| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - В край иной, Страница 7
Шуф Владимир Александрович - В край инойbsp; И плещет волн сверкающая грива.
Свой перстень в море бросила луна,
И золотом зажглось оно, блистая.
Ласкает, шепчет, искрится волна.
Не верь, не верь - зовет мечта пустая:
Там, где горит дорога золотая,
Темнее даль, еще черней она.
CLXVIII. ТАРХАНГУТСКИЙ МАЯК.
Проходим мы опасный Тархангут,
Вон маяка белеются строенья...
Тут вечный шторм и пенясь волны бьют.
У этих скал бесчисленны крушенья.
В морской траве, где узкий берег крут,
Остался след борьбы и разрушенья, -
Там брошен труп прибоем на каменья,
Обломки мачт на гребне волн плывут.
Где смерть царить, отчаянью нет меры,
Там нет надежд, исчезло счастье веры:
Где смерть царить, - равны добро и зло.
Зеленых волн паденье тяжело,
Свет маяка туман скрывает серый,
Чтоб сердце вновь поверить не могло.
CLXIX. ЦВЕТЫ.
Заглохнет сад, разрушится теплица.
На холоде любимые цветы
Свернут свои увядшие листы.
Садовник умер - некому трудиться!
Фиалок-крошек побледнеют лица,
Тюльпан сорвут и в блеск красоты
Завянет скоро лилия-царица.
Что ждет ее? Где солнце, где мечты?
Красы ее чистейшей, белоснежной
Не пощадят, сомнут рукой небрежной,
И за листком осыплется листок.
Никто, никто покинутый цветок
Не пожалеет, не взлелеет нежно...
Садовник умер, - сад его поблек.
CLXX. ГРОБНИЦА ДИЛАРЫ.
Гробница есть вблизи Бахчисарая,
Покоится в ней ханская жена.
Цветок любви, дитя иного края,
Дилара здесь была погребена.
Но чуждые, другие имена
Ее певцы твердили, повторяя,
И на земле, умчавшись к звездам рая,
Забыта ты, грузинская княжна!
Лишь письмена, причудливы и стары,
Украсили безвестный мавзолей
И говорят об имени Дилары.
Умолк сааз, молчать о ней татары...
О красоте забытой слез не лей, -
В забвениии она еще милей.
CLXXI. ЗБМОК ГУТОВ.
Ф.Ф. Фидлеру.
Венчая башней горные высоты,
В развалинах лежит Мангуб-калэ.
Оплот последний, замок на скале,
В былых веках здесь выстроили готы.
Двурогий шлем блестел там в лунной мгле.
И крепости железные вороты
Германский меч хранил в чужой земле.
Кровавый бой сменял здесь пир охоты.
С террасы замка, дремлющей в тени,
Весь двор с Амалазунтою прекрасной
Здесь любовался далью моря ясной.
Могучих грейтунгов минули дни.
Зубцы развалин высятся одни
И на камнях цветет шиповник красный.
CLXXII. СТАРЫЙ ОРУЖЕЙНИК.
Ты хочешь мстить? Но знал ли ты, скажи,
Быть может, слышал о преданье старом?
Был оружейник, Мустафа-Хаджи, -
У мусульман он славился недаром.
Кривые сабли, стрелы и ножи
В Бахчисарае он ковал татарам.
В ножны кинжал серебряный вложи, -
Его клинок иззубрится ударом.
Вот старый нож, - он скован Мустафой.
Кровавый след на стали ятагана
Еще не стерт. Смертельна будет рана.
Ковал хаджи, окутанный чалмой,
Сверкал огонь и ночь грозила тьмой, -
Кузнец шептал заклятья из Корана.
CLXXIII. ГРЕЗА.
Мечталось мне, - на влажном дне
Я спал в прозрачной глубине.
Рябили волны надо мной,
Там были солнце, блеск и зной.
Волна катилась вслед волне,
Шептала мне о знойном дне.
Там мир иной, - лишь я одной
Был скрыт лазурью водяной.
Мне не сорвать цветов земли,
Они прошли и отцвели.
Что мне луга и берега?
Земле я больше не слуга.
На дне росли вблизи, вдали,
Кораллы, звезды, жемчуга.
CLXXIV. ЧАСОВНЯ В ГОРАХ.
В ущельи гор, где дремлет их громада,
Где глыбы скал скрывает лес густой,
Часовня есть и пред часовней той -
Всю ночь горит зажженная лампада.
Там он стоял... Не смел поднять я взгляда,
Так были дивны лик его святой,
Двух крыльев тень и панцирь золотой.
Лилась мне в грудь речей его отрада:
- "Есть светлый край, где горесть далека,
Где скорби нет, где скрылись облака
И синева прекраснее сапфира.
В стране лазурной вечного эфира
Сама печаль отрадна и легка.
Есть край иной... он там... за гранью миpa!"
****************************
ПАЛЕСТИНА
CLXXV. ЯФФА.
У синих волн, высоко над горой
Гнездится древний город Иафета.
Цветут сады там знойною порой
И тенью пальм страна песков одета.
Но путник там не ждет себе привета, -
Прибрежных скал грозит враждебный строй,
И станет жизнь случайности игрой,
Потехой волн... Опасна пристань эта.
Молитву затянув, как песнь в бою,
Арабы в фесках по волне зеленой
Среди камней направили ладью.
На скалы хлынул гребень опененный,
И весла вверх подняв, судьбу свою
Гребцы вверяют бездне разъяренной.
CLXXVI. ИЕРУСАЛИМ.
Голгофы тень, подножие креста,
Кувуклии пещерная лампада, -
Не там, не там увидел я Христа,
Где храм седой, где из камней громада.
Я проходил нагорные места.
Там маслины шумели в чаще сада,
Там Он стоял, - как небо, благость взгляда,
Как сладость роз, прекрасные уста.
Виденья ли молитвенные грезы,
Мечты ль моей безгрешный, светлый сон, -
В одежде белой встретился мне Он.
Не терния, страдания и слезы, -
Цветок нашел я гефсиманской розы
В святом саду, где путь на Елеон.
CLXXVII. ГРОБНИЦА РАХИЛИ.
Есть образ женственный... Седая быль
Прославила красавицу Харрана,
Прелестную и смуглую Рахиль.
В ней свет любви, в ней женщина желанна.
О ней мечтал я... На пути в Вефиль,
Где воду пьют верблюды каравана,
Видна гробница дочери Лавана.
На куполе лежит столетий пыль.
Здесь пел Давид, здесь горы ясны были.
Такие же росли вокруг цветы...
И, мнилось мне, я видел тень Рахили.
Я узнавал библейские черты...
Мне у колодца встретилась не ты ли,
Моя Рахиль, дитя моей мечты?
CLXXVIII. ВИФЛЕЕМ.
В Святой земле, в краю обетованном
Среди холмов, в пустыне ли найду
Меня во тьме зовущую звезду?
Я долго шел в скитанье неустанном.
День погасал, склоняясь к дальним странами,
Вот ночь зажгла лампад своих чреду...
И Вифлеем, укрывшийся в саду,
Белея, встал пред нашим караваном.
Там мира свет, исканий долгих цель...
Взойдя на холм с гробницею Рахили,
Я видел край, где веры колыбель.
Встречал я звезды множества земель,
Но их лучи души не озарили...
Здесь небеса и звезды близки были.
CLXXIX. ПАТРИАРХ.
Мы были от Мамврэ невдалеке,
Садилось солнце низко за горами
И овцы шли, - как в дни при Аврааме,
Когда он гнал стада свои к реке.
Старик высокий с посохом в руке
За ними брел, покрытый сединами,
И тень его ложилась на песке.
Как патриарх, прошел он перед нами.
Библейская одежда, борода.
И посох старца, и его стада, -
Все в глубь веков мечты переносило.
В нем вечности жила святая сила,
И взгляд его провидел вдаль года, -
Все, что прошло и что на свете было.
CLXXX. ЛИФТА.
Графине О. Е. де-Бальмен.
Есть далеко, среди угрюмых скал,
Арабская деревня в Палестине.
Она - гнездо разбойников пустыни,
И крадется вблизи один шакал.
Но караван приюта здесь искал.
Ряд плоских крыш белел внизу, в долине,
И к нам навстречу всадник подскакал.
Цветной бурнус вился на бедуине.
Тюрбан его повязан, как змея.
Пустыни шейх сурового был вида,
Но он сказал, склонив конец копья:
- "Селям-алейк! Коснется ли обида
Того, кто гость под кровлею Решида?"
И только здесь не знал измены я.
CLXXXI. МЕЧЕТЬ ОМАРА.
Ты видел ли в полдневном, знойном блеске
Под черным куполом великий храм,
Где изразцов синеют арабески,
Где разбросал сокровища Ислам?
Во мгле цветной лучи рубинов резки.
Склонились в прах чалмы, тюрбаны, фески...
Туда хаджи идут к святым местам,
Каабы тень, скалу лобзая там.
Там я сошел в темницы Соломона,
Где скован джин и глубина бездонна.
Ряд ступеней в холм Mopиa ведет.
Пещеры там лежат под сводом свод,
И подперта колонною колонна...
Там дверь в Джейнем, там в ад отверстый вход.
CLXXXII. MOPИA.
На Mopиa есть древний саркофаг
Библейского литейщика Хирама.
Там под парчой начертан тайный знак, -
Еврейских слов и чисел анаграмма.
Прочти ее и в подземелья храма
Сойди, рассей чудес священный мрак...
Пещерный вход - под камнем Авраама,
Где приносился в жертву Исаак.
Ряд ступеней, и бездна тьмой одета...
Туда, под свод седых гранитных плит,
Как в скинию, не смел войти левит.
Разрушен храм, прошли плененья лета,
На небеса был взят ковчег завета,
Но тайны ключ был в Mopиa сокрыть.
CLXXXIII. ХРАМОВНИК.
Где Гроб Святой, под сводами пещеры
Стальным мечем иссчен знак креста.
Его чертили рыцари Христа,
Храмовники, монахи-тамплиеры.
Там, посетив заветные места,
Постиг он строгих подвигов примеры,
И, клятвою сомкнув свои уста,
Он дал обет, он принял символ веры.
Крест рыцарей Святого Гроба он
Надел на грудь, чтоб в орден посвятиться, -
Крест золотой, где в круглый медальон
Святого древа включена частица.
Он будет в храм капитула введен
И высших тайн достойно причастится.
CLXXXIV. СУЛАМИТА.
- "Помедли, Суламита, оглянись!
Ты так прекрасна в царственных уборах...
Как в Есевонских голубых озерах,
В глазах твоих синеет неба высь".
- "На грудь мою, возлюбленный, склонись!
Среди кустов умолкнул ветра шорох,
Льют аромат цветы на мандрагорах,
В саду моем гранаты разрослись".
- "Твой пышен сад, нежней гранат ланиты,
Ты - лилия Гаммона!" - "Мне ль самой
Распутать лозы, что так тесно свиты?
Но гаснет день и сестры ждут домой.
Любовь крепка, как смерть, как перстень мой,
Что ты надел в объятьях Суламиты".
CLXXXV. ЛИЛИТ.
Мне грешный сон в пустыне знойной снится,
Я вижу тень... бессмертная Лилит,
Смарагда вечно юная царица,
Под тенью пальм и кактусов стоит.
Она не Евва... незачем стыдиться
Ей наготы прекрасной. Не покрыть
Стыда румянцем пух ее ланит, -
Не грешница она и не блудница.
Ее любил, ее ласкал Адам.
Среди цветов, в саду душистом рая
Она была жена его вторая.
Но красота причастна ли грехам?
Живой души Господь ей не дал Сам,
В ней страсть одна живет, не умирая.
СLXXXVI. АГАСФЕР.
Мы вместе шли... На вечное скитанье
Был Агасфер судьбою обречен.
В веках носил он множество имен, -
Мишоб Адер - древнейшее названье.
Iovannus de Temporibus, - был он
Оруженосцем, как гласит преданье.
Но предо мной раскрыл он даль времен
И раcсказал свое повествованье.
За Иорданом, на пути в Салим,
Когда закат алел на Мертвом море,
Среди песков мы странствовали с ним.
Бессмертное, как мир, седое горе
Я понял в нем, я сблизился с ним вскоре,
И дальше мы пошли путем одним.
CLXXXVII. ИФРИТ.
Скала есть дикая среди долины,
Кругом кусты и склоны гор пустынны,
И мнится, что чудовищного льва
Иссечена из камня голова.
У мусульман про этот камень львиный
Сложилася недобрая молва:
Ночная тень опустится едва,
На той скале встают и стонут джины.
Взошла луна. Дыханье затаив,
Гляжу кругом. Долина мглой покрыта.
Что это, - тень, блуждающий таиф?*
Встал черный всадник на краю гранита,
Во тьме огонь блеснул из-под копыта...
А, это ты!.. Приди на мой призыв.
_____________
* Ифрит - дьявол, таиф - блуждающий призрак, джины - духи.
CLXXXVIII. ИОСАФАТОВА ДОЛИНА.
Пустынная, безмолвием объята,
Среди холмов вкушая вечный сон,
В тени лежит долина Иосафата.
В ее камнях давно иссох Кедрон.
Тут все - печаль, унынье и утрата.
Ряды гробниц - наследие времен.
Здесь прах жены любимой погребен,
Здесь сын отца и брат утратил брата.
Не притча ль смерть? Так сам Господь учил
Гробы подобье каменных точил:
Сок жизни выжат, но опять, играя,
Заблещет жизнь, бессмертная, вторая.
Здесь мертвые воскреснут из могил,
Чтоб пить вино из светлой чаши рая.
CLXXXIX. РЕНАН.
На крутизне желтеющего склона,
Там, за холмом, с вершины Елеона
Вифания виднеется вдали,
Где дружба, святость и любовь цвели.
Синоптиков, преданий и закона
Суровый критик, рывшийся в пыли,
Тебя, Ренан, в горах Святой земли
Читаю я спокойно, углубленно...
Христа биограф, скептик и поэт,
Ты отрицал во истину науки, -
Твой старый том беру я снова в руки.
Читаю - и сомнений больше нет,
В безверии я вижу веры свет,
Былых молитв родятся в сердце звуки.
СХС. ЕВАНГЕЛИЕ.
О, если есть святая красота,
Есть в мире правда, чуждая сомненья,
То где ж искать, как не в словах Христа
Нам истины живого откровенья?
Обманут ли столь чистые уста?
Как могут лгать такие уверенья? -
Завет любви, свидетельство с креста
И заповедь безмерного прощенья.
Кому не верить, если не Тому,
Кто подтвердил ученье смертью крестной?
Свет отрицать? В нем видеть ложь и тьму?
Возможно ли, наперекор уму,
Евангелье проверив мыслью честной,
Не видеть в нем правдивости небесной?
CXCI. БРАТ.
Во тьме скорбей, всечасных унижений,
Слепой вражды, невызванных обид,
Он тихо шел, храня спокойный вид,
Презрев нужду и жизни мрак осенний.
Не видел он небесных откровений, -
Он не пророк, с ним Бог не говорит.
Был человек, как мир, ему открыт
И верил он, что в людях жив их гений.
Пусть род людской осудит клеветник,
Его печаль прощеньем зло встречала,
Он знал души чистейшие начала.
Он тайных слез угадывал родник,
И в час, когда усталый он поник,
Своим лучом любовь его венчала.
CXCII. КНИГА ТОВИТА.
Два путника шли в город Экбатаны:
Сын Товита и ангел Рафаил...
Совсем иным мой мрачный спутник был,
С которым я прошел полудня страны.
Он на Азарию не походил.
Как Асмодей, загадочный и странный,
Он разжигал сомненьем сердца раны
И омрачал восторга ясный пыл.
Но та, что мной так пламенно любима,
Была светлей, чем злая Эдны дочь, -
Ревнивый дух не возмущал ей ночь.
Осенена любовью херувима,
Она была чиста, недостижима...
Но демон мой сумел и мне помочь.
CXCIII. ИЗ АПОКАЛИПСИСА.
Как Иоанн на острове Патмос,
Не видел я небесных откровений.
Мой слух внимал громам землетрясений,
Великих войн, народных бурь и гроз.
Созрела жизнь, как спеет плод осенний.
Грядет, как жнец, невидимый Христос,
И некто в мир, предшествуя, принес
Посевы зла и темных лжеучений.
Приходит час, встает из бездны зверь.
О, милый брат, пророкам тьмы не верь,
Пои свой дух из чистого потока.
Прав Божий гнев, а время недалеко, -
На небеса открыта будет дверь...
Грядет Господь звездою от Востока.
CXCIV. ИСМЕН.
В.П. Буренину.
Когда Исмен зажег волшебный лес
Среди холмов песчаной Палестины,
Страшились чар, видений и чудес
Все рыцари готфредовой дружины.
В огне пылали башни до небес,
За пламенем белели снег и льдины...
Но вот, грозя, рой призраков исчез,
И кипарис расцвел среди долины.
Он одинок и солнцем не согрет,
Его глубоко ранила секира...
Струится кровь, но слез отрадных нет.
Так гнев страшит, так пламенна сатира,
Но знают ли, что грустен сам поэт,
Что он один в пустыне жалкой миpa?
CXCV. ИУДЕЙСКИЕ ГОРЫ.
Цветок пахучий, желтый, я сорвал.
Среди камней над высохшим Сараром
Казался он земли последним даром,
И к небесам вели уступы скал.
Пустынные, в своем величье старом,
Вставали горы, и закат пожаром,
Как пурпуром, их пышно одевал.
Дождь каменный рассыпал там обвал.
Туда достиг бы лишь полет орлиный.
И, мнилось, башни, стены, города
Венчали в небе круглые вершины.
Там тишина, там жизни нет следа.
Забыв цветы изменчивой долины,
Туда уйти хотелось навсегда.
CXCVI. ПСАЛОМ 62-й.
(В Горах Иудейских)
Ты Боже - Бог мой! В жажде неисходной
Я от зари ищу Тебя, Господь,
И по Тебе моя томится плоть
В земле пустой, иссохшей и безводной.
На ложе сна тех дум не побороть,
Мысль о Тебе тревожит в тьме холодной.
Узреть Тебя во славе дай, Господь,
Дай прозвучать хвале моей свободной.
К Тебе спешит душа моя прильнуть,
Ее спасет одна Твоя десница.
О, укажи моей надежде путь!
Блеснет ли мне Твоих очей денница?
Дай мне Твоим елеем насладиться,
Под тенью крыл дай сладко отдохнуть.
CXCVII. AVE, MARIA! 
| |
| Просмотров: 465 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры