| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - В край иной, Страница 5
Шуф Владимир Александрович - В край иной CIX. СИЛЬВИЯ.
Есть старый парк... В шатре его зеленом
Встречал ли ты задумчивых подруг? -
Там девять Муз пред Фебом-Аполлоном
Среди ветвей сошлись в парнасский круг.
Там луг в цветах, растет тенистый бук,
Там есть скамья у озера под кленом...
Там милых чувств, былых сердечных мук
Нельзя забыть в мечтании влюбленном.
Там Верности и Дружбы храм стоить.
Но есть ручей и темный грот в долине,
Где светлый бог оплакан и забыт.
В траве густой разбитый мрамор спит.
Там я забыл все прежние святыни
Для Сильвии, зеленых рощ богини.
Павловск, 1898 г.
27 июня.
CX. БРОНЗОВЫЕ КОНИ.
Перед дворцом, из бронзы отлитые,
Есть кони дивные. Их пьедестал -
Гранитный мост, устои вековые.
Коней тех Клодт искусно изваял.
Встав на дыбы, узду узнав впервые,
Взвились они мятежнее стихии,
Но человек смирил их и взнуздал,
Напрягши грудь и мускулов металл.
Художник смелый выразил в контрасте
Две силы здесь, - борьбу ума и страсти.
Высокий смысл в скульптуре этой скрыт.
Зверь поднялся, ударами копыт
Повержен всадник, но железом власти
Безумство чувств рассудок победит.
CXI. ВЕЧЕР.
Склонилось солнышко к полям зеленым,
Ты сладко спишь, не ведая забот.
Я личиком любуюсь усыпленным
И грусть в душ невольная растет.
Но спи-усни! Отдайся грезам сонным,
Пока сберечь могу я от невзгод.
Не так ли там, хранима старым кленом,
В саду березка юная цветет?
Ни слез, ни дум тяжелых ты не знала.
Как милого ребенка, я бывало
Тебя лелеял на своей груди.
Я изнемог и сердце жить устало...
Что ждет тебя, что будет впереди?
Но спи-усни, тревог не разбуди!
СХII. СТАРОСТЬ.
Не верь любви и счастью молодому,
Цветам весны пленительной не верь.
Беззубой Парке, времени седому,
Заплатит жизнь ценою злых потерь.
Я подошел к покинутому дому,
Где я любил, где верилось иному,
И постучал в знакомую мне дверь.
Но кто ее отворит мне теперь?
Горбатая старуха, вся седая,
Открыла дверь трясущейся рукой:
- "Чего тебе? Ты, странник, кто такой?"
Там, где цвела надежда молодая,
Колдунья Старость, о судьбе гадая,
Грозила мне железною клюкой.
СХIII. КОЛОКОЛ.
Князю Касаткину-Ростовскому.
Пусть не звонят, тебя встречая, князь,
Колокола умолкшие Ростова, -
На родине с историей былого
Еще крепка князей ростовских связь.
Она сильна, она не порвалась.
Но твой удел - княженье в царстве слова.
В стихах твоих, далеко разносясь,
Нам колокол ростовский слышен снова.
Созвучьями Святую Русь буди,
Ей посылай хвалу и укоризны,
Но в преданной рожденные груди.
Твой колокол ударит не для тризны,
Твой голос будет славою отчизны,
Он прозвучит, что свет наш - впереди!
CXIV. ОКНО.
Старик Мороз, усердствуя давно,
Стучал в окно, ходил всю ночь дозором
И по стеклу серебряным узором
Вел завитки - кудряво, мудрено.
Как будто бы искуснейшим гравером
Моей избы расписано окно, -
Все в блестках, в белом инее оно.
Пушистый снег вдоль рамы лег убором.
Вот папоротник, весь из серебра,
Раскинул ветки и лучей игра
Зажгла на нем, как звезды, отблеск синий.
Мое окно, закутанное в иней,
Раскрылось в мир, где сказочно пестра
Мечта царит над снежною пустыней.
CXV. СТУДИЯ.
Ф.П. Ризниченко.
Мне вспомнилась забытая давно
Та студия, где мы болтая пили, -
Твои эскизы, гипсы и панно
И мольберт твой, покрытый слоем пыли.
Все было там неприбрано, бедно,
Но с чердака в широкое окно
Нам небеса лазурные светили.
Мы молоды, мы беззаботны были...
Натурщица, Офелия твоя,
Тебе казалась образцом природы,
Ты изучал в ней тайны бытия.
Твои, мой друг, этюды помню я...
Не лучшие ль, скажи, то были годы
Любви, искусства, лени и свободы?
CXVI. ХУДОЖНИКУ.
Н.И. Кравченко.
Художник мой, мой добрый Геркулес!
На Севере, среди иного круга,
Мы встретились и поняли друг друга.
Мы оба чужды северных небес.
Мы выросли под знойным солнцем юга,
Где красота, где шепчет горный лес,
Где море спит и полон мир чудес.
Природа нам - вернейшая подруга.
Я ей служил, поэзию избрав,
Любя душой таинственные сказки.
Но в выборе искусства ты был прав.
Юг дал тебе веселый, нежный нрав,
Свой яркий свет, и живописи краски,
И силу чувств, исполненную ласки.
CXVII. OCEHHИE ПОБЕГИ.
Из царства грез и светлой красоты
Явились вновь мне милые когда-то
Прекрасные, но поздние мечты.
Ужель опять душа моя богата?
Еще не все постигнула утрата
И радости не все еще взяты, -
Но в холоде душевной пустоты
Им суждено погибнуть без возврата.
Так иногда осеннею порой
Распустятся в душистых почках клены
И лепесток покажется зеленый.
Давно лежит опавших листьев рой,
Но луч блеснул, и в юности второй
Обманут клен весною отдаленной.
CXVIII. БАШНЯ ГЕРМАНА.
На берегу клубящейся Наровы,
Где пена волн среди порогов бьет,
Я вижу замок, рыцарей оплот.
Все тот же он, хоть край цветет здесь новый.
Зубчатых стен не рушатся основы
И до сих пор, когда луна встает,
На башне тень свершает свой обход, -
В руке копье и шлем блестит суровый.
Не рыцарь ли идет там при лун?
Бряцает сталь его вооружений...
Прошедшее опять живет во мне.
Всхожу один на мшистые ступени,
И мнится мне, что оживают тени,
А я лишь сон, лишь призрак на стене.
CXIX. КЛЕЙНЛИБЕНТАЛЬ.
Садится солнце, полон лес прохлады,
От кирки на дорогу пала тень.
Вдоль домиков глядят из-за ограды
Акации и пышная сирень.
На пахоте окончив трудный день,
Все отдохнуть и встретить вечер рады.
Вот с трубкой Фрид, седой старик-кремень,
Красавец Генрих прутик гнет с досады.
- "Wu is mei Kretcha?" - мрачно шепчет он.
На лавочке, где наклонились ветки,
Не видно нынче маленькой соседки.
Пошел бы к Лотте, - в Лотту Карл влюблен...
А в садике, где дремлет старый клен,
Смех девушек звучит в цветах беседки.
СХХ. ОДЕССА.
А.С. Попандопуло.
Как хороша Одесса молодая,
Когда весной акации цветут,
Когда зовет, смеясь и поджидая,
Южанка в их таинственный приют!
Там сон любви и волны там поют...
Атина, Сафта, - вас зову, мечтая.
И где Зоица, пчелка золотая,
Что по цветам мелькала там и тут?
Шумят кафе, полны толпой бульвары,
И моря блеск, лазурно-огневой,
Влечет к себе смеющиеся пары.
Там красота, но кратки счастья чары...
Акации на камень мостовой
Роняют в пыль наряд душистый свой.
CXXI. ПОЛЬША.
Графу Бреза.
Истории свернул я список длинный,
С его страниц печать вражды снята...
Зовут меня знакомые места, -
Сад, панский дом, и рощи, и долины.
Тот старый сад, где зелень так густа
Вишенника, смородины, малины.
Мне слышится смех панны Михалины,
О Польше шепчет тихая мечта.
Племен славянских чужд мне спор кровавый, -
Поляк и русский в нем различно правы.
Их суд - история, и час придет,
Народный спор рассудит сам народ.
Среди костелов и дворцов Варшавы
Я вижу блеск дней рыцарства, дней славы.
CXXII. ФИНСКИЙ ЗАЛИВ.
Пустынная, песчаная коса...
Стою один на берегу залива,
Где финских лайб белеют паруса.
Здесь все молчит, волна не говорлива.
Ни страсти нет, ни сильного порыва.
Тревожных, бурь утихли голоса.
Прибрежье, сосны, тучи, небеса
Отражены спокойствием разлива.
Морской травы зеленый стебелек
Чуть клонится под зыбью водяною.
Печальный сон мечты мои увлек.
Но чайки крик пронесся над волною...
Она зовет, она летит за мною, -
Свободы час, быть может, не далек!
CXXIII. ЗИМНИЙ ВЕЧЕР.
Из облаков, из бездны неба синей
Взошла луна над снежною пустыней.
Сверкает лес в ветвях из серебра.
Алмазных звезд рассыпалась игра.
Лесную глушь окутал белый иней,
Безмолвьем веет зимняя пора.
Как хорошо в такие вечера,
Как дышит мир забытою святыней!
Поля горят чистейшей белизной
И в хлопьях снег летит в дали пустынной,
Летит, блестит и гаснет под луной.
Снег - точно пух от стаи лебединой.
Не крылья ли белеют над долиной,
Не крылья ли уносят в край иной?
CXXIV. НОЧЬ НА САЙМЕ.
Над Саймою бессонно веет мгла,
Нет грез и тайн с одеждой их цветною.
Объяты ели чуткой тишиною
И ночь сама уснуть здесь не могла.
Даль озера зеркальна и светла,
Янтарь зари желтеет над волною.
В тени двух сосен гладью водяного
Отражена угрюмая скала.
На сером камне высечены руны
И мнится, будто под скалой на дне
Сам Вейнемейнен разбирает струны.
Неясный звук несется по волне,
И эта ночь, и свет ее безлунный
На мир иной открыли зренье мне.
CXXV. ДОНСКИЕ СТАНИЦЫ.
Есаулу Попову.
Зажгла заря далекий небосклон.
Донских станиц привольная отрада, -
Степной простор и зелень винограда,
Забуду ль вас? Забуду ль синий Дон?
В его кустах звенит бубенчик стада.
Станичный двор соломой заметен, -
Как золото, горит на солнце он,
И манит крыш соломенных прохлада.
Свободный край! Но песня в нем грустна, -
Конь вороной, разлука и война,
Донской казак ухал на чужбину,
Напрасно ждет казачка у окна...
Прости, мой Дон! Станицу я покину,
И берег твой, и тихую долину.
GXXVI. ПРОРОК.
Памяти В.С. Соловьева.
Он полон был таинственных видений,
Ему гробницы были отперты,
Бессмертной жизни вечные мечты
Угадывал его творящий гений.
Его лицо чистейшей красоты,
Глубокий взгляд, бровей суровых тени, -
Библейские и строгие черты
Передо мной встают в часы сомнений.
Он был пророк, но всеми был любим.
Казалось, свет по волосам седым
Скользил, как луч святой, необычайный.
Природа, Бог ему открыли тайны.
Он проникал познанием своим
И в даль веков, и в мир вещей случайный.
CXXVII. НА СТАИЦИИ.
Опять вокзал... в степи бушует непогода,
Но зала станции огнями залита.
Вдоль убранных столов и смех, и суета,
И радостный прилив кипящего народа.
Но вот пробил звонок, толпа шумит у входа,
Вагоны двинулись, и зала вновь пуста,
И слышен гул шагов под звучной аркой свода,
И стелется в углах пустынных темнота.
Так радостных надежд, живых очарований
На миг душа моя опять была полна,
Но в памяти моей воскресла тень одна, -
И нет огня в груди, и в сердце нет желаний,
И рушится обман несбыточных мечтаний,
И вновь душа моя безмолвна и темна.
*******************************************
К ЗАПАДУ
CXXVIII. ЭЙДКУНЕН.
В Эйдкунене, минув черту границы,
Увидел я здоровый, мирный быт,
Дома крестьян под кровлей черепицы,
В полях стада, - и тучный скот был сыт.
Где ты, страна убогая? Где жницы,
Солома хат в густой тени ракит?
Где жалобы, что нету, мол, землицы,
И что мужик обижен и забит?
Здесь важный фермер тянет кружку пива.
И васильков во ржи не видно тут...
Как девушка в венке из них красива!
Но наш сосед, любя упорный труд,
Их выполол, его богата нива.
Там знанья нет, где васильки цветут.
CXXIX. БЕРЛИН.
От городов, их улиц и палат,
От жизни их - Господь меня помилуй!
Они так схожи с каменной могилой.
Один Берлин увидеть я был рад.
В Берлин все здоровьем дышит, силой, -
Его рейхстаг, где рыцари стоят,
Веселый бурш, румянец Гретхен милой
И в прусской каске гренадер-солдат.
Здоровы здесь искусства, мысль, идеи.
Железный Бисмарк властно смотрит вдаль
И близ него две мощных Лорелеи.
Среди героев мраморной аллеи
Не видно лишь Гамбринуса, мне жаль,
Но с ним я встречусь, заглянув в биргалль.
СХХХ. UNTER DEN LINDEN.
Под липами, вдоль улицы Берлина
Он шел со мной, любезный мой двойник.
Цилиндр, пенсне, насмешливая мина, -
Его корректным видеть я привык.
- "Да, ты поэт! - ворчал он, - но достиг
Моим трудом ты столь святого чина.
Работал я, вот благ твоих причина!" -
- "Но, милый мой, ты просто клеветник!
Ведь журналист не может быть поэтом?".
- "Но и поэт - неважный журналист!
Двоились мы. Залог успеха в этом.
Ты странствовал, ты вдохновлялся светом,
Я средства дал!" - "Да, да! Ты - финансист!".
Шумел Берлин, был сумрак лип тенист.
CXXXI. ТЕНИ РЕЙНА.
Луна плывет в безоблачный простор,
Туманный Рейн уходит к отдаленью,
Где берега угадывает взор
И тополь спит, волны внимая пенью.
Подобный сну, седых времен виденью,
Вознесся к небу стрельчатый собор,
Окутав Кельн своей суровой тенью.
Мне чудятся монахи и костер...
И тайных знаний факел подымая,
Плывет по Рейну, светит с челнока
Корнелия Агриппы тень немая.
Стою, преданьям рейнских вод внимая,
И медленно уносит вдаль река
Легенды, тени, тайны и века.
СХХХI. ШТУТГАРДТ.
Сестре.
Оттуда мы, где зреет виноград,
Где блещет Неккар и цветет долина...
Туда домой прийти я был бы рад
С раскаяньем вернувшегося сына.
Меня взрастила мрачная чужбина.
Мы вюртембергцы... Много лет назад
Из Штутгардта, покинув дом и сад,
Ушли мы в край, где даль степей пустынна.
Отцы мои несли познанья, труд
В страну, где мрак, где люди мысль не чтут,
Где попраны искусство и свобода.
Кругом была лишь бедная природа...
Зачем, сестра, мы поселились тут
На Севере, у чуждого народа!
CXXXIII. ПАРИЖ.
Кругом Париж шумел неугомонно,
И я смотрел, неведомый пришлец,
Как ржавеет Вандомская колонна,
Как дремлет Лувр, кунсткамера-дворец.
Из лилий здесь растоптан был венец,
Пуст "Notre Dame", пал трон Наполеона, -
Поникнули империи знамена,
И "равенству" наступит свой конец.
Как все старо!.. Но шумно по бульварам
Роскошных мод звучал веселый пир.
Париж кипел, отдавшись жизни чарам.
Былой Париж, где весь вмещался мир,
Был в плесени, изъеденный, как сыр,
И жизнь кишела в этом сыре старом.
CXXXIV. БУЛОНСКИЙ ЛЕС.
Bois de Boulogne, блестящий и пустой,
Его толпу, моторы, фаэтоны
Покинул я, и со своей мечтой
Укрылся в парк, где рощи отдаленны.
Здесь озеро волшебной красотой
В лесу сверкало, тих был берег сонный
И лебедь плыл, водою отраженный.
Белели крылья в зелени густой.
Здесь веришь сказке, и царице фее
Свои мечты беспечные даришь,
Здесь трубадур коснулся б струн смелее.
Две легких сильфы шепчутся в аллее:
-
"Tien, се monsieur!"
- "Je croi, il n'est pas rich!"
И здесь был тот же денежный Париж!
CXXXV. NOTRE DAME DE PARIS.
Под башнею у стрельчатого свода
Среди стропил висят колокола,
И, мнится мне, я вижу Квазимодо.
Внизу Париж, над ним синеет мгла.
Иду за тенью звонаря-урода...
С соборных крыш, без счета и числа,
Глядят на площадь, на толпу народа
Из камня бесы, грифы, духи зла.
Их мрачный сонм фантазию тревожит.
Чудовищный, изваянный порок, -
Он образы, он виды, формы множит.
А там внизу, в пустынном храм Бог,
Который жизнь таинственно зажег
И погасить ее светильник может.
CXXXVI. DE PROFUNDIS.
Мы в храм вошли... Из окон на ступени
Цветистый луч таинственно упал,
Светились в нем рубины и опал,
Среди колонн синели дальше тени.
Звучал орган, как хоры песнопений.
В гармонии печальной сочетал
Молитвенный и сумрачный хорал
Раскаянье, рыданья, вздохи, пени.
Но стихли звуки, полные тоской,
Безвестное и сущее в начале
Вдруг вознеслось над горестью людской.
Рожденные в стенаньях и печали
Глубокие аккорды прозвучали,
В них смерть была, торжественный покой.
CXXXVII. МУЗЫКА
M.М. Иванову.
Что значит музыка? Аккордов строй,
Ее мечты, ее язык певучий
И тайный смысл ласкающих созвучий
Мне объясни, поведай и открой.
Бежит по струнам ветерок летучий,
Рассыпался мелодий звонкий рой
И звуков хор растет угрюмой тучей.
Зачем мой дух смущает он порой?
Восторг любви, томление разлуки,
Тревога чувств, - язык их знаю я.
В ответ на них молчит душа моя.
Но есть иные радости и муки...
Где их родник? Откуда эти звуки,
Рожденные в пучинах 6ытия?
CXXXVIII. КАМПЬЕНСКИЙ ЗАМОК.
&n 
| |
| Просмотров: 364 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры