозное чувство, твердая вера, которая преобладает в массе буддистов. (...) Миряне восхищаются и уважают монахов, и добровольно и с радостью поддерживают их существование и благосостояние. Это религиозное тело постоянно возобновляется из рядов народа. Едва ли можно найти одного человека, который не был бы членом этого братства в известный период времени. Разумеется, такой общий и продолжительный импульс не мог бы продолжаться долго, если бы он не поддерживался сильной религиозной связью.

   Члены этого ордена сохраняют, по крайней мере внешне, весь декорум своей профессии. Правила и наставления, безусловно, выполняются. Жизнь их монахов - это жизнь постоянного воздержания и под постоянным контролем. Живущий такой жизнью отказывается от всех удовольствий и развлечений. Как могла бы существовать такая система самоотречения, если бы не было веры, что, следуя такой жизни, они получат огромную награду, несмотря на то, что жизнь эта противна природе. Нельзя отрицать того, что человеческие мотивы часто влияют на монахов и мирян, но если бы их лишить этой веры и чувств, которые она вдохновляет, то нет сомнения, что от буддизма не осталось бы ничего".

   Монашество - это одно из проявлений того, как верит народ. Наблюдалось ли в какой-нибудь религии, в мире такое явление в течение двадцати четырех столетий?

  

  

  

   Буддийский пост продолжается в течение трех дождливых месяцев; от полнолуния в июле до полнолуния в октябре. Это те самые месяцы, в течение которых Будда удалялся в какой-нибудь монастырь и на некоторое время переставал путешествовать и учить. Обычай поста, пожалуй, даже старее, чем это предание: обычай этот так стар, что мы даже не знаем, когда он возник. Возникновение это потеряно в тумане седой древности. Но каково бы ни было начало его, он очень подходит и соответствует привычкам народа. (...)

   При октябрьском полнолунии бывают большие праздники. Бывают и другие праздники: на новый год, в марте, затем церковные праздники. Но из всех этих праздников самый большой - это при окончании поста.

   Где бы ни находились большие пагоды, народ стекается туда издалека на праздник. В Бирме много больших пагод. В Мандолее есть Араканская пагода. Была там также пагода Несравненная, которая сгорела. Есть также большие пагоды в Пегу, в Проме и во многих других местах. Но, кажется, величайшая из них это пагода Шведагона в Рангуне. Ее можно видеть очень издалека. Когда вы поднимаетесь по реке из открытого моря, то еще издалека вы видите перед собою большой огненный язык. Пагода стоит на небольшой конической горе, позади города Рангуна, около двух миль от верфей и пристаней оживленной реки. Гору наверху сровняли и сделали широкую площадку, на которую поднимаются по огромной лестнице, замыкающейся внизу воротами, украшенными драконами. Весь путь по лестнице покрыт крышей. И колонны и крыша разрисованы и раскрашены красной краскою. (...)

   На вершине этой горы находится пагода - огромный массивный заостренный конус больше трехсот футов в вышину, кончающийся железным резным шпицом, который сверкает золотом и драгоценными камнями: вся пагода покрыта листьями чистого золота. Листья эти постоянно возобновляются благочестивыми жертвователями, которые приходят сюда молиться и приносят эти листики. И постоянно пагода возобновляется сверху до самого низу, где стерегут ее золотые драконы. Она представляет из себя самое удивительное зрелище: огромный золотой конус, как бы купающийся в золотом море - в чудесном солнечном свете. Он постоянно как будто бы дрожит и волнуется, как огонь, и все около этой площадки, граничащей ее со всех сторон, покрыто маленькими алтарями, представляющими из себя чудеса резной работы. Эти алтари имеют над собой конические крыши, возвышающиеся одна над другою, пока они не кончаются золотым шпицем, на котором повешены маленькие колокольчики. При дуновении ветра язычки колокольчиков шевелятся, и воздух наполняется музыкой, тихой и ясной, как серебристый звук струн арфы. (...)

   Около площадки, на которой расположена пагода, находится много деревьев: их так много, что, когда вы смотрите издалека, вы видите только деревья и пагоду, возвышающуюся над ними.

   С площадки, на которой расположена пагода, вы можете обозревать всю страну, город и реку, и прямые улицы, а на противоположной стороне вы увидите продолговатые светлые озера и горы, покрытые деревьями. И это чудное место, пагода, окружающие ее горы и леса - все это пропитано духом святости, ароматами тысячи тысяч молитв, которые возносились здесь, тысячи тысяч святых мыслей, которые были продуманы тут.

   Площадка пагоды всегда полна коленопреклоненного народа, произносящего высокие заветы их веры, старающегося внести в сердце свое смысл учения того, могилу которого представляет из себя эта чудесная пагода. Тут всегда находятся монахи, ходящие взад и вперед или стоящие, облокотясь на колонны алтарей. Постоянно здесь толпа народа, поднимающаяся и опускающаяся по длинным ступеням, ведущим снизу. Когда я был в Рангуне, то всегда посещал это место, так как, кроме его красоты, тут всегда так много людей. (...)

   Но в праздничные дни в конце поста бывает еще более удивительно. Тогда вместо единиц бывают десятки, вместо десятков стекаются сотнями - все приходят почтить своего великого учителя в его священном месте. Нет никаких специальных церемоний, не происходит никаких служб, как мы привыкли к этому на наших праздниках. Только приносят много подарков. Случаются также в пагоде и процессии с подарками монахам. В это время кладут по сторонам пагоды много золотых листьев: бывает масса коленопреклоненного народа - вот и все. Это потому, что буддизм представляет из себя не религию общества, а религию сердца каждого человека.

   Великолепная пагода в праздничные дни - одно из самых занимательных зрелищ в мире. Сюда притекают огромные толпы народа, подымающиеся и спускающиеся по лестнице. Здесь вы увидите и богатых, и бедных, и стариков, и молодых. С трудом поднимаются по ступеням, ведущим к великому покою, дряхлые старики; много тут и старух, плетущихся наверх.

   Разумеется, много и молодежи, легко вбегающей по лестнице, смеющейся, болтающей друг с другом, очень счастливой, довольной повидаться друг с другом и увидеть так много народа, выкрикивающей разные приветствия своим друзьям, когда они проходят мимо них. Они так нарядно одеты: в прекрасных шелковых одеждах и белых накидках, с головными уборами из сатина, завязанного изящным узлом, в середине которого воткнуто перо. (...)

   Все приходящие сюда нарядно разодеты: в праздник даже самые бедные одеваются хорошо. Розовый и красный - преобладающие цвета - и в румянце лица и в платье. Цвет этот лучше всего идет темной коже, и народ больше всего его любит. Но встречаются и другие цвета: серебристые и зеленые кружева, пурпурные и оранжевые, шелковые накидки и темно-голубые платья. Все кофточки, или почти все, белые с широкими рукавами, открывающими руку до локтя. У каждого мужчины тюрбан из материи ярких цветов, а у девушек светлые яркие платки, которые они накидывают на свои плечи или несут в руке. Нас не прельщает сочетание ярких цветов, при нашем мрачном небе, при нашем скромном свете это было бы слишком ярко, а там это не так. Все умеряется солнцем. Солнце там так ярко, такие золотые потоки оно изливает на мир, что все цвета тонут в них. И что значат эти цвета перед золотой пагодой, перед чудной резьбой и украшениями ее алтарей!

   Вы слышите голоса, звучащие, точно ропот летнего моря, то громче, то тише: все полно низкого, тихого, приятного смеха, а над всем этим чудная музыка колокольчиков.

   И все соответствует одно другому: и сверкающая пагода, и нарядно одетый народ, и голоса народа, и звуки колокольчиков, и даже этот огромный колокол, который все покрывает. Все дышит счастьем.

   Праздник продолжается семь дней, но три дня более важны, а самый важный - один день полнолуния. В этот день приношения наиболее многочисленны, толпа бывает самая многочисленная. Внизу пагоды ставится много временных столов, где вы можете купить всякого сорта подарки, от куклы для ребят до нового шелкового платья. Здесь же есть и рестораны, где вы можете закусить, так как пагода стоит далеко от городских улиц, а в праздничные дни всякому хочется освежиться.

   За столами всегда толпится масса народа, покупающего или продающего или жадно глядящего на многое, чего они, быть может, не могут купить. Закуски обыкновенно очень просты: рис и виноград на ужин, сахарное печенье и вермишель и какие-нибудь пирожные.

   Толпа, поднимающаяся и спускающаяся по ступеням, подобна чудовищному и яркому потоку, протекающему между драконами в воротах; а на площадке толпа плотнее, чем где бы то ни было. Весь день идет праздник - молитва, приношение подарков, сжигание маленьких свечек перед алтарями, пока солнце не сядет далеко за горами и не погаснет его последний золотой луч. Но даже и тогда нет перерыва, и тогда нет темноты, ибо едва погаснет и перестанет освещать шпиц пагоды последний луч солнца, как на востоке показывается новый свет, столь мягкий, столь удивительный, что он кажется все более прекрасным, чем умирающий день. Сквозь туман, лежащий на полях, поднимается луна. Сначала она распространяет нежно-розовый свет, но, быстро поднимаясь выше, этот свет становится белее. Потоки света, чистого, серебристого света устремляются на землю, образуя черные причудливые тени. Внизу разливается дыхание ночи, нежное и мягкое, и деревья распространяют свой ночной аромат, который ласкает вас нежнее, чем днем, и воздух становится пресыщенным и тяжелым.

   Вокруг пагоды развешивают маленькие лампочки, мириады маленьких плошек, и фасады алтарей также иллюминируются. Лампочки ставятся или в длинные ряды или по кругам, соответственно тому месту, которое они украшают. Они наполняются кокосовым маслом, куда погружается фитилек. Горят они красным светом и, прорезывая тени, которые образует луна, освещают площадку.

   На улицах также зажигают лампочки: все дома иллюминированы ими: все маленькие пагоды, корабли и лодки на реке как бы горят.

   Весь народ стекается смотреть на иллюминацию, точно так же, как это бывает у нас на Рождество, когда мы идем поглазеть на выставку в магазинах и когда у нас улицы залиты народом, снующим взад и вперед, смеющимся и болтающим. Там дают драматические представления, происходят танцы, театры марионеток, и все это на открытом воздухе. Весь народ так счастлив: он полной чашей пьет свое удовольствие. (...)

   Праздник продолжается очень долго. Луна так ярка, что вы забываете, что уже поздно, и только помните, как чудно прекрасно вокруг вас. Вы не хотите покидать это место до тех пор, пока луна не зайдет туда же, куда зашло перед нею солнце, пока не потухнут одна за другою лампы и не начнут зевать дети, и толпа мало-помалу разойдется и пагода предастся покою.

   Таков великий праздник в великой пагоде.