Аксаков Константин Сергеевич - Стихотворения - Книги

К. С. Аксаков

Стихотворения --------------------------------------

Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание

Поэты кружка Н. В. Станкевича

Н. В. Станкевич, В. И. Красов, К. С. Аксаков, М. П. Клюшников

Вступительная статья, подготовка текста и примечания С. И. Машинского

М.-Л., "Советский писатель", 1964

OCR Бычков М. Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка

СТИХОТВОРЕНИЯ

"На бой! - и скоро зазвенит..."

К N. N. ("Что лучше может быть природы!..")

К Н. И. Надеждину (После спектакля в театральной школе)

"Я видел Волгу, как она..."

"Зачем я не могу среди народных волн..."

Воспоминание ("Как живы в памяти моей...")

Орел и поэт

Куплеты Н. И. Н<адеждину>

Посвящение

Отрывок из послания к Б<елецкому>

Г. Теплову, Д. Топорнину, М. Сомину

А. В. Г. ("Как рано собралися тучи...")

"Я счастлив был во времена былые..."

Стремление души

Фантазия

"Когда, бывало, в колыбели..."

Раздумье

Мечтание

"Да, я певал, когда меня манило..."

Русская легенда..

Степь

"Как много чувств во мне лежат глубоко..."

Путь

Тэкле

1. "Прости, прелестное виденье!.."

2. "О, скажи мне, что с тобою?.."

3. "Сбылись души моей желания..."

Первая любовь

Возврат на родину

Воспоминание ("Кто отдаст мне молодость, время незабвенное...")

"Посмотри, милый друг, как светло в небесах..."

Водопад

"Ангел светлый, ангел милый!.."

"Души безумные порывы..."

Разговор

"Целый век свой буду я стремиться..."

"Да, я один, меня не понимают..."

"В сумерки дева..."

О, Sehnsucht

"Туда, туда! Иди за мною!.."

"Тучи грозные покрыли..."

"О, если б можно было..."

"И вот мой путь. Он скоро предо мною..."

"Меня зовет какой-то тайный голос..."

Молодой крестоносец

"А прежде солнце мне светило..."

"Несутся, мелькают одно за другим..."

Путешествие на Риги. В Швейцарии

Из Шиллера

Тайна

Встреча

Идеалы

К радости

Вечер

Борьба

Из Гете

Новая любовь, новая жизнь.

На озере

Утренние жалобы

Магадэва и Баядера. Индийская легенда

Тишина на море

Счастливый путь

Рыбак

Певец

Перемена

Спасение

Пастух

Элегия (""Мальчик! зажги мне огня!.." - "Светло еще, тратишь ты только..."")

Посещение

<Из "Фауста">

1. <Отрывок из "Пролога">

2. <Монолог Фауста из первого действия>

3. <Отрывок из первого действия>.

4. Песнь Маргариты..

"Не говорить, молчать должна я..."

Коринфская невеста

Из Гейне

"Как луна лучом пронзает..."

Из Beтцеля

Стремление

Ночное посещение

Расставанье

Из Мицкевича

Песнь из башни. Из "Конрада Валленрода"

"Готовьте, топоры точите..."

"Пускай другие там холодными стихами..."

Две картины

Толпе эмпириков

К идее

А. Н. Попову (Перед поездкой его в чужие края в 1842 году)

"Страшная буря прошла..."

Первое мая

Н. М. Языкову. Ответ

Союзникам:

Москве

Поэту - укорителю

Два приятеля

Возврат

Петру

И. С. Аксакову

Сон

"Безмолвна Русь: ее замолкли города..."

Н. Д. Свербееву

"Я не знаю, найду ли иль нет..."

Гуманисту

9 февраля

Подлец. Подражание Пушкину

Акростих

К Ю. Ф. Самарину

Советы

Луна и солнце

Новгород

Веселью

Свободное слово

Тени.

Весна

"Грустно видеть, как судьба порою..."

Ерш

А. П. Ефремову

Константин Сергеевич Аксаков родился 29 мая 1817 года в селе Ново-Аксаково Оренбургской губернии. До девяти лет он прожил в патриархальной тиши отцовского имения. Лишь в 1826 году его отец, писатель С. Т. Аксаков, вместе со всей, к этому времени уже довольно разросшейся семьей переехал в Москву.

Первоначальное образование Аксаков получил в деревне, в доме родных. Много времени уделял воспитанию своего старшего, сына-первенца сам С. Т. Аксаков. Внутри семьи царила та атмосфера взаимной любви и уважения, которая создавала чрезвычайно дружественный характер отношений между взрослыми и детьми. Летом 1832 года К. Аксаков в течение двух месяцев провел в Подмосковной М. И. Погодина, в его пансионе, где занимался под руководством Ю. И. Венелина. А в августе того же года Аксаков успешно сдал экзамены в Московский университет и был зачислен на словесное отделение.

По свидетельству Аксакова, он мало почерпнул знаний из профессорских лекций, но много вынес из университетской жизни. Попав в студенческую среду, Аксаков сразу окунулся в атмосферу серьезных умственных интересов. Поэзия и философия, история и эстетика - таков был духовный мир, в котором жила университетская молодежь. И пожалуй, больше всего увлекалась она философией. М. П. Погодин вскоре после поступления Аксакова в университет заметил "опасную" перемену, происшедшую с его бывшим воспитанником. В его дневнике появляется тревожная запись: "Неприятнейшие известия о Константине Аксакове, который с ума сходит от самолюбия... Новое направление. Толкует о философии. Действительно может причинить вред". {Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, т. 14. СПб., 1891, стр. 307.}

Уже на первом курсе Аксаков через Дмитрия Топорнина познакомился со Станкевичем, который был двумя курсами старше. Почти каждый день у него Собирались друзья: Иван Клюшников, Василий Красов, Виссарион Белинский и другие. Знакомство с этими людьми, которое вскоре переросло в дружбу, оказало существенное влияние на духовное развитие Аксакова. Многим был обязан он и некоторым профессорам университета - особенно Н. И. Надеждину, М. Т. Каченовскому.

К студенческим годам относится пробуждение серьезного интереса Аксакова к поэзии. До нас дошло около четырех десятков его стихотворений тех лет. Далекие от художественного совершенства, они вместе с тем существенны для понимания внутреннего мира автора и того круга молодых людей, в котором он жил. Некоторые из этих стихов печатались в "Телескопе", "Молве", позднее - в "Московском наблюдателе"; они обратили на себя внимание читателей и вызвали положительные отзывы Белинского.

Летом 1835 года Аксаков закончил университет и 28 июня этого года "за отличные успехи и поведение" был утвержден кандидатом отделения словесных наук.

После окончания университета мало что изменилось в условиях жизни Аксакова. Он продолжал писать стихи, изучать историю и немецкую философию, особенно Гегеля. В тихой, внешне безмятежной жизни Аксакова были свои коллизии, порой даже очень драматические. Серьезным душевным испытанием явилось вспыхнувшее в нем глубокое чувство к его двоюродной сестре Марии Карташевской, проживавшей в Петербурге. Умная и образованная девушка была постоянным корреспондентом Аксакова. Их переписка, почти целиком сохранившаяся, является интереснейшим документом духовной жизни русской молодежи 30-х годов прошлого века. Мать девушки - сестра писателя С. Т. Аксакова (та самая, которая послужила прототипом героини его повести "Наташа") и отец ее - Григорий Иванович Карташевский, бывший некогда воспитателем С. Т. Аксакова в казанской гимназии, - категорически воспротивились роману, который начал завязываться у молодых людей. Им запрещено было встречаться, даже переписываться.

Летом 1838 года Аксаков совершил пятимесячную поездку за границу. Он побывал в Германии и Швейцарии. Впечатления, вынесенные из этой поездки, укрепили Аксакова в его страстной приверженности к немецкой культуре, особенно к Гегелю, Шиллеру и Гете. Он продолжал писать оригинальные стихи, но кроме того много переводит немецких поэтов.

К концу 30-х годов внутри кружка Станкевича начались серьезные осложнения. Возникшее было разномыслие между Аксаковым и Белинским быстро углублялось и близило их отношения к полному разрыву. После переезда Белинского в Петербург и смерти Станкевича в идейной эволюции Аксакова произошли серьезные, перемены. Он сближается с И. В. Киреевским и А. С. Хомяковым и очень быстро становится одним из самых пылких и фанатичных "бойцов славянофильства", одним из его идеологов.

Сам Аксаков считал 1842 год переломным в своем духовном развитии. Кончилась юность, наступило "время мужа", как он сам отмечал. Интересы эстетические, философские начинают быстро уступать место увлечению "земным делом". Аксаков проникается политическими идеями, которым он теперь с радостью готов отдать в жертву свою недавнюю страсть к немецкой философии.

В 40-50-х годах поэзия Аксакова претерпевает существенную эволюцию. Темы лирические и философские почти иссякают, и в его творчестве начинает преобладать политическая струя. В стихах он становится таким же страстным пропагандистом славянофильских идей, как и в своих статьях.

Аксаков, как и все славянофилы, горячо прокламировал свою приверженность к национальным традициям, к русской старине, уважение к народным обычаям. Он отрастил себе бороду и появлялся в обществе не иначе как в зипуне и мурмолке. Это стремление возродить национальное "русское платье" вызывало в Москве насмешливые пересуды. "Во всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок", - смеялся Герцен и, ссылаясь затем на свидетельство П. Я. Чаадаева, добавлял: "А К. Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персиянина..." {А. И. Герцен. Былое и думы. - Собр. соч. в тридцати томах, т. 9. М., 1956, стр. 148.} Даже Иван Аксаков не мог удержаться от иронических комментариев в адрес своего брата: "Любопытно было бы мне знать: какое впечатление на крестьян произвел костюм Кости? Я думал, что он тщетно старался уверить их, что это костюм когда-то русский". {Письмо к родным от 22 июля 1844 г. - "Иван Сергеевич Аксаков в его письмах", т. 1. М., 1888, стр. 173.} Когда в октябре 1845 года Шевырев сообщил за границу Гоголю, что Аксаков "бородой и зипуном отгородил себя от общества и решился всем пожертвовать наряду", {"Отчет Публичной библиотеки за 1893 год". СПб., 1896. Приложения, стр. 23.} Гоголь с раздражением ответил: "Меня смутило также известие твое о Константине Аксакове. Борода, зипун и прочее... Он просто дурачится, а между тем дурачество это неминуемо должно было случиться... Он должен был неминуемо сделаться фанатиком, - так думал я с самого начала". {Письмо от 20 ноября 1845 г. - Полн. собр. соч., т. 12. М., 1952, стр. 537.}

Эти увлечения К. Аксакова и некоторых его друзей стали в Москве предметом всеобщих насмешек. "Вне литературного круга, вспоминал Б. Н. Чичерин, - на них смотрели как на чудаков, которые хотят играть маленькую роль и отличаться от других оригинальными костюмами". {Борис Николаевич Чичерин. Воспоминания. Москва сороковых годов. М., 1929, стр. 240.}

Аксаков пытался придать зипуну и мурмолке "принципиальное" значение, видя в них некий символ древнерусского благочестия и смирения. "Фрак может быть революционером, - писал он А. Н. Попову, - а зипун - никогда. Россия, по-моему, должна скинуть фрак и надеть зипун - и внутренним и внешним образом". {ПД, ф. 3, оп. 8, д. No 15, л. 16.} Эти строки были написаны в начале 1849 года, под влиянием настроений, которые вызвали в Аксакове недавние революционные события на Западе. Они глубоко потрясли и опечалили Аксакова и его друзей, еще более укрепив их в том фальшивом понимании народности, которое давно было ими выношено. Теперь, уже без всяких околичностей, Аксаков пишет все в том же письме к А. Н. Попову: "Как пачкают эти западные люди народность! Во-первых, у них нет настоящей народности; их народность искусственная, сочиненная, натянутая. Во-вторых, они марают народность тем, что придают ей революционный характер, несовместный с истинной народностью. Народное начало есть, по существу своему, антиреволюционное начало, начало консервативное. Такова народность русская, народность истинная". В ней видит автор "вечную поруку тишины и спокойствия". {Там же, л. 15 об.}

Весной 1849 года произошло событие, взбудоражившее весь дом Аксаковых. В Москву прибыл адресованный всем губернским предводителям циркуляр министра внутренних дел, именем царя запрещавший дворянам носить бороды. Возмущенный этим предписанием С. Т. Аксаков расценил его как покушение на личную свободу и как намерение правительства "задавить наше направление". Он писал сыну Ивану: "Мне это ничего, я уже прожил мой век, а тяжело мне смотреть на Константина, у которого отнята всякая общественная деятельность, даже хоть своим наружным видом. Мы решаемся закупориться в деревне навсегда". {Письмо от 25 апреля 1849 г. - "Иван Сергеевич Аксаков в его письмах", т. 2. М., 1888, стр. 142.}

Завершился этот инцидент тем, что обоих Аксаковых вызвали в полицию и потребовали от них расписку в том, что указание министерства внутренних дел будет немедленно выполнено.

Между тем Аксаков продолжал напряженно заниматься научной деятельностью - изучением русской истории, и с особым увлечением - лингвистикой. Еще в 1839 году он написал обширную статью по поводу "Оснований русской грамматики" Белинского. Ряд последующих лет он посвятил исследованию, которое он решил защищать в качестве магистерской диссертации. Оно было издано в 1846 году под названием "Ломоносов в истории русской литературы и русского языка". После долгих проволочек Аксаков наконец был допущен к защите и в марте 1847 года после публичного диспута в Московском университете был удостоен звания магистра.

Это звание могло открыть перед Аксаковым возможность профессорской кафедры и ученой карьеры. Ему был предложен университетский куро в Киеве. Но Аксаков не принял этого предложения. Он не мог представить себя вне Москвы, вне родительского дома, в разлуке с любимым "отесенькой". По-видимому, Аксаков рассчитывал получить кафедру в Московском университете. Но планам этим не привелось сбыться.

Аксаков продолжает свои филологические исследования. Он пишет работу "Несколько слов о нашем правописании" (1846), позднее - "О русских глаголах" (1855), незадолго перед смертью выходит первая часть его "Опыта русской грамматики" (1860), который должен был подвести итоги его многолетним занятиям теорией и историей русского языка. В своих лингвистических работах Аксаков стремился раскрыть национальное своеобразие грамматического строя русского языка и выступал против подражательности русских грамматик западноевропейским образцам и традиционной логической грамматике.

В 40-х годах Аксаков увлекся театром. Он написал водевиль "Почтовая карета" (1845), в следующем году - драму "Освобождение Москвы в 1612 г." (1846), затем - комедию "Князь Луповицкий, или Приезд в деревню" (написана в 1851, издана в 1856), драматическую пародию в стихах "Олег под Константинополем" (1858). Умозрительная и дидактическая в своей основе, драматургия Аксакова лишена была художественной цельности. Ни одна из его пьес успеха на сцене не имела.

В 40-х годах широко развернулась и литературно-критическая деятельность Аксакова. Он был одним из основателей и активных сотрудников задуманного славянофилами "Московского сборника", а затем - славянофильского же журнала "Русская беседа". В своих статьях он выступал против писателей "натуральной шкоды", защищая искусство в духе философии "примирения с жизнью".

В 1855 году Аксаков написал один документ, которому придавал исключительно важное значение: записку "О внутреннем состоянии России", и передал ее через графа Д. Н. Блудова на имя только что вступившего на престол Александра II. В обсуждении и редактировании этого документа принимала участие вся семья Аксаковых. Сам К. Аксаков видел в нем своего рода символ веры славянофильства. Настоятельно и страстно рекомендовал он молодому царю созыв земского собора, как совещательного органа правительства, отмену крепостного права, введение ряда либерально-буржуазных реформ и так далее. Любимые идеи Аксакова, которые он прежде многократно высказывал, теперь были выражены в очень острых и отточенных формулировках.

Эта записка К. Аксакова сделалась вскоре широко известной и вызвала множество толков. В том же 1855 году имя Аксакова прогремело еще в связи с одним инцидентом. По случаю пятидесятилетия сценической деятельности М. С. Щепкина его друзья в Москве решили отметить этот юбилей торжественным обедом. Чествование состоялось в актовом зале Училища живописи и ваяния в присутствии двухсот гостей. Перед обедом К. Аксаков прочитал статью своего отца "Несколько слов о М. С. Щепкине", специально написанную к юбилею. Потом читали адреса, произносили спичи. В ответ на один из тостов, поднятых за С. Т. Аксакова, на середину зала вышел с бокалом К. Аксаков и, поблагодарив присутствующих, предложил тост "в честь общественного мнения!" {Письмо С. Т. Аксакова сыну Ивану от 1 декабря 1855 г. "Иван Сергеевич Аксаков в его письмах", т. 3. М., 1892, стр. 214-215.} Тост был встречен громом рукоплесканий и на другой день стал злобой дня в Москве. Власти же признали выступление Аксакова неуместным, и по распоряжению московского генерал-губернатора Закревского сообщение о нем в печати было запрещено.

Имя К. Аксакова давно уже находилось на подозрении властей. Его поведение нередко казалось вызывающим, идеи, им провозглашаемые, - чересчур смелыми, на некоторые его сочинения цензура налагала запрет. Вот почему, когда в 1857 году Аксаков решил начать издание собственной газеты "Молва", ему пришлось подумать о подставном официальном редакторе. Выбор пал на молодого юриста С. М. Шпилевского. Фактически же руководил газетой Аксаков. Всего вышло 38 номеров в течение восьми с половиной месяцев. Это была небольшого формата, еженедельная, выходившая по субботам газета. Все важнейшие, "батарейные", по выражению П. А. Вяземского, статьи, появлявшиеся в большинстве своем без подписи, либо под псевдонимом "Имрек", принадлежали Аксакову. Они были посвящены разъяснению теоретических идей славянофильства. На страницах "Молвы" появился и ряд стихотворений Аксакова. Издание газеты причиняло Аксакову массу хлопот. Цензура придиралась к каждому слову. Тот же П. А. Вяземский, по своему официальному положению товарища министра народного просвещения, хорошо информированный об отношении высших петербургских властей к Аксакову и его газете, по-дружески увещевал издателя "во имя Карамзина, Жуковского, Пушкина" заколотить "несколько нескромных пушек" на его батарее и воздержаться "от пальбы в заповедные места". {Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, т. 15. СПб., 1901, стр. 282.} Цензура давно косилась на "Молву", одно ее неудовольствие следовало за другим. В 36 номере появилась хлесткая фельетонная заметка Аксакова "Опыт синонимов. Публика - народ", в которой со славянофильских позиций подвергалась резкой критике дворянская аристократия, преклоняющаяся перед Западом и утратившая связи с народом. Заметка вызвала взрыв негодования в Петербурге и даже специальную резолюцию царя. Это означало последнее предупреждение газете. А через два номера она прекратила свое существование.

Последние годы жизни Аксакова были едва ли не наиболее кипучими и деятельными. Публицистика, литературная критика, поэзия, драматургия, филология - с необыкновенной энергией работал Аксаков в самых различных областях. И только глубокое потрясение, пережитое им в результате смерти отца, Сергея Тимофеевича, надломило его - человека, по словам Ивана Аксакова, "от природы геркулесовского сложения" - и девятнадцать месяцев спустя свело в могилу. События этих месяцев развивались очень быстро. Силы Аксакова таяли на глазах окружающих. Он заболел легочной чахоткой и по настоянию врачей был отправлен для лечения за границу. Здесь, вдали от родины, он и умер, подобно Станкевичу. Это произошло 7 декабря 1860 года на греческом острове Занде. Прах Аксакова был перевезен в Москву и захоронен рядом с могилой отца.

Смерть К. Аксакова вызвала многочисленные отклики в печати. "Честным и благородным гражданином" назвал его "Современник". "К. С. Аксаков, - говорилось в этом журнале, - носил в себе несокрушимую веру в светлую будущность России. Он любил свою родину с энтузиазмом". {"Современник", 1861, No 1, стр. 141.} На страницах "Колокола" откликнулся сочувственным некрологом Герцен. Назвав Аксакова одним из "благородных, неутомимых" деятелей России, Герцен подчеркнул серьезные идейные разногласия, которые были у него со славянофилами, и отметил вместе с. тем: "Аксаков так и остался вечно восторженным и беспредельно благородным юношей, он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист сердцем". {А. И. Герцен. Константин Сергеевич Аксаков - Собр. соч. в тридцати томах, т. 15. М., 1958, стр. 9, 10.}

СТИХОТВОРЕНИЯ

* * *

На бой! - и скоро зазвенит

Булат в могучей длани,

И ратник яростью кипит,

И алчет сердце брани!

И скоро, скоро... Мы пойдем,

Как наказанье бога,

Врагов стесним, врагов сомнем,

Назад лишь им дорога!

Кто, кто пред нами устоит?

Кто, кто сразится с нами? -

Повергнут меч, повергнут щит -

Враги бегут толпами.

Вперед! На бой нас поведет

Наш вождь непобедимый.

Вперед! и дерзкий враг падет

Иль побежит, гонимый.

Начало 1830-х годов

К N. N.

Что лучше может быть природы!

Взгляни, как чисты небеса!

Взгляни, как тихо льются воды,

Как на цветах блестит роса!

Послушай - внемлешь ли ты пенье

Неподкупных лесных певцов?

Кто им внушает вдохновенье?

Кто учит языку богов?

Природа, всё она - природа!

Они всегда ее поют:

Как тучи с голубого свода,

Омыв лицо земли, сойдут;

Или когда рассвет туманный,

Играя в водяной пыли,

Им возвестит приход желанный

Светила неба и земли;

Или когда в сияньи чистом

Луна всплывет на небеса,

И блеском томным, серебристым

Покроет воды и леса,

И небо пышно уберется

В блестящий звездами покров,

И пенье соловьев несется -

Неподкупных лесных певцов!

<1832>

К Н. И. НАДЕЖДИНУ

(ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ В ТЕАТРАЛЬНОЙ ШКОЛЕ)

Ах, как приятно было мне

Смотреть на юные таланты -

На грустном жизненном венце

Они блестят, как диаманты.

Как нежно-юные цветы,

Которые златой весною,

Живяся солнца теплотою,

Пускают первые листы,

Они должны иметь большое попеченье,

Пекущийся - и навык и уменье.

В них силы должно пробуждать,

И их лелеять, укрепляя,

И поливаньем освежать,

Но поливать, не заливая.

Их силы слабы, и мороз

Малейший повредить им может, -

Увянет прелесть юных роз,

Когда садовник не поможет.

А ведь каков мороз Москвы?

Как он морозит сильно, дружно!

Искусного садовника здесь нужно,

И вот таков садовник - вы.

И пусть под вашею рукою,

Кропясь учения росою,

Таланты юные растут

И силы смело разовьют!

О, расцветай, изящное искусство!

Украсьте же его собой,

Самарина талант прямой,

И Григоровичевой чувство,

И Максина забавная игра,

И Виноградовой прекрасный голос чистый,

Так сцену оживят достойные артисты.

Пора! давно, давно пора!

Учитель вы и раздувайте

Святую искру в их сердцах

. . . . . . . . . . . . . . .

Достигнуть цели и греметь в веках.

И от себя пусть каждый возжигает

На алтаре священном фимиам

И рвением к искусству превращает

Сей дом - в священный храм.

Стремите их исполнить назначенье

Талантов истинных своих

И первое на это побужденье -

Патриотизм внушите в них!..

<1832>

* * *

Я видел Волгу, как она

В сребристом утреннем уборе

Лилась широкая, как море;

Всё тихо, ни одна волна

Тогда по ней не пробегала,

Лишь наша лодка рассекала

Воды поверхность и за ней,

Ее приветно лобызая.

Струя лилась вослед, сверкая

От блеска солнечных лучей.

Спокойность чистого кристалла

Ничто тогда не нарушало;

Казалось, небеса слились,

И мир глазам моим являлся:

С двух солнцев в нем лучи лились,

Я посредине колебался.

1832

Москва

* * *

Зачем я не могу среди народных волн,

Восторга пламенного полн,

Греметь торжественным глаголом!

И двигать их, и укрощать,

И всемогущим правды словом

Их к пользе общей направлять;

Сердец их видеть умиленье,

Из глаз их слезы извлекать

И всё души своей волненье

В отверзтые их души изливать!

Зачем я не могу среди народных волн

Направить свой отважный челн!

1832

Москва

ВОСПОМИНАНИЕ

Как живы в памяти моей

Мои младенческие лета,

Когда вдали от шума света

Я возрастал среди полей,

Среди лесов и гор высоких

И рек широких и глубоких,

Когда в невинной простоте

На лоне матери природы,

Среди младенческой свободы,

Вослед играющей мечты,

Я наслаждался жизнью полной,