Байрон Джордж Гордон - Осада Коринфа

  

   Переводъ Д. Мина.

   Байронъ. Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1904.

   OCR Бычков М. Н.

  

   Въ "Осадѣ Коринѳа" Байронъ еще разъ вернулся къ той игрѣ идей, первымъ и, пожалуй, лучшимъ выражен³емъ которой былъ "Гяуръ". Опять героемъ его поэмы является человѣкъ-демонъ: Альпъ - очевидное повторен³е гяура и Конрада. И опять поэтъ, созидая своего демона, чувствуетъ - мало того, говоритъ намъ, что его творен³е ниже того человѣка-титана, который виталъ передъ его душой.

   Въ этомъ роковомъ дуализмѣ - интересъ поэмы для современнаго читателя; именно въ немъ, а вовсе не въ несложной фабулѣ съ ея черезчуръ театральнымъ заключительнымъ эффектомъ. Я нарочно сказалъ: для современнаго читателя; дѣйствительно, первые читатели Байрона съ нашей оцѣнкой не согласились бы. Изъ нихъ одни наивно восторгались геройствомъ стараго венец³анца, взрывающаго себя вмѣстѣ съ горстью христ³анъ и отрядами турокъ; друг³е упрекали поэта за то, что онъ недостаточно ясно подчеркнулъ призрачный характеръ явившейся Альпу Франчески и ввелъ ихъ въ искушен³е принять тѣнь за живую женщину. Третьи находили кощунственной всю сцену въ храмѣ. Для насъ все это имѣетъ лишь значен³е аксессуаровъ; виртуозность, съ которой даже третьестепенные писатели съумѣли овладѣть этого рода эффектами сдѣлала насъ недовѣрчивой къ нимъ, и мы ихъ съ трудомъ прощаемъ корифеямъ поэз³и. Намъ важенъ внутренн³й м³ръ; что заставило поэта повторить въ трет³й или четвертый разъ ту же симфон³ю страстей? Что новаго извлекъ онъ этотъ разъ изъ нея?

   Что заставило? Прежде всего - Коринѳъ, коринѳская гора, Коринѳск³й заливъ... Не забудемъ, что поэтъ самъ посѣтилъ эти мѣстности въ своемъ путешеств³и 1810 г.; не даромъ онъ ссылается на это путешеств³е въ прологѣ, прибавленномъ въ позднѣйшихъ издан³яхъ поэмы. Образы же эти незабвенны, даже и для простого смертнаго: этотъ заливъ, кажущ³йся голубой рѣкой между окаймляющими его справа и слѣва горами; затѣмъ эти горы - справа Киллена, Эриманѳъ, слѣва самая славная и святая изъ всѣхъ гора Аполлона Дельф³йскаго - Парнасъ. Ихъ и въ лѣтнее время покрываетъ бѣлый покровъ снѣга, точно саванъ, которымъ Свобода, прощаясь, покрыла умершую Элладу. И внезапно голубая рѣка кончается: полоса земли врѣзалась между тѣмъ и другимъ моремъ, на ней городъ построенъ, пристально смотрящ³й вдаль изъ-подъ своей круглой горы, точно глазъ южной красавицы изъ-подъ приподнятой брови... Это не наше сравнен³е; его уже древн³е нашли, говорящ³е въ своей поэз³и о "броненосномъ Коринѳѣ", и его удержалъ, пользуясь двусмысленностью англ³йскаго слова, нашъ поэтъ, приглашающ³й читателя послѣдовать за нимъ on Acro-Corinth's brow (Brow - бровь, а также - вершина). Городъ и гора; когда то они носили славное имя Коринѳа - теперь оно имъ возвращено, какъ трофей вновь добытой свободы, взамѣнъ позорной клички Лутраки, которой довольствовались въ эпоху нашего поэта ихъ не въ мѣру скромные обитатели. А Коринѳъ - это символъ гордаго сопротивлен³я; это - двойное "стой", крикнутое и напирающему по коринѳскому заливу морю, и надвигающейся по Истму землѣ. Ландшафтъ опять родилъ поэму: какъ соприкасающ³еся при Абидосѣ материки подсказали поэту любовную повѣсть о Селимѣ и Зулейкѣ, такъ гордый исполинъ Истма внушилъ ему пѣснь возмущен³я и вызова; предъ нимъ предсталъ духъ горы, Альпъ. Такъ то опять былъ данъ толчокъ тѣмъ мыслямъ и чувствамъ, которыя уже воплотились въ "Гяурѣ" и "Корсарѣ"; опять зазвучали прежн³е, знакомые намъ мотивы. Альпъ - венец³анецъ, такъ же какъ и гяуръ; онъ любитъ, опять "по голубиному" свою соотечественницу, прекрасную Франческу Минотти; опять враждебныя внѣшн³я обстоятельства (этотъ разъ воплощенныя въ знаменитой "львиной пасти"), отражаютъ у него предметъ его любви; и опять происходитъ то, что мы, бесѣдуя о "Гяурѣ", назвали .перерожден³емъ страсти". Все же поэтъ не повторяется: все это предполагается происшедшимъ уже давно, тотъ "моментъ - вѣчность" наступилъ для Альпа тогда, когда онъ въ порывѣ отчаян³я отрекся отъ вѣры своихъ отцовъ и отправился ренегатомъ подъ знамена дикаго Кумурджи (Комурги)-паши, заклятаго врага Венец³и и христ³анства.

   Не перерожден³е страсти, а перерожденная страсть стала этотъ разъ предметомъ интереса поэта: ея психологическ³я свойства, ея нравственная оцѣнка; онъ вдвойнѣ экспериментируетъ надъ ней,- и съ психологической, и съ нравственной точки зрѣн³я.

   Во-первыхъ, съ психологической. Альпъ когда то любилъ Франческу; теперь онъ ненавидитъ Венец³ю, которая ее у него отняла: въ этомъ превращен³и любви въ ненависть и состоитъ "перерожден³ естрасти". То же самое было и съ гяуромъ; только тамъ перерожден³е было невозвратнымъ: "На днѣ морскомъ моя Леила". И тѣмъ же сномъ вѣчности спитъ и любовь къ ней ея избранника. Вопросъ: "способна ли эта ненависть вся, безъ остатка, вновь перейти въ ту любовь" по отношен³ю къ гяуру даже не могъ быть поставленъ... Впрочемъ, нѣтъ; поэтъ его все-таки поставилъ, но вскользь и тоже вскользь на него отвѣтилъ. Читатель помнитъ чудный моментъ изъ исповѣди гяура,- явлен³е ему въ предсмертной галлюцинац³и утопленной Леилы?

  

   Но ты стоишь передо мной,

   Твоя коса до ногъ спадаетъ,

   Меня о чемъ то умоляетъ,

   Печальный взоръ твоихъ очей.

   Не вѣрилъ смерти я твоей...

  

   Что значитъ внезапный рѣзк³й возгласъ, непосредственно слѣдующ³й за этими словами:

  

   А онъ погибъ, онъ въ томъ-же полѣ

   Зарытъ...

  

   Это значитъ: выросшая изъ любви ненависть уже не въ состоян³и вся, безъ остатка, перейти обратно въ любовь. Но, повторяю, отвѣтъ былъ данъ. вскользь; а между тѣмъ поэтъ имъ дорожилъ, какъ дорожилъ всѣмъ, что внѣшнимъ или внутреннимъ образомъ было имъ пережито.

   Этотъ разъ возлюбленная еще не погибла: Франческа жива, она въ томъ же Коринѳѣ, который Альпъ осаждаетъ; вырывая Коринѳъ изъ рукъ ненавистной ему Венец³и, онъ вырветъ изъ нихъ заодно и Франческу: Коринѳъ для Турц³и, Франческу для себя. Такимъ образомъ имъ движетъ двойной аффектъ. Пусть "Венец³я узнаетъ, сколько она въ немъ потеряла" (стр. 4) это - завѣтная мечта всѣхъ Кор³олановъ; а Франческа пусть послѣдуетъ за нимъ:

  

   Съ тобой улечу я въ счастливую даль,

   Тамъ мы, съединившись, забудемъ печаль

  

   - такъ Селимъ манитъ Зулейку, такъ Конрадъ связываетъ съ своей судьбой судьбу Медоры. Теперь поэтъ ставитъ вопросъ: изъ этихъ двухъ чувствъ, которое сильнѣе? Пусть передъ любовью предстанетъ возможность полнаго удовлетворен³я, полнаго счастья, но подъ услов³емъ отречен³я отъ ненависти: будетъ ли это услов³е принято?- Это то и есть то, что мы назвали выше психологическимъ экспериментомъ; ему посвящена центральная часть поэмы, стр. 19-21.

   Какъ было замѣчено выше, поэта упрекали за то, что онъ недостаточно ясно далъ намъ понять, настоящая ли Франческа передъ нами, или ея тѣнь; можно, однако, предположить, что онъ дѣйствовалъ тутъ съ полнымъ умысломъ. Дѣйствительно, по первымъ словамъ (стр. 19 конецъ) всяк³й долженъ подумать вмѣстѣ съ героемъ, что дочь Минотти сама проскользнула черезъ сторожевые пикеты друзей и враговъ, чтобы встрѣтиться съ милымъ; прозрачность ея рукъ - (конецъ 20 строфы) - насъ не озадачиваетъ: мы знаемъ, что она исхудала въ разлукѣ (стр. 8), къ тому же ея слова о томъ, какъ она пришла, должны разсѣять всякое сомнѣн³е. Для чего это? Для того, чтобы мы отнеслись къ дальнѣйшему не какъ къ галлюцинац³и, а какъ къ реальному событ³ю. Что отвѣтилъ Альпъ на слова Франчески

  

   Сбрось на земь чалму и крестомъ пресвятымъ

   Себя осѣни, и ты будешь моимъ;

   Смой съ гордаго сердца нечистую кровь

   И завтра навѣкъ съединитъ насъ любовь.

  

   Въ этомъ весь интересъ сцены. Онъ отвѣчаетъ отказомъ - и внезапно все мѣняется.

   Пусть читатель внимательно прочтетъ слѣдующее за отказомъ Альпа описан³е - это прикосновен³е мертвенно холодной руки, это недвижное лицо, этотъ потухш³й взглядъ... безспорно, это лучшее мѣсто всей поэмы. Теперь только Франческа умерла; она умерла въ тотъ самый моментъ, когда въ сердцѣ Альпа умерла любовь къ ней. Отнынѣ съ нимъ говоритъ только небесный духъ, посланецъ того Бога, котораго онъ оскорбилъ. Она заклинаетъ его уже не любовью, а надеждой на спасен³е души. "Поклянись, что ты пощадишь оскорбленныхъ тобою соотечественниковъ; иначе ты погибъ и никогда не увидишь болѣе... я уже не о землѣ говорю - это прошло! - но неба и меня!"

   Альпъ вторично отказываетъ - и Франческа исчезаетъ. Когда онъ затѣмъ, за нѣсколько мгновен³й передъ собственной смертью, спрашиваетъ отца о ней - ему отвѣчаютъ, что она умерла въ ту самую ночь; умерла, дополняемъ мы, въ тотъ самый моментъ, когда Альпъ отказался пожертвовать своей ненавистью ея любви.

  

  

   Таковъ первый, психологическ³й опытъ; но ему предшествуетъ другой, нравственный. Мы говорили до сихъ поръ о сравнительной оцѣнкѣ, по ихъ силѣ, обоихъ чувствъ, волнующихъ грудь разгнѣваннаго героя; но какова абсолютная оцѣнка обоихъ вмѣстѣ взятыхъ? Другими словами: какова оцѣнка человѣка-демона, какъ такового?- Въ "Гяурѣ" этотъ вопросъ былъ только поставленъ и затѣмъ обойденъ; поэтъ только вызвалъ великую тѣнь Ѳемистокла изъ его могилы на Пирейскомъ мысѣ и затѣмъ круто перешелъ къ гяуру, избѣгая сопоставлен³я между нимъ и человѣкомъ-титаномъ. Даже позднѣе, въ своей исповѣди, умирающ³й человѣкъ-демонъ ни однимъ словомъ не даетъ понять, что идеалы титана ему доступны или даже понятны; онъ говоритъ о тѣхъ, которые сражаются съ врагомъ (отрывокъ 23), но только о такихъ, которыми движетъ любовь къ славѣ; для него же "достойныхъ цѣнъ" за жизнь только двѣ:

  

   Любовь былая или врагъ

  

   Здѣсь не то. Въ ту роковую, послѣднюю ночь, еще до Франчески, Альпу является другая, болѣе святая и великая тѣнь; она является ему изъ-подъ того "бѣлаго савана, которымъ Свобода при прощан³и покрыла умершую Элладу". И Альпъ не безучастенъ къ ней; онъ "взвѣшиваетъ прошлое и настоящее", онъ сознаетъ, что тѣ, которые нѣкогда пали здѣсь славною смертью, пролили свою кровь за лучшее дѣло, чѣмъ то, которому служитъ онъ. Тѣ жили и умирали за человѣчество, за то, чтобы сохранить ему его идеалы въ ихъ непорочной чистотѣ; и они достигли своей цѣли. Ихъ имена живутъ въ шумѣ вихря, въ раскатахъ волнъ, въ журчан³и родниковъ греческой земли:

  

   И патр³отъ, когда созрѣлъ

   Бъ немъ подвигъ доблести, всегда

   Укажетъ съ гордостью туда

   И, вдохновенный стариной,

   Съ тираномъ смѣло вступитъ въ бой,

   Чтобъ грудью родину свою

   Иль отстоять, иль пасть въ бою.

  

   Таковы были они; а онъ...

  

   Онъ сознавалъ, какъ жалокъ онъ

   Предатель, обнаживш³й мечъ

   Противъ отчизны...

  

   И въ видѣ символическихъ иллюстрац³й того и другого идеала Альпу являются одна за другой двѣ картины. Одна - стая голодныхъ псовъ, грызущихся между собою изъ-за человѣческихъ останковъ; это - настоящее, это - его война. Другая - одинок³я развалины храма Аѳины на Акрокоринѳѣ, прекрасныя и гордыя и въ своемъ разрушен³и; это - прошлое. Это то, изъ-за чего возстали они. Альпъ получилъ возможность сравнить себя съ героями старины; онъ настолько благороденъ, что сознаетъ свое несовершенство, но не настолько, чтобы возвыситься до ихъ велич³я. Отнынѣ онъ уже отверженъ; отверженъ собою самимъ прежде, чѣмъ его отвергнетъ блаженный духъ его милой. Шальная пуля кладетъ конецъ его проигранной жизни; послѣдн³я сцены принадлежатъ не ему, а отпрыску по духу тѣхъ героевъ, которыхъ поэтъ вызвалъ передъ нами при свѣтѣ луны, озарявшей снѣжныя вершины Парнасса и бѣлыя колонны коринѳской горы.

  

  

   Таково, думается намъ, идейное содержан³е поэмы; что касается ея фабулы, то она имѣетъ своимъ фономъ одинъ эпизодъ изъ многовѣковой войны венец³анцевъ съ турками за Морею, въ которой несчастная страна поперемѣнно подпадала то венец³анской, то турецкой власти. Успѣхъ Собѣскаго въ 1683 г. побудилъ венец³анцевъ вновь пойти на турокъ въ 1684 г.; въ 15-лѣтней войнѣ они отвоевали у нихъ весь полуостровъ и водрузили знамя креста надъ его сѣвернымъ оплотомъ, Коринѳомъ. Ихъ власть была, однако, непродолжительной: въ 1715 г. турки возобновили войну, причемъ первымъ предметомъ ихъ похода былъ разумѣется - все тотъ же Коринѳъ. Его "губернаторомъ" былъ венец³анск³й синьоръ Минотти - это, такимъ образомъ, личность историческая. Не видя возможности отстоять крѣпость противъ полчищъ врага, онъ началъ было переговоры о сдачѣ; какъ разъ во время переговоровъ пороховой складъ въ лагерѣ турокъ взорвался - причемъ причина взрыва была, повидимому, случайная. Тѣмъ не менѣе разсвирѣпѣвш³е турки, подозрѣвая тутъ венец³анское предательство, прервали переговоры и бросились штурмовать крѣпость. Ихъ остервенѣн³е и численность взяли верхъ, часть гарнизона была перебита, другая взята въ плѣнъ; какая участь постигла Минотти, неизвѣстно. Послѣ взят³я Коринѳа турки наводнили Морею, взяли ея главный городъ Навпл³ю (или, по тогдашнему, Неаполь-Романск³й, Napoli di Romania) и вскорѣ превратили весь полуостровъ въ турецк³й пашалыкъ. Онъ остался таковымъ вплоть до высадки гр. А. Ѳ. Орлова и тѣхъ событ³й, которыя послужили фономъ "Гяура".

   Какъ видно отсюда, въ поэмѣ Байрона историческ³й элементъ очень незначителенъ: характеръ и участь Минотти онъ измѣнилъ по своему, катастрофу со взрывомъ представилъ въ совершенно вольномъ освѣщен³и {Новѣйш³й издатель и комментаторъ поэмы Кёльбингъ справедливо отмѣчаетъ сходство между изображен³емъ этой катастрофы у Байрона и исторической судьбой венгерской крѣпости Сигстъ, командиръ которой, Николай Зриньи, взорвалъ себя вмѣстѣ съ ней, но будучи въ состоян³и отстоять ее отъ полчищъ султана Сулеймана, въ 1561 г. Нѣмцамъ этотъ эпизодъ хорошо извѣстенъ, благодаря популярной трагед³и ихъ поэта-героя Кёрнера, написанной за З года до "Осады Коринѳа"; Байронъ, плохо знавш³й даже Гёте, врядъ ли когда либо читалъ Кёрнера, но независимо отъ него онъ, такъ интересовавш³йся истор³ей турокъ, могъ знать о судьбѣ Сигета и плѣниться ею.}, фигуры Альпа и Франчески прибавилъ отъ себя. Отсюда видно, что не историческая участь Коринѳа дала толчокъ его творческой фантаз³и; а это лишн³й разъ подтверждаетъ наше сужден³е: ландшафтъ родилъ поэму.

   Онъ работалъ надъ нею во вторую половину. 1815 г., въ такое время, когда его отношен³я къ женѣ приняли уже очень непр³язненный характеръ. Извѣстно даже, что какъ разъ во время работы, когда онъ вполнѣ уединился, чтобы не отвлекаться чѣмъ либо постороннимъ - къ нему почти насильственно ворвались двое чужихъ людей, врачъ и юристъ, и предложили ему рядъ отчасти нелѣпыхъ, отчасти безтактныхъ вопросовъ. Смыслъ этого посѣщен³я былъ ему тогда непонятенъ; лишь потомъ онъ узналъ, что они были посланы къ нему его женой, чтобы добыть улики его помѣшательства. Дѣйствительно, вскорѣ за окончан³емъ поэмы послѣдовалъ окончательный разрывъ между супругами; тѣмъ болѣе удивительно извѣст³е, что рукопись "Осады Коринѳа" была переписана рукой той же леди Байронъ, которая во время ея возникновен³я обнаружила такую нѣжную заботливость о душевномъ состоян³и своего мужа. А впрочемъ - можетъ ли быть рѣчь о неожиданностяхъ въ такой семейной драмѣ, героями которой были поэтъ и женщина?

   Все же можно предположить, что леди Байронъ не безъ нѣкотораго удовлетворен³я должна была углубиться въ содержан³е переписываемой поэмы. Какъ женщина безусловно умная, она должна была понять, что въ Альпѣ Байронъ опять изобразилъ себя, но что его отношен³я къ этому отражен³ю своей личности со времени "Гяура" и "Корсара" измѣнились: несомнѣнно, Альпъ отверженъ Байрономъ. Одного только "математическая Медея" не могла понять: того идеала, ради котораго Байронъ Альпа отвергъ; что дѣлать,- математическая логика безсильна передъ вопросами эволюц³оннаго характера. Да, конечно: Байронъ отвергъ Альпа, но не для того, чтобы вернуться къ тому cant'у, который составлялъ высшее проявлен³е жизни по понят³ямъ Мильбанковъ и прочихъ "слишкомъ многихъ", а потому, что передъ его душою все ярче и ярче опредѣлялся новый идеалъ. Идеалъ, служен³ю которому онъ долженъ былъ посвятить свою позднѣйшую жизнь, обративъ ее отъ безплоднаго культа личности къ зиждительному удѣлен³ю ея нуждающемуся человѣчеству - идеалъ человѣка-титана.

  

  

   22-го Января 1816.

  

  

   "Большая турецкая арм³я, подъ предводительствомъ великаго визиря (1715), стремясь проникнуть въ центръ Мореи и осадить Наполи ди Роман³я, самую сильную крѣпость во всей странѣ, рѣшила прежде всего взять приступомъ Коринѳъ и штурмовала его нѣсколько разъ. Когда гарнизонъ былъ сильно ослабленъ и комендантъ увидѣлъ, что невозможно держаться дольше противъ такой огромной силы, онъ рѣшилъ протрубить сдачу, но въ то время, какъ велись переговоры объ услов³яхъ, одинъ изъ пороховыхъ магазиновъ въ турецкомъ лагерѣ, гдѣ находилось шестьсотъ бочекъ пороха, случайно взорвался, причемъ убито было шестьсотъ или семьсотъ людей. Это привело турокъ въ такую ярость, что они не приняли капитуляц³и и продолжали бѣшено штурмовать крѣпость, взяли ее и закололи почти весь гарнизонъ, въ томъ числѣ и губернатора Минотти. Остальные, вмѣстѣ съ Антон³емъ Бембо, были захвачены въ качествѣ военноплѣнныхъ".-А Compleat History of the Turks (London, 1719), Томъ ²²²-й, стр. 151.

  

  

         Была пора: мы дружно составляли

         Одинъ кружокъ товарищей лихихъ.

         Изъ края въ край мы весело блуждали,

         Не страшенъ былъ намъ говоръ волнъ морскихъ!

         Безъ устали, бывало, безъ кручины,

         Взбирались мы на горныя вершины,

         Иль по рѣкамъ пускались смѣло въ бродъ,-

         Всегда въ трудахъ и вѣчно безъ заботъ.

         И гдѣ бъ найдти ночлегъ ни приходилось:

         Въ пустынѣ ли на подвижномъ пескѣ,

         Во мглѣ ль пещеръ, иль въ темномъ уголкѣ,-

         Какъ сладко намъ вездѣ спалось и снилось!

         Пришлось ли лечь на берегу морскомъ,

         Или на днѣ ладьи въ просторѣ водномъ,

         Или въ лѣсу на войлокѣ походномъ

         Съ подложеннымъ подъ голову сѣдломъ,

         Вездѣ мы спимъ, бывало, крѣпкимъ сномъ,

         И, вставъ чуть свѣтъ, опять ужъ въ путь готовы.

         Трудъ нипочемъ былъ нашему кружку!

         Не зная нѣгъ, мы гнали прочь тоску,

         Всѣ молоды, отважны и здоровы.

         Мы были смѣсь пришельцевъ разныхъ странъ,

         Всѣхъ языковъ и убѣжден³й дѣти:

         Кто вѣрилъ въ Библ³ю, кто въ Алкоранъ,

         Кто посѣщалъ храмъ Бож³й, кто мечети,

         А кто совсѣмъ не вѣрилъ ни во что;

         Но обойди хоть цѣлый м³ръ, едва ли

         Найдешь кружокъ - я поручусь за то -

         Кто бъ такъ, какъ мы, не вѣдалъ злой печали.

         Однихъ ужъ нѣтъ, давно истлѣлъ ихъ прахъ;

         Тѣ разбрелись по всѣмъ предѣламъ м³ра;

         Тѣ съ клефтами бунтуютъ на горахъ,

         Взирающихъ въ ущел³я Эпира,

         Гдѣ живъ еще свободы древней духъ,

         Гдѣ кровью мстятъ за горьк³й стыдъ неволи;

         О прочихъ же давно умолкнулъ слухъ

         И не слыхать объ ихъ безвѣстной долѣ.

         Нѣтъ! никогда намъ не сойтись опять,

         Чтобъ странствовать и вмѣстѣ пировать.

         Да, въ эти дни мы не знавались съ горемъ!

         Но и теперь, тѣснится ль въ грудь печаль,

         Мечты мои, какъ ласточки надъ моремъ,

         Уносятся туда - въ нѣмую даль,

         Чрезъ материкъ, чрезъ воздухъ, сини воды,

         Туда, туда - въ далек³й край свободы.

         Онъ будитъ звукъ всегда въ моихъ струнахъ,

         И звуки струнъ не даромъ же взываютъ

         Къ немногимъ тѣмъ, которые въ мечтахъ

         Въ волшебный край со мною улетаютъ.

         Пойдемте же и взглянемъ на просторъ

         Тѣхъ чудныхъ странъ съ Акро-Коринѳскихъ горъ!

  

                   I.

  

         Промчалось много, много лѣтъ,

         И бурныхъ грозъ, и бранныхъ бѣдъ

         Черезъ Коринѳъ; но и досель

         Крѣпка Эллады цитадель.

         Ни трусы страшные земли,

         Ни натискъ бурь не потрясли

         Скалы сѣдой, гдѣ ключъ къ странѣ,

         Стоитъ такъ гордо въ вышинѣ

         Коринѳъ на грани двухъ морей,

         Что съ двухъ сторонъ стремятся къ ней,

         Какъ бы на бой, и у скалы

         Смиряютъ бурные валы.

         Но еслибы могла опять

         Земля изъ нѣдръ своихъ отдать

         Ту кровь которой тамъ межъ горъ

         Поля упитаны съ тѣхъ поръ,

         Какъ брата свергъ Тимолеонъ

         И деспотъ Перс³и сраженъ,-

         То въ этомъ морѣ кровяномъ

         Весь потонулъ бы Истмъ кругомъ.

         И еслибъ кости падшихъ тамъ

         Собрать всѣ въ груду по полямъ,

         То въ высь поднялся бъ мавзолей,

         Быть можетъ, выше и грознѣй,

         Чѣмъ горный тотъ Акрополисъ,

         Чьи башни съ тучами слились.

  

                   II.

  

         На Киѳеронѣ - брани кликъ!

         Тамъ блещетъ двадцать тысячъ пикъ,

         И вдоль по Истму, у горы,

         Межъ двухъ морей стоятъ шатры,

         И полумѣсяцъ на шатрахъ

         Играетъ въ утреннихъ лучахъ:

         То чалмоносцы облегли

         Коринѳъ и близко, и вдали.

         Туда вослѣдъ пашамъ текутъ

         Отряды спаговъ, и верблюдъ

         Несетъ араба на спинѣ,

         Татаринъ мчится на конѣ

         И, бросивъ стадо, туркоманъ

         Туда принесъ свой ятаганъ.

         Тамъ громъ оруд³й, взрывовъ трескъ

         Волнъ заглушаютъ ревъ и плескъ,

         И смерть чугунные шары,

         Свистя, несутъ съ высотъ горы.

         И распадается стѣна

         Подъ тяжкой силой чугуна;

         Но со стѣны, сквозь пыль и дымъ,

         Огнемъ и мѣткимъ и живымъ

         Врагъ отвѣчаетъ прямо въ станъ

         На каждый выстрѣлъ мусульманъ.

  

                   III.

  

         Но кто подъ самою стѣной

         Всѣхъ впереди передъ толпой,

         Ведущей къ ней подкопы минъ?

         Кто этотъ дерзк³й паладинъ,

         Постигш³й глубже, чѣмъ сыны

         Османа, темный смыслъ войны?

         Кого такъ мчитъ ретивый конь,

         Сквозь дымъ, въ уб³йственный огонь,

         Туда, гдѣ вылазка враговъ

         Османовъ въ страхѣ гонитъ въ ровъ

         И гдѣ съ несбитыхъ батарей

         Огонь направленъ въ нихъ сильнѣй?

         Кто этотъ вождь, вносящ³й жаръ

         Въ упадшихъ духомъ янычаръ?-

         Гяуровъ ужасъ, стѣнъ гроза,

         Стамбула гордость и краса,

         Во всемъ искусный - строить рать,

         Огонь оруд³й направлять,

         Разить копьемъ, вращать булатъ,-

         То Альпъ, адр³йск³й ренегатъ.

  

                   IV.

  

         Родясь въ Венец³и, свой родъ

         Отъ славныхъ предковъ Альпъ ведетъ;

         Но, изгнанъ съ вольныхъ береговъ,

         Онъ поднялъ мечъ на земляковъ,-

         Тотъ самый мечъ, которымъ онъ

         Владѣть былъ ими обученъ.

         Обривъ главу, теперь чалмой

         Обвилъ чело отступникъ злой.

         Въ тотъ вѣкъ, извѣдавъ много золъ,

         Коринѳъ съ Мореей перешелъ

         Подъ власть Венец³и, и вотъ,

         У крѣпостныхъ его воротъ,

         Въ ряды враговъ страны родной

         Онъ сталъ съ той ревностью, какой

         Пылаетъ, бѣшенствомъ объятъ,

         Одинъ лишь юный ренегатъ,

         Въ которомъ гордый духъ кипитъ

         Воспоминан³емъ обидъ.

         Теперь ему въ отчизнѣ нѣтъ

         Свободы милой прежнихъ лѣтъ,

         Съ тѣхъ поръ какъ тайнымъ былъ врагомъ

         Вложенъ "въ пасть льва", передъ дворцомъ

         Святаго Марка, въ часъ ночной,

         Доносъ съ презрѣнной клеветой.

         Онъ бѣгствомъ жизнь успѣлъ спасти,

         Чтобъ дней остатокъ провести

         Съ отчизной въ гибельной войнѣ

         И доказать родной странѣ,

         Кого она лишилась въ немъ,

         Въ великомъ воинѣ своемъ,

         Который клялся крестъ затмить,

         Рѣшась погибнуть иль отмстить.

                   V.

  

         Комурги, страшный твой конецъ

         Поднесъ Евген³ю вѣнецъ,

         Когда послѣдн³й вождь въ строю

         Ты палъ въ Карловицкомъ бою,

         Не за себя, за мусульманъ

         Кляня побѣду христ³анъ!

         Комурги, громъ твоихъ побѣдъ

         Дотолѣ помнить будетъ свѣтъ,

         Пока Европа не придетъ

         Съ Эллады сбросить рабства гнетъ

         Взамѣнъ свободы, данной ей

         Мечомъ Венец³и вождей!

         Прошло съ тѣхъ поръ уже сто лѣтъ,

         Какъ ты, о баловень побѣдъ,

   &nb