Главная » Книги

Шекспир Вильям - Сонеты

Шекспир Вильям - Сонеты


1 2 3 4


ПОЛНОЕ СОБРАН²Е СОЧИНЕН²Й

В. ШЕКСПИРА

ВЪ ПРОЗѢ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

Томъ восьмой.

1) Два Веронца. 2) Король Генрихъ VIII. 3) Титъ Андроникъ. 4) Сонеты.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕН²Е

КЪ ЖУРНАЛУ

"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРѢН²Е"

за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАН²Е С. ДОБРОДѢЕВА.

1893.

  

СОНЕТЫ.

  

I.

  
   Мы требуемъ потомства отъ прекраснѣйшихъ творен³й затѣмъ, чтобы не умирала никогда роза красоты и, отходя какъ болѣе зрѣлая, съ течен³емъ времени, оставляла-бы нѣжный отпрыскъ памятью о себѣ; а ты, обрученный съ одними своими ясными очами, питаешь пламя своей жизни самодовлѣющимъ топливомъ, ты производишь голодъ тамъ, гдѣ есть избытокъ, враждуешь самъ съ собой, слишкомъ жестокъ къ своему нѣжному существу! Ты теперь, свѣжая краса м³ра, лишь вѣстникъ еще пышной весны, но ты хоронишь въ своемъ отпрыскѣ его содержимое и, нѣжный скупецъ, разоряешься своимъ скряжничествомъ. Пожалѣй м³ръ, иначе этотъ обжора пойдетъ къ тебѣ, твоей-же могилѣ, чтобы вкусить должное м³ру.
  

II.

  
   Когда сорокъ зимъ одолѣютъ твое чело и проведутъ глубок³я борозды по полю твоей красы, то гордое облачен³е твоей юности, которымъ всѣ восхищаются теперь, станетъ лохмотьемъ, безъ всякой цѣны; и если тебя спросятъ, гдѣ-же вся твоя прелесть, гдѣ всѣ сокровища твоихъ веселыхъ дней, то указан³е на твои глубоко впавш³е глаза будетъ всепожирающимъ стыдомъ, нещадной похвалою. Во сколько болѣе одобрен³я заслужило-бы употреблен³е твоей красоты, если-бы ты могъ отвѣтить: "Этотъ прелестный ребенокъ мой сведетъ за меня счеты и оправдаетъ мою старость",- свидѣтельствуя, что его красота унаслѣдована отъ тебя. Это стало-бы твоимъ обновлен³емъ въ старости и согрѣло-бы твою кровь, когда ты чувствовалъ-бы уже ея охлажден³е.
  

III.

  
   Посмотрись въ зеркало и скажи лицу, которое тамъ увидишь, что пора ему создать и другое; если ты не возродишь теперь его свѣжее подоб³е, то обманешь свѣтъ, лишишь блаженства какую-либо мать. Гдѣ такая красавица, невоздѣланное лоно которой презрѣло-бы пахоту твоей работы? Или кому отрадно быть могилой своей любви къ себѣ до того чтобы прекращать потомство? Ты зеркало своей матери, она видитъ въ тебѣ вновь нѣжный апрѣль своей весны; такъ и ты увидишь, сквозь окна своей старости и вопреки своихъ морщинъ, свое золотое время. Но если ты живешь для того чтобы не оставить воспоминан³я, умри одинокимъ и твое подоб³е умретъ съ тобой.
  

IV.

  
   Расточитель красоты, зачѣмъ ты тратишь на себя же наслѣд³е красоты? Природа завѣщаетъ не въ даръ, а въ ссуду и, будучи щедра, ссужаетъ только щедрыхъ. Зачѣмъ-же ты, прекрасный скряга, употребляешь во зло роскошныя щедроты, данныя тебѣ для раздачи? Безцѣльный ростовщикъ, зачѣмъ пользуешься ты такою суммою суммъ, не живя ею? Ведя дѣло лишь съ собой, ты лишаешь себя своего-же милаго себя. Но когда природа повелитъ тебѣ уйти, какой дѣльный разсчетъ оставишь ты по себѣ? Твоя безполезная красота будетъ схоронена съ тобою, а бывъ въ оборотѣ, она жила-бы, чтобы стать твоимъ душеприказчикомъ.
  

V.

  
   Тѣ самые часы, нѣжно выработавш³е прелестный образъ на которомъ останавливаются всѣ глаза, ожесточатся противъ него-же и обезобразятъ то, что красуется нынѣ. Вѣдь незнающее отдыха время ведетъ лѣто къ гнусной зимѣ и сливаетъ его съ нею: соки поражаются морозомъ, ядреная листва отпадаетъ, красота заносится снѣгомъ, запустѣн³е всюду. Тогда, если-бы не оставалось лѣтней влаги, текучей узницы въ хрустальныхъ стѣнахъ, произведен³я красоты исчезли бы вмѣстѣ съ красотою, и не осталось-бы не только ихъ, но и воспоминан³я о томъ, что они были. Но цвѣты, испуская свои соки, теряютъ лишь свою наружность при встрѣчѣ съ зимою: ихъ благоуханная сущность продолжаетъ жить.
  

VI.

  
   Не дозволяй поэтому суровой рукѣ зимы обезцвѣтить въ тебѣ твое лѣто, прежде нежели ты изольешь свои соки. Наполни благовон³емъ какой-либо сосудъ. Отложи въ какое-нибудь мѣсто сокровища красоты, прежде нежели она сама убьетъ себя. Нельзя называть запретнымъ лихоимствомъ то, что счастливитъ платящихъ добровольно за ссуду; такъ будешь счастливъ ты, создавъ другого себѣ, и еще вдесятеро счастливѣе, если десятерыхъ вмѣсто одного; эти десятеро твоихъ подоб³й будутъ еще счастливѣе тебя, если десять новыхъ тебя воспроизведутъ тебя еще десять разъ. И что подѣлаетъ смерть, когда ты отойдешь, если ты останешься живымъ въ своемъ потомствѣ? Не будь-же строптивымъ: ты слишкомъ прекрасенъ,чтобы быть добычею смерти и достаться въ наслѣдство червямъ.
  

VII.

  
   Взгляни: когда прекрасное свѣтило поднимаетъ на востокѣ свою пламенную главу, каждый глазъ на землѣ воздаетъ почесть его появлен³ю, покланяясь взоромъ его священному велич³ю; и когда это свѣтило поднимется по крутизнѣ небесной возвышенности, уподобляясь бодрой юности, достигшей зрѣлаго возраста, земные взоры продолжаютъ поклоняться его красотѣ, слѣдя за его золотымъ странствован³емъ. Но когда, съ своей высшей точки, на своей отяжелѣвшей колесницѣ, оно, подобно ослабѣвшему отъ лѣтъ, разстается съ днемъ, взоры, доселѣ почтительные, отвращаются отъ его низменнаго бѣга и смотрятъ въ другую сторону: такъ и ты, переживъ свой полдень, умрешь незамѣченный, если у тебя не родится сынъ.
  

VIII.

  
   Ты, музыка для слуха, почему слушаешь ты музыку грустно? Прелесть не споритъ съ прелестью; радости нравится радость. Зачѣмъ же любишь ты то, что встрѣчаешь невесело, или, лучше сказать, встрѣчаешь съ удовольств³емъ свою скорбь? Если должное сочетан³е хорошо согласованныхъ звуковъ, связанныхъ аккордами, рѣжетъ тебѣ ухо, то это потому, что они кротко укоряютъ тебя за то, что ты теряешь въ одиночествѣ тѣ парт³и, которыя ты долженъ исполнять съ другими. Замѣть, какъ струны въ нѣжномъ супружествѣ, одна съ другою, звучатъ совмѣстно въ общемъ своемъ строѣ, походя на отца, ребенка и счастливую мать, которые всѣ воедино издаютъ одну пр³ятную ноту: эта пѣснь безъ словъ, многозвучная, кажущаяся однозвучной, напѣваетъ тебѣ: "оставаясь одинокимъ, ты будешь ничѣмъ!"
  

IX.

  
   Не изъ страха-ли прослезить глаза вдовицы моришь ты себя въ одиночествѣ? Но если тебѣ случится умереть безъ потомства, м³ръ будетъ оплакивать тебя, подобно безплодной вдовѣ. М³ръ будетъ твоею вдовою и будетъ постоянно плакать о томъ, что ты не оставилъ по себѣ никакого подоб³я между тѣмъ какъ любая вдова можетъ хранить въ душѣ образъ своего мужа, глядя на лица своихъ дѣтей. Вѣдь то, что мотъ расточаетъ въ свѣтѣ, лишь смѣняетъ мѣсто, потому что свѣтъ продолжаетъ тѣмъ пользоваться; но безплодно потраченная красота загубляется для м³ра и, не употребляя ея, ея обладатель ее разрушаетъ. Нѣтъ любви къ другимъ у того, кто совершаетъ самъ надъ собою такой позоръ.
  

X.

  
   Стыдись! Докажи, что ты любишь кого-либо, ты, столь беззаботный о себѣ. Соглашаюсь, если хочешь, что тебя любятъ мног³е, но что ты не любишь никого, это слишкомъ очевидно, потому что ты такъ проникнутъ смертельною ненавистью, что не устаешь замышлять козни противъ себя, стараясь разрушить тотъ прелестный кровъ, поддержан³е котораго должно бы быть твоею главной заботой. О, измѣни свои помыслы для того, чтобы я могъ измѣнить свое мнѣн³е! Неужели ненависть заслуживаетъ лучшаго убѣжища, нежели сладостная любовь? Будь, какъ твоя внѣшность, пр³ятенъ и добръ, или выкажи, по крайней мѣрѣ, добросердеч³е къ самому себѣ; создай другого себѣ изъ любви ко мнѣ, для того, чтобы твоя красота могла вѣчно жить въ твоихъ создан³яхъ - или въ тебѣ.
  

XI.

  
   По мѣрѣ того, какъ ты будешь блекнуть, ты будешь расцвѣтать въ своемъ создан³и всею силою того, что будешь утрачивать самъ; и ту свѣжую кровь, которую ты влилъ, будучи молодъ, ты можешь называть своей, когда отступишь уже отъ молодости. Въ этомъ мудрость, красота и размножен³е; внѣ этого - безум³е, дряхлость и холодный упадокъ. Если-бы всѣ были настроены какъ ты, времена угасли-бы и въ как³я нибудь шестьдесятъ лѣтъ насталъ-бы конецъ м³ру. Пусть тѣ, которыхъ природа создала не для того, чтобы ихъ стоило сохранять, всѣ грубые, безобразные, неотесанные, погибаютъ втунѣ; но тебя она одарила болѣе самыхъ одаренныхъ; ты долженъ оправдать эту мудрость своими щедротами. Она вырѣзала изъ тебя свою печать, полагая при этомъ, что ты будешь дѣлать ею оттиски, не давая пропадать снимкамъ.
  

XII.

  
   Когда я считаю часы, повѣдывающ³е о времени, и вижу, какъ ясный день поглощается безобразною ночью; когда я смотрю на ф³ялку послѣ отошедшей уже весны и на черные кудри, посеребренные бѣлизною; когда я вижу обнаженными отъ листвы тѣ высок³я деревья, которыя служили прежде сѣнью отъ жара стадамъ, и лѣтнюю зелень, связанную въ пѵчки, лежащую на носилкахъ, подобную ощетинившейся бѣлой бородѣ,- тогда я перехожу къ вопросу о твоей красѣ, къ тому, что и ты долженъ уйти среди разрушающаго времени, если уже прелестямъ и красотѣ суждено прекращаться и умирать по мѣрѣ того, какъ нарождаются друг³я. Ничто не можетъ защитить отъ косы Времени, кромѣ потомства, которое выстоитъ противъ него, когда ты будешь унесенъ имъ.
  

XIII.

  
   О, если бы ты существовалъ самъ по себѣ! Но, милый, ты свой только, пока живешь. Ты долженъ принять мѣры противъ своего грядущаго конца и передать свой любезный образъ другому; тогда красотѣ, данной тебѣ только въ пользован³е, не будетъ положено предѣла; ты будешь снова собой послѣ своей кончины, если твой прекрасный потомокъ воплотится въ твоемъ прекрасномъ обликѣ. Кто позволитъ разрушиться столь красивому дому, когда хозяйственная забота можетъ съ честью поддержать его противъ бурныхъ вѣтровъ зимнихъ дней и нещадной ярости вѣчнаго холода смерти? Одни только расточители... Дорогой мой, ты знаешь, у тебя былъ отецъ; пусть твой сынъ скажетъ то же.
  

XIV.

  
   Я заимствую мое сужден³е не изъ звѣздъ; однако, кажется мнѣ, я знакомъ съ астроном³ей,- не для того, чтобы предсказывать счастье или несчастье, язвы, засухи или качества временъ года; не могу я тоже предсказывать подробностей участи, намѣчая каждому его громы, дожди и вѣтеръ; не могу предсказывать благополуч³я принцамъ, читая частыя предвѣщан³я тому въ небѣ; но я извлекаю мои познан³я изъ твоихъ очей; изъ постоянныхъ звѣздъ я черпаю тотъ выводъ, что истина и красота пойдутъ объ руку, если ты согласишься сберечь запасъ изъ себя самого; иначе,- это я предсказываю тебѣ, твоя кончина будетъ приговоромъ и смертью истины и красоты.
  

XV.

  
   Когда я усматриваю, что каждый произрастающ³й предметъ сохраняетъ свое совершенство лишь на короткое время и что высшее его развит³е представляетъ одну внѣшность, на которую имѣютъ тайное вл³ян³е звѣзды; когда я понимаю, что люди произрастаютъ какъ растен³я, лелѣемыя и заминаемыя однимъ и тѣмъ же небомъ, кичащ³яся въ своемъ юношескомъ расцвѣтѣ и спадающ³я съ этой высоты, такъ что изглаживается и память о ихъ блестящемъ видѣ; тогда мысль о такомъ непостоянствѣ положен³я переноситъ мой взоръ на тебя, столь богатаго юностью, и надъ которымъ опустошительное время сговаривается съ обветшан³емъ,чтобы превратить день твоей молодости въ мрачную ночь. И борясь со временемъ, изъ любви къ тебѣ, пока оно обираетъ тебя, я прививаю къ тебѣ новь.
  

XVI.

  
   Но почему не избираешь ты болѣе могущественнаго пути для борьбы съ этимъ кровавымъ тираномъ, временемъ, и для своей поддержки; при упадкѣ, средствами болѣе благими, нежели мои бѣдныя риѳмы? Ты теперь на вершинѣ счастливыхъ часовъ, и много дѣвственныхъ садовъ, не воздѣланныхъ еще, готовы, въ добродѣтельномъ вожделѣн³и, взростить тебѣ живые цвѣты, болѣе похож³е на тебя, чѣмъ твое нарисованное подоб³е. Живыя черты возобновятъ ту жизнь которую временная кисть или мое ученическое перо не могутъ воспроизвести живьемъ передъ людскими глазами, и въ ея внутреннемъ достоинствѣ, ни въ ея внѣшней красотѣ. Но, тратя себя, ты себя сбережешь и будешь жить, изображенный своимъ собственнымъ искусствомъ.
  

XVII.

  
   Кто повѣритъ, въ будущ³я времена, моимъ стихамъ, полнымъ описан³я твоихъ высокихъ достоинствъ? Хотя, извѣстно небу, они лишь могила, хоронящая твою жизнь и выдающая менѣе половины твоихъ качествъ. Если-бы я могъ описать всю красоту твоихъ очей и перечислить въ живучихъ числахъ всѣ твои прелести, будущ³я поколѣн³я скажутъ: "Этотъ поэтъ лжетъ; так³я небесныя черты не начертывались на земныхъ лицахъ". И мои листы, пожелтѣлые отъ времени, будутъ осмѣяны, какъ старики, болѣе болтливые, чѣмъ правдивые; и твои справедливыя права сочтутся за поэтическ³й задоръ и за преувеличенныя строфы старинной пѣсни. Но если въ то время будетъ жить какое-либо твое дитя, ты будешь жить вдвойнѣ,- въ немъ и въ моихъ стихахъ.
  

XVIII.

  
   Сравню-ли я тебя съ лѣтнимъ днемъ? Ты милѣе его и умѣреннѣе: суровые вѣтры сносятъ нѣжныя майск³я почки и лѣто заключаетъ договоръ на слишкомъ коротк³й срокъ. Иногда небесное око горитъ слишкомъ ярко, иногда бываетъ затуманена его золотая окраска. И все красивое теряетъ часто красу; обезображиваясь случайно или вслѣдств³е все измѣняющаго природнаго течен³я. Но твое лѣто не должно увясть, не должно утратить тѣ красы, которыми ты обладаешь; смерть не должна чваниться тѣмъ, что ты бродишь подъ ея тѣнью, когда ты будешь продолженъ во времени вѣчнымъ потомствомъ: доколѣ люди будутъ дышать и глаза будутъ видѣть, оно будетъ жить и олицетворять тебя.
  

XIX.

  
   Всепожирающее время, притупи свои львиные когти и предоставь землѣ пожирать самой ея собственныхъ нѣжныхъ выводковъ; вырви острые зубы изъ лютой тигровой пасти и сожги въ его собственной крови долголѣтняго феникса; твори веселыя и грустныя времена года въ своемъ полетѣ и поступай, какъ вздумаешь, легконогое время, со всѣмъ широкимъ м³ромъ и его преходящими прелестями; но я запрещаю тебѣ одно болѣе ненавистное преступлен³е; о, не врѣзывай своихъ часовъ на прекрасномъ челѣ моего милаго, не проводи на немъ чертъ твоимъ древнимъ перомъ; оставь его незадѣтымъ въ твоемъ шеств³и, дабы онъ служилъ образцомъ красоты для послѣдующихъ людей. Но, пожалуй, ожесточайся, ветхое время: не смотря на твои обиды, мой возлюбленный будетъ жить вѣчно юнымъ въ моихъ стихахъ.
  

XX.

  
   У тебя лицо женщины, написанное рукою самой природы, о владѣтель-владычица моей страсти! У тебя женское нѣжное сердце, но незнакомое съ увертливой измѣнчивостью, обычной у лукавыхъ женщинъ, у тебя глаза яснѣе, чѣмъ у нихъ, они не такъ лживы въ своей игрѣ и поглощаютъ тотъ предметъ, на которомъ останавливаются. Мужчина, ты затмѣваешь своимъ блескомъ всяк³й блескъ, ты привлекаешь взоры мужчинъ, поражаешь души женщинъ. Ты былъ сначала предназначенъ быть женщиной, но природа, вырабатывая тебя, обезумѣла и своей прибавкою лишила меня тебя,- придавъ тебѣ нѣчто, вовсе мнѣ непригодное. Но если она выточила тебя для удовольств³я женщинъ, пусть достается мнѣ твоя любовь, а ихъ сокровищемъ будетъ только наслажден³е проявлен³ями твоей любви.
  

XXI.

  
   Я не таковъ, какъ та муза, что вдохновляется въ своихъ стихахъ размалеванной красотой, употребляетъ самое небо для ея разукрашиван³я, приравниваетъ все красивое къ своей красавицѣ, гордо уподобляетъ ее солнцу и лунѣ, всѣмъ драгоцѣннымъ камнямъ земнымъ и морскимъ, первородному апрѣльскому цвѣту и всѣмъ рѣдкимъ предметамъ, которые только объяты небеснымъ воздухомъ на этомъ громадномъ шарѣ. О, да буду я, искренн³й въ любви, искрененъ и въ писан³и; и тогда вы повѣрите мнѣ, что возлюбленное мною такъ прекрасно, какъ только можетъ быть дитя, рожденное матерью, хотя и не столь блестяще, какъ тѣ златые свѣтильники, которые утверждены въ небесномъ эѳирѣ. Пусть говорятъ большее тѣ, которые разсчитываютъ на молву: я не стану выхвалять то, что не располагаю продавать.
  

XXII.

  
   Мое зеркало не увѣритъ меня, что я состарился, пока ты остаешься одного возраста съ юностью; но когда я увижу на тебѣ борозды времени, тогда вспомню и я, что мои дни должны искупиться смертью. Вѣдь вся покрывающая тебя прелесть лишь видимая одежда моего сердца, которое живетъ въ твоей груди, какъ твое во мнѣ: какже могу я быть старше тебя? О, поэтому, милый мой, береги себя, какъ я себя берегу, не ради себя, а ради тебя, нося твое сердце, которое я хочу такъ стеречь, какъ заботливая мамка стережетъ отъ болѣзни своего младенца. Не разсчитывай на свое сердце, если мое будетъ убито: ты отдалъ мнѣ свое и не для того,чтобы я его возвратилъ.
  

XXIII.

  
   Какъ неумѣлый актеръ на сценѣ, изъ робости забывающ³й свою роль, или какое либо озлобленное существо, переисполненное ярости и въ которомъ самый избытокъ силъ служитъ къ ослаблен³ю его же сердца, такъ и я, по недостатку увѣренности, забываю выражать въ точности всю обрядность любовнаго устава и какъ бы умаляю силу моей собственной любви, будучи обремененъ всей тягостью ея силы. Пусть будутъ же мои писан³я моимъ краснорѣч³емъ, нѣмыми глашатаями словъ моей души, молящей о любви и жаждущей награды, будутъ лучше моего языка, выражавшаго уже большее, и большее число разъ. О, научись читать написанное молчаливой любовью: умѣть слушать глазами,- это высочайшее остроум³е любви.
  

XXIV.

  
   Мои глаза замѣнили живописца и утвердили изображен³е твоей красоты на скрижаляхъ моего сердца. Тѣло не служитъ охватывающей его рамой, но главнѣйшее искусство живописца проявлено перспективой; ты видишь лишь сквозь самого художника твой вѣрный образъ тамъ, гдѣ онъ находится: онъ виситъ въ храминѣ моего сердца, окна которой замѣнены твоими глазами. Смотри, какъ одни глаза оказали услугу другимъ: мои глаза начертили твой образъ, а твои служатъ окнами моей груди и, черезъ нихъ, солнце любитъ заглядывать туда, чтобы взглянуть на тебя. Но глазамъ не достаетъ одного для возвеличен³я ихъ искусства: они рисуютъ лишь то, что видятъ, сердца же не вѣдаютъ они.
  

XXV.

  
   Пусть тѣ, которымъ благопр³ятствуютъ звѣзды, чванятся общественными почестями и гордыми титулами,между тѣмъ какъ я, лишенный фортуною такого торжества, наслаждаюсь неожиданнымъ счастьемъ, которое цѣню выше всего. Любимцы великихъ государей распускаютъ свои прекрасные листья, подобно ноготкамъ, лишь подъ очный солнца; и вся ихъ гордость хоронится только въ нихъ самихъ, потому что они умираютъ, среди своей славы, отъ одного суроваго взгляда. Удрученный воинъ, прославивш³йся въ битвахъ, выигравъ тысячи сражен³й, проиграетъ одно,- и его вычеркиваютъ тотчасъ изъ почетной книги, при чемъ забываютъ всѣ его прежн³я заслуги; такъ счастливъ же я, что люблю и что я любимъ, и такъ, что не могу разлучаться и не могу быть разлученнымъ.
  

XXVI.

  
   Властитель моей любви, ты, чьи достоинства непреклонно обратили меня въ обязательное къ тебѣ подданство, отправляю тебѣ это послан³е въ засвидѣтельствован³е этой преданности, а не на показъ своего остроум³я. Преданность эта велика, но столь бѣдное остроум³е, какъ мое, представитъ ее скудной, по недостатку словъ для ея выражен³я; я надѣюсь, однако, что ты, по доброму настроен³ю своему, придумаешь въ душѣ, какъ одарить и ее, нагую,- пока та, какая-то, звѣзда, которая управляетъ моими путями, не обратится ко мнѣ милостивымъ ликомъ и не накинетъ наряда на мою лохмотную любовь, чтобы сдѣлать меня достойнымъ твоей благосклонности. Лишь тогда мнѣ можно будетъ осмѣлиться заявлять, насколько я тебя люблю; до тѣхъ поръ, я не буду показываться, чтобы ты не подвергъ меня испытан³ю.
  

XXVII.

  
   Истомленный работой, я спѣшу къ своей постели, дорогому мѣсту отдыха для членовъ, измученныхъ ходьбой; но тогда начинается странств³е въ моей головѣ, трудящее мой духъ, когда закончился трудъ моего тѣла. Мои мысли, изъ того далека, гдѣ я нахожусь, предпринимають усердное паломничество къ тебѣ и держатъ настежь мои смыкающ³яся вѣки, устремляя ихъ въ темноту, зримую для слѣпцовъ. Мое духовное воображаемое зрѣн³е представляетъ моимъ слѣпымъ взорамъ твой призракъ, который, подобно драгоцѣнному камню, висящему въ страшномъ мракѣ, превращаетъ черную ночь въ красивую и обновляетъ ея старческое лицо. Ты видишь, что днемъ мои члены, а ночью мой духъ не находятъ покоя - ни тебѣ, ни мнѣ.
  

XXVIII.

  
   Какже могу я воротиться къ счастливому состоян³ю, если я лишенъ пользован³я покоемъ, если дневная тревога не облегчается ночью, и дни угнетаются ночами, а ночи днями. Тѣ и друг³е, хотя враждуютъ между собою за власть, но протягиваютъ руки другъ другу, чтобы мучить меня, одни трудомъ, друг³е сожалѣн³емъ о томъ, что я тружусь вдали и все далѣе и далѣе отъ тебя. Я говорю дню, чтобы ему польстить, что ты свѣтило и счастливишь день, когда тучи заволакиваютъ небо; такъ льщу я и темнолицой ночи: когда блестящ³я звѣзды не мерцаютъ, ты поглощаешь вечеръ. Но день удлиняетъ ежедневно мои печали, а ночь еженочно заставляетъ силу моей скорби казаться сильнѣе.
  

XXIX.

  
   Когда, въ немилости у счастья и передъ людскими глазами, я оплакиваю наединѣ мою изгнанническую долю, и тревожу глух³я небеса моими тщетными воплями, и взираю на себя, и проклинаю свою участь, я желаю быть подобнымъ тому, кто богаче меня надеждою, желаю имѣть его черты, обладать друзьями подобно ему, владѣть искусствомъ одного человѣка, произволомъ другого, чувствую себя наименѣе довольнымъ тѣмъ, чѣмъ наиболѣе пользуюсь, и почти презираю себя среди такихъ мыслей; но мнѣ стоитъ вспомнить о тебѣ,- и тотчасъ мое настроен³е, подобно жаворонку, вздымающемуся, при разсвѣтѣ, съ мрачной земли,- уже поетъ свой гимнъ у небесныхъ вратъ: это потому, что воспоминан³е о твоей сладостной любви приноситъ мнѣ так³я богатства, что я не хочу тогда обмѣниваться положен³емъ съ королями.
  

XXX.

  
   Когда къ суду моей тихой, молчаливой думы я вызову воспоминан³я о прошломъ, я вздыхаю по потерѣ многаго, чего я искалъ, и, вмѣстѣ съ старыми горестями, оплакиваю вновь утраты дорогого времени. Мои глаза, непривычные къ слезамъ, могутъ тогда заливаться ими по дорогимъ друзьямъ, сокрытымъ въ безсрочной ночи смерти. Я снова плачу надъ давно схороненными любовными огорчен³ями и сѣтую надъ потерей многихъ исчезнувшихъ видѣн³й. И я могу печалиться такъ по минувшимъ печалямъ и тяжело перебирать горе за горемъ, подводя счетъ давнишнимъ стонамъ, за которые расплачиваюсь снова, какъ бы за неоплаченные прежде. Но если, среди этого, я вспомню о тебѣ, дорогой другъ, всѣ утраты вознаграждены и конецъ скорбямъ!
  

XXXI.

  
   Твоя грудь обогащена всѣми сердцами, которыя я считалъ умершими, утративъ ихъ; въ ней господствуютъ любовь и всѣ любезныя любви дѣян³я, и всѣ тѣ друзья, которыхъ я считалъ схороненными. Сколько священныхъ, надмогильныхъ слезъ вызвала нѣжно-благоговѣйная любовь моя изъ моихъ глазъ, какъ дань покойнымъ, которые, какъ оказывается теперь, лишь удалились, но хранятся сокрытыми въ тебѣ! Ты та могила, въ которой жива моя схороненная любовь, и которая украшена побѣдными знаками моихъ былыхъ возлюбленныхъ, отдавшихъ тебѣ всѣ доли, взятыя ими отъ меня. Эта дань моя многимъ теперь у тебя одного; ихъ образы, любимые мною, я вижу въ тебѣ, и ты, въ которомъ они всѣ, обладаешь всѣмъ мною вполнѣ.
  

XXXII.

  
   Если ты переживешь мои смиренные дни и если послѣ того, какъ грубая смерть покроетъ прахомъ мои кости, тебѣ случится на счастье перечесть еще разъ эти бѣдные, неискусные стихи твоего умершаго обожателя, ты сравнишь ихъ тогда съ современными, улучшенными; но хотя-бы ихъ превосходило всякое перо, сохрани ихъ ради моей любви, а не ради ихъ сложен³я, которое съумѣютъ превзойти друг³е высш³е, болѣе счастливые люди. О! посвяти мнѣ тогда лишь эту любовную мысль: "если-бы муза моего друга росла вмѣстѣ съ возрастающимъ вѣкомъ, то его любовь породила-бы нѣчто болѣе драгоцѣнное, нежели это, для шествован³я въ рядахъ улучшеннаго строя; но если онъ умеръ, а поэты превосходятъ его, то я буду читать ихъ ради ихъ слога, а его ради его любви".
  

XXXIII.

  
   Видалъ я не разъ, какъ блестящее утро ласкаетъ вершины горъ своимъ царственнымъ окомъ, лобзаетъ своимъ золотымъ ликомъ зелень луговъ и золотитъ блѣдныя рѣки своей небесной алхим³ей, а потомъ дозволяетъ ничтожнымъ облакамъ проноситься, безобразно клубясь, по его небесному лику, скрывая тѣмъ отъ смущеннаго м³ра его черты и его тайное бѣгство къ западу подъ этой обидой. Такъ и мое солнце озарило, въ одно раннее утро, мое чело побѣднымъ блескомъ.... Но, увы! оно было моимъ лишь въ течен³е одного часа: мрачная полоса затмила его теперь отъ меня. Однако, моя любовь не отвергаетъ его изъ-за этого: земныя солнца могутъ омрачаться, когда омрачается и небесное.
  

XXXIV.

  
   Зачѣмъ сулилъ ты мнѣ такой прекрасный день и заставилъ меня выйти безъ плаща, дозволя ничтожнымъ облакамъ настигнуть меня въ пути и скрыть твою прелестъ ихъ зловоннымъ дымомъ? Мнѣ мало того, что ты пробиваешься сквозь тучу, чтобы высушить дождь на моемъ побитомъ бурею лицѣ: никто не одобритъ той мази, которая залечиваетъ рану, не исцѣляя страдан³я. Такъ и твой стыдъ не можетъ служить лекарствомъ для моей скорби: хоть ты и раскаяваешься, я все-же въ потерѣ; печаль обидчика доставляетъ лишь слабое облегчен³е тому, кто несетъ на себѣ крестъ горькой обиды. Да, но твои слезы, это перлы, разсыпаемые твоею любовью; онѣ роскошны и служатъ выкупомъ за всѣ дурныя дѣла!
  

XXXV.

  
   Не скорби болѣе о томъ, что сдѣлано тобою: у розъ бываютъ шипы, и въ серебряныхъ ручьяхъ встрѣчается грязь тучи и затмѣн³я омрачаютъ и солнце, и луну, и противныя гусеницы водятся въ нѣжнѣйшихъ почкахъ. Всѣ люди совершаютъ ошибки, и я дѣлаю это самъ, оправдывая твои проступки сравнен³ями, подкупая самого себя, сглаживая твои заблужден³я, ища для твоихъ грѣховъ извинен³й, превосходящихъ самые грѣхи! Я нахожу объяснен³е твоему чувственному проступку,- твой обвинитель становится твоимъ адвокатомъ,- и начинаю законный искъ противъ себя самого. Между моей любовью и ненавистью ведется такая междоусобица, что мнѣ приходится быть союзникомъ милаго вора, который горько обкрадываетъ меня.
  

XXXVI.

  
   Дозволь мнѣ заявить, что мы оба должны быть отдѣльными, хотя остается единою наша нераздѣльная любовь. Пусть позоръ, падающ³й на меня, переношу я одинъ, безъ твоей помощи. Въ нашей обоюдной любви одно чувство уважен³я, не смотря на разлучен³е нашихъ жизней злымъ рокомъ, который, хотя и не измѣняетъ самого проявлен³я любви, но лишаетъ счастливые часы любовнаго наслажден³я. Я не могу болѣе признавать тебя безъ того, чтобы оплакиваемый мною проступокъ не позорилъ тебя; такъ и ты не можешь оказывать мнѣ открыто честь своего благорасположен³я, не отнимая тѣмъ чести отъ своего имени. Не дѣлай же этого: я такъ люблю тебя, что, считая тебя своимъ, считаю своею и твою добрую славу.
  

XXXVII.

  
   Какъ престарѣлый отецъ радуется, видя, что его добрый сынъ совершаетъ юношеск³е подвиги, такъ я, искалѣченный взысканною прихотью рока, ищу своего утѣшен³я въ твоемъ достоинствѣ, въ твоей доблести; пусть красота, рожден³е, богатство, умъ, что бы ни было изъ всего этого, или все оно, или еще болѣе того, находится по праву увѣнчаннымъ въ тебѣ; я прививаю мою любовь къ этому твоему достоян³ю, и, слѣдовательно, я не калѣка, я не бѣденъ, не презрѣнъ, если одинъ твой отблескъ придаетъ мнѣ столько сущности, что я восполненъ твоимъ изобил³емъ и живу частицею твоей славы придумай, что есть наилучшаго, и да будетъ это лучшее въ тебѣ: таково мое желан³е и оно счастливитъ меня вдесятеро.
  

XXXVIII.

  
   Можетъ ли моя муза нуждаться въ предметѣ вдохновен³я, когда ты вдыхаешь въ мои стихи самого себя, какъ сладостное содержан³е, слишкомъ возвышенное для занесен³я на всякую пошлую бумагу? О, благодари себя же, если во мнѣ найдется что либо достойное занять твой взглядъ, потому что кто можетъ быть нѣмъ на столько, что не станетъ писать къ тебѣ, когда ты самъ озаряешь вымыселъ? Будь ты десятой музой, вдесятеро болѣе цѣнной, нежели тѣ старыя девять, которыхъ призываютъ стихотворцы, и дай тому, кто взоветъ къ тебѣ, создать вѣчныя поэмы, которыя переживутъ времена! Если моя легкая муза понравится въ тѣ замѣчательные дни, то пусть трудъ будетъ мой, но хвала да воздастъ тебя!
  

XXXIX.

  
   О, какъ могу я прилично воспѣть твои достоинства, когда ты составляешь лучшую часть меня самого? Что можетъ принести моя собственная похвала мнѣ же самому, и кого я хвалю, какъ не себя, хваля тебя? Изъ-за одного этого будемъ жить порознь, и пусть наша драгоцѣнная любовь утратитъ назван³е единства, и мнѣ, благодаря этой разлукѣ, станетъ возможно воздать тебѣ то, на что ты одинъ имѣешь право. О, отсутств³е, какимъ было бы ты мучен³емъ, если бы твой горьк³й досугъ не доставлялъ сладкой свободы занимать время мечтами о любви,- которая такъ нѣжно обманываетъ и мечты, и время,- и если-бы ты и научалъ тоже человѣка раздвоиваться, позволяя тому, кто вдали, выхваливать того, кто остается.
  

XL.

  
   Бери всѣ мои привязанности, любовь моя, бери ихъ всѣ: развѣ у тебя прибудетъ что либо противъ того, что было? Нѣтъ любви, любовь моя, которую ты могъ бы назвать вѣрною мнѣ любовью: все мое было твоимъ прежде, нежели взято тобою еще и это. Если, изъ любви ко мнѣ, ты принималъ мою любовь, то я не могу осуждать тебя за то, что ты присваиваешь любимое мною. Но тебя надо осудить, если ты обманешь себя, своенравно вкушая то, что ты самъ же отвергалъ для себя. Я прощаю тебѣ грабительство, милый воръ, хотя ты крадешь все мое бѣдное состоян³е, и однако, то извѣстно любви, прискорбнѣе получать обиды отъ любви, чѣмъ явныя оскорблен³я отъ ненависти. О, сладострастная прелесть, придающая красу всему дурному, убивай меня коварствомъ, но мы все же не будемъ врагами!
  

XLI.

  
   Всѣ эти грѣшки, совершаемые твоею прихотью, когда, порой, я отсутствую изъ твоего сердца, свойственны твоей красотѣ и твоему возрасту, потому что искушен³е сопровождаетъ тебя всюду, гдѣ ты находишься. Ты милъ, и потому тобою хотятъ обладать; ты красивъ, и потому тебя осаждаютъ; а когда женщина станетъ прельщать, найдется ли сынъ женщины, способный грубо оттолкнуть ее прежде, нежели она добьется своего? Увы! но ты могъ бы пощадить мои владѣн³я и сдержать свою красоту и свою заблуждающуюся юность, которыя увлекаютъ тебя до того въ своемъ распутствѣ, что тебѣ приходится нарушать двойную вѣрность: ея ко мнѣ, черезъ соблазнъ твоею красотою, твою ко мнѣ - черезъ измѣну твоей красоты мнѣ.
  

XLII.

  
   Все мое горе не въ томъ, что она принадлежитъ тебѣ, хотя, могу сказать, я любилъ ее горячо; но ты принадлежишь ей, вотъ въ чемъ моя главная скорбь; эта любовная потеря затрогиваетъ меня глубже. Но, милые обидчики, я извиняю васъ такъ: ты полюбилъ ее, потому что зналъ, что она любима мною; она тоже обманываетъ меня ради меня, дозволяя моему другу оцѣнить ее, какъ мою. Если я утрачиваю тебя, моя потеря идетъ на пользу моей возлюбленной; если теряю ее мой другъ пользуется этой потерей; вы находите другъ друга, я теряю обоихъ,- и оба вы, ради меня, возлагаете на меня этотъ крестъ. Но вотъ въ чемъ радость: я и другъ мой, мы нѣчто единое. Сладкое обольщен³е! оказывается, что она любитъ меня одного.
  

XLIII.

  
   Чѣмъ болѣе смыкаю я глаза, тѣмъ вижу лучше, потому что въ течен³е дня они смотрятъ на предметы ничтожные; но, когда я засыпаю, они видятъ во снѣ тебя и, свѣтлые во тьмѣ, свѣтло устремлены во тьму. Ты, тѣнь котораго освѣщаетъ тѣни, на сколько твой обликъ, дающ³й тѣнь, представилъ бы чудное зрѣлище при ясномъ днѣ и твоемъ еще яснѣйшемъ свѣтѣ, если твоя тѣнь свѣтитъ такъ невидящимъ глазамъ! Какъ были бы, я говорю, счастливы мои глаза, смотря на тебя среди бѣлаго дня, если и глухой ночью несовершенный призракъ твоей красоты является, сквозь тяжелый сонъ, передъ мои незряч³я очи! Всѣ дни кажутся мнѣ ночами, пока не увижу тебя, а ночи - свѣтлыми днями, когда сонъ показываетъ мнѣ тебя.
  

XLIV.

  
   Если бы грубое вещество моего тѣла было духомъ до обидное разстоян³е не задерживало бы моего пути: не смотря на пространство, я перенесся бы изъ самыхъ отдаленныхъ мѣстъ туда, гдѣ ты находишься. Что было бы тогда въ томъ, что моя нога ступаетъ на самую отдаленную отъ тебя землю: вѣдь проворная мысль можетъ перескочить черезъ моря и сушу, при одномъ воспоминан³и о мѣстѣ, въ которомъ желаешь находиться. Но, увы! меня убиваетъ мысль о томъ, что я не мысль, могущая переноситься черезъ цѣлыя мили протяжен³я, когда тебя не будетъ,- а нѣчто созданное вполнѣ изъ земли и воды и обязанное, поэтому, покоряться въ своемъ горѣ доброй волѣ времени. Эти двѣ низменныя стих³и снабжаютъ меня лишь тяжкими слезами, знамен³емъ ярма каждой изъ нихъ.
  

XLV.

  
   Двѣ друг³я стих³и, легк³й воздухъ и очистительный огонь, пребываютъ въ тебѣ, гдѣ бы я ни жилъ. Первый изъ нихъ - моя мысль; второй - мое желан³е; оба они, то здѣсь, то тамъ, скользятъ въ своемъ быстромъ полетѣ, и когда эти двѣ быстрѣйш³й стих³и уносятся къ тебѣ нѣжными посланцами моей любви, моя жизнь, созданная изъ четырехъ стих³й, оставшись съ двумя, близится къ смерти, обремененная грустью до той поры, пока сочетан³е, необходимое для жизни, не возстановляется во мнѣ съ возвращен³емъ этихъ быстрыхъ пословъ отъ тебя; они приходятъ, удостовѣрясь въ твоемъ здоровьи, чтобы передать это мнѣ. При этой вѣсти я ликую, но едва порадовавшись, я отсылаю ихъ къ тебѣ вновь и тотчасъ впадаю въ печаль.
  

XLVI.

  
   Мои глаза и мое сердце враждуютъ смертельно, стараясь подѣлить обладан³е твоимъ образомъ. Мои глаза хотятъ возбранить моему сердцу твое лицезрѣн³е, мое сердце хочетъ отнять право на это у моихъ глазъ. Мое сердце доказываетъ, что ты пр³ютился въ немъ, какъ въ убѣжищѣ, непроницаемомъ для кристальныхъ очей, но отвѣтчикъ отвергаетъ такой искъ, говоря, что твоя красота отражается въ немъ. Чтобы порѣшить эту тяжбу, созваны присяжные изъ мыслей, все жильцовъ моего сердца, и ихъ приговоромъ присуждена одна твоя половина моимъ яснымъ глазамъ, другая - моему нѣжному сердцу, а именно: моимъ глазамъ досталась твоя внѣшность, а моему сердцу право на твою внутреннюю сердечную любовь.
  

XLVII.

  
   Мое сердце и глаза заключили между собою союзъ и теперь каждому изъ нихъ хорошо при другомъ: когда мои глаза жаждутъ взгляда, или мое влюбленное сердце томится вздохами, тогда мои глаза питаются твоимъ возлюбленнымъ образомъ и приглашаютъ мое сердце къ этому картинному пиру; въ другой разъ мои глаза гостятъ у сердца и принимаютъ свою долю участ³я въ его любовныхъ мечтахъ. Такимъ образомъ, благодаря твоему-ли изображен³ю, моей-ли любви, ты, хотя отсутствующ³й, постоянно со мною, потому что ты не можешь уйти далѣе моихъ помысловъ, а я вѣчно съ ними, они-же съ тобой; если-же они засыпаютъ, твой образъ, являясь предо мной, пробуждаетъ мое сердце для наслажден³я и сердца, и глазъ.
  

XLVIII.

  
   Какъ позаботился я, отправляясь въ дорогу, запереть всякую бездѣлицу подъ надежнѣйш³й замокъ для того, чтобы все осталось мнѣ на пользу не тронутымъ предательскими руками, подъ этой вѣрной охраной! Но ты, передъ которымъ мои драгоцѣнности только бездѣлица, ты, мое лучшее утѣшен³е, а теперь моя величайшая тревога, ты мое высшее сокровище и моя единственная забота, ты предоставленъ въ добычу любому обыкновенному вору. Тебя не заперъ я ни въ какой сундукъ, кромѣ того, въ которомъ тебя нѣтъ, хотя чувствую тебя тамъ,- въ нѣжный ковчегъ моей груди, изъ котораго тебѣ открытъ всегда, по твоему произволу, входъ и выходъ. И я боюсь, что тебя похитятъ и отсюда, потому что сама честность сдѣлается воровкой ради такой дорогой добычи.
  

XLIX.

  
   Противъ того времени,- если оно только наступитъ,- когда я увижу, что ты осуждаешь мои недостатки и твоя любовь подводитъ свой итогъ, побуждаемая къ этому разсчету благоразумнымъ соображен³емъ; противъ того времени, когда ты будешь проходить мимо меня, какъ чужой, и едва привѣтствовать меня этимъ солнцемъ, своими очами, и твоя любовь, превратясь изъ того, чѣмъ она нынѣ, найдетъ причины къ порѣшенной суровости; противъ такого времени хочу я укрѣпить себя уже теперь, стараясь познать, чего я стою, и поднимаю мою руку на самого себя, чтобы оправдать законность доказательствъ съ твоей стороны. Покидая меня, бѣднаго, ты имѣешь за себя силу закона, потому что я не могу привести доводовъ на пользу того, чтобы ты меня любилъ.
  

L.

  
   Какъ медленно подвигаюсь я на своемъ пути, когда то, что я ищу,- конецъ моего тягостнаго странств³я,- говорить моему успокоен³ю, моему отдыху: "Столько-то миль отдаляютъ тебя отъ твоего друга!" Животное, которое тащитъ меня, отягченнаго моимъ горемъ, ступаетъ неохотно, неся и внутреннее мое бремя; бѣдная скотина какъ-бы инстинктивно угадываетъ, что ея всадникъ не хочетъ того бѣга, который удаляетъ его отъ тебя. Кровавая шпора не возбуждаетъ ее, если гнѣвъ и вонзаетъ ее порою въ ея бока; она отвѣчаетъ на то лишь глухимъ стономъ, который рѣжетъ меня сильнѣе, нежели рѣжетъ шпора ея бока, потому что этотъ стонъ напоминаетъ мнѣ одно: моя скорбь впереди, а радость позади.
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (30.11.2012)
Просмотров: 710 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа