| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - В край иной, Страница 3
Шуф Владимир Александрович - В край иной!
L. НА ЧУЖБИНЕ.
Увидел я Египет и Элладу,
В развалинах священный Элевзис.
И был я там, где дремлет кипарис,
Где путь лежит к далекому Багдаду.
Я находил в скитаниях отраду.
Корабль мой к Яффе нес попутный бриз,
И море Мертвое открылось взгляду,
Когда с холмов песчаных шел я вниз.
И Нил, и Рейн - равно очам знакомы.
Следить любил я волн морских изломы
И чайки крик томил тоскою грудь...
Но я найду ль, тревожно вдаль влекомый,
Прекрасный край, к стране счастливой путь,
Где в сердце мир, где сладко отдохнуть?
****************************************
ПУТЬ ВТОРОЙ
ВОЙНА
LI. УРАЛ.
К синеющим, скалистым, дальним горам
Прикован я душой моей и взором.
На высоте там лес велик и густ,
На высоте сосна - как малый куст.
Во мраке скал, одетых темным бором,
Нет ветерка, дыханья Божьих уст,
Зыбь не бежит по дремлющим озерам.
Там сталь кует на битву Златоуст.
Смотрю я вдаль, - конца нет диким скалам,
Что встали здесь, два края сторожа.
Вершины гор стоят у рубежа.
И позабыв о путник усталом,
Лишь облака гуляют за Уралом,
Где ширь полей отрадна и свежа.
LII. ТАЙГА.
Глушь, бурелом, корявых сосен ряд,
И без вершин березки молодые
В слепой тайге уродливо стоят.
Твой грустен Север, дальняя Россия!
Он даже песней птичек не богат, -
Не слышно их и чащи спят немые.
Дичок-козел сквозь заросли густые
Один кричит, блуждая наугад.
Унылый край печали и изгнанья!
Среди болот, таежника нога
Найдет ли путь к поселкам без названья?
Здесь счастья нет, здесь жизнь недорога
И темные, как глушь лесов, преданья
В моей душе встревожила тайга.
LIII. ГОРЯЩАЯ ТАЙГА.
Горит тайга... Среди ночной поры
Зажглись в лесах гигантские костры.
В глуши дерев, где скаты гор отлоги,
Бегут, змеясь, огнистые дороги.
Седая ель по веткам, вдоль коры,
Вся вспыхнула и ночь полна тревоги.
Из угольев, из пламенной игры
Сложились башни, замки и чертоги.
Все заревом кругом озарено.
Мне вспомнился в видении мгновенном
Волшебный лес, что был зажжен Исменом.
Огонь страстей погас во мне давно,
Душа чужда тревожных чувств изменам,
И все во мне так тихо, так темно...
LIV. БАРАБИНСКАЯ СТЕПЬ.
Безмерна степь, посёлки далеки.
И день и ночь, - мы двое суток целых
Все тянемся в безжизненных пределах.
Ни деревца, ни пашни, ни реки.
Холодные блестят солончаки
Среди полей, пустых и онемелых.
Все выжжено дыханием тоски,
И стебли трав как будто в тонких стрелах.
Здесь не расти и не пестреть цветам,
Раскинулся лишь горький цвет полыни,
И нет конца томительным местам.
Безбрежна степь, немые дали сини,
И если б закричать, рыдая там,
Крик умер бы без отзвука в пустыне.
LV. ТЕНЬ.
В горах, в степи, в час лунных сновидений
За мною ты несешься, спутник мой...
Ты следуешь верней бегущей тени,
Неведомый, бесстрастный и немой.
Горит ли день, цветет ли луг весенний,
Ложишься ты на все холодной тьмой.
Среди цветов, на зелени растений -
Повсюду я встречаю облик твой.
Лишь ночь одна скрывать тебя готова,
Но слышу я тогда в безлунной мгле
То стук копыт, то шорох по земле.
Вот ты отстал, вперед умчался снова,
Как великан, глядишь, растешь сурово
И горбуном исчезнул в ковыле.
LVI. ЕНИСЕЙ.
Как богатырь, в шеломе и кольчуге,
Весной из гор выходит Енисей.
Княжил бы он, владел землею всей,
Разлился бы на Севере, на Юге.
Могуч, красив, забыл он злые вьюги,
Сверкает ярко бронею своей, -
Не отсталой в семье богатырей,
Не позабыт у них в застольном круге.
Но летним днем в цветах степной ковер.
Лег Енисей вздремнуть на луг зеленый,
Там бросил меч, там кинул щит червленый.
Травой зарос стальной его убор.
Есть дальний край: среди полей и гор
Там витязь спит, под снегом погребенный.
LVII. БАЙКАЛ.
Под цепью гор, в тени крутого ската,
Среди лесов и молчаливых скал
Лежит глубоко озеро Байкал.
Оно - святыня мирного бурята.
Священным морем он его назвал.
В нем глубь ясна, спокойствием объята,
Но все в волнах неведомо и свято, -
Байкальских вод никто не измерял.
Все дивно здесь - загадочность течений,
И между льдин нырнувшие тюлени,
Даль берегов и моря ширина.
Байкала глубь огнями рождена,
Но лед над ней сверкает в день весенний.
Здесь тайну миpa ведает волна.
LVIII. МОНГОЛЫ.
В Монголии, где вдаль бредет верблюд,
Степных холмов теряется граница.
В пустыне их кой-где видна гробница
Да облака медлительно плывут.
Татарские порой желтеют лица,
Цветной халат мелькает там и тут...
Здесь колыбель орды великой снится.
Не тучи в даль, - то полчища идут.
Скрипят арбы. Наездники с колчаном
И гул речей в их отзвуке гортанны
Мне чудятся в неведомом краю.
Но тихо вкруг. Один в степи стою, -
По ковылю, по дремлющим курганам
То облака бросают тень свою.
LIX. ХИНГАН.
Поручику Резчикову.
Холмистые, покрытые травой
Стремятся вверх, выходят из тумана
Отроги гор сурового Хингана,
И вот, змеясь, хребет он поднял свой.
Чудовище с зеленой головой
Хранит Китай, пределы богдыхана -
Его богатств дракон сторожевой.
Цепь гор лежит, безмерна и пространна.
В излучинах крутой здесь вьется путь.
К иным краям, к незнаемым языкам
Приводит он, скалы прорезав грудь.
Погаснул день, и лес в ущелье диком
Зловещих птиц встревожен грустным криком.
Тревожно в даль хочу я заглянуть.
LX. МАНЧЖУРИЯ.
Капитану Яржемскому.
Враждебный край... Причудливо и странно
Лежит узор китайских деревень.
Томящий зной, безмолвие и лень, -
Лишь Тайцихэ рокочет неустанно.
Долинами я еду целый день,
Где заросли густые гаоляна
Широколистную бросают тень,
Неверную и полную обмана.
Там ждет хунхуз, с ружьем в траве таясь.
Мне тягостны Манчжурии картины, -
Здесь с родиной крепка лишь сердца связь.
Зеленых сопок острые вершины
Закрыли даль, печальны и пустынны...
Громада гор зубцами поднялась.
LXI. ПЕРЕД БИТВОЙ.
Смеркается. Степная даль туманна,
Ползут грядою серой облака.
Построившись к молитве у кургана,
Стоят ряды пехотного полка.
Замолкнул бой тревожный барабана,
Священник стал, подъемлет крест рука,
И "Отче наш" звучит издалека
В рядах солдат вдоль дремлющего стана.
Последний луч погаснул за горой,
И воронов кружится в небе стая,
Зовет беду, заутро кличет в бой.
Далече в глубь враждебного нам края
Зашла ты, рать великая, родная...
В вечерний час я помолюсь с тобой.
XII. НА СОПКАХ.
Вершины сопок, острых и зеленых,
Еще темнеют в утренней тени,
Но небосклон - в зарницах отдаленных,
В дымках блестят шрапнельные огни.
Полки врагов, таясь на горных склонах,
Ползут в кустах, все ближе к нам они.
Все чаще гул ружейной трескотни.
И вот идут, построившись в колоннах...
Японских пуль свистящий, тонкий звук,
Привычный нам, послышался вокруг.
Гроза войны грохочет с новой силой.
Быть может здесь конец тревог и мук,
И холм крутой, вдали отчизны милой,
Мне суждено назвать своей могилой.
Вафангоу, 2 июня.
LXIII. КТО ИДЕТ?
На поле мгла. С винтовкой часовой
Среди ветвей на дереве, как птица,
Как сокол, в темной зелени гнездится,
До полночи дозор свершая свой.
Не ветер ли колышет там травой?
Солдат глядит, - все поле шевелится.
Мерещатся знамена, тени, лица...
- "Эй, кто идет?" - Безмолвен мрак ночной.
- "Кто там идет?" - он окрик повторяет,
Прицелился винтовкой: "Кто идет?"
- "Смерть!" - шепчет ночь,
- "Смерть!" - ветер отвечает.
Луна взошла, горит среди высот,
На поле битвы мертвых озаряет.
Он крестится, он видит - Смерть идет.
XIV. В ГАОЛЯНЕ.
Под сопками, где шепчет гаолян,
Он умирал, и дальней битвы звуки
Неслись к нему по зелени полян.
Ружейный ствол еще сжимали руки.
Он умирал, он изнемог от ран.
В чужой стране, среди последней муки
О родине он думал в час разлуки,
Об армии, покинувшей свой стан.
Еще кипел, - он слышал, - бой кровавый.
Не тщетно ль он на пол битвы пал?
Победы час еще не наступал...
Но крыльев тень вблизи одела травы.
Паря над ним, вещун грядущей славы,
Орел летел к далеким гребням скал.
LXV. ВОРОН.
(На смерть графа Келлера).
Что ворон мой, беды вещун крылатый,
Что каркаешь ты на поле пустом?
Несешь нам весть злой кары, злой утраты?
Придет пора, - узнаем мы потом!
- "Я с дальних гор. Стоит там гроб досчатый.
Под саблею и шапкою с крестом
Храбрейший вождь лежит во гроб том.
Его в слезах оплакали солдаты.
Он пал в бою. Кровавых тридцать ран
На теле у него горят глубоко.
Судьбой ему был славный жребий дан.
Он воскресил надеждой русский стан;
Но есть гора, гора, где край Востока,
Где он погиб от родины далеко".
LXVI. ФАНЗА.
Устали мы. Затихнул бой давно,
И ночевать в деревне решено.
Найдем ночлег, - удобством не богата
В походе жизнь тревожная солдата.
В китайской фанзе тихо и темно,
Подходит ночь, дремотою объята.
Чуть светится при отблеске заката
С решеткою бумажное окно.
Храпит казак, улегшийся с винтовкой.
На жестком кане с грубою циновкой
Прилег и я, но все не мог уснуть.
Ты вспомнилась... Тоска томила грудь,
Твоей я грезил золотой головкой.
На родину мне снился долгий путь.
LXVII. ТАЙФУН.
Темно и душно в воздухе туманном,
Ни ветерка на сопках, ни росы...
Вдруг пыльный смерч повис над гаоляном,
Все ближе дым летучей полосы.
Меч в небесах, бедой грозящий странам,
Несется он губительней косы.
Тайфун, клубясь в столбе своем песчаном,
Упал, завыл, как воют к смерти псы.
Не боги ли свирепые Востока
Промчались в вихре с пламенных небес,
Неся беду пришельцам издалека?
Тайфун упал, рассыпался, исчез,
Но он прошел, как знамение рока
Грядущих зол, проклятий и чудес.
LXVIII. БУДДА.
Загадочный, громадный, близкий к чуду,
Мне посланный враждующею тьмой,
Загородил к ущелью доступ мой
Священный идол... В нем узнал я Будду,
Его ли чтить? Ему ль внимать я буду?
Он в хаос звал, предвечный и немой,
Mиp бросив в прах, разбив каменьев груду
И властвуя природою самой.
Он чужд был Майи сладкого обмана.
Из состраданья так же, как Христос,
Не жизнь, а смерть вселенной он принес...
Бесстрастен лик гранитный истукана.
В его чертах глубокий сон без грез,
Небытие, спокойствие, нирвана.
LXIX. ЛОТОС.
"Ом-мани-пад-ме-ком!"
Буддийская молитва.
Спит лотос белый в сумраке ночном...
Молися Будде, верь Сакьямуни!
Прекрасной Майи лучезарным сном
Свободный ум и дух не обмани.
Спит лотос белый в отблеске речном.
Цветы земли, - зовут к мечтам они.
Но тайна жизни в лотосе одном...
Молися Будде, верь Сакьямуни!
Желаний, чувств кипящий водопад
Умчится прочь, покой в твоем уме.
Мир страждущий Нирване незнаком.
Чуть озарен огнем ночных лампад,
Священный лотос дремлет в сонной тьме,
И древний Ганг простерся пред цветком.
LXX. В КУМИРНЕ.
Под деревом, подобием дракона,
Раскрывшим пастью древнее дупло,
Смотрю, как в тьму сползает с небосклона
Туч - черных змей, несметное число.
Китайская кумирня дремлет сонно,
В ней все травою сорной поросло -
Чудовища, изваянное зло,
Крыш завитки и надписи закона.
Молчит Mиao, злобный бог войны,
Кумиры спят, недвижны и велики...
Свирепы их раскрашенные лики.
Ужель проснутся боги старины?
Чу! Гонг звучит и, ужаса полны,
Хрипящие во тьме раздались крики.
LXXI. КИТАЙ.
Там, где дороги виден поворот,
Кумирня-столб скрывает в нише Будду
И гаолян кругом нее растет.
Там конь мой стал, и я дивился чуду.
Лиловых гор, чудовищных высот
Зубцы вставали. Ближней сопки груду,
Зеленую, подобно изумруду,
Ласкала зыбь лазурных, сонных вод.
Ручей ли там, змея ли золотая?
Вон дерево согнулось, как дракон...
Все сказочно в цветных горах Китая.
И вспомнил я в дни детства странный сон,
Как силой чар я был перенесен
В волшебный край, о чудесах мечтая.
LXXII. ТЕНИ.
Бежит вагон... Смешались в общей груде
Убитые и раненые люди.
Их, как дрова, сложили второпях.
Во тьме ночной всех гонит жуткий страх.
Надежды нет, - спасенье только в чуде.
С предсмертною молитвой на губах
Застыл солдат. С ним рядом кровь и прах,
Тела людей, простреленные груди.
Течет из ран кровавая река
И льется вниз с бегущего вагона.
Железный лязг не заглушает стона.
Не брежу ль я? Костлява и тяжка
Легла на тормоз мертвая рука.
То Смерть стоить, - начальник эшелона.
LXXIII. СИБИРЦЫ.
Звучит труба, холмы заговорили,
Среди огней, среди взметенной пыли
В папахах черных движутся полки.
Они как зверь, оскаливший клыки,
Щетинятся...
Японцы близко были,
Безмолвные в траншеях, как в могиле.
Но вот "Ура!". Сибирские стрелки
Через окоп ударили в штыки.
Полна стремленья, топота и гула
Волна солдат через окоп хлестнула,
Штыками гребень бешеный блестел.
И желтых карликов, простертых тел
Лежат ряды, - всех смерть к земле пригнула.
То с Севера буран наш налетел!
XXIV. ХАЙЧЕН.
Н. Г-це.
Китайский город вырос перед нами.
В сквозные башни пышет солнца зной,
За серыми, зубчатыми стенами
Белеет мак поляною цветной.
По улице, пройдя под воротами,
Бредем в толпе китайцев голубой
С их косами, зонтами, веерами,
Вдоль лавок-фанз с причудливой резьбой.
Грязь, рев ослов, крикливые базары,
И стаи мух, - страшней небесной кары.
В ушах стоит какой-то праздный звон.
Зачем в Хайчен судьбой я занесен?
То яркий бред, то опиума чары.
Китай томит, как дикий, пестрый сон.
LXXV. КОЛЫБЕЛЬ ВОСТОКА.
В Манчжурии, в нагорьях Лан-Цзы-Шана
Увидел я Востока колыбель.
Здесь родилась, на Запад шла отсель
Великая орда...
Вон у кургана,
Лук натянув, китаец метит в цель.
На голове повязка, род тюрбана.
Бежит мой конь в степях чужих земель,
Седло на нем - наследье Чингис-Хана.
Ногайкой щелкнув, я к луке прилег.
В китайскую деревню мы свернули,
Где грязь, толпа и крик бранчливых "кули".
Вокруг меня все тот же был Восток.
Его я видел в Смирне и Стамбуле,
Но здесь реки таинственный исток.
LXXVI. ПАДМА САМБАВА.
Летят над степью вещие турпаны...
В них дух великий Падма-Самбава!
Вступили мы в таинственные страны
Шаманских чар, тантризма, волшебства.
Здесь чудеса... Загадочны и странны
Познанья секты магов Ньин-Ма-Ва,
Монгольские "сакусу" талисманы,
"Гурюма" песнь, заклятия слова.
Здесь в племенах с природой связь жива.
Постигну ль я, Востока гость случайный,
Его кумирни, мифы, божества?
Они темны, они необычайны...
К тебе ль приду изведать мира тайны,
Учитель магов, Падма-Самбава?
LXXVII. БЕЙТАСЫ.
Среди холмов, святыня Лаояна,
Причудливой исполнена красы,
Восходит в небо башня Бейтасы.
В кумирне там три медных истукана.
Над башнею бегут века, часы,
Судеб войны склоняются весы,
Она одна безмолвна, постоянна
Среди шатров раскинутого стана.
Корейцами воздвигнута в стране,
Она времен не ведает границы.
Чешуйки крыш в зеленой седине.
Над нею всходит месяц желтолицый,
Да ветер лишь, да крылья быстрой птицы
Звонки ее колеблют в вышине.
LXXVIII. БЛОКГАУЗ.
Вот наш блокгауз средь степной равнины.
Вдоль стен его шагает часовой,
А во дворе у башни угловой
Настурции, левкои, георгины.
Заботливо разбит цветник картинный
Вкруг домика, где пост сторожевой.
И розы там раскрыли венчик свой,
И у ворот деревьев тени длинны.
Кто ждал бы там цветущих клумб и гряд,
Где лишь бойниц чернеет грозный ряд?
Цветы и пушки - пестрое смешенье!
На днях здесь было жаркое сраженье...
Как странны люди: в сердце их царят
Вражда и нежность, дружество и мщенье.
LXXIX. РАЗЪЕЗД.
Под сопками при ярком свете звезд
Ночным дозором движется разъезд.
Три всадника всего в отряде конн 
| |
| Просмотров: 428 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры