Шекспир Вильям - Сонеты

стоинству. Наша любовь была еще новинкой, еще въ веснѣ своей, когда я воспѣвалъ ее въ своихъ стихахъ, подобно Филомелѣ, поющей при встрѣчѣ лѣта и смыкающей свою гортань съ наступлен³емъ болѣе позднихъ дней. Хотя лѣто нисколько не хуже того времени, когда ея унылая пѣснь убаюкивала ночи, но теперь каждый кустъ оглашается шумнымъ пѣн³емъ, а самыя прелестныя вещи, становясь общедоступными, теряютъ свою сладость. Вотъ почему я, подобно ей, удерживаю свой языкъ: я не хочу прискучить тебѣ своей пѣснью.

  

  

   Увы! какую скудость обнаруживаетъ моя муза, если, имѣя такой предлогъ развернуться во всемъ своемъ блескѣ, она попускаетъ, чтобы предметъ ея оказывался болѣе цѣннымъ въ своей наготѣ, нежели съ прибавлен³емъ всѣхъ моихъ похвалъ! О, не осуждай меня, если я не могу написать большаго! Взгляни въ свое зеркало, и ты увидишь тамъ лицо, превосходящее мое тупое вдохновен³е, смущающее мой стихъ и уничтожающее меня. Не будетъ-ли грѣховною всякая попытка переиначить, и тѣмъ испортить, бывш³й столь прекраснымъ прежде, предметъ? Мои стихи не могутъ имѣть другой цѣли, кромѣ описан³я твоихъ даровъ и прелестей; между тѣмъ, твое зеркало повѣдаетъ тебѣ о нихъ болѣе, гораздо болѣе, нежели то можетъ содержаться въ моихъ стихахъ.

  

  

   Для меня, милый другъ, ты не можешь состарѣться: какимъ ты былъ, когда впервые мои глаза встрѣтились съ твоими, такою и кажется мнѣ все еще твоя красота. Зимн³я стужи трижды сорвали съ деревьевъ красу трехъ лѣтъ; три прекрасныя весны смѣнились тремя пожелтѣлыми осенями въ течен³е видѣнныхъ мною временъ года; три благоуханные апрѣля перегорѣли въ три знойные ³юня съ тѣхъ поръ, какъ я увидѣлъ тебя въ твоей свѣжести, остающейся до сихъ поръ въ разцвѣтѣ. Но, ахъ! красота, подобно часовой стрѣлкѣ, измѣняется въ своемъ положен³и, хотя ходъ этотъ и не замѣтенъ. Такъ и твой чудный блескъ, кажущ³йся мнѣ неподвижнымъ, имѣетъ свое течен³е и мои глаза могутъ меня обманывать. Изъ опасен³я этого, выслушай меня, невѣжливый юноша: прежде нежели ты родился, не одна красота пережила свое лѣто!

  

  

   Пусть не зовутъ мою любовь идолопоклонствомъ, не указываютъ на моего возлюбленнаго какъ на идола за то, что мои пѣсни и мои хвалы всегда однообразны: все къ нему одному, все о немъ, всѣ таковы и неизмѣнны. Мой возлюбленный добръ сегодня, добръ и завтра, онъ неизмѣненъ въ своемъ чудномъ совершенствѣ; поэтому и моя поэз³я обречена на постоянство, выражаетъ все одно, не ищетъ разнообраз³я. Красивъ, добръ, чистъ,- вотъ все содержан³е для меня,- красивъ, добръ, чистъ, повторяю я лишь другими словами, тратя свое вдохновен³е только на эту перемѣну. Три тэмы въ одной, допускающей громадный размахъ! Красота, доброта, чистота жили часто порознь; онѣ не соединялись еще всѣ три во едино до этой поры.

  

  

   Когда я встрѣчаю въ лѣтописяхъ давно прошедшихъ временъ описан³я красивѣйшихъ людей и чудные старинныя стихи, внушенные красотою и восхвалявш³е дамъ и любезныхъ рыцарей, уже умершихъ нынѣ, тогда я вижу, что, восхваляя всѣ прелести высшей красоты,- руки-ли, ноги, уста, глаза, лобъ,- перо древнихъ хотѣло описать именно тѣ красы, которыми ты обладаешь теперь. И такъ, всѣ ихъ восхвален³я были лишь пророчествами о нашемъ времени: они предвозвѣщали тебя; но, глядя лишь угадывающими глазами, эти писатели не владѣли достаточнымъ искусствомъ, чтобы воспѣть твои достоинства; даже и мы, живущ³е въ настоящ³е дни, имѣемъ глаза, чтобы любоваться тобою, но языки наши недостаточны для хвалы!

  

  

   Ни мои собственныя опасен³я, ни пророческ³й духъ всего обширнаго м³ра, грезящ³й о грядущихъ событ³яхъ, не могутъ опредѣлить срока моей вѣрной любви, которая предполагается обреченною на ограниченный предѣлъ. Умиравшая луна пережила свои затмѣн³я и зловѣщ³е авгуры сами смѣются теперь надъ своими предвѣщан³ями. Неизвѣстность вѣнчается нынѣ увѣренностью и миръ возноситъ оливковую вѣтвь на безконечныя времена. Моя любовь освѣжается каплями такого цѣлительнаго бальзама; смерть подчиняется мнѣ, или, вопреки ей, я буду жить въ моихъ бѣдныхъ стихахъ, пока она свирѣпствуетъ надъ тупыми и онѣмѣлыми толпами. А ты найдешь здѣсь памятникъ себѣ, когда гербы и мѣдныя гробницы тирановъ уже сотрутся въ прахъ.

  

  

   Есть ли въ мозгу что, способное быть возложеннымъ чернилами и что не выказало бы уже тебѣ моего истиннаго настроен³я? Что могу сказать новаго, что написать для выражен³я моей любви или твоихъ достоинствъ? Ничего, милый мальчикъ; однако, подобно тому, какъ въ чтен³и божественныхъ молитвъ я долженъ ежедневно повторять одно и то же, не считая старое устарѣвшимъ: ты мой, я твой,- все такъ же, какъ когда впервые было освящено мною твое прекрасное ими. Такъ наша вѣчная любовь, сохраняясь въ свѣжемъ ларцѣ любви, не отягчится пылью и поврежден³емъ отъ лѣтъ, но превратитъ время навѣки въ своего слугу. Здѣсь останется живучимъ первообразъ моей любви, когда время и ея внѣшн³й обликъ представятъ ее уже мертвой.

  

  

   О, не говори никогда, что мое сердце измѣняло тебѣ, хотя мое отсутств³е какъ бы свидѣтельствовало объ охлажден³и моего пламени! Я столь же легко могъ бы разстаться съ своей душою, которая находится въ твоей груди; тамъ мой любовный кровъ; если я бродилъ, подобно страннику, я воротился вновь именно вовремя и не измѣненный временемъ, такъ что я самъ приношу съ собою воду для смыт³я моихъ прегрѣшен³й. Хотя бы моя природа подчинялась всѣмъ слабостямъ, порабощающимъ всѣхъ дѣтей плоти, не вѣрь никогда, что она можетъ быть извращенной до такой степени, чтобы покинуть, ради ничего, весь итогъ твоихъ благъ. Я называю "ничѣмъ" весь обширный свѣтъ, кромѣ тебя, моя роза! въ немъ ты одинъ для меня все.

  

  

   Увы! это правда, я шатался туда и сюда, представляя собою на видъ какого-то шута, оскорбляя свои собственные помыслы, поступаясь дешево самымъ драгоцѣннымъ, подновлялъ старыя оскорблен³я новыми привязанностями; правда, что я поглядывалъ косо и непр³язненно на искренность, но, не смотря на то, эти проступки омолодили мнѣ сердце, и опытъ худшаго доказалъ мнѣ твое превосходство надъ всякой другой моей любовью. Теперь все прошло: прими то, что не будетъ имѣть конца; никогда болѣе я не направлю своихъ желан³й на новые опыты, испытывая старѣйшаго друга, божественнаго въ любви и которому я посвящаю себя отнынѣ. Допусти же меня туда, гдѣ мнѣ наилучше послѣ неба: въ твою чистую и столь любящую грудь!

  

  

   О, спорь изъ-за меня съ фортуной, этой богиней, виновной въ моихъ жалкихъ дѣлахъ; она распорядилась моей жизнью такъ, что я имѣю лишь публичныя средства, собираемыя съ публичныхъ привычекъ. Вотъ почему мое имя заклеймено и почему самое мое существо какъ бы отмѣчено моимъ ремесломъ, какъ рукой красильщика. Пожалѣй же меня и пожелай, чтобы я обновился, а я, подобно послушному больному, выпью кислотныя лекарства противъ моей заразы. Никакая горечь не покажется мнѣ горькою, никакое наказан³е усугубленнымъ, если оно усиливаетъ мѣру исправлен³я. Пожалѣй же меня, дорогой другъ; я увѣряю тебя, что даже одного твоего сострадан³я достаточно для моего исцѣлен³я.

  

  

   Твоя любовь и сострадан³е изглаживаютъ клеймо, наложенное на меня пошлыми извѣтами; что мнѣ за дѣло до того, что обо мнѣ отзываются хорошо или худо, если ты прикрываешь своею сѣнью меня, худого или хорошаго? Ты для меня весь м³ръ, и я долженъ стараться услышать изъ твоихъ устъ мое порицан³е или мою хвалу. Никто другой не существуетъ для меня, какъ я не существую ни для кого, кто могъ бы повернуть къ худшему или мои закаленныя чувства. Я бросаю въ столь слабую бездну всякую заботу о мнѣн³яхъ другихъ, что моя змѣиная чувствительность не отзывается болѣе ни на хулу, ни на лесть. Замѣть, какъ я отношусь къ тому, что мной пренебрегаютъ: ты такъ укоренился въ моемъ представлен³и, что весь остальной м³ръ кажется мнѣ вымершимъ.

  

  

   Съ тѣхъ поръ, какъ я покинулъ тебя, мои глаза перенеслись въ мою душу, и то, что руководило моими движен³ями, должно теперь дѣлить свою дѣятельность и почти слѣпо: оно какъ будто видитъ, но на дѣлѣ отсутствуетъ; оно передаетъ сердцу не образъ птицы, или цвѣтка, или какого либо схваченнаго облака; душа моя не принимаетъ впечатлѣн³й отъ этихъ мимолетныхъ предметовъ; представляется ли ей, что самое грубое или самое прекрасное, самая высшая прелесть или самое безобразное существо, горы или моря, день или ночь, воронъ или горлица, она перевоплощаетъ все это въ твой образъ. Неспособная ни на что болѣе, переполненная тобою, моя столь правдивая душа превращаетъ себя такъ въ неправдивую.

  

  

   Или же моя душа, увѣнчанная тобою, должна испивать эту отраву монарховъ, лести? Или же мнѣ приходится вѣрить, что мои глаза говорятъ правду, и что твоя любовь научила ихъ той алхим³и, которая превращаетъ чудовищъ и безобразные предметы въ херувимовъ, подобныхъ твоему милому образу, создавая изъ всего дурного самое превосходное, лишь только что вступитъ подъ ея лучи? Нѣтъ, вѣрно первое: льстивый обманъ содержится въ моемъ зрѣн³и и моя великая душа должна вкусить его по-царски; мои глаза знаютъ хорошо, что ей нравится, и приготовляютъ чашу ей по вкусу. Если въ ней отрава, грѣхъ уменьшается тѣмъ, что мои глаза любятъ ее и первые вкушаютъ отъ нея.

  

  

   Они лгали, стихи, написанные мною прежде, даже тѣ, въ которыхъ говорилось, что я не могу уже любить тебя еще нѣжнѣе; тогда мой умъ не усматривалъ причины, по которой мое яркое пламя могло бы возгорѣть еще яснѣе. Я принималъ во вниман³е время съ его милл³ономъ случайностей, которыя забираются между клятвами, измѣняютъ и королевск³е указы, заставляютъ блекнуть самую священную красоту, сбиваютъ и твердыя души на суетный путь. Увы! зачѣмъ, страшась произвола времени, я не говорилъ только: "Я люблю тебя теперь несравненно", если я былъ увѣренъ лишь въ томъ, что ни въ чемъ нельзя быть увѣреннымъ, и не увѣнчивалъ только настоящаго, сомнѣваясь въ остальномъ? Любовь - дитя; зачѣмъ же не говорилъ я такъ, чтобы оставить весь просторъ тому, что должно рости?

  

  

   Не заставляй меня допускать как³я либо помѣхи браку двухъ вѣрныхъ душъ. Любовь уже не любовь, если она мѣняется, замѣтивъ перемѣну, и готова отступить, увидя отступлен³е. О, нѣтъ! это незыблемый маякъ, который смотритъ на бури, но не потрясается ими; это звѣзда для всякой блуждающей ладьи, неоцѣнимая, хотя высота ея и опредѣляется. Любовь не игралище времени, хотя розы губъ и щекъ подлежатъ его склоняющей все косѣ. Любовь не измѣняется съ краткими часами и недѣлями, но выстаиваетъ до послѣдняго дня. Если это заблужден³е, которое докажется на мнѣ самомъ, пусть я не писалъ никогда и не любилъ никогда ни одинъ человѣкъ!

  

  

   Обвиняй меня въ томъ, что я слишкомъ скудно воздавалъ дань твоимъ высокимъ достоинствамъ, забывалъ обращаться къ твоей драгоцѣнной любви, съ которою все связываетъ меня изо дня въ день; что я сообщался съ неизвѣстными душами и уступалъ суетѣ, такъ дорого пр³обрѣтенныя мною права на тебя; что я подставлялъ свой парусъ всѣмъ тѣмъ вѣтрамъ, которые могли уносить меня, какъ можно далѣе отъ твоихъ взоровъ. Запиши и мое своенрав³е, и мои заблужден³я, прибавь еще къ справедливымъ свидѣтельствамъ всяк³я предположен³я; подведи меня подъ прицѣлъ твоей суровости, но не разстрѣливай меня своею возбужденною ненавистью: я взываю къ тебѣ, говоря, что я хотѣлъ лишь испытать постоянство и силу твоей любви.

  

  

   Подобно тому, какъ мы стараемся возбудить въ себѣ апетитъ, раздражая свой вкусъ острыми снадобьями или, ради предупрежден³я невѣдомаго недуга, болѣемъ, принимая слабительное для избѣжан³я болѣзни, такъ я, насытясь твоею никогда не обременяющею сладостью, вздумалъ сдобрить свою пищу горькими приправами и, наскучивъ здоровьемъ нашелъ нѣкоторую нужду поболѣть, безъ всякой необходимости. Так³е пр³емы въ любви,- вызывать заранѣе несуществующ³й еще недугъ,- выросли у меня до положительныхъ ошибокъ и заставили врачевать здоровье, которое, въ своемъ преизбыткѣ, пожелало быть излеченнымъ болѣзнью. Но я поучился при этомъ и нашелъ совершенно вѣрнымъ то положен³е, что снадобья отравляютъ того, кто страдаетъ по тебѣ.

  

  

   Какихъ зел³й изъ слезъ сирены, перегнанныхъ въ ретортахъ, мрачныхъ внутри какъ адъ, не пивалъ я, смѣняя опасен³я надеждами и надежды опасен³ями, и проигрывая постоянно, когда я былъ увѣренъ въ выигрышѣ! Въ как³я несчастныя заблужден³я не впадало мое сердце, когда оно считаю себя на верху блаженства! Куда направлялись, внѣ своихъ сферъ, мои глаза въ безум³и этого горячечного бреда! О, польза зла! теперь я нахожу вѣрнымъ, что лучшее становится еще лучшимъ черезъ зло, и нарушенная любовь, возстановясь снова, расцвѣтаетъ еще красивѣе, еще величавѣе. Такъ я возвращаюсь, отрезвленный, къ прежнему довольству и выигрываю, благодаря злу, втрое болѣе проиграннаго мною.

  

  

   Я теперь доволенъ тѣмъ, что ты однажды мучилъ меня; но въ силу испытанной мною тогда скорби, я долженъ быть теперь подавленъ моимъ прегрѣшен³емъ, если только мои нервы не изъ мѣди и кованной стали,- потому что, если ты былъ огорченъ теперь моею немилостью, какъ я былъ твоею, ты пережилъ адское время; а я, жесток³й, не подумалъ взвѣсить, сколько именно я выстрадалъ тогда отъ твоего преступлен³я! О, если-бы мрачная печаль наша напомнила глубинѣ моего чувства, до чего тяжки уколы истиннаго горя, и утѣшила бы скорѣе тебя, какъ ты меня тогда, скромнымъ бальзамомъ, цѣлительнымъ для пораненной груди! Но твое прегрѣшен³е становится теперь выкупомъ: мое выкупаетъ твое, а твое должно выкупить мое.

  

  

   Лучше быть подлымъ, нежели слыть за подлаго, когда, не бывъ такимъ, укоряешься въ этомъ. И самое справедливое удовольств³е утрачивается, если оно считается таковымъ не по нашему собственному ощущен³ю, но лишь по мнѣн³ю другихъ. Зачѣмъ испорченные лживостью глаза другихъ привѣтствуютъ игривость моей крови, или зачѣмъ наблюдаютъ за моими заблужден³ями еще болѣе заблуждающ³яся лица, наклонныя считать дурнымъ то, что я считаю хорошимъ? Нѣтъ, я таковъ какъ есть, и тѣ, которые намѣкаютъ на мой проступки, лишь выставляютъ на видъ свои. Я могу быть прямымъ, когда они кривы; мои дѣла не должны быть судимы по ихъ низкимъ мыслямъ. Они могутъ настаивать лишь на общемъ злѣ: всѣ люди порочны и властвуютъ своими пороками.

  

  

   Твой даръ, твоя записная книжка, она замѣнена въ моемъ мозгу неизгладимымъ воспоминан³емъ, которое переживетъ все тлѣнное, пребудетъ внѣ времени, перейдетъ въ вѣчность, или, по крайней мѣрѣ, уцѣлѣетъ до той поры, пока мой мозгъ и сердце будутъ имѣть природную способность существовать,- пока оба они не отдадутъ все уничтожающему забвен³ю то, что въ нихъ твоего; до тѣхъ поръ не пропадетъ память о тебѣ. Эти бѣдныя страницы не могутъ вмѣстить всего и мнѣ незачѣмъ отмѣчать значками твою дорогую любовь, вотъ почему я осмѣлился возвратить тебѣ эту вещь: допустить чтобы эта записная книжка включила еще что нибудь о тебѣ, хранить при себѣ помощника для напоминан³я о тебѣ, значило бы сознавать въ себѣ возможность тебя позабыть.

  

  

   Нѣтъ, время, ты не похвалишься тѣмъ, что заставило мня измѣниться.Твои пирамиды, перестроенныя съ новымъ велич³емъ, ничего не значатъ для меня, нисколько неудивительны; онѣ лишь передѣлка бывшихъ образовъ. При краткости нашей жизни, мы любуемся старьемъ, которое ты подсовываешь намъ, и вѣримъ охотнѣе, что оно создалось по нашему желан³ю, чѣмъ вспоминаемъ, что мы слыхали о томъ уже и прежде. Я смѣюсь надъ тобою, время, и надъ твоими лѣтописями, не восхищаясь ни настоящимъ, ни прошлымъ, потому что и твои записи, и то, что мы видимъ все ложь, которую ты только усиливаешь или уменьшаешь въ твоей постоянной поспѣшности. Но я клянусь въ одномъ, что будетъ уже неизмѣнно: я буду вѣренъ, не смотря на тебя и на твою косу!

  

  

   Если-бы моя дорогая любовь была дѣтищемъ трона, она могла-бы быть неусыновленной, какъ приблудъ Фортуны; она была-бы подчинена любви или ненависти временъ, то сорною травой между сорными травами, то цвѣткомъ между собранными цвѣтами. Нѣтъ, она возникла внѣ всякихъ случайностей, не стѣснена льстивой роскошью, не подвержена паден³ю подъ взрывомъ рабскаго недовольства,- модѣ на которое такъ благопр³ятствуетъ наше время. Она не боится политики, этой еретички, дѣйствующей лишь по весьма краткосрочнымъ услов³ямъ, но стоитъ отдѣльно въ крайней осторожности, не выростая отъ удара, не затопляясь ливнями. Свидѣтельствую это передъ современными безумцами, мертвыми для добра, живущими для злодѣян³й.

  

  

   Къ чему мнѣ возносить надъ собой балдахинъ, воздавая наружному наружную почесть, или закладывать широк³я основан³я вѣчному, неустойчивыя передъ гибелью и разрушен³емъ? Не видывалъ я развѣ, какъ зиждущ³е все на внѣшности и милостяхъ теряютъ все и съ излишкомъ, потому что оплачивали крайне дорого пользован³е этимъ и пренебрегали чистымъ вкусомъ ради сладкихъ смѣсей,- о, жалк³е богачи, истощающ³е себя въ любован³и собою? Нѣтъ, позволь мнѣ быть твоимъ слугой въ твоемъ сердцѣ, прими мое жертвоприношен³е, скудное, но чистое, безъ всякихъ примѣсей, безъискусственное и состоящее лишь въ нашемъ взаимномъ обмѣнѣ: я даю слово за тебя! Такъ прочь же ты, подкупной соглядатай! чѣмъ болѣе клеплешь ты на чистую душу, тѣмъ менѣе подлежитъ она твоему надзору.

  

  

   О, милый мальчикъ, ты, который держишь въ своей власти бренную стклянку времени, часы, эту его косу! Ты, который взросъ, истребляя и заставляя увядать своихъ поклонниковъ, между тѣмъ какъ твое милое существо разцвѣтало! Если природа, верховная владычица надъ разрушен³емъ, всесодерживаетъ тебя, когда ты идешь впередъ, она хочетъ сохранить тебя съ тою цѣлью, чтобы показать,какъ она способна насмѣяться надъ временемъ и убивать ходъ злосчастныхъ минутъ. Однако, бойся ея, о любимецъ ея произвола! Она можетъ задержать свое сокровище, но не сохранить его на вѣкъ: она должна сдать, хотя и по отсрочкѣ, свой разсчетъ и отдать тебя, ради своего спокойств³я.

  

  

   Въ древн³я времена, смуглыя не считались красивыми или, если и признавались такими, то не носили назван³я красоты; теперь-же смуглыя наслѣдуютъ красоту, и красота унижается ложными прикрасами: съ тѣхъ поръ, какъ каждая рука присвоила себѣ права природы и стала украшать безобразныхъ искусственной личиной, нѣжная красота утратила имя, ей нѣтъ священнаго убѣжища, она опошлена, если не изгнана совершенно. Поэтому глаза моей возлюбленной черни какъ вороново крыло, и какъ идутъ къ ней эти глаза, какъ-бы носящ³е трауръ по тѣмъ, которые не рождены бѣлокурыми, но не лишены красоты и обличаютъ природу въ ея ложной оцѣнкѣ. Они въ такомъ траурѣ, но эта печаль такъ краситъ ихъ, что, по приговору всѣхъ устъ, красота должна быть именно такою.

  

  

   Сколько разъ, когда ты, моя музыка, играла на этомъ благословенномъ деревѣ, которое звучитъ подъ твоими нѣжными пальцами, въ то время, какъ ты вызываешь изъ его гармоническихъ струнъ аккорды, чарующ³е мой слухъ, сколько разъ завидовалъ я этимъ клавишамъ, подпрыгивающимъ быстро чтобы поцѣловать твою ладонь, между тѣмъ, какъ мои бѣдныя губы, жаждущ³я снять ту же жатву, находились возлѣ тебя, краснѣя за дерзость дерева. За такое прикосновен³е онѣ охотно помѣнялись бы своимъ существомъ и своимъ положен³емъ съ этими пляшущими досчечками, по которымъ такъ изящно пробѣгаютъ твои пальцы, дѣлая мертвое дерево блаженнѣе живыхъ губъ. Если эти дерзк³я клавиши такъ счастливы, давай имъ цѣловать твои пальцы, но мнѣ твои губы!

  

  

   Удовлетворен³е похоти ведетъ къ позорной душевной растратѣ; для своего удовлетворен³я похоть готова на обманъ, уб³йство, кровожадность, подлость, лютость, безум³е грубость, жестокость, вѣроломство. Едва насладясь, ее уже презираютъ; за нею гонятся безумно, но, достигнувъ желаемаго, ненавидятъ ее столь же безумно, точно приманку, закинутую съ цѣлью лишить разсудка того,кто ее тронетъ. Она безумна какъ въ желан³и, такъ и въ обладан³и; имѣвъ, имѣя и готовая имѣть, она одинаково доходитъ до крайностей; это благодать при вкушен³и, а послѣ него - одно лишь горе; до него - обѣтованная радость; потомъ - одна мечта! Все это хорошо извѣстно свѣту, но никто не умѣетъ избѣгать тѣхъ небесъ, которыя ведутъ людей въ адъ.

  

  

   Глаза моей возлюбленной не походятъ на солнце; кораллъ алѣе румянца ея губъ; если снѣгъ бѣлъ, то груди ея смуглы; если волоса должны быть волокнисты, то на ея головѣ ростетъ черное волокно. Я видалъ узорчатыя розы, алыя и бѣлыя, но такихъ розъ я не вижу на ея щекахъ, и нѣкоторые ароматы усладительнѣе дыхан³я, которое исходитъ отъ моей возлюбленной. Я люблю слушать ея рѣчь, хотя знаю хорошо, что музыка звучитъ гораздо пр³ятнѣе; не видывалъ я, какъ ходятъ богини, но моя любезная, если идетъ, то ступаетъ по землѣ. Однакоже, клянусь небомъ, я знаю, что моя милая столь же хороша, какъ всѣ тѣ, которыхъ осыпаютъ лживыми сравнен³ями.

  

  

   Какова ты есть, ты такая же тиранка, какъ тѣ, которыя жестоки отъ сознан³я своей красоты, потому что знаешь хорошо, что для моего безумно-любящаго сердца ты самое красивое и драгоцѣннѣйшее сокровище. Между тѣмъ, говоря правду, мног³е, видя тебя, находятъ твое лицо не обладающимъ силою заставить страдать отъ любви. Я не дерзаю сказать имъ, что они ошибаются, хотя клянусь въ этомъ самому себѣ. И доказательствомъ правдивости моей клятвы служатъ тысячи вздоховъ, которые я испускаю одинъ за другимъ, лишь подумавъ о твоемъ лицѣ; они свидѣтельствуютъ, что черное для меня красивѣе всего. Но ты не черна ни въ чемъ, кромѣ своихъ поступковъ, и вотъ откуда, думаю я, проистекаетъ общее злослов³е.

  

  

   Я люблю твои глаза, и они, какъ бы сожалѣя меня, при видѣ того, какъ твое сердце мною пренебрегаетъ, облачились въ черное и въ этомъ миломъ траурѣ смотрятъ на меня съ живымъ участ³емъ. И, право, утреннее солнце въ небесахъ не краситъ такъ сумрачныхъ ланитъ востока, и полное свѣтило, восходящее вечеромъ, не придаетъ и половины такого блеска степенному западу, какъ эти два траурные глаза красятъ твое лицо. О, если трауръ такъ идетъ къ тебѣ, то пусть и сердце твое найдетъ пристойнымъ нести трауръ по мнѣ и облачится печалью. Тогда я поклянусь, что сама красота смугла и что безобразны всѣ тѣ, которыя не обладаютъ твоимъ цвѣтомъ лица.

  

  

   Да будетъ проклято сердце, заставляющее стонать мое отъ глубокой раны. нанесенной имъ мнѣ и моему другу! Не довольно ему терзать меня одного, но долженъ быть еще закрѣпощенъ въ рабство и мой лучш³й другъ? Твои жесток³е глаза похитили меня у меня самого, а ты присвоиваешь себѣ еще болѣе жестоко моего другого я! Я покинутъ имъ, собою и тобою; переношу трижды тройное мучен³е! Засади мое сердце въ темницу твоей желѣзной груди, но пусть тогда оно, бѣдное, возьметъ на поруки сердце моего друга. Гдѣ бы я ни былъ заключенъ, пусть мое сердце будетъ его стражемъ, тогда ты не станешь употреблять строгости въ моей тюрьмѣ. Но ты будешь дѣлать это, потому что я, будучи заключенъ въ тебѣ, поневолѣ твой, а со мною и все, что во мнѣ.

  

  

   И такъ, я сознался теперь, что онъ твой и самъ я въ закладѣ у твоего произвола, но я готовъ отдать себя вовсе, если ты освободишь другого меня, для моего постояннаго. утѣшен³я. Но ты не захочешь этого, не захочетъ и онъ идти на свободу, потому что ты алчна, а онъ уступчивъ. Онъ захотѣлъ лишь, ради обезпечен³я, росписаться за меня на этомъ услов³и, которое такъ крѣпко связываетъ его. Ты хочешь воспользоваться векселемъ на свою красоту, о лихоимка, которая пускаешь все въ оборотъ и взыскиваешь съ друга, ставшаго твоимъ должникомъ изъ-за меня: я утрачиваю его вслѣдств³е моей недружественной непредусмотрительности. Его я потерялъ; ты владѣешь обоими, имъ и мною; онъ платитъ за обоихъ, однако я не освобожденъ.

  

  

   Пусть обращаются ея желан³я ко всякому, у тебя твой "Вилль", "Вилль" на всѣ руки, "Вилль" на большее еще; я болѣе чѣмъ достаточенъ для постояннаго возвеличен³я тебя, дѣлая изъ себя прибавлен³е къ твоей волѣ. Не пожелаешь-ли ты, воля котораго такъ велика и обширна, дозволить мнѣ наконецъ, погрузить мою волю въ твою? Неужели воля другихъ будетъ казаться всегда милой тебѣ, а моя не удостоится твоего милостиваго соглашен³я? Море и всѣ воды принимаютъ же въ себя дожди и увеличиваютъ тѣмъ свое изобил³е; такъ и ты, обладая "Виллемъ", прибавь къ этому твоему "Виллю" одно мое желан³е чтобы увеличить твоего большого "Вилля". Не давай осаждать себя ни дурнымъ, ни хорошимъ просителямъ, соедини всѣ твои хотѣн³я въ одно, въ меня, одного твоего "Вилля".

  

  

   Если твоя душа возмущается моею близостью къ тебѣ, поклянись твоей слѣпой душѣ, что я твой "Виллъ", твое желан³е, которому есть всегда доступъ къ тебѣ, то знаетъ твое сердце; поэтому, ради любви, исполни, моя дорогая, мое любовное ходатайство, "Вилль" наполнитъ всегда сокровищницу твоей любви, онъ переполнитъ ее желан³ями, въ числѣ ихъ будетъ и мое. Намъ легко обращаться въ обширныхъ вмѣстилищахъ, и въ толпѣ одинъ бываетъ незамѣтенъ; поэтому дозволь и мнѣ пройти негласно среди прочихъ, хотя я хочу быть засчитаннымъ въ числѣ твоего имущества. Считай меня ничѣмъ, но пусть это ничто будетъ только чѣмъ нибудь для тебя, дорогая! Полюби хотя только мое имя и люби его всегда, и тогда окажется, что ты любишь меня, потому что меня зовутъ: "Вилль".

  

  

   О ты, безумная, слѣпая любовь! что совершила ты съ моими глазами? Они смотрятъ и не видятъ того, что видятъ; они знаютъ, что такое красота, видятъ, гдѣ она находится, и между тѣмъ, принимаютъ самое лучшее за то, что есть худшаго. Если глаза, подкупленные слишкомъ пристрастнымъ зрѣн³емъ, становятся на якорь въ гавани, въ которой снуютъ всяк³е люди, зачѣмъ изъ этого заблужден³я глазъ ты выковала тѣ зацѣпы, которыми опутана разсудочность моего сердца? Зачѣмъ мое сердце считаетъ заповѣднымъ мѣстомъ то, что мое же сердце знаетъ за всем³рную общую площадь? Зачѣмъ мои глаза, видя это, говорятъ, что этого нѣтъ, ради того, чтобы придать правдивости лживому лицу? Мое сердце и глаза заблуждались въ честныхъ дѣлахъ и обречены теперь на витан³е въ этомъ обманѣ.

  

  

   Когда моя возлюбленная клянется мнѣ, что она сама вѣрность, я вѣрю ей, хотя знаю, что она лжетъ, вѣрю ради того, чтобы она считала меня неопытнымъ юношей, не вѣдающимъ м³рскихъ лукавыхъ обмановъ. Такъ напрасно воображая себѣ, что она считаетъ меня молодымъ, хотя ей извѣстно, что лучш³е мои дни уже протекли, я простовато полагаюсь на ея лживый языкъ: такъ изгнана съ обѣихъ сторонъ прямая истина! Но зачѣмъ не говоритъ она, что она несправедлива? И почему не признаюсь я, что я старъ? О, лучш³й изъ любовныхъ обычаевъ, это притворяться вѣрящимъ; а пожилые влюбленные не любятъ чтобы говорили о ихъ годахъ; вотъ почему я лгу ей, она мнѣ, и оба мы льстимъ своимъ недостаткамъ нашей ложью.

  

  

   О, не требуй, чтобы я оправдывалъ обиду, нанесенную моему сердцу твоею жестокостью. Поражай меня не своими глазами, но лучше языкомъ. Употребляй силу противъ силы, но не убивай меня лукавствомъ. Скажи мнѣ, что ты любишь кого либо; но, дорогая моя, не перемигивайся съ другими въ моемъ присутств³и; для чего тебѣ разить меня хитростью, когда и такъ твое могущество превосходитъ мои угнетенныя средства защиты? Не извинить ли мнѣ тебя такъ: "О, моя милая знаетъ хорошо, что ея хорошеньк³е взгляды были моими врагами; поэтому она и отвращаетъ отъ меня этихъ недруговъ, для того,чтобы они могли наносить удары въ другую сторону". Но не дѣлай этого: если я уже на половину убитъ, добей меня своими взглядами и прерви тѣмъ мои страдан³я!

  

  

   Будь осторожна въ твоихъ жестокихъ пр³емахъ; не доводи до крайности мое молчаливое терпѣн³е своимъ излишнимъ презрѣн³емъ; скорбь можетъ внушить мнѣ рѣчи, которыя выразятъ весь характеръ моего, взывающаго къ сострадан³ю, мучен³я. Если-бы я могъ научить тебя благоразум³ю, то я посовѣтовалъ бы тебѣ, любовь моя, хотя и не любить меня, но говорить, что любишь; такъ угрожаемымъ больнымъ, смерть которыхъ близка, врачи сообщаютъ лишь о выздоровлен³и. Вѣдь если я буду доведенъ до отчаян³я, я сойду съ ума и, въ моемъ безум³и, могу дурно отзываться о тебѣ; а этотъ развратный свѣтъ такъ дуренъ, что безумное злослов³е можетъ быть принято на вѣру безумными ушами. Для того, чтобы я не дошелъ до этого и ты не была бы оклеветана, не смотри по сторонамъ, хотя твое своенравное сердце и будетъ уноситься далеко.

  

  

   Право, я люблю тебя не глазами, потому что они видятъ въ тебѣ тысячи недостатковъ; но сердце мое любитъ въ тебѣ то, что глаза презираютъ; око, вопреки зрѣн³ю, охотно бредитъ тобою; слухъ мой тоже не восхищенъ звукомъ твоего голоса; ни нѣжное осязан³е мое, склонное къ грубымъ прикосновен³ямъ, ни вкусъ, ни обонян³е не желаютъ быть приглашенными на чувственный пиръ съ тобой. Но ни мои пять способностей, ни мои пять чувствъ не могутъ отговорить моего глупаго сердца отъ подчинен³я тебѣ, оставляющей независимымъ лишь подоб³е человѣка, обращая его въ раба и несчастнаго данника твоего надменнаго сердца. Я считаю свое злополуч³е за выгоду лишь въ томъ отношен³и, что та, которая заставляетъ меня прегрѣшать, присуждаетъ меня и къ пенѣ.

  

  

   Любовь мой грѣхъ, а твоя истая добродѣтель только ненависть - ненависть къ моему грѣху, основанному на грѣховной любви. Но сравни мое поведен³е съ твоимъ, и ты найдешь, что оно не заслуживаетъ осужден³я, или если и заслуживаетъ, то не съ твоихъ устъ, осквернявшихъ свою алую красу и скрѣплявшихъ ложныя любовныя клятвы столь же часто, какъ и мои уста, и похищавшихъ съ чужого ложа подобающее ему. Я люблю тебя столь же законно, какъ ты любишь тѣхъ, которыхъ жаждутъ твои взоры такъ, какъ мои тебѣ наскучаютъ; но насади сострадан³е въ своемъ сердцѣ для того, чтобы оно, выростя, заслужило и тебѣ сострадан³е отъ другихъ! Если же ты будешь искать для себя то, въ чемъ теперь отказываешь, ты будешь отвергнута по твоему собственному примѣру!

  

  

   Взгляни, какъ заботливая хозяйка бѣжитъ, чтобы изловить одного изъ своихъ пернатыхъ, вздумавшаго ускользнуть прочь; она усаживаетъ своего ребенка и спѣшитъ за предметомъ, который желаетъ удержать, между тѣмъ какъ покинутое дитя пытается ее догнать и кричитъ, чтобы ее остановить; она же вся занята ловлей того, что летитъ передъ нею, и не обращаетъ вниман³я на горе своего бѣднаго ребенка. Такъ и ты стремишься за тѣмъ, что летитъ передъ тобою, между тѣмъ какъ я, твой младенецъ, бѣгу за тобой далеко позади. Но если ты поймаешь то, на что надѣешься, воротись опять ко мнѣ съ материнской лаской, поцѣлуй меня, будь добра. Я буду желать, чтобы ты удовлетворила свое желан³е, если ты вернешься ко мнѣ и утишишь мои громк³я рыдан³я.

  

  

   У меня двоякая любовь, мое утѣшен³е и мое отчаян³е; они подобны двумъ духамъ, постоянно искушающимъ меня. Добрый ангелъ мой - это мужчина очень бѣлокурый; злой - это женщина съ дурнымъ цвѣтомъ лица. Чтобы увлечь меня скорѣе въ адъ, мой женск³й демонъ склонилъ къ разлукѣ со мною моего добраго духа и хочетъ превратить моего святого въ дьявола, соблазняя его чистоту своей наглостью. Обратился ли мой ангелъ въ нечистаго, я могу лишь подозрѣвать это, утверждать не могу; но если они оба покинули меня и подружились, то я догадываюсь, что ангелъ попалъ въ адъ къ другому. Однако, я никогда не узнаю этого навѣрное и буду жить въ сомнѣн³и, пока мой злой ангелъ не выживетъ добраго отъ себя прочь огнемъ.

  

  

   Эти уста, созданныя руками самой любви, издали звукъ, въ которомъ слышалось: "Я ненавижу". обращенное ко мнѣ, страдавшему ради этой женщины. Но когда она замѣтила мою скорбь, въ ея груди мигомъ проснулось милосерд³е, которое сдержало ея языкъ, всегда нѣжный и готовый произносить лишь снисходительные приговоры. Оно научило его измѣнить привѣтств³е, и ея "я ненавижу", было исправлено продолжен³емъ, которое послѣдовало за нимъ, подобно ясному дню, слѣдующему за ночью, гонимую имъ, какъ злой духъ, съ небесъ въ адъ: она уничтожала ненависть въ словахъ "я ненавижу" и спасла мнѣ жизнь, добавя: "не тебя".

  

  

   Бѣдная душа, средоточ³е моего грѣшнаго тлѣна, одураченная мятежными силами своей оболочки, почто страдаешь ты и переносишь внутренн³е недостатки, такъ пышно размалевывая свою внѣшность? Зачѣмъ ты, пользующаяся столь краткосрочнымъ наймомъ, истрачиваешь столько на свое мимолетное обиталище? Хочешь ли ты прокормить на свой счетъ червей, наслѣдниковъ этой роскоши? Это ли конечная цѣль твоего тѣла? Живи, душа, на счетъ гибели твоего слуги, и пусть онъ терпитъ ради умножен³я твоего достоян³я; скупай божественные сроки, продавая прочь вздорные часы; питай въ себѣ лишь внутреннее, не наряжай болѣе внѣшности. Такъ пожрешь ты смерть, которая пожираетъ людей, а когда смерть однажды умретъ, не будетъ и смертности болѣе!

  

  

   Моя любовь подобна горячкѣ, все требующей того, что еще долѣе поддерживаетъ болѣзнь; она питается тѣмъ, что сохраняетъ ея недугъ, ради удовлетворен³я своего извращеннаго позыва къ пищѣ. Мой разсудокъ, врачъ моей любви, разсердясь на то, что его предписан³я не исполняются покинулъ меня, и я, находясь теперь въ отчаян³и, сознаю, что страсть - это смерть, противъ которой безсильна медицина. Я теперь неизлечимъ, если разсудокъ мой внѣ узды, и безумствую въ возрастающемъ волнен³и; мои мысли и рѣчи таковы, какъ у помѣшанныхъ, далеко отъ правды и ложны въ своемъ выражен³и: я клялся, что ты бѣла, и воображалъ тебя ясной, а ты черна какъ адъ, мрачна какъ ночь.

  

  

   О, горе! зачѣмъ любовь помѣстила въ моей головѣ так³е глаза, которые не соотвѣтствуютъ правильному зрѣн³ю? Или, если они видятъ вѣрно, куда дѣвался мой разсудокъ, который оцѣниваетъ ложно то, что они видятъ вѣрно? Если прекрасно то, передъ чѣмъ благоговѣютъ мои глаза, какъ можетъ свѣтъ находить, что оно нехорошо? Если же оно нехорошо, то оказывается, что зрѣн³е любви не такъ вѣрно, какъ зрѣн³е всѣхъ людей. Да и какъ быть ему? Какъ могутъ быть вѣрными глаза любви, столь измученные бдѣн³емъ и слезами? Неудивительно, если я вижу ошибочно: самое солнце не видитъ ничего, пока небо не прояснится. О, лукавая любовь! Ты ослѣпляешь меня моими слезами для того, чтобы мои проясненные глаза не разглядѣли твоихъ низкихъ продѣлокъ.

  

  

   Можешь-ли ты, жестокая, говорить, что я тебя не люблю, если я заступаюсь за тебя, противъ себя-же самого? Не o тебѣ-ли думаю я, когда забываю самого себя ради тебя, тиранка? Есть-ли кто ненавистный тебѣ, съ кѣмъ я дружилъ-бы? Угождаю-ли я кому изъ тѣхъ, на которыхъ ты сердита? И если ты хмуришься на меня, не мщу-ли я себѣ тотчасъ своею скорбью? Признаю-ли я за собою какое достоинство, достаточно высокое для того, чтобы я пренебрегалъ служен³емъ тебѣ, когда все, что во мнѣ наилучшаго, преклоняется передъ твоими недостатками и повинуется одному знаку твоихъ глазъ? Но, нѣтъ, возлюбленная, ненавидь меня; я знаю теперь твою склонность: ты любишь тѣхъ, кто видитъ, а я слѣпъ.

  

  

   О, какая сила даровала тебѣ эту могучую власть порабощать меня своимъ несовершенствомъ? Заставлять меня не вѣрить свидѣтельству моихъ правдивыхъ глазъ и клясться, что ясность не служитъ украшен³емъ дня? Откуда у тебя эта обольстительность всего дурного, придающая даже худшимъ изъ твоихъ дѣлъ силу и обаян³е ловкости, такъ что для меня самое дурное въ тебѣ лучше всякихъ совершенствъ? Кто научилъ тебя заставлять меня любить тебя болѣе и болѣе, по мѣрѣ того, какъ я узнаю наиболѣе причинъ тебя ненавидѣть? О, хотя я люблю то, отъ чего отвращаются друг³е, ты не должна отвращаться съ другими отъ меня. Если твоя недостойность вызвала любовь во мнѣ, я тѣмъ болѣе достоинъ быть любимымъ тобою.

  

  

   Любовь слишкомъ юна для того, чтобы быть сознательной, хотя кому же не извѣстно, что сознан³е рождается любовью? Поэтому, милая обманщица, не порицай мои ошибки, дабы виновною въ моихъ проступкахъ не оказалась ты, милая, сама: ты совращаешь меня, а я совращаю мою благороднѣйшую половину къ грубымъ тѣлеснымъ измѣнамъ; моя душа вѣщаетъ моему тѣлу, что оно можетъ восторжествовать въ любви; плоти и не нужно другихъ поощрен³й: она воспрядываеть при твоемъ имени и мѣтитъ на тебя, какъ на свою побѣдную добычу. Гордясь такою славой, она довольна тѣмъ, что состоитъ въ твоемъ рабствѣ, исполняетъ твои дѣла, готова пасть за тебя. Не по недостатку совѣстливости называю я своей "любовью" ту, за которую я готовъ и возстать, и пасть.

  

  

   Ты знаешь, что я вѣроломенъ, любя тебя; но ты вероломна вдвойнѣ, поклявшись мнѣ въ любви: ты нарушила клятву, данную ложу другого, и теперь разорвала новые обѣты свои, смѣнивъ на ненависть свою новую любовь. Но какъ буду я осуждать тебя за нарушен³е двухъ клятвъ, когда я нарушаю ихъ двадцать? Я наибольш³й клятвопреступникъ, потому что всѣ мои обѣты - лишь клятвы обличить тебя; но ты заставляешь меня измѣнять такому честному слову, и я клянусь опять еще сильнѣе въ твоей глубокой добротѣ, въ твоей любви, твоей вѣрности, твоемъ постоянствѣ и, чтобы озарить тебя, даю глаза слѣпотѣ или заставляю ихъ завѣрять противное видимому ими. Такъ я клялся, что ты красива,- до того былъ я преступенъ, что могъ божиться, вопреки истины, даже въ такой гнусной лжи!