; Позор и нищета мне с первых жизни дней
Открыла тайны все вонючего подвала...
Все, - что богатые скрывают от детей.
Где деньги мать берет; как тянет яд косушки;
Где гривенник добыть ей под залог тряпья;
Что крепче, что больней - пинки иль колотушки?..
Что значит красть и лгать; что значит: "дочь ничья"...
Ох, много знала я... Меня не удивляло,
Что мать по вечерам уходит со двора
И возвращается без шляпки полинялой,
С подбитою щекой и пьяная с утра...
Вот азбук да молитв не знаю я - известно...
Не помню, чтоб и мать крестила лоб хоть раз...
Да и когда же нам молиться? Бог для "честных",
Для "чистой публики", а не для подлых - нас...
Что, бишь, я начала?.. Ах, да... Меня прогнала
Хозяйка, - говорит: "Ступай на хлеб проси!
У церкви, там, постой!" И строго приказала:
"Смотри, что соберешь, - сейчас ко мне неси!"
Ну, вот я и пошла... На паперти стояла,
Когда от всенощной валил народ толпой;
Орава нищая меня в бока толкала;
Никто не услыхал плаксивый голос мой.
Тут я на хитрости пустилась... И дорогу
До кабака нашла и звонким голоском
Запела песенку, каких я знала много...
Одну из тех, что мать певала под хмельком.
Услышали внутри... Зазвали... Всем забавно,
Что Казимира им, такая мразь, поет;
Кто дал пятак, кто грош; хохочут: "Во так славно!
Ай, девка! Умница! Она не пропадет!"
А пьяненький один мне налил рюмку водки
И, путаясь рукой в курчавых волосах,
Погладил их, сказал: "Для прочищенья глотки
Хвати! Будь молодцом... Как есть во всех статьях!"
И целовальник сам посмеивался глухо
Своим разъевшимся, расплывшим животом:
"И завтра приходи, - шепнул он мне, - воструха!"
И тоже наградил зеленым медяком.
За выдумку меня хозяйка похвалила,
Когда вернулась я вся красная домой.
"Ну, девка, - ты шустра..." И в вечер тот не била.
А медяки взяла, в сундук сложила свой.
С тех пор на промысел во всякую погоду
Она меня гнала пинком по вечерам.
И стала я расти... Шли за годами годы.
А вместе с красотой рос мой позор и срам.
Я хороша была... Эх, барыня, начало
Истории моей уж огорчило вас...
Просили "все" сказать... Прослушали так мало...
И слезы уж текут из ваших добрых глаз...
Да и к чему, к чему?.. Вы ласково и мило
Сказали, что "спасти" меня хотите вы...
Оставьте, барыня!.. Меня спасет могила...
Иль спички серные, или вода Невы...
Рассказывать?.. Ну, вот... Старик какой-то славный,
Добрейший сжалился над бедной сиротой;
Увел меня к себе и содержал исправно.
Учил, ласкал, рядил... А кончилось бедой...
Пятнадцать было мне, когда я убежала
От "доброты" его... Господь ему судья...
Я, глупая, его за дедушку считала...
Почтенный, весь седой... была жена, семья!
Потом... В провинции "служила" в оперетке;
Играла я пейзан, матросов и пажей.
Антрепренер сказал: "Такие ноги - редки!..
Беру вас, душенька, на роли без речей".
Известно, что потом... Рассказывать нет силы
Всю грязь, весь смрад, весь чад, что я пережила...
Я память пропила... Я все перезабыла.
Куда обречена, - туда я и дошла...
Да, да! Обречена от самого рожденья
Быть "падшей женщиной"! И мачехи Судьбы
Не смоется клеймо... Какое мне спасенье?
Устала я... Больна... Не выдержу борьбы.
Когда вы в первый раз евангелье читали,
Я плакала, - а вы сказали: "Спасена!"
Нет, барыня моя, вы с книгой опоздали...
Теперь уж не спасет погибшей и она...
Вот... знаете ли что?.. Ступайте-ка в подвалы,
В трущобы, где жила я с матерью своей...
Есть девочек таких там и теперь не мало,
Есть "обреченные"! Спасите их детей!
Меня нельзя спасти! Простите, дорогая, -
Быть "честной" не могу... К работе не годна...
А книга хороша... Я вспомню, умирая,
Что в ней написано: "Ты будешь прощена!"
Разубрана вся степь раздольная цветами;
Прогретая насквозь, вся дьшит, вся живет
И звонкими певцов-малюток голосами
Свободы и любви весенний гимн поет.
Букашки, мотыльки и пчелы золотые -
Все счастливо кругом, все полно красоты!
Завидую я им; они - цари земные!
Какой-нибудь цветок куриной слепоты
Счастливее меня. Головку поднял гордо,
Доволен сам собой да капелькой росы;
Свободно он растет и в солнце верит твердо;
Он о Петровом дне и лезвее косы
Не думает... А я свои воспоминанья
И думы мрачные несу в степной простор.
Мне слышны страждущих далекие стенанья,
Сквозь шелест ветерка и птиц веселый хор.
Природы праздничной волшебные картины
И свежий аромат безбережных степей
Напоминают мне сожженные равнины,
Где груды тел лежат, и льется кровь людей.
Какое дело нам, что к ясным небесам
Летит высоко дым от жертвоприношений,
Что яркие цветы пестреют по лугам,
Что Ганга светлого священное теченье
Плодотворит поля, лежащие кругом,
Что солнце золотит плоды своим лучом?
На пажитях стада пасутся не для нас;
И пчелы не для нас сбирают мед душистый...
Где те источники, где можем мы хоть раз
Напиться в знойный день воды студеной, чистой?..
Есть водопой для нас, где пить не станет скот,
На дне вонючих ям, в окраинах болот.
Где те лежат поля, где наш взрастает рис?
Где, весело шумя широкою волною,
Пшеницы пышные колосья налились,
Для пищи нам зерно готовя золотое?..
Нет в поле стебелька, нет травки по лугам,
Былинки в мире нет, принадлежащей нам!..
В трущобах и лесах есть норы у зверей,
А пташка малая в тени дерев прохладной
Для гнездышка птенцов, для песенки своей
Всегда найдет приют покойный и отрадный...
Где ж париев дитя увидит Божий свет?
Где колыбель его?.. Ему приюта нет.
Когда с долины тень поднимется и мглой
Окутает лесов священные вершины,
Пригонит падиал своих слонов домой,
А судра с песнями с засеянной равнины
Приходит - и семьи вечерний пир готов...
Где пария найдет гостеприимный кров?
Когда над всей землей царит немая ночь,
И женщины творят таинственные знаки,
Чтоб сонмы злых духов прогнать от дома прочь,
И все живое спит в густом, безмолвном мраке...
Где пария тогда вкусит отрадный сон?
Найдет ли где-нибудь себе ночлег и он?
Когда приходит смерть и вся семья в слезах
Над телом мертвеца творит обряд прощальный,
Течет бальзам в костер на драгоценный прах
И к небу "дух" летит с молитвой погребальной,
С надеждой радостной на "пробужденья" час...
Нам воскресенья нет... как нет богов для нас!
Лесное озеро, как зеркало большое
В зеленой рамке мхов, блестящее, - легло,
И отраженный в нем со всею красотою,
Глядит сосновый бор в волшебное стекло.
Торжественно идет в лесу богослуженье:
Курятся под росой кадильницы цветов
И тихий стройный хор жужжание и пенья
Несется высоко, - молитвою без слов.
Теплынь и тишина. Вот бледная, большая
Звезда затеплилась пред алтарем небес
И трепетно горит, как свечка трудовая.
Замолкло все. Луной посеребрился лес.
Теплынь и тишина. Скользят ночные тени
В тумане радужном; в мерцании лучей
Проснулся целый рой таинственных видений.
Русалки чудятся меж дремлющих ветвей.
Какой волшебный свет и кроткое сиянье!
Как мирно все кругом! Поверить не легко,
Что существует смерть, и злоба, и страданья,
И холод, и нужда... там, - где-то, далеко!..
В старину стародавнюю, детушки,
За морями далекими - синими,
Жил-был царь. Был он нрава веселого,
Любил шутки шутить, позабавиться,
Умным, красным словцом распотешиться,
Смеху ради загадки загадывать;
Да такие, бывало, затейные,
Неразгадливые, все мудреные,
Что бояре - разумники думные,
И дьяки - грамотеи, начетчики,
Ровно старые пни во темном бору,
Все стоят да молчат: не под силушку,
Невдомек им загадочки царские.
Только раз добрый царь тот прогневался
Не на шутку совсем; виноватым был
Воевода, богатый боярин, князь, -
По прозванью Киндей Вахрамеевич.
Воевода справлял службу царскую
Лет уж двадцать, пожалуй, без малого, -
А и жил он себе припеваючи,
Взятки драл и с живого и с мертвого,
Дел не делал, - от дела не бегивал, -
Ел да пил, да спал, - с того гладок стал.
Приходили к царю челобитчики
С превеликою слезною жалобою
На того воеводу-боярина,
На его ли неправый Шемякин-суд,
На его ли на службу ленивую.
- "Погоди же ты, вор, пузо толстое!
Я с тобою по-свойски разделаюсь!" -
Крикнул царь, и призвал виноватого
Во хоромы дворцовые, светлые.
То не старый дуб, бурею сломанный,
Покачнулся, к сырой земле клонится, -
То приходит, - дрожа, что осинный лист,
Перед грозною царской опалою, -
Отбивает поклоны несчетные,
Все земные поклоны, - великие, -
Воевода Киндей Вахрамеевич.
А царь молвил ему, усмехаючись,
Словно красное солнышко, - весело:
- "Уж и здравствуешь ты, воевода наш,
Свет-боярин Киндей Вахрамеевич!
Посмотреть на тебя - любо-дорого!
Раздобрел ты у нас на кормлении
С даровых-то хлебов, со рассыпчатых,
С даровых ли медов, со забористых,
Со спанья на пуховых перинушках;
Как бы только от жира не лопнула, -
Неровен час, - утроба широкая!
Эй, проснись! сослужи службу верную,
Разгадай-ка ты мне три загадочки,
Шевельни, друг, мозгами боярскими!
Уж как первая-то немудреная:
Сосчитай, оцени без ошибочки, -
Да копейка в копейку, без хитрости, -
Сколько стоит наш царский большой дворец
С теремами, хоромами пышными,
Со престолом из чистого золота,
Жемчугом, изумрудом украшенным,
С нашим царским венцом, что как жар горит,
Ярче звезд, краше месяца ясного,
С нашей царскою шубой собольею, -
Да со мною самим - царем-батюшкой?!..
Оцени, - не утай ни полушечки...
А вторая загадка - не хитрая:
Если сяду я, царь, на добра-коня,
Поскачу все вперед без оглядки,
Всю объеду кругом землю-матушку, -
Скоро ль я ворочусь к молодой жене,
К малым деткам, сюда, во дворец домой?..
Разочти поверней, пораскинь умом,
Да, смотри, не проврись и на полчаса!..
А уж третья загадка совсем проста:
Угадай мою царскую думушку,
Расскажи мне ее слово дС слова...
Да чтоб правды в речах твоих не было!..
На разгадку дам сроку три месяца;
Хорошо отгадаешь - пожалую
Аксамитною шубой собольею
С наших царских плеч, вороным конем
Да казной золотою несметною;
А запнешься, - тогда не прогневайся:
Повелю привести клячу старую,
Водовозную клячу негодную,
Повелю конюхам - слугам верныим
Поймать тебя, неуча, за руки,
Что за белые руки боярские,
Одевать тебя в платье рогожное,
На ту клячу сажать, - в руки хвост давать
Да вести так на площадь базарную
Всем-то добрым людям на посмешище;
Не бывать впредь тебе воеводою,
Не бывать тебе князем-боярином,
Прогоню тебя, смерда, и с глаз долой!.."
Испугался Киндей Вахрамеевич
Неразгадливых царских загадочек
Пуще страшного грома небесного
И пошел, словно в воду помокнутый,
Словно щей похлебал, да не солоно;
А от царского смеха могучего
Задрожали палаты высокие,
И бояре ничком все попадали.
Не волна за волной прокатилася,
В чужедальних морях пропадаючи;
Не весенние резвые ласточки
Друг за дружкой летят вереницею;
Прокатилось-прошло быстро времячко;
Пролетали последние красны дни;
Воевода Киндей Вахрамеевич
Закручинился думой крепкою:
"Как к царю мне итти? Как ответ держать?"
Он не пил и не ел, по ночам не спал,
От зари до зари все рассчитывал,
И в уме и на счетах прикидывал;
Он скликал звездочетов, кудесников,
Колдунов, грамотеев и знахарей;
На бобах разводил с ворожейками;
Все-то встали втупик, не смекнут никак
Трех загадочек царских мудреныих, -
Виноватому на-смех загаданных.
Приходили денечки остатние, -
Трое суток всего оставалося, -
Пуще старый Киндей закручинился,
Говорил он себе таковы слова:
"Ох, ты гой еси, старый боярин, князь,
Воевода Киндей Вахрамеевич!
Знать, стряслася беда неминучая,
Умирать тебе, старый, приходится!
Не срами ты седую головущку,
Не ходи во дворец к царю-батюшке
Одеваться во платье рогожное!
Не садися на клячу негодную,
Не бери ты хвоста лошадиного
В свои белые.руки боярские,
Не смеши весь крещеный честнСй народ!
А беги, старый пес, хоронить свой стыд
Во дремучий, сырой, непроглядный бор;
Захвати ты с собой шнурок шелковый,
Завяжи неразвязную петельку,
Поищи в бору горькой осинушки,
Да прикончи житье горемычное!.."
Шел боярин Киндей Вахрамеевич
Темным лесом два дня и две ноченьки,
И забрел он в трущобу далекую,
На большую поляну зеленую.
И росла там осинушка горькая;
А подпасок Макар там телят гонял.
Узнавал пастушенко боярина,
Отходил от телят, земно кланялся.
"Уж ты, здравствуешь ли, воевода наш,
Свет-боярин Киндей Вахрамеевич!..
Вот гора-то с горою не сходится, -
Человек с человеком встречается!..
Да какая кручинушка лютая
Завела тебя, князь, в сыр-дремучий бор,
Куда ворон костей не занашивал?
И с каких-таких страшных, великих бед
Извелся ты весь, ровно былиночка,
Молоньею-стрелой опаленная?
Расскажи-ка мне горе боярское,
Может, я, серый лапотник, выручу". -
Стал боярин Макару рассказывать
Про цареву опалу жестокую.
Про смешные загадочки царские;
А сам плакал слезами горючими
Да к осинушке петлю привязывал. -
Думал: "Где уж тебе, сиволапому,
Быть умней воеводы боярина".
Все прослушал Макар, ухмыляючись,
Да в кудрявом затылке почесывал;
Под конец и сказал: "Ох, ты гой еси.
Воевода Киндей Вахрамеевич!
Погоди ж ты к осине привязывать
Неразвязную петельку крепкую:
Я тебя, горемычного. вызволю
От стыда и от смерти напрасные!
Скидавай-ка ты шапку боярскую
И широкий кафтан - золотой парчи,
Скидавай и сапожки сафьяные!
Одевай-ка меня воеводою!
Мигом я к царю-батюшке сбегаю,
Разгадаю загадочки царские. -
А и все-то они немудреные!
Мало ль что не под силу боярину, -
Ну, а нам, мужикам, дело плевое!"
Как оделся Макар в парчевой кафтан.
Как обулся в сапожки сафьяные,
Да надел на затылок нечесаный
Воеводскую шапку высокую. -
Стал похож на Киндея-боярина,
Как две капельки, просто - ни дать ни взять;
Борода у него словно выросла,
И откуда взялось брюхо толстое. -
Мать родная - и та не признала бы.
Взговорил он таким зычным голосом:
"Ну, а ты, брат Киндей, - не прогневайся,
Надевай-ка мою сбрую серую.
Обувай мои лапти дырявые,
Да ступай за Макара телят гонять!
Как отпустит меня царь наш батюшка
С превеликой богатою милостью,
Удосужусь, - тогда за тобой приду.
Тебя, глупого, из лесу выведу!.. "
На престоле червонного золота,
Жемчугом, изумрудом украшенном,
В драгоценном венце, что как жар горит,
Краше звезд, краше месяца ясного, -
Словно солнышко весел и радостен, -
Царь сидел и Макара допрашивал,
Воеводой его величаючи:
- "Говори, не стыдись, воевода наш,
Свет-боярин Киндей Вахрамеевич,
Разгадал ли загадочку первую:
Оценил ли меня - царя-батюшку
И с моей кой-какою худобишкой?
Не ошибся ли, свет, на копеечку?.."
Отвечает Макар не робеючи:
"Оценил я тебя - ценой верною!
За все чистое красное золото,
Что лежит во сырой земле-матушке,
Ни купить ни продать твой царев дворец
С теремами - хоромами светлыми,
Со престолом твоим златокованным;
За все клады подземные тайные,
За сокровища все сокровенные
Ни купить ни продать и царев венец. -
На твоей голове что красуется.
А тебя самого оценить мне как?
И на это ответ дам по совести:
Только вспомни, отец, - Кого продали
Нечестивым за тридцать серебряных...
Вспомнил, царь?..
Ну, теперь за тебя я дам -
Двадцать-девять - и больше ни денежки!
Сам ты видишь: цена без ошибки, -
Для тебя, государь не обидная!" -
- "Ладно, князь!.. - отвечал улыбаясь царь. -
Хитро выдумано. - красно сказано!..
Отгадал ты загадочку первую,
Видишь, вовсе была немудреная!
Ну, вторую разгадку скорей скажи:
В сколько дней обскачу на лихом коне
Я всю землю кругом и вернусь домой?
Да, смотри, не проврись и на полчаса!"
Отвечает Макар, не робеючи:
"Если встанешь ты, царь, с зорькой раннею
Да поскачешь кругом земли-матушки
На лихом-то коне - рядом с солнышком...
Ни на пядь от него не отстань, смотри!..
Так вернешься домой через суточки, -
Лишь другая заря зарумянится!.."
Рассмеялся тут царь во все горлышко,
И бояре кругом рассмеялися.
- "Эк, хитер ты, Киндей Вахрамеевич!
Уж и выдумал что! рядом с солнышком!..
Распотешил меня - царя-батюшку!
Не знавал за тобой такой удали...
Отгадай же теперь мою думушку,
Что сейчас вот в уме зародилася,
Расскажи мне ее - слово дС слова,
Да чтоб правды в речах твоих не было...
Не то - сшито, вон, платье рогожное,
Водовозная кляча оседлана!"
Отвечает Макар, не робеючи:
"Про меня твоя царская думушка:
"Плут великий Киндей Вахрамеевич!
Разгадал он мои две загадочки!.."
А и правды в речах моих не было:
Пред тобой, государь, не боярин твой
Воевода Киндей Вахрамеевич!
Я - Макар Митрофанов, крестьянский сын,
А Киндей у меня там телят пасет;
Не вели ты казнить его, глупого!.." -
- "Вот как..." - вымолвил царь и задумался,
А бояре все рты поразинули.
Царь погладил-погладил бородушку,
Напоследок сказал зычным голосом:
- "Ты - Макар-пастушонко, крестьянский сын?
Ты тот самый Макар, что телят гонял?
Ладно!.. Будь же теперь воеводою!
А Киндея, опального нашего,
Плута, вора, раба нерадивого,
Выдаем мы сейчас головой тебе!..
Ну, боярин Макар Митрофанович,
Поздравляем тебя с царской милостью,
Послужи-ка теперь верой-правдою
Нам и нашему миру крещеному!.."
Оробел тут Макар, земно кланялся:
"Ох, ты гой еси, свет наш, надежа-царь!
Где уж мне, мужику сиволапому,
Воеводою быть, - миру службу служить?
Надо мною, отец ты наш, смилуйся!
Отпусти меня лучше телят гонять, -
Наше серое дело - мужицкое!..
Отвечал ему царь усмехаючись:
"Ладно, парень! Пусть будет по-твоему;
Я другого пошлю на кормление;
У меня их, бояр, непочатый край!..
Вишь ты, сколько стоит - рты разинули...
Исполать тебе, малый! Проси у нас
За утеху какой хочешь милости;
Хоть полцарства запросишь - отдам тебе!"
Ободрился Макар, - головой тряхнул.
"Если так, пусть Киндей Вахрамеевич, -
Плут и вор, нерадивый, лукавый раб, -
Остается у нас воеводою.
Он теперь проучен, станет шелковый...
Да и сыт!.. Знаешь сам, скоро двадцать лет,
Как растим мы ему брюхо толстое,
Набиваем утробу широкую!
А пришлешь ты к нам, царь, на кормление
Воеводу тщедушного, нового, -
Так придется раскармливать сызнова...
Ох!.. И чисто метет метла новая!..
Рассмеялся тут царь во все горлышко,
А бояре-то злятся, стоят - молчат,
Покраснели - что раки печеные.
- "Молодец ты, Макар Митрофанович, -
Смеючись, государь похвалил его, -
И с царем в голове родила на свет
Тебя умница-матушка родная,
А умен и тот поп, что крестил тебя!
Распотешил ты нас и бояр-дворян,
Вишь, какие стоят все веселые, -
Угодил ты им, знать, да не в бровь, а в глаз!
За утеху тебя, парень, жалую
Аксамитною шубой - собольею
Со плеча своего со могучего,
Да конем вороным, да своей казной -
Все червонцами - шапочкой полною!
А теперь ты ступай за Киндеем в лес;
Растерял он, поди, всех телят твоих!..
Пусть уж, глупый, опять воеводствует!.."
Эта сказка, детушки милые,
Ради смеху-потехи, без хитрости
В старину стародавнюю сложена.
В океане далеком, на вольном просторе,
Чудный остров зеленый раскинулся пышно
И расцвел, словно сад средь безбрежного моря.
Мирно жили там люди, трудились неслышно -
Муравейником дружным ютились на свете
В бедных хижинах, - просты и кротки как дети.
И врагов у них не было. Только могучий
Великан Килавеа грозил им вершиной
В конце острова, скрывшись за белою тучей,
И во мраке ночном весь пылал над долиной,
Появляясь во всей своей силе чудесной,
Словно огненный лес над горой поднебесной.
И горе той молилися темные люди,
За жилище великих богов почитали
И на склоне ее огнедышащей груди
Храм построили. Старцы-жрецы им сказали
Спокон веку, что грозная Пейла богиня
Там купается в огненной страшной пучине.
Люди темные верили. В сказке старинной