Барыкова Анна Павловна - Стихотворения

   С Ахреяном, царем-полюбовником,

  

  

   Моего-то голубчика белого,

  

  

   Духа-свята ощиплют да слопают!"

  

  

   "Так ты вот каков? А?" - и Микола-свят

  

  

   Тут стерпеть не мог, распалялся сам:

  

   530 Поглядел царю в очи бесстыжие,

  

  

   Плюнул раз ему в бороду царскую,

  

  

   Плюнул два, плюнул три, - да и прочь пошел...

  

  

   Долго деется дело, ребятушки,

  

  

   Да не скоро и сказка расскажется,

  

  

   Нашей сказке еще не конец пришел...

  

  

   А когда наша сказка покончится,

  

  

  

  

  

  

  Слава!

  

  

   Запоем, братцы, песню мы новую,

  

  

  

  

  

  

  Слава!

  

  

   Что веселую песню, свободную,

  

  

  

  

  

  

  Слава!

  

  

   Духу вечному Света и Истины,

  

  

  

  

  

  

  Слава!

  

   540 Правде-матушке, нашей заступнице,

  

  

  

  

  

  

  Слава!

  

  

   Вольной воле, народу свободному,

  

  

  

  

  

  

  Слава!

  

  

   <1883>

  

  

  

  487. ЖРЕЦУ ЭСТЕТИКИ

  

   Потоком звучных слов, певучею волною

  

   Лились твои стихи. Искусства знатоки

  

   Признали песнь твою волшебной, неземною,

  

   Рукоплескали ей, плели тебе венки.

  

   Ты сладко, звонко пел, как соловей весною,

  

   Про солнце и любовь, цветы и ручейки...

  

   А родина твоя - страдалица немая -

  

   Под снежным саваном стонала, замерзая.

  

   Ты стонов не слыхал. Мелодия созвучий

  

   Баюкала тебя чарующей красой;

  

   Как царственный орел, свободный и могучий,

  

   Парил ты в вышине прозрачно-голубой,

  

   Купался в облаках, гнался за гордой тучей,

  

   Знать не хотел земли... А в бездне, под тобой,

  

   Рыданья слышались, и вопли, и проклятья:

  

   Без хлеба, в темноте там гибли люди-братья.

  

   Ты "грязной прозою" считал родное горе;

  

   Восторженной душой ты жил в стране чудес

  

   "Искусства чистого"; в холодном, мертвом взоре

  

   Античной статуи, в сиянии небес,

  

   В колоннах мраморных, в живой лазури моря,

  

   В душистом ветерке, будившем сонный лес,

  

   Да в женской красоте искал ты вдохновенья

  

   И мимолетных грез. Ты пел для наслажденья!

  

   Суд родины настал. Венкам твоим лавровым

  

   Теперь несдобровать... Перед тобой, певец,

  

   Страдалица и мать стоит в венке терновом,

  

   Презрения полна: "Ты не поэт, а жрец

  

   Бездушных идолов! Могучим, вещим словом

  

   Ты мне не послужил; не разбудил сердец,

  

   Умов, забывших долг; огонь любви священной

  

   Не захотел зажечь в них песней вдохновенной.

  

   Не знаю я тебя. Какой ты хочешь славы?..

  

   Сходил ли ты ко мне с высоких облаков?

  

   Твои певучие красивые "октавы"

  

   Я слышала сквозь стон голодных бедняков;

  

   Как яд насмешки злой, как жгучая отрава,

  

   Лились веселые мелодии стихов

  

   В истерзанную грудь... Прими же в награжденье

  

   Забытой матери презренье и забвенье!

  

   Ты мог поэтом быть, но чудный дар природы

  

   Унизил, обратил в игрушку для людей...

  

   Поэт - мой щит и меч; меня в былые годы

  

   Он грудью защищал. Он сеятель идей,

  

   Он голос, он язык безгласного народа,

  

   Он первый луч зари грядущих светлых дней!

  

   Будь сам себе судья! Скажи, я жду ответа,

  

   Достоин ли ты был названия поэта".

  

   <1884>

  

  

   488. ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ СВИНЬИ

  

  

  

   Да, я - свинья,

  

  

  

   И песнь моя

  

  

   В хлеву победная слышна,

  

  

   Всегда одна, звучна, ясна

  

  

   И откровенности полна.

  

  

   Я гордо, смело говорю

  

  

   В глаза хоть самому царю:

  

  

  

  

  Хрю-хрю!

  

  

  Луны и солнца свет, цветов благоуханье

  

  

  Пусть воспевает вам какой-нибудь поэт -

  

  

  Худое, жалкое, голодное созданье, -

  

  

  А я - свинья - хрю-хрю!.. До них мне дела нет.

  

  

  Пусть брешут, будто есть какой-то воздух чистый,

  

  

  Лесов зеленый шум, простор родных полей.

  

  

  Душистая фиалка, ландыш серебристый,

  

  

  Свобода, родина... Хрю-хрю, мне хлев милей.

  

  

  К чему нам солнца свет? К чему нам запах розы?..

  

  

  Как будто бы нельзя отлично в темноте,

  

  

  Впивая аромат питательный навоза,

  

  

  Налопаться... хрю-хрю... и спать на животе?

  

  

  Что значит родина? По-моему - корыто,

  

  

  Где пойло вкусное так щедро, через край,

  

  

  Для поросят моих и для меня налито, -

  

  

  Хрю-хрю!.. Вот родина, хрю-хрю, - вот светлый рада

  

  

  Есть много, говорят, других свиней - голодных...

  

  

  Так мне-то что ж - хрю-хрю - была бы я сыта.

  

  

  Какое дело мне до бед и нужд народных,

  

  

  До поросят чужих?.. Всё вздор, всё - суета!

  

  

  Пусть гибнут дураки за бредни, "идеалы",

  

  

  За стадо глупое обиженных свиней...

  

  

  И вовсе нет его. Нас кормят до отвала,

  

  

  Хрю-хрю. Всё выдумки крамольников - людей!

  

  

  Пускай колбасники торгуют колбасою,

  

  

  Из братцев и сестриц готовят ветчину,

  

  

  Мне - что? Ведь я - жива. Я жру свои помои

  

  

  И слышу рев и визг и глазом не моргну.

  

  

  

   Да, я - свинья,

  

  

  

   И песнь моя

  

  

  

  В хлеву победная слышна,

  

  

  

  Всегда одна, звучна, ясна

  

  

  

  И откровенности полна.

  

  

  

  Я гордо, смело говорю

  

  

  

  В глаза хоть самому царю:

  

  

  

  

  Хрю-хрю!

  

  

  1880-е годы (?)

  

  

  

   489. ЗА ПЯЛЬЦАМИ

  

  

  С барыней старой, капризной и знатной,

  

  

  В скучном салоне сидит приживалка,

  

  

  Тоже старушка; одета опрятно,

  

  

  Личико сморщено, кротко и жалко;

  

  

   Что-то покорное в каждом движеньи,

  

  

   В бледной улыбке застыло терпенье.

  

  

  К пяльцам нагнувшись седой головою,

  

  

  Гладью букеты по белому шелку

  

  

  Шьет она молча, привычной рукою,

  

   10 Словно рисует послушной иголкой:

  

  

   И как живые выходят букеты,

  

  

   Пестрые, полные блеска и цвета.

  

  

  Медленно идут часы за часами;

  

  

  Слышен лишь изредка крик попугая,

  

  

  Да, осторожно скрипя башмаками,

  

  

  Чинно по мягким коврам выступая,

  

  

   Старый лакей с этикетом старинным

  

  

   Курит духами в салоне пустынном.

  

  

  Барыня дремлет над скучным пасьянсом;

  

   20 Входят на цыпочках в комнату внучки

  

  

  С льстивым приветом, с большим реверансом,

  

  

  Крепко целуют ей желтые ручки.

  

  

   "Тысячу первую шьете подушку?" -

  

  

   Дразнят они приживалку-старушку.

  

  

  Молча стегает она, как машина.

  

  

  Им не видать, как пред нею в молчаньи

  

  

  Счастья былого проходят картины,

  

  

  Как оживают былые страданья.

  

  

   В сердце под ветхою тканью капота

  

   30 Скрыта мудреная эта работа.

  

  

  Шьет она пышные алые розы.

  

  

  "Как он любил их, Сережа мой милый!" -

  

  

  Вспомнила вдруг. Навернулися слезы,

  

  

  Грезится счастье, разлука, могила.

  

  

   Барыня к ней обратилась с вопросом:

  

  

   "Что ты, голубушка, шмыгаешь носом?"

  

  

  Шьет приживалка опять, вспоминая:

  

  

  "Бедно мы жили, а славно, чистенько...

  

  

  Он на уроках, а я вышиваю...

  

   40 Знали мы счастье, хоть, правда, частенько

  

  

   Класть приходилось нам зубы на полку..."

  

  

   Снова быстрей заходила иголка.

  

  

  "Вася родился... И тут-то вот вскоре

  

  

  С неба упало и нас поразило,

  

  

  Молнией словно, нежданное горе.

  

  

  Точно во сне, в страшном сне это было...

  

  

   Взяли его у меня... Он в остроге...

  

  

   Голову бреют... Закованы ноги..."

  

  

  "Милая, встань! Покажи, что нашила...

  

   50 Как ты испортила этот бутончик...

  

  

  Мокрый весь!.. Чем ты его замочила?..

  

  

  Дай табакерку мне... Где мой флакончик?.." -

  

  

   Барыня с кашлем глухим проворчала...

  

  

   Спирту нюхнула и вновь задремала.

  

  

  Шьет приживалка опять, как машина.

  

  

  "Он не доехал туда, слава богу..."

  

  

  Грезится ей снеговая равнина,

  

  

  Грезится в саване белом дорога...

  

  

   Там успокоился он - ее милый...

  

   60 Есть ли хоть крест над безвестной могилой?..

  

  

  "Много тогда их, несчастных, погибло...

  

  

  Как только бог посылал мне терпенье,

  

  

  Как это горе меня не пришибло?..

  

  

  Вырос мой Васенька мне в утешенье...

  

  

   Жизнь воротил он мне ласкою детской...

  

  

   Приняли Васеньку в корпус кадетский.

  

  

  Уж и любила его я без меры!..

  

  

  Ах, вот опять я закапала розу...

  

  

  Перед войной вышел он в офицеры..."

  

   70 Режут глаза неотступные слезы,

  

  

   Замерло старое сердце от боли...

  

  

   "Шейте же, милая, спите вы, что ли?.."

  

  

  "Помню, влетел он, восторгом сияя:

  

  

  - Вот выступает дивизия наша...

  

  

  Полно, не бойтесь... Не плачьте, родная...

  

  

  С крестиком белым вернусь я, мамаша!.. -

  

  

   С крестиком белым!.. Ох, мальчик мой бедный,

  

  

   Вот он. Свалился кровавый и бледный...

  

  

  Двадцать два года... Веселый, красивый...

  

   80 Нет его... Пуля скосила шальная".

  

  

  В комнате рядом раздался визгливый,

  

  

  Громкий, бессмысленный крик попугая,

  

  

   Вздумал некстати дурак разораться:

  

  

   "Здравья желаю!" и "Рады стараться!"

  

  

  Снова очнулась бедняга; проворно

  

  

  Шьет; и никто не имеет понятья,

  

  

  Как на душе у ней больно и черно...

  

  

  Сколько страданий, какие проклятья,

  

  

   Сколько тут скорби и жизни разбитой

  

   90 В пестрых, веселых цветочках зашито.

  

  

  Раз, впрочем, тотчас заметили люди,

  

  

  Что побледнела она, вышивая.

  

  

  Вырвался стон из надорванной груди...

  

  

  Свесилась набок косичка седая,

  

  

   Н_а_ пол катушка из рук покатилась,

  

  

   С сердцем неладное что-то случилось.

  

  

  Лопнула жила... Досадно ужасно

  

  

  Барыне было. Сердилась старушка:

  

  

  "Сколько шелков накупила напрасно,

  

   100 И, не докончивши даже подушки,

  

  

   Вдруг умирает моя приживалка!

  

  

   Вы не поверите, как это жалко!.."

  

  

  1880-е годы (?)

  

  

  

  490. К ПОРТРЕТУ ФЕЛИЦЫ

  

  

  

  НА СТОРУБЛЕВОЙ БУМАЖКЕ

  

  

  

  Недаром мудрую Фелицу

  

  

  

  Маститый воспевал певец, -

  

  

  

  Сия немецкая девица

  

  

  

  Была, ей-богу, молодец.

  

  

  

  Ну что ж, что там она шалила

  

  

  

  С солдатиком под старость лет

  

  

  

  И пол-России закрепила?

  

  

  

  На ком, скажите, пятен нет?

  

  

  

  Луна в серебряной порфире

  

  

  

  Гуляет средь небесных тел,

  

  

  

  И та вся в пятнах, - в здешнем мире

  

  

  

  Быть с пятнышком и бог велел.

  

  

  

  Ты велика, Екатерина!

  

  

  

  Мы чтим и ныне твой портрет;

  

  

  

  Ты сторублевая по чину

  

  

  

  И всем ты дорога, мой свет!

  

  

  

  На фоне радужном прекрасны

  

  

  

  Твой лик, твой царственный наряд;

  

  

  

  Как прежде, манит взор твой ясный

  

  

  

  И офицеров и солдат.

  

  

  

  Да, все в России: старый, малый

  

  

  

  На твой портрет глядят любя;

  

  

  

  По смерти ты милей нам стала:

  

  

  

  Мы все хотим иметь тебя.

  

  

  

  За оду заплати поэту,

  

  

  

  Прошу, Катринхен, будь мила!

  

  

  

  Ах, если б ты хоть полпортрета

  

  

  

  За эти вирши мне дала!

  

  

  

  1880-е годы (?)

  

  

   491. ЛИТЕРАТУРНОМУ ПРОХВОСТУ

  

  

  

  

  

  

  

  Б<уренин>у

  

   Грошовый юморист, скандально знаменитый,

  

   Пародий, пасквилей известный фабрикант,

  

   Со злобой ты плюешь слюною ядовитой

  

   На дело честное, на молодой талант.

  

   С нахальным хохотом шкодливой обезьяны

  

   Чужую мысль и труд злорадно в клочья рвешь,

  

   Глумишься и свои подвохи и обманы,

  

   Доносы, клевету ты "критикой" зовешь!

  

   Да разве грязных рук искусство в "подтасовке"

  

   И в "передержке" карт бесчестная игра

  

   Зовется "критикой"? Ты шулер, и неловкий,

  

   Достойный уж давно хорошей потасовки,

  

   Как прочие твои собратья - шулера!

  

   1880-е годы. (?)

  

  

  

  

  ПРИМЕЧАНИЯ

  Настоящее издание ставит своей целью познакомить читателя с творчеством малоизвестных представителей демократической поэзии 1870-1880-х годов.

  В книгу не вошли произведения А. М. Жемчужникова, Л. Н. Трефолева и П. Ф. Якубовича, поскольку их стихотворному наследию посвящены отдельные сборники Большой серии, а также стихи тех поэтов, которые составили соответствующие разделы в коллективных сборниках "Поэты "Искры"" (тт. 1-2, Л., 1955) и "И. З. Суриков и поэты-суриковцы" (М.-Л., 1966).

  В потоке демократической поэзии 70-80-х годов видное место принадлежало популярным в свое время произведениям, авторы которых либо неизвестны, либо не были демократами, хотя создавали подчас стихотворения, объективно созвучные революционным и просветительским идеалам. Весь этот обширный материал, в значительной своей части охваченный специальным сборником Большой серии - "Вольная русская поэзия второй половины XIX века" (Л., 1959), остался за пределами настоящего издания, так как задача его - представить демократическую поэзию в разнообразии ее творческих индивидуальностей. Ввиду этого в данном сборнике отсутствуют произведения, авторство которых не подкреплено достаточно убедительными данными

  (например,

  "Новая

  тюрьма" и "Сон", соответственно приписывавшиеся П. Л. Лаврову {Поэтическое наследие Лаврова выявлено и опубликовано не полностью. В бумагах поэта хранились две юношеские тетради стихов (см.: Е. А. Штакеншнейдер, Дневник и записки, М.-Л., 1934, с. 541, прим. Ф. И. Витязева); из них пока известно только одно стихотворение, напечатанное самим автором в 1841 г. В автобиографии Лавров указывал, что некоторые его стихотворения были анонимно и с искажениями без его ведома напечатаны в разных заграничных сборниках (П. Л. Лавров, Философия и социология. Избр. произведения, т. 2, М., 1965, с. 618). Полным и точным списком этих Стихотворений мы не располагаем. О стихотворениях периода эмиграции Лавров сообщал: "Из позднейших стихотворений два, без подписи, были напечатаны в газете "Вперед"" (там же). В настоящее время Лавров считается автором четырех стихотворений из этой газеты, хотя одно ("Новая тюрьма") атрибутируется без веских оснований.} и В. Г. Тану-Богоразу).

  По этой же причине в книгу не вошли стихи видных народовольцев Б. Д. Оржиха и Д. А. Клеменца, так как вопрос о принадлежности большинства приписываемых им стихотворений остается спорным. -

  Профиль настоящего издания определил и метод отбора текстов. С наибольшей полнотой в нем представлены, естественно, стихи самых неплодовитых поэтов (Г. А. Лопатин, Г. А. Мачтет), тогда как принцип избранности распространен в основном на поэтов с обширным стихотворным наследием (С. С. Синегуб, П. В. Шумахер, А. Н. Яхонтов, В. И. Немирович-Данченко и др.).

  Сборник состоит из двух частей. В первой помещены произведения поэтов, непосредственно участвовавших в революционном движении, как правило связанных с ним организационно и практически. Вторая объединяет поэтов, зарекомендовавших себя в качестве профессиональных литераторов демократического направления. Расположение материала примерно воспроизводит этапы историко-литературного развития 70-80-х годов, т. е. поэты старшего поколения предшествуют поэтам молодого поколения, завершающего эпоху, и т. д. Внутри разделов, посвященных отдельным поэтам, материал расположен в хронологической последовательности. При отсутствии данных для точной датировки под текстом произведения в угловых скобках указывается год, не позднее которого оно написано (в большинстве случаев это даты первых прижизненных публикаций). Все авторские даты, если они почерпнуты из указываемых в примечаниях сборников, газет, журналов, не имеют ссылок на источник. Оговариваются только ошибочные даты либо две несовпадающие авторские датировки.

  Тексты печатаются по последним прижизненным редакциям. Исключение сделано лишь для Н. А. Морозова, который, готовя в 1920 году первое бесцензурное собрание своих стихотворений, написанных в годы тюремного заключения, пересматривал и переделывал их. В результате такой правки, проведенной в совершенно иных исторических условиях, по-новому начинали звучать произведения, обязанные своим происхождением другой эпохе. Ввиду этого стихи Морозова в настоящем сборнике печатаются в их первоначальных редакциях с учетом той небольшой правки, которая была осуществлена автором в легальных изданиях 1906-1910 годов.

  Специальных текстологических решений требует также публикация стихотворений С. С. Синегуба. При жизни поэта произведения его в основном были напечатаны в коллективном сборнике "Из-за решетки" (Женева, 1877) и в авторском сборнике "Стихотворения. 1905 год" (Ростов-на-Дону, 1906). Целый ряд новонайденных произведений Синегуба был недавно обнародован в статьях В. Г. Базанова: "Неизвестные стихотворения Сергея Синегуба", "К истории тюремной поэзии революционных народников 70-х годов", "Еще об одной тетради стихотворений Сергея Синегуба" ("Русская литература", 1963, No 4, с. 160-167; 1966, No 4, с. 164-174; 1967, No 1, с. 170-176). Источником публикации послужили беловые автографы двух тетрадей, сохранившихся в частном архиве (у внука поэта, С. В. Синегуба) и переданных публикатору.

  В одной тетради находятся двадцать семь стихотворений. За исключением шести, все они известны по сборнику "Из-за решетки", но многие из них даны в других редакциях или с существенными разночтениями. Помета рукой Синегуба на первой странице тетради No 1: "1873-1879" свидетельствует, что тексты ее более позднего происхождения, {Отсюда можно заключить, что в тетрадь вошли стихотворения эпохи "хождения в народ" и тяжелых лет пребывания в Доме предварительного заключения и в Петропавловской крепости. Это подтверждается и содержанием последних восемнадцати стихотворе