Щепкина-Куперник Татьяна Львовна - Отрава

, что это была уже безсознательная, инертная работа мозга.

   Обращаться съ нимъ, какъ съ больнымъ, представлялось ей невозможнымъ.

   Подъ слегка насмѣшливымъ взглядомъ доктора, видѣвшаго и понимавшаго ея состоян³е, она волнуясь начала разспрашивать Макса:

   - Максъ! Голубчикъ мой! Какъ же вы себя чувствуете?

   - Какъ я себя чувствую? - заволновался и Максъ.- Вер..ликлѣпно. Я свер... свершенно здоровъ. А меня здѣсь держатъ... держатъ... не пускаютъ, это интриги! У меня концертъ въ Парижѣ назначенъ, мнѣ ѣхать надо... Уже билеты взяты, а меня не пускаютъ! Все онъ! - съ мелькнувшимъ озлоблен³емъ кивнулъ онъ на доктора.

   - Вотъ видите!- тихо сказалъ тотъ поблѣднѣвшей Жаннѣ, и спокойно возразилъ Максу.- Вы отлично знаете, что вы еще не совсѣмъ оправились. Какъ вы говорите, напримѣръ? Опять хуже.

   - Какъ... какъ я г... варю? Немудрено у васъ здѣсь от... отучиться говорить. Я къ обществу привыкъ... а здѣсь, что я? все одинъ. Эти гр... глупости читать, вотъ и все раз...лаз...влечен³е! - весь какъ-то дрожа и озлобленно проговорилъ онъ, швырнувъ на полъ книжку, лежавшую на столѣ.

   Жанна опять вся была на его сторонѣ. Лицо ея горѣло. Конечно, онъ разсуждалъ логично. И среди нормальныхъ людей онъ быстро бы поправился!

   Она съ затаеннымъ укоромъ взглянула на доктора. Тотъ выдержалъ ея взглядъ, чуть улыбнувшись, и успокоительно обратился къ Максу:

   - Не волнуйтесь, не волнуйтесь, вы знаете, что васъ скоро выпишутъ. Вы лучше сыграйте-ка намъ ту симфон³ю, что вы намѣрены играть на вашемъ концертѣ! - безмятежно предложилъ онъ.

   - О, съ удовольств³емъ! - сказалъ Максъ такъ весело, какъ будто за минуту ничего не происходило. Всѣ ощущен³я, проходивш³я по его душѣ - злоба, радость, отчаян³е - почти не отражались ни на его лицѣ, ни въ глазахъ, словно это были тѣни настроен³й, что-то фиктивное и несуществующее.

   Онъ подошелъ къ п³анино,- его комната, благодаря заботамъ матери, была убрана съ извѣстной роскошью,- и поднялъ крышку знакомымъ Жаннѣ жестомъ, вдругъ напомнившимъ ей прошлое.

   Она сѣла глубоко въ кресло и, не двигаясь, вся ушла въ слухъ...

   Максъ заигралъ.

   Странные, жалк³е звуки, съ намеками на мотивы, наполнили комнату ужасомъ. Руки Макса едва касались клавишъ; въ нихъ уже не было ни силы, ни точности, ни бѣглости - все это ушло, но въ нѣкоторыхъ мѣстахъ ему казалось, что онъ играетъ fortissimo, и онъ, обернувшись къ нимъ, говоритъ:

   - Каково? Цѣлый оркестръ... Громъ! Землетрясен³е!...- Слабо, глухо, какъ тѣни звуковъ, послышались нѣсколько страшныхъ аккордовъ похороннаго марша, еще мрачнѣе, еще зловѣщѣе, чѣмъ обыкновенно, благодаря этому pianissimo... и вдругъ перешелъ въ припѣвъ неаполитанской шансонетки: funiculi-funicula!... А тамъ изъ неяснаго хаоса диссонансовъ ясно прорвалась сладкая фраза Фауста: "laisse moi, laisse moi contempler ton visage..." и сейчасъ же была заглушена казачкомъ, а за нимъ изъ отрывковъ какого-то вальса выдѣлилось знакомое "мой свѣтлый лучъ... " и, оборвавъ на полутонѣ, Максъ всталъ.

   - Что, хорошо? Не правда ли! Послѣ Чайковскаго парижане еще такой вещи не слыхали! - сказалъ онъ своимъ беззвучнымъ голосомъ.

   - Значитъ, хорошо,- отвѣтилъ ему докторъ,- если вы барыню до слезъ довели!

   Жанна дѣйствительно сидѣла вся помертвѣвшая; крупныя слезы катились у нея изъ глазъ. Теперь для нея сомнѣн³я не было.

   То, что было прежнимъ, рыцарски вѣжливымъ, чуткимъ Максомъ, вдругъ заставило несчастнаго, помимо его воли, рефлексомъ,- склонить свою жалкую, остриженную голову передъ плачущей женщиной.

   Онъ взялъ ея руку въ свои худыя руки и поцѣловалъ ее. Вдругъ она увидѣла слезы въ его ничего невыражающихъ глазахъ; онъ, словно что-то припоминая, произнесъ:

   - Мой свѣтлый лучъ!

   Что-то безпомощное было въ его голосѣ, когда онъ выговорилъ эту фразу изъ другого м³ра. Жанна не выдержала, привлекла къ себѣ эту худую голову и, не сдерживая слезъ, цѣловала его лобъ, но когда она отпустила его, онъ уже улыбался, занятый другой мыслью:

   - Нѣтъ, какъ вы уснули-то въ ложѣ?- а, докторъ! Въ ложѣ уснула! - смѣясь сказалъ онъ.

   Жанна сначала не поняла, но потомъ сообразила, что онъ вспомнилъ случай изъ ихъ заграничной поѣздки. Разъ она не спала всю ночь, скитаясь по разнымъ cabarets artistiques, въ Halles Centrales и т. и - и до того устала на другой день, что вечеромъ въ театрѣ Мариньи задремала во время балета съ пѣн³емъ, и съ полчаса проспала подъ тихую музыку какихъ-то поющихъ цвѣтовъ.

   Ей ясно вспомнилось то ощущен³е, какъ она открыла глаза: изящный театръ, переливы музыки, переливы нѣжныхъ тканей, изгибающ³яся въ пластическихъ позахъ красивыя женщины, как³е-то фантастическ³е цвѣты, мягк³я, ласкающ³я краски - и Максъ рядомъ съ ней въ ложѣ, красивый, здоровый, съ нѣжной насмѣшкой улыбающ³йся ея изумленному взгляду; точно она тогда не проснулась, а перешла въ еще болѣе сладк³й сонъ, такъ было хорошо...

   Боже мой!

   Вѣдь сейчасъ передъ ней былъ Максъ, онъ говорилъ, глядѣлъ, отвѣчалъ ей? И это уже былъ не онъ. Онъ не существовалъ! Но онъ жилъ.

   Страшная тайна встала передъ ней...

   Въ дверь постучали - вошелъ ассистентъ.

   - Вашъ спутникъ просилъ напомнить вамъ, что пора.

   Жанна очнулась: надо было уходить. Она поднялась съ мѣста.

   - Прощайте, Максъ! Я ухожу.

   У него вдругъ мелькнуло въ глазахъ что-то похожее на выражен³е затравленнаго звѣря. Онъ, какъ ребенокъ, уцѣпился за ея платье и зашепталъ:

   - Не уходите! возьмите меня съ собой.- Я домой хочу... домой... Возьмите меня!

   Жанна едва высвободилась отъ него. Дрожащимъ голосомъ она стала успокаивать его:

   - Максъ, милый мой, сейчасъ нельзя васъ взять... Но я скоро вернусь къ вамъ... вернусь, и мы поѣдемъ.

   - Вернетесь? - послушно, не пробуя протестовать, сказалъ онъ, выпуская ее.- Вернетесь?

   - Вернусь непремѣнно, голубчикъ, скоро вернусь! - и она вышла, почти шатаясь.

   Онъ проводилъ ее слабой поступью до дверей. Когда она у лѣстницы обернулась, онъ еще стоялъ въ дверяхъ, улыбался и вѣжливо кланялся ей.

   - Хотите валер³анки? - предложилъ ей докторъ, видя ея блѣдность, когда они очутились въ гостиной.

   Жанна безъ силъ опустилась въ кресло. Засѣкинъ началъ было шутливо упрекать ее:

   - Вы меня совсѣмъ покинули! Я здѣсь съ горя столько прочелъ, сколько во всю жизнь не читалъ: За полгода Revue des Revues и два тома Нивы осилилъ!

   Но увидя ея лицо, бросилъ разговоры. Она сидѣла, закрывъ лицо руками, и молчала.

   - Сильно на барыню подѣйствовало!- произнесъ докторъ, отсчитывая капли.- Это съ непривычки.

   - А вы привыкли? - спросилъ Засѣкинъ.

   - О, еще бы!

   Жанна выпила капли, поправила волосы и беззвучно сказала:

   - Ѣдемъ...

   Потомъ, прощаясь съ докторомъ, прибавила:

   - Можно мнѣ завтра опять пр³ѣхать?

   Засѣкинъ запротестовалъ:

   - Жанна Ивановна, вы этакъ себя уходите!

   - Нѣтъ. Я ему обѣщала. И не хочу его обмануть.

   Докторъ снисходительно улыбнулся:

   - Милая барыня, да онъ уже забылъ, что вы у него были! Не дѣлайте себѣ иллюз³й!

   - Все равно... обмануть его - все равно, что у спящаго украсть! - прошептала Жанна.- Я пр³ѣду.

   - Да сколько угодно, если только вамъ не тяжело! Мнѣ-то очень пр³ятно васъ видѣть!- пошутилъ докторъ, провожая ее до экипажа и срывая ей розу:

   - Вотъ вамъ на память! Чудесный экземпляръ la France!... Самъ ростилъ...

   Они поѣхали. Жанна молчала. Засѣкинъ чувствовалъ, что съ ней говорить не стоитъ - все равно не услышитъ.

   - Розу на память... На память о чемъ? Какая насмѣшка... и такъ до послѣдняго часа не уйдетъ все это изъ его памяти! - думала Жанна, судорожно сжимая нѣжный, полный цвѣтокъ.

   Въ ушахъ ея звучала все время та безумная "симфон³я", которую игралъ ей Максъ.

   Она машинально смотрѣла на все, что мелькало передъ ея глазами: кривыя улицы, пыльные пустыри, вывѣски, дома и домишки... Вотъ возводимый какимъ-то милл³онеромъ дворецъ, весь мраморный, съ колоннами и балконами, точно чудомъ перенесенный сюда изъ-подъ греческаго, южнаго неба, съ какой-нибудь Мадридской п³аццы - сквозной, бѣлый, съ ажурными арками...

   А рядомъ возъ, тяжело нагруженный сѣномъ. Везетъ его угрюмая кляча и рядомъ идетъ грязный, оборванный печенѣгъ въ лаптяхъ изъ березовой коры, какъ плели тысячу лѣтъ назадъ его предки.

   Вотъ они проѣзжаютъ мимо заведен³я, гдѣ когда-то они выбрасывали сотни: turbeau, sole, filet de cailles, Suprême Alexandre III, Mumm Cordon Rouge.

   А вотъ рядомъ полупьяная нищенка съ прозрачнымъ ребенкомъ на рукахъ, и у ребенка старческое, неподвижное лицо.

  

  

   И жизнь казалась Жаннѣ такой же дикой симфон³ей, какую игралъ бѣдный Максъ.

   Въ этотъ день Жанна гдѣ-то завтракала, потомъ была на скачкахъ; обѣдала въ Мавритан³и, оттуда поѣхалавъ театръ.

   Встрѣчались как³е-то знакомые, каждый антрактъ въ ложу являлись, что-то ей говорили, подносили цвѣты, цѣловали руки. На сценѣ вертѣлись, пѣли и прыгали фантастическ³я японки съ громадными хризантемами, легкая, шаловливая музыка звенѣла въ ушахъ...

   И изъ-за всего этого неотступно вставала маска блѣднаго лица... того, прежняго... и не того...

   Когда стучались въ дверь ложи, ей вдругъ казалось, что дверь отворится - и войдетъ онъ, элегантный, оживленный, съ гранд³озной коробкой отъ Флея... и тутъ же воображен³е мгновенно рисовало ей его теперешняго, разслабленнаго, безсмысленнаго... И она встрѣчала вошедшаго широко раскрытымъ взглядомъ, въ которомъ читался ужасъ. Потомъ она спѣшила преодолѣть себя, улыбалась, лихорадочно шутила - но все: экзотическ³е вальсы, веселые куплеты, хоръ и оркестръ - все это аккомпанировало одному слову, страшному, неподходящему и повторяющемуся въ ней съ каждымъ ударомъ сердца, съ каждой пульсац³ей въ вискахъ: "Онъ погибъ! Погибъ! Погибъ"!

   Это слово заглушало музыку, затемняло электрическ³й свѣтъ. Минутами она вся вздрагивала, холодѣла и, точно теряя сознан³е, судорожно сжимала ручку кресла, чувствуя, что вотъ-вотъ и ей сдѣлается дурно.

   Послѣ театра они ужинали тутъ же въ саду, подъ сѣнью чахлыхъ и жалкихъ деревьевъ, освѣщенныхъ пестрыми электрическими лампочками. Жанна машинально говорила, отвѣчала, улыбалась, оставаясь до послѣдней минуты закрыт³я сада, безсознательно боясь мысли очутиться одной.

   Она вернулась домой и уже не могла заснуть. Сквозь опущенныя гардины пробивался разсвѣтъ яркаго лѣтняго утра. Слышался тяжелый скрипъ отпирающихся воротъ, чьи-то голоса, топотъ лошадей по асфальту.

   Было жарко, душно. Жаннѣ казалось, что вокругъ нея нѣтъ воздуху, а какая-то тепловатая, неподвижная масса, въ которой она задохнется. Она лежала, тревожно ворочаясь съ боку на бокъ, голова ея горѣла, сердце усиленно билось. Все время ея воспоминан³е работало. То вдругъ приходили клочки, обрывки ихъ свидан³й, ихъ разговоровъ. Вырисовывался уголъ отдѣльнаго кабинета, зеркало, изрѣзанное надписями, цвѣты въ хрустальномъ цилиндрѣ... Откуда-то появлялось глупое, бритое лицо татарина и смѣхъ Макса:

   - Мы компрометируемъ себя, Жанночка, въ этихъ заповѣдныхъ мѣстахъ! Хоть для прилич³я поцѣлуемся!

   И бѣглый поцѣлуй, не оскорбляющ³й ее грубой страстью, но все-таки чуть нѣжнѣе дружескаго...

   Потомъ вдругъ - клочокъ идилл³и: сосны съ красными стволами, голубое море, голубое небо - и онъ переноситъ ее на рукахъ черезъ руческъ... Это они на пикникѣ въ Финлянд³и...

   А тамъ звонъ гитары и его голосъ:

  

   "Но безъ тебя я умеръ бы, я знаю,

   Мой свѣтлый лучъ!..."

  

   И опять - ид³отическая маска сегодняшняго Макса.

   Свѣтлый лучъ!...

   Что же, что она ему озаряла?

   И вдругъ съ безпощадной ясностью явился ей и отвѣтъ: то же, что могла бы дать ему всякая продажная женщина. Тѣ же ночные кутежи, загородные рестораны, пикники... Вотъ все, что ея память приводила ей теперь отъ ихъ дружбы.

   Она спекулировала словомъ дружба! Она себялюбиво эксплуатировала это слово, въ полной увѣренности, что очень хорошо поступаетъ. Да и что же она дѣлала дурного? Отношен³я ихъ были вполнѣ чистыми... Она никогда не взяла бы у него ни гроша... Въ минуты тоски она его утѣшала.

   Но безпощадный голосъ словно откуда-то извнѣ продолжалъ ей отвѣчать:

   - А попробовала ли она заглянуть въ его душу, пробудить въ немъ интересъ къ жизни, къ какому-нибудь дѣлу?

   Нѣтъ, она только помогала ему "веселиться", не спать ночи, одурманивать себя, прожигать жизнь, жечь ее съ двухъ концовъ.

   Вотъ оно!...

   Слова доктора зазвучали ясно у нея въ ушахъ:

   - Конечно, каждая капля алкоголя была для него гибелью!..

   И кто знаетъ, можетъ быть онъ и не погибъ бы, если бы не такое безумное существован³е.

   Но фактъ, что такъ или иначе - даже по своему желая ему только добра - она все же влила хоть каплю отравы,- да, влила въ его жизнь.

   Ну, пускай безсознательно, пускай она легкомысленно не вѣдала, что творила, но все же она была причастна къ этому медленному уб³йству. И теперь, когда передъ ней вставало это ужасное, полуживое лицо,- о, какой ирон³ей, какой безжалостной ирон³ей слышался беззвучный голосъ, бормочущ³й:

   - Мой свѣтлый лучъ!..

   Когда Засѣкинъ пришелъ на другой день, онъ прямо испугался.

   - Вы какая-то прерафаэлистская живопись сегодня! Что съ вами? Вы больны?

   Жанна, смертельно блѣдная, съ небрежно раздѣленными прямымъ проборомъ волосами, въ какой-то блекло-бирюзовой свободной блузѣ, правда, на себя была не похожа.

   - Надо вамъ воздуху взять! - заботливо говорилъ Засѣкинъ. - Одѣньтесь и поѣдемъ. День чудный!

   - Въ лѣчебницу поѣдемъ! - устало сказала Жанна.

   - Ну, нѣтъ! - возмутился Засѣкинъ.- Я васъ туда больше возить не намѣренъ! Этакъ вы и сами тамъ скоро совсѣмъ останетесь!

   - Такъ я одна поѣду! - равнодушно отвѣтила Жанна.

   Черезъ часъ они уже были въ лѣчебницѣ, и съ этихъ поръ Жанна не пропускала ни одного дня. Объ отъѣздѣ изъ Москвы она и не говорила. По вечерамъ она по обыкновен³ю проводила время съ Засѣкинымъ, ѣздила въ паркъ, въ театры, на симфоническ³е концерты, словомъ, по виду вела обычную жизнь и была съ Засѣкинымъ оживлена, мила и любезна, не давая ему времени выговаривать ей за частыя посѣщен³я лѣчебницы и какъ бы стараясь, чтобы онъ не замѣчалъ въ ней никакой перемѣны.

   Но каждое утро она ѣздила въ лѣчебницу. Она ѣздила туда одна, отговариваясь разными дѣлами, когда Засѣкинъ просилъ разрѣшен³я придти къ ней утромъ.

   Ее влекла къ себѣ лѣчебница, какъ влечетъ уб³йцу мѣсто преступлен³я.

   Скоро докторъ и ассистенты встрѣчали ее, какъ старую знакомую, и она тамъ знала всѣ углы. Знала она и всѣхъ больныхъ. И несчастную, лежавшую не вставая, женщину, похожую на двѣнадцатилѣтшою дѣвочку со ссохшимся, когда-то красивымъ, личикомъ. Она медленно умирала; голосъ ея походилъ на шорохъ листьевъ; этимъ умирающимъ голосомъ она говорила Жаннѣ "здравствуйте" и "прощайте", потомъ повторяла единственное, что оставалось въ ея головѣ:

   - Дѣти тамъ... мои дѣти... спрятаны въ коробочкѣ...

   Затѣмъ укутывалась съ головою и лежала уже въ небыт³и.

   Знала Жанна и стараго npooeccopa, когда-то бывшаго любимцемъ студентовъ, который теперь только мычалъ и смѣялся безумнымъ смѣхомъ, послѣ трагической потери двухъ сыновей, и молоденькую, страдавшую неизлѣчимой меланхол³ей, дѣвушку, доведенную до этого жестокостью мачехи, и много другихъ.

   Все это были концы существован³й, послѣдств³я тяжелыхъ и невидимыхъ житейскихъ драмъ, страшныхъ болѣзней или проклят³я наслѣдственности, которыхъ мы и не видимъ, и не замѣчаемъ, пока медленно, за прикрыт³емъ каменныхъ стѣнъ, свѣтскихъ прилич³й, семейной тайны, идетъ ихъ разрушительный процессъ, и которыя вдругъ становятся ясны во всемъ своемъ ужасѣ только тогда, когда онѣ уже непоправимы.

   Всѣ эти ужасныя лица, померкш³е глаза, странные голоса - все это заставляло Жанну проникаться страстною жалостью къ нимъ; сердце ея дрожало при видѣ чужихъ страдан³й, впервые явившихся ей во всей своей наготѣ.

   Но всего ужаснѣе ей было видѣтьМакса.

   Максу становилось съ каждымъ днемъ, почти съ каждымъ часомъ хуже. Болѣзнь достигла полнаго развит³я и теперь быстро спѣшила къ концу.

   Онъ все нечленораздѣльнѣе говорилъ, съ большимъ трудомъ двигался. Жанну онъ узнаваль, тѣмъ болѣе, что она возила ему все, чего онъ ни просилъ: фрукты, конфеты, сигары. Но обрашен³е его дѣлалось все страннѣе. Иной разъ узнаетъ ее - и сейчасъ же, не обращая никакого вниман³я, отойдетъ въ сторону и займется чѣмъ-нибудь.

   Иной разъ оживится, начнетъ разсказывать:

   - А вотъ у насъ вчера былъ вечеръ, очень весело было...

   А когда она удивится, что ей ничего не говорили о вечерѣ, ассистентъ объясняетъ ей, что вечеръ, о которомъ говоритъ Максъ, былъ два мѣсяца тому назадъ.

   Послѣдн³е дни онъ почти не вставалъ съ постели, но когда она приходила, онъ сейчасъ же начиналъ собираться:

   -Ѣдемъ же въ Парижъ! Мнѣ надо, надо!

   - Ѣдемъ, другъ мой, сейчасъ ѣдемъ!- подтверждала она, а онъ уже не въ силахъ былъ сползти съ постели, весь дрожалъ и трясущимися руками хватался за воздухъ, воображая, что одѣвается.

   - Что же это, что же это, докторъ!- съ отчаян³емъ спрашивала Жанна доктора, измученная этой медленной агон³ей.

   - Что? Это конецъ, милая барыня!- серьезнѣе обыкновеннаго отвѣчалъ онъ,- Въ одинъ прекрасный день онъ совершенно незамѣтно покинетъ земную юдоль. Хорошо еще, что по большей части смерть бываетъ въ этихъ случаяхъ отъ паралича сердца и мгновенная.

   - Да и не лучше ли смерть? Развѣ это можно назвать жизнью? - тихо спросила Жанна.

   Они спускались съ докторомъ съ лѣстницы, оставивъ Макса полууснувшаго.

   Мавстрѣчу имъ поднималась стройная молодая красавица. Еще издали Жанна обратила вниман³е на ея тонкую тал³ю и пышную грудь, облегавшуюся мягкими складками черной шелковой ткани, на маленькую, грац³озно поставленную головку съ тяжелыми пепельными волосами.

   Только вблизи Жанна разсмотрѣла странный цвѣтъ ея лица, какъ мраморъ, испещренный тоненькими багровыми жилками, и легкую одутловатость, портившую нѣжный овалъ лица. Несмотря на это, хороша она была удивительно.

   Красавица опустила свои син³е глаза, поровнявшись съ ними, и какъ-то стыдливо и вмѣстѣ гордо прошла, позванивая длинными золотыми цѣпочками, висѣвшими на ея груди.

   - Кто это? - невольно пр³остановившись, спросила Жанна.

   - Это одна больная.

   - Больная? - почти съ ужасомъ повторила Жанна.- Почему же я не видѣла ея?

   - Она рѣдко выходитъ и просила никого не пускать къ ней.

   - Больная... но что же она...

   - А что, хороша?

   - Удивительно.

   - Это... алкоголичка и, вѣроятно, неизлѣчимая.

   - Какой ужасъ! - вырвалось у Жанны.- Но какъ же... Что же...

   - Милая барыня, на основан³и многолѣтняго опыта, могу вамъ сказать, что если женщины дѣлаются алкоголичками, то въ девяносто девяти случаяхъ изъ ста надо искать причину этого въ ея сердечныхъ и семейныхъ дѣлахъ. А это... но вамъ все станетъ ясно, когда я скажу, что ея мужъ - знаменитый баритонъ Эннони!

   Жанна поблѣднѣла и пошатнулась.

   Вскорѣ послѣ ея пр³ѣзда въ Петербургъ,- лѣтъ 8 тому назадъ,- она познакомилась съ Эннони, все у того же Фирсова. Она сразу понравилась пѣвцу, онъ ей тоже. И между ними завязался одинъ изъ тѣхъ мимолетныхъ и, какъ обоимъ казалось, красивыхъ романовъ, которые такъ естественно развязываются необходимостью разлуки. Оба уѣхали служить въ разные города и оба сохранили другъ о другѣ пр³ятное, безпечное воспоминан³е... одно изъ многихъ.

   Ихъ таинственныя встрѣчи, легк³е и шаловливые разговоры, ласки, гдѣ не было замѣшано сердце, разлука безъ страдан³я - все это принесло имъ одно удовольств³е и никому не мѣшало!

   "Я свободна! - разсуждала Жанна.- И его свободы не стѣсняю".

   И вотъ теперь нужно было, чтобы одинъ за другимъ спадали покровы съ ея себялюбивыхъ иллюз³й. Это было еще страшнѣе!

   Такъ, можетъ быть, въ эту минуту, когда она поджидала Эннони гдѣ-нибудь вечеромъ на набережной, подъ темной вуалью, съ розами на груди, въ это время несчастная женщина терзалась его отсутств³емъ, и каждая минута ихъ поцѣлуевъ отсчитывалась на циферблатѣ ея жизни лишней слезой, ихъ счастливые вздохи искупались рыдан³ями.

   Она страдала, какъ когда-то страдала мать Жанны.

   Она шла къ вѣрной гибели и даже не знала, что Жанна была одной изъ ступеней для этого,- одной изъ тѣхъ неизвѣстныхъ соперницъ, которыхъ она даже не знала и которыя убивали ея молодую душу.

   И теперь, встрѣтившись съ Жанной на узкомъ пространствѣ лѣстницы, скользнувъ по ней взглядомъ, она даже и не подозрѣвала, что передъ ней стоитъ безнаказанная, красивая, молодая женщина, которая влила и въ ея жизнь свою каплю отравы...

   Вернувшись домой, Жанна заперлась. Она не велѣла никого пускать къ ней. Напрасно Засѣкинъ, несмотря на заявлен³е швейцара, поднялся наверхъ и долго стучалъ у двери,- она не откликнулась ему. Такъ онъ и ушелъ, увѣрившись, что ея нѣтъ дома. Она ходила по комнатѣ и въ отчаян³и ломала руки.

   Такъ вотъ въ какомъ видѣ, искаженныя, точно въ "адскомъ зеркалѣ", являлись къ ней теперь "красивыя" воспоминан³я ея молодости, о которыхъ она не думала прежде иначе, какъ съ мечтательной улыбкой, какъ съ легкимъ умилен³емъ надъ своими "джентльменскими", какъ она любила говорить, чувствами, заставлявшими ее сохранить чистою свою дружбу съ Максомъ или не требовать ничего отъ Эннони, ставъ съ нимъ на равную ногу товарища.

   Теперь судьба случайно указала ей продолжен³е двухъ ея романовъ.

   Конечно, она не могла предвидѣть ничего подобнаго. Она не думала ни о чемъ, кромѣ настоящей минуты. Она самовольно захлопнула книгу на любой главѣ и, не дочитавъ послѣдняго акта пьесы, увѣрила себя, что пьеса кончается счастливо. И теперь случайность, судьба жестоко указывала ей, что это не такъ.

   Но, значитъ, тогда и друг³е, можетъ быть, и всѣ друг³е ея поступки тоже несутъ искуплен³е въ будущемъ?

   Такъ ея независимость, ея либеральные взгляды на "свободу чувства", на то, что женщина принадлежитъ себѣ и вольна дѣлать, что угодно, что тѣло и душа двѣ вещи различныя - все это такъ же фальшиво, какъ "свѣтлый лучъ" въ устахъ Макса.

   Почему же... почему ей суждено, даже не дѣлая зла, всюду вносить только отраву?

   Или это и было зло, все то, что она дѣлала? Гдѣ же добро? Чѣмъ же жить?..

   И Жанна билась головой объ стѣну, въ нѣмомъ отчаян³и, но ясно чувствовала только одно, что такъ дальше жить нельзя, что прежнее существован³е уже немыслимо, разъ ушло это безсознательное легкомысл³е, которое заставляло жизнь казаться такой несложной и веселой...

   Въ ея сердце забралась и совершала свой процессъ отрава; тотъ ядъ, которому суждено или принести смерть, или, властно вытравивъ все больное, все ненужное, освободить организмъ къ новому здоровью, къ новой жизни.