Мильтон Джон - Потерянный рай

мание:

   "Престолы, Господства, Княжества, Власти, Силы, не только по праву, но в действительности владеющие теперь этими высокими титулами! Призываю вас, чтобы возвестить, что успех превзошел мои надежды; я вернулся, чтобы торжественно вывести вас из этой бездонной адской могилы, отвратительного, проклятого жилища скорби, из этой тюрьмы нашего тирана. Ступайте, владейте теперь обширным миром, мало уступающим нашей небесной отчизне; он завоеван вам моею твердою отвагой. Какие страшные опасности должен я был превозмочь! Слишком долго было бы описывать вам все мои подвиги, все страдания, все трудности пути через неизмеримую пустоту сверхъестественной беспредельной пучины, где царит одно ужасное смятение. Теперь Грех и Смерть проложили через эту бездну широкую дорогу для вашего славного шествия. Но я, с каким неимоверным трудом пробивал я непроторенный путь! Я должен был промчаться через неукротимую бездну, я погружался в недра первобытной Ночи и дикого Хаоса, которые, ревниво храня свои тайны, с бешенством стремились поставить преграды моему чудесному странствию, и неистово вопияли против всевышней Судьбы. Наконец, я нашел новосозданный мир, молва о котором давно была известна на Небе. Действительно, это вполне совершенное, удивительное творение! Там, в Раю, помещен Человек: наше изгнание доставило ему это счастье. Я соблазнил Человека; я хитростью заставил его отступить от его Творца и, что еще более удивит вас, соблазнил его плодом с дерева! В наказание за такое оскорбление (не достойно ли это смеха!) их Создатель и возлюбленного Своего Человека и весь мир предал в добычу Греху и Смерти. Значит, теперь все наше, и мы приобрели все это без труда, без заботы и страха. Мы будем странствовать, жить в том мире и властвовать над Человеком, как бы он властвовал над всем. Правда, Он осудил и меня или, скорее, не меня, а Змея, ту тварь, в образе которой я обольстил человека. Что касается меня в Его приговоре, - это вражда, которую Он положит между мною и человечеством: я поражу ему пяту, его же семя (когда - не определено) поразит мою голову. Кто бы не согласился приобрести мир ценою такой раны или даже более тяжких страданий? Я дал вам отчет о своих действиях. Что же остается делать вам, боги? Восстаньте, вступайте скорее в обитель блаженства".

  

  

   Сказав эту речь, он на минуту останавливается в ожидании всеобщих криков восторга и грома рукоплесканий, лестных для слуха, как вдруг, наоборот, слышит со всех сторон зловещий свист бесчисленных языков, выражение общественного презрения. Он поражен, но, не имея времени прийти в себя, еще более поражается собственной переменой: он чувствует, что лицо его заостряется и съеживается, руки врастают в ребра, ноги переплетаются, сливаясь вместе, вдруг он падает ниц, превращаясь в чудовищного змея, ползающего на чреве. Он борется, но тщетно; более высокая Сила побеждает его, исполняя назначенную ему кару - пресмыкаться в том образе, какой он избрал для совершения преступления. Он хочет говорить, но раздвоенный язык отвечает шипением на шипение других таких же языков. Все претерпели одинаковое превращение: все участники его дерзкого бунта обратились в змей. Ужасными звуками, пронзительным шипением наполнился чертог; густо кишат в нем разнообразно сложенные чудовища: головою и хвостом они одновременно Скорпионы и Аспиды, страшные Амфисбены, рогатые Керасты, Гидры, злые Эллопы, Дипсады¹⁵⁶. Не так густо кишели некогда гады на земле, обагренной кровью Горгоны на острове Офиузе.

   Среди них Сатана и теперь возвышался над всеми в виде Дракона. Он был громаднее чудовищного Пифона¹⁵⁷, рожденного солнцем из ила в Пифийских долинах, и, по-видимому, сохранил всю прежнюю власть над своими подданными. Все следуют за ним в открытое поле, где остальные сонмища мятежников, сверженных с Неба, выстроившись рядами, стояли в торжественном ожидании победоносного шествия их вождя, покрытого славой. И вдруг они видят - о, какая противоположная картина!.. Они видят скопище отвратительных гадов. Ужас объял их и ужасающее сочувствие: они ощущают, что сами превращаются в то, что они видят. Падает их оружие, падают копья и щиты, наконец, быстро падают они сами, и снова раздается ужасное шипение; отвратительный вид передается всем, подобно заразе; все разделяют одинаковую кару, как разделяли преступление. Так, ожидаемые рукоплескания превращаются в злобное шипение, торжество - в посрамление, которое извергают на них собственные их уста.

   На поле Всевышнего, для увеличения их наказания, в минуту этого превращения выросла неподалеку роща; деревья в ней были увешаны прекрасными плодами, похожими на тот райский плод, которым искуситель соблазнил Еву. Они жадно устремляют взоры на это чудо, воображая, что вместо одного запрещенного дерева выросло теперь множество, чтобы причинить им еще больше стыда и терзаний. Но, мучимые жгучею жаждою и нестерпимым голодом, наведенным на них для соблазна, они не могут воздержаться, толпами бросаются к деревьям и обвиваются вокруг них гуще змеиных колец, обвивавших голову Мегеры. Жадно срывают они плоды, прекрасные на вид, подобные тем, что красовались на берегу того смоляного озера, где пылал Содом. Но этот адский плод, еще более обманчивый, обманывал не осязание, а вкус. Они думают утолить им голод, но вместо вкусного плода ощущают в челюстях горький пепел и выплевывают его с отвращением. Несколько раз повторяли они попытку: так нестерпимы были голод и жажда; но всякий раз едкая горечь кривила их челюсти, наполненные золою и пеплом. И так они неоднократно поддавались обольщению, - не один раз, как Человек, над которым они торжествовали. И долго терзал их голод и ненавистное шипение, пока, наконец, не было им дозволено принять прежний, утраченный образ. Каждый год, как говорят, в течение известного числа дней они обречены на такое унизительное превращение в наказание за их гордость и радость в то время, когда был соблазнен Человек. Однако им удалось распространить между язычниками предание, будто Змей, которого они называли Офионом¹⁵⁸, вместе с Эвриномою, может быть, весьма близкою Еве, первый правил высоким Олимпом, откуда был изгнан Сатурном и Опсой¹⁵⁹ еще до рождения Диктейского Зевса.

   Между тем, адская чета прибыла в Рай и, увы! Прибыла слишком скоро. Грех, сначала действуя там своей силой, теперь являлся лично, чтобы навсегда поселиться на земле. Позади его, следуя за ним шаг за шагом, шла Смерть. Тогда она еще не сидела на своем бледном коне¹⁶⁰.

   Грех обращается к ней с такими словами: "Ты, второй отпрыск Сатаны, всепобеждающая Смерть, что думаешь ты теперь о нашем царстве? Не без труда досталось оно нам, но не лучше ли было предпринять это трудное путешествие, чем сидеть стражами у мрачного порога Ада без имени, без могущества, где ты иссыхала от голода?"

   Чудовище, порождение греха, отвечало: "Для меня, снедаемой вечным голодом, все места равны, и Ад, и Рай, и Небо; мне всего лучше там, где я найду больше добычи. Много ее здесь, но мне все кажется недостаточным, чтобы насытить это громадное тело, это пространное, ненасытное чрево".

  

  

   Чудовищный родитель отвечает на это: "Пожирай пока травы, плоды, цветы; потом животных, рыб, птиц: это недурные кусочки. Ничего не щади, пожирай все, что скосит своей косою Время, пока я не поселюсь в человеке и его роде; тогда я все заражу в нем, все его мысли, взгляды, слова, поступки, и приготовлю его для тебя: это будет твоя последняя и самая сладкая добыча".

   После этих слов они расстаются и идут разными путями; у обоих одна цель: губить, лишать жизни все живое и постепенно подготавливать все к разрушению, неизбежному рано или поздно. Всемогущий видел это с высоты Своего престола, окруженного Святыми, и так вещал небесным чинам: "Смотрите, с каким бешенством стремятся эти адские псы опустошать мир, который Я создал таким прекрасным, таким совершенным, который и поныне оставался бы в таком состоянии, если бы безумие Человека не открыло к нему доступа этим свирепым разрушителям. И они дерзают Мне приписывать безумие! Так мнит князь Ада со своими приверженцами. Из-за того, что Я допустил их проникнуть в такое божественное место и так легко овладеть им, они думают, что в безумном ослеплении Я действую в пользу Своих злобных врагов. Они издеваются надо Мною, воображая, что в порыве гнева Я отдал мир в жертву их необузданной ярости. Они не ведают, что Я призвал их туда для того, чтобы они, адские псы, стерли своим языком всю мерзость, всю грязь, которыми человеческий грех осквернил все, что было чисто, пока, наконец, сами, отравившись этим ядом, пресытившись ужасными яствами, Грех, Смерть и зияющая Могила, от одного удара Твоей победоносной руки, о возлюбленный Сын Мой, с воплем низринутся в бездну Хаоса: адская пасть, поглотив их, закроется, навек сомкнув свои прожорливые челюсти¹⁶¹. Тогда возобновленные Небеса и Земля очистятся; никакое пятно не омрачит более их святыни. До тех пор не снимется произнесенное над ними проклятие."

   Он окончил, и среди небесного собрания, подобно шуму океана, пронеслось громкое "аллилуйя". Бесчисленные хоры пели: "Правы Твои пути, святы Твои решения. Кто может помрачить Твою славу!" Потом они воспели Сына, будущего Избавителя человечества, Который сойдет с Небес и в течение веков воздвигнет новое Небо и новую Землю.

   Так пели они. Между тем Создатель призывает по именам Своих могучих Ангелов и дает им важные веления, согласно настоящему состоянию мира. Во-первых, Он повелевает им переменить течение солнца так, чтобы на земле был то почти нестерпимый жар, то такой же холод. С севера велит им призвать дряхлую зиму, с юга - жгучий зной лета. Бледной луне Он также предписал ее службы, пяти планетам - их движение и зловещие сочетания¹⁶². Неподвижным звездам назначил время, когда они должны изливать свое пагубное влияние и вызывать бури, восходя или заходя с солнцем. Ветры поставлены были по их углам¹⁶³ и узнали, когда своею яростию терзать воздух, моря и землю, а гром - когда в мраке воздушных чертогов должны греметь его грозные раскаты.

   Одни говорят, что эти Ангелы получили повеление отклонить земные полюсы от солнечной оси и что они с большим усилием сдвинули вкось земной шар - центр вселенной. Другие утверждают, что солнцу было повелено на такое же расстояние отклонить свой путь от равноденственного пути и восходить через Тельца с семью сестрами Атлантидами и Спартанскими Близнецами до тропика Рака; оттуда нисходить через Льва, Деву и Весы к Козерогу, чтобы каждому поясу приносить перемену времен года. Иначе круглый год зеленеющая и цветущая земля сияла бы улыбкою вечной весны; день был бы равен ночи везде, кроме стран за полярными кругами; их жителям светил бы безночный день, между тем как низко стоящее солнце, в вознаграждение за свою даль, все ходило бы вокруг их горизонта: восток и запад были бы им неведомы; не знали бы вечных снегов холодная Гренландия и полуденные земли за Магелланом, равно отдаленные от экватора.

  

  

   В минуту, когда был вкушен плод, Солнце отклонилось от своего пути, как при виде пира Фиеста¹⁶⁴. Иначе, до совершения греха, разве земля не была бы подвержена, так же как теперь, переменам то резкого холода, то удушающего жара? Эти перемены в Небесах, хотя медленные, произвели подобные же перемены на земле и морях. Под влиянием светил воздух заразился парами, туманами, горячим дыханием тлетворных испарений. С севера Норумбегии¹⁶⁵ и Самоедских берегов, расторгнув свои медные темницы, понеслись Бореи и Цециасы, шумные Аргесты и Тресциасы¹⁶⁶; вооруженные льдами, градом, снегами, ураганами, они потрясают леса и волнуют океаны. С противоположного юга стремятся на них из Сьера-Леоне Нот и черный Афер, гоня перед собою громовые тучи. Их пересекают с востока и запада такие же яростные Эвр и Зефир, бушующие вместе со своими спутниками Сирокко и Либекией. Так, неистовство природы началось с неодушевленного царства; потом Раздор, детище Греха, первый ввел смерть среди бессловесных: между ними возгорается дикая ненависть: зверь восстает войною на зверя, птицы воюют с птицами, рыбы с рыбами, - все оставляют зеленые пастбища и пожирают друг друга. Человек не внушал им более уважения и страха; они бежали от него или мрачно следили за ним сверкающим взором, когда он проходил мимо.

   Так начались все возрастающие внешние бедствия. Адам уже заметил их отчасти, хотя, предаваясь печали, скрывался в самой глухой тени; но то, что он чувствовал внутри себя, было хуже; поверженный в бурный океан страстей, он ищет облегчения в печальных жалобах:

   "О, какое страдание после такого блаженства! Неужели настал конец этого только что созданного, великолепного мира! И я, так недавно бывший венцом его славы, я, наслаждавшийся блаженством и проклятый теперь, должен скрываться от лица Бога, лицезрения Которого было бы для меня высшим счастьем! Но пусть так, если бы этим кончалось злополучие: я заслужил его и перенес бы то, что принадлежит мне по заслугам. Но этого не довольно: все, что я буду есть или пить, все, что произойдет от меня, есть размножение проклятия! О, слова, которым я некогда внимал с восторгом: "Плодитесь и размножайтесь!", слышать их теперь было бы смертью! Что я могу плодить и размножать, кроме проклятий на свою голову! Кто из тех, на ком в течение грядущих веков отразится зло, причиненное мною, не обратит проклятия на мою голову? Мои потомки воскликнут: "Будь проклят, нечестивый предок! Тебе, Адам, обязаны мы этой печальной жизнью!" Да, проклятие будет их благодарностью! Так, кроме проклятья, которое уже лежит на мне, проклятья всего потомства сольются во мне, как в своем естественном центре, и хотя будут на месте, но будут удручать меня своею тягостью. О, мимолетные радости Эдема, дорого заплачу я за вас вечным горем!

   Но из моей глины, разве я просил Тебя, Творец, сотворить меня человеком? Молил ли я извлечь меня из мрака и поместить в этом прекрасном саду? Так как моя воля не участвовала в моем бытии, то вполне правосудно и справедливо было бы снова обратить меня в мой прах. Я готов покориться и возвратить все, что было мне дано, сознавая себя неспособным выполнить Твоих слишком тяжелых условий, наложенных на меня для сохранения блага, которого я не искал. Разве потеря его не есть уже достаточная кара? Зачем же прибавляешь Ты к этому еще чувство бесконечной скорби! Непостижимо для меня Твое правосудие! Но, сознаюсь, теперь поздно сетовать: я должен был отказаться от тех условий тогда, когда они были предложены. Ты принял их! Так ты хотел пользоваться благом, а потом осуждать условия? Бог создал тебя, говоришь ты, без твоего согласия? Но что, если бы твой сын, оказавший тебе ослушание, на твой упрек возразил: "Зачем дал ты мне жизнь? Я не искал ее". Ты допустил бы такое дерзкое оправдание? Допустил бы такое презрение к себе? Однако, он был бы рожден не по твоему желанию, но по необходимому закону природы. Тебя же Бог сотворил по собственному Своему выбору; Он избрал тебя для служения Себе: твоя награда была милостью с Его стороны, значит, по всей справедливости, и наказание твое состоит в Его воле! Да будет так! Я покоряюсь; приговор Его справедлив: я прах и возвращусь к праху. О, желанная минута, приди скорее! Зачем медлит Его рука исполнить приговор, назначавший кару в самый день преступления? Зачем пережил я его? Зачем эта насмешка надо мною: обещать смерть и между тем продлевать жизнь для бесконечных терзаний? О, как радостно встретил бы я смерть, к которой приговорен, и снова обратился в бесчувственную землю! С какой радостью лег бы я в лоно моей матери! Там я нашел бы покой и уснул бы безмятежным сном. Страшный голос Божий не гремел бы в моих ушах, подобно грому! Не терзался бы я мучительным ожиданием в вечном страхе еще худших бедствий для меня и моих потомков! Однако меня неотступно преследует одно сомнение: что, если я не умру весь? Что, если чистое дыхание жизни, эта душа, которую Бог вдохнул в Человека, не может разрушиться с этим телесным комом! Тогда в могиле или другом ужасном месте, кто ведает, - я буду обречен на живую смерть! О ужасная мысль, если это справедливо! Но нет! Что же согрешило, как не самый этот жизненный дух во мне? Что же может умереть, как не то, что имеет жизнь, что совершило грех? Тело, собственно, не имеет жизни, не грешит. Значит, я весь умру. Пусть эта мысль успокоит мои сомнения: далее человеческий разум не может ничего постигнуть.

   Но если Господь бесконечен, разве от того бесконечен и Его гнев? Пусть так! Но ведь Человек есть существо конечное, он осужден на смерть. Как же может Бог преследовать вечным гневом Человека, когда смерть должна прекратить его существование. Может ли смертное быть бессмертным? Какое странное противоречие даже для Самого Бога; оно обличало бы в Нем скорее бессилие, чем могущество. Неужели ради Своего гнева в караемом человеке конечное Он сделает бесконечным, для удовлетворения Своей жестокости, ничем неудовлетворимой? Но это значило бы простирать кару за пределы бренного праха и закона Природы, по которому все причины постоянно действуют согласно с материей, им нет распространения вне их сферы. Но что, если смерть не лишит чувств одним ударом, как я предполагаю, что, если с ней соединены, с этого самого дня, вечные муки, которые я и теперь чувствую в глубине души во всем окружающем, и там мучиться до бесконечности! О, горе мне! Эта ужасная мысль, беспрестанно возвращаясь подобно грозным ударам грома, поражает мою беззащитную голову!

   Итак, Смерть и я, мы вечны, нераздельны! Но это не одна моя доля: во мне проклято все мое потомство! Прекрасное наследство завещано вам мною, Сыны мои! О, если бы я мог расточить его сам, чтобы вам ничего не оставалось после меня! Лишенные его, как бы благословляли вы того, на кого падут теперь ваши проклятия! О, неужели за грех одного человека должно быть невинно осуждено все человечество? Да и будет ли оно невинно? Все, что произойдет от меня, будет растлено духом и волею, не только способной, но по природе расположенной ко злу! Как же могут они быть оправданы перед лицом Господним? И, однако, после всех этих сомнений, я отдаю Ему справедливость. Все мои рассуждения тщетны, все ложные доказательства приводят меня все к одной и той же постоянной мысли. Первый и последний, я виною всему, я единственно; на меня одного, как на корень и происхождение всех зол, должно пасть обвинение! О, если бы на меня одного пал и Его гнев. Безумное желание! В силах ли ты снести это бремя, хотя и разделенное с твоей виновной женою, это бремя, которое превосходит тяжестью всю землю, всю вселенную! Итак, ни в твоих сомнениях, ни в твоих желаниях, нет тебе никакого прибежища, никакой надежды; ты видишь, что несчастнее тебя не было и не будет никого в мире: с одним Сатаною равняешься ты в преступлении; одинакова и ваша участь. О, Совесть! В какую бездну ужаса и терзаний повергла ты меня! Я не вижу исхода и только падаю глубже и глубже!" Так Адам громко стенал в тишине ночи, но не той свежей, ясной, кроткой ночи, какою она была до падения Человека; теперь воздух был полон густых, вредных паров и страшного мрака, в котором преступная совесть видела тысячи ужасов. Он лежал, распростертый на земле, на холодной земле; он проклинал свое рождение, обвинял Смерть за то, что она медлит с казнью, когда она была определена в самый день преступления. "Зачем не приходишь ты, Смерть, - взывал он, - зачем трижды желанным ударом не избавишь меня от жизни? Неужели Правда изменит своему слову! Неужели божественное Правосудие не поспешит быть правосудным! Но Смерть не идет на мой зов; небесное Правосудие не ускоряет своих медленных шагов, не внемля ни мольбам, ни воплям! О, леса, о, источники, холмы, долины, рощи, не на такие звуки откликались вы мне когда-то из вашей тени, не такие песни повторяло ваше эхо!"

   Печальная Ева сидела в отдалении, погруженная в отчаяние. Видя горесть Адама, она приближается к нему, старается нежными словами успокоить в нем взволнованные страсти, но он суровым взглядом отталкивает ее:

   "Прочь с глаз моих, ты, Змея!.. Всего приличнее это имя тебе, вступившей в союз с этой тварью; сама ты столь же лукава и ненавистна, как она! Тебе недостает только ее змеиного вида и цвета, чтобы, видя затаенный в тебе обман, все создания остерегались тебя, чтобы эта небесная красота, прикрывающая собою адское вероломство, не завлекало их в свои сети. Я был бы навеки счастлив без тебя, без твоей гордости, твоего пустого тщеславия, отвергнувших мои предостережения в то время, когда мы были наименее безопасны. Ты с презрением отвечала на мое справедливое недоверие! Ты горела желанием быть видимой, хотя бы самим Дьяволом, воображая своею прелестию восторжествовать и над ним. Однако лишь только встретилась со Змеем, как он, потешаясь над тобою, обманул тебя, а ты меня. Я позволил тебе удалиться от себя, доверяя тебе, считая тебя разумной, твердой, рассудительной, защищенной против всяких нападений; а не мог разгадать, что все в тебе - один наружный блеск, а не истинная добродетель, что ты не более как ребро, искривленное от природы, и, как я теперь вижу, именно в левую сторону, откуда было взято. Лучше было бы оно выброшено тогда, если оно превышало должное число!

   О, зачем Бог, Премудрый Создатель, населивший высочайшие Небеса Духами одного пола, завершил Свое творение этой новостью на земле, этим красивым пороком природы? Зачем Он сразу не наполнил мир мужами, как Небо - Ангелами, без женщин? Зачем не придумал Он другого способа для размножения человечества? Тогда не произошло бы этого несчастья и многих других впоследствии. Бесчисленные смуты будут на земле от женской хитрости и тесного союза с этим полом. Мужчина или никогда не найдет подруги по сердцу, а возьмет такую, какую пошлет ему несчастье или ошибка; которую бы он хотел более всего, та редко достанется ему от испорченности ее сердца: она, на его глазах, предпочтет ему менее достойного. Или, если она его полюбит, ей будут препятствовать родители; или самый счастливый выбор он сделает слишком поздно, когда уже будет окован цепями брака с женщиной, ненавистной ему или позорящей его имя. Отсюда бесчисленные несчастья отравят человеческую жизнь и будут возмущать мир домашнего очага".

   Адам ничего более не сказал, и отвернулся от Евы; но это не оттолкнуло ее; обливаясь слезами, с беспорядочно рассыпанными по плечам волосами, смиренно падает она к его ногам, обнимает их, умоляет о прощении. Она обращается к нему с такой мольбою:

   "О, не покидай меня так, Адам! Небо свидетель, какой искренней любви и уважения к тебе полно мое сердце. Я неумышленно обманула тебя, сама, несчастная, поддавшись обману! У ног твоих молю: не лишай меня того, чем я живу: твоих нежных взглядов, твоей помощи, твоих советов; в этой тяжкой скорби они - моя единственная сила, единственная опора. Покинутая тобою, куда я денусь? Что станется со мною? Пока мы живы, - может быть, нам остается жить один короткий час, не более, - пусть будет между нами мир! Как соединяет нас одно злополучие, так соединимся в общей ненависти к врагу, тому жестокому Змею, на которого прямо указано в нашем приговоре. За постигшее нас горе не обращай твоей ненависти на меня, и без того погибшую и еще более несчастную, чем ты! Мы оба согрешили; но ты согрешил только против Бога, я же против Бога и тебя. О, я возвращусь на место, где был произнесен наш суд; там моими воплями я буду докучать Небу, буду молить его, чтобы приговор этот не падал на твою голову, а был обращен на одну меня, единственную виновницу всего твоего горя, на меня одну. Я одна заслуживаю его справедливый гнев!"

   Она умолкла, рыдая; сознание вины, раскаяние, смиренное положение, в котором она оставалась неподвижно, пока не получила прощения, вызвали в Адаме сострадание к ней. Сердце его смягчилось к подруге, так недавно еще бывшей его жизнью, его единственною отрадой. Теперь, у его ног, это прелестное создание покорно молит о примирении, просит совета и помощи у оскорбленного ею. Он был обезоружен, весь гнев его прошел; он поднял свою подругу и кротко сказал ей: "Безрассудная, ты и теперь, как прежде, желаешь сама не зная чего; ты хочешь, чтобы вся кара пала на одну тебя! Увы! Перенеси прежде свою собственную; можешь ли ты выдержать всю силу гнева Божьего, который теперь еще едва коснулся тебя, когда тебе так трудно перенести мое неудовольствие. Если бы мольбы могли изменить вечные определения, я ранее тебя поспешил бы к тому месту; мой голос громче твоего воззвал бы к Небу, чтобы все обрушилось на одну мою голову, чтобы Бог простил тебе слабость твоего немощного пола; она была вверена мне, и я сам подвергнул ее опасности.

   Но встань; не будем более спорить и осуждать друг друга; мы и так уже довольно осуждены. Постараемся лучше взаимной любовью облегчить тяжесть нашего горя, разделяя его друг с другом: день смерти, возвещенный нам, я предвижу, придет не скоро; он будет приближаться к нам медленно, как зло, как вечер долгого дня, чтобы увеличить наши страдания, и эти страдания разделит все наше потомство! О несчастное потомство!"

   Ева, с успокоенным сердцем, отвечает: "Адам, я знаю как мало значения могут иметь для тебя мои слова; печальный опыт показал, как они были ошибочны, несчастное событие доказало их пагубу! Но ты прощаешь меня, ты возвращаешь мне свое доверие, хотя я и не достойна этого; надеясь возвратить твою любовь, единственную отраду сердца, суждена ли мне жизнь или смерть, я не скрою от тебя, какие мысли родила во мне душевная тревога: есть средство облегчить наши бедствия, даже прекратить их совсем. Средство это печально, ужасно, но легче наших страданий, и в нашей воле. Если нас больше всего беспокоит судьба наших потомков, если они должны родиться для неизбежного горя, чтобы быть, наконец, уничтоженными Смертью, - тяжело быть причиной несчастия своих близких, произвести из наших чресл в проклятый этот мир несчастное племя, которое после жалкой жизни должно, наконец, сделаться жертвой отвратительного чудовища! В твоей власти предотвратить рождение злополучного племени, пока оно еще не зачато. Ты бездетен, оставайся бездетным. Тогда алчная Смерть будет обманута и принуждена одними нами удовлетворить свою ненасытную пасть. Но если ты находишь, что жестоко и трудно постоянно быть вместе, любить друг друга, обмениваться нежными взглядами и воздерживаться от священных прав любви, от нежных брачных объятий, безнадежно томясь желанием в присутствии существа, сгорающего тем же чувством, - мука не легче всех остальных, что так страшат нас, - тогда освободим разом себя и свое потомство от того, что ужасает нас за себя и за них: будем искать Смерти; если же не найдем ее, то собственными руками прервем нашу жизнь. Зачем нам вечно трепетать от страха перед смертью, когда в нашей власти из многих путей к ней избрать кратчайший: разрушением уничтожить разрушение?"

   Она остановилась... или отчаяние прервало ее голос. Она так много думала о смерти, что лицо ее покрылось смертельной бледностью. Но такой совет не поколебал Адама: в этой борьбе его более проницательный ум вознесся к лучшим надеждам; он отвечал:

   "Ева, твое презрение к жизни и наслаждениям доказывает, как будто в твоей душе таится нечто возвышеннее, благороднее того, что она отвергает; но мысль о самоуничтожении опровергает твое кажущееся превосходство; в ней видно не презрение к жизни, но страх потерять ее, сожаление о слишком любимых радостях. Или если ты желаешь смерти, как крайнего исхода, думая избегнуть этим возвещанного наказания, то знай, разгневанный Господь слишком премудро направил Свою мстящую руку; Его нельзя обмануть. Такая насильственная смерть не избавит нас от заслуженной кары; приговор наш совершится; я скорее боюсь, чтобы такое упорство не усилило гнева Всевышнего и Он не поселил бы в нас живой смерти. Поищем более разумного решения. Мне кажется, я нахожу его, припоминая и внимательно обдумывая слова нашего приговора: "Твое семя поразит главу Змея". Жалкое вознаграждение, если бы не подразумевался здесь, как я догадываюсь, великий наш враг, Сатана, который в виде змея коварно обманул нас. Раздавить ему голову! Да, это было бы достойным мщением: но мы лишились бы его, призвав к себе смерть, или решась на бездетную жизнь, как ты предлагаешь: тогда наш враг избег бы определенного ему наказания, а мы удвоили бы свое.

   Итак, прочь всякая мысль о насилии над собою или добровольном бесплодии; она отнимает у нас надежду, рождает злобу, гордость, нетерпение, негодование на Бога и на справедливое ярмо, возложенное Им на нашу шею. Вспомни, с каким милосердием выслушал Он нас и судил без гнева, без укора! Мы ждали немедленного разрушения, понимая так смерть, объявленную нам в тот день. И что же! Он осудил тебя только на болезни беременности и рождения, болезни, скоро вознаграждаемые радостию при виде плода твоего чрева. Меня же проклятие едва коснулось, пав на землю. Я должен трудом зарабатывать себе хлеб. Разве это большое несчастие? Праздность была бы для меня опаснее: труд поддержит меня. Его благость, заранее, без наших молений, позаботилась защитить нас против жестокостей холода и зноя; Его рука одела нас; произнеся Свой суд, Он соболезновал о нас, недостойных. Если же мы станем молить Его, о, как отверзнется Его слух, как еще более склонится к состраданию Его сердце! Он научит нас избегать суровостей времен года - дождей, льдов, града, снега! Уже теперь непостоянное небо начинает омрачать облаками вершины гор; резкие, влажные ветры развевают легкие кудри деревьев, далеко распустивших красивые ветви. Это знак, что нам надо искать безопасного приюта и тепла, чтобы согреть онемелые члены. Пока дневное светило не покинуло нас на холод ночи, попробуем, нельзя ли собрать его лучи и зажечь горючее вещество; или быстрым трением двух тел воспламенить воздух, подобно тому как недавно, гонимые ветром тучи, сталкиваясь от сильного удара, рождали молнии, и огонь, наискось прорезавший воздух, падая на землю, зажигал смолистую кору сосны или пихты; пламя далеко разливало крутом приятное тепло и грело как солнце. Если мы будем молить Всевышнего о милости, Он научит нас пользоваться этим огнем, откроются нам средства исцелять или облегчать болезни - порождение наших собственных пороков. При такой помощи, такой поддержке от Бога, мы можем надеяться спокойно провести нашу жизнь, пока не окончим ее в прахе, и там, в нашей первой отчизне, не уснем последним сном. Что можем мы сделать лучше, как не вернуться вместе к тому месту, где судил нас Господь? Там благоговейно повергнемся перед Ним, со смирением исповедуем Ему нашу вину, будем молить о прощении, оросим землю слезами, наполним воздух вздохами! Исходя из глубины сокрушенных сердец, они будут свидетелями нашей непритворной скорби и тихого смирения. Он несомненно смягчит Свой гнев, Он простит нас; даже в ту минуту гнева, когда лик Его был так строг, разве в ясном взоре Его не светилось милосердие, благость, сострадание к нам?"

   Так говорил в раскаянии наш прародитель; Ева сокрушалась не менее его. Они пошли к тому месту, где судил их Господь, с благоговением поверглись перед Ним, смиренно исповедали Ему свою вину, молили о прощении, орошая землю слезами, наполняя воздух вздохами. Исходя из глубины сокрушенных сердец, они свидетельствовали об их непритворной скорби и тихом смирении.

  

  

  

  

   Сын Божий представляет Отцу молитвы наших кающихся прародителей и ходатайствует за них: Господь принимает их молитву, но объявляет, что они не будут жить в Раю. Он посылает Михаила с сонмом херувимов, чтобы вывести их оттуда, но прежде повелевает открыть Адаму события грядущих времен. Сошествие Михаила. Адам указывает Еве на некоторые зловещие признаки. Он видит приближение Михаила и идет к нему навстречу; Ангел возвещает об их изгнании из Рая. Рыдания Евы; просьбы Адама; его покорность. Ангел возводит его на высокую гору и в видении представляет ему все, что произойдет до потопа.

  

   Так смиренно молились они с глубоким раскаянием: благодать, сошедшая на них с высоты престола милосердия, вынула все каменное из их сердец и вложила в них новую, живую плоть. Силой молитвы тяжкие вздохи их возносились к Небесам быстрее самого громкого красноречия. Однако величие осанки обличало в них не ничтожных просителей, и просьба их была не менее важна, чем мольбы древней четы, - впрочем, не столь древней как эта, - Девкалиона и целомудренной Пирры¹⁶⁷, когда она, по сказаниям старинных басен, благоговейно молилась перед алтарем Фемиды о восстановлении человеческого рода, поглощенного волнами.

   Молитвы наших прародителей возносились прямо на небо; ничто не совращало их с пути; завистливые ветры не развевали их по сторонам. Они неумоленными проникли через небесные врата. Тогда великий Ходатай окурил их фимиамом, курящимся на золотом алтаре, и они вознеслись к престолу Всевышнего: Сын Божий, с радостью представляя их Отцу, ходатайствует так: "Взгляни, Отец Мой! Вот первые плоды земные, возвращенные Твоим милосердием к Человеку! Я, Твой Первосвященник, в золотой кадильнице приношу Тебе эти молитвы и вздохи, смешанные с фимиамом, эти плоды от семян, посеянных Тобою в сердце Адама вместе с его раскаянием; они приятные, слаще всех плодов, какие могли произрастить деревья Рая, возделанные рукою человека до его падения. Склони же слух Твой к его молениям, внемли его вздохам, хотя они безгласны. Он не умеет сложить своей молитвы в словах, позволь Мне говорить за него, Мне, его Ходатаю и искупительной жертве. Все его дела, хорошие и нехорошие, обрати на Меня; первые Я возвышу моим достоинством, вторые искуплю Моей смертью. Прими Меня в жертву и во Мне прими от этих несчастных благоухание мира, в знак благости Твоей к человечеству. Дай человеку, примиренным с Тобою, кончить остаток, хотя и печальных дней, сосчитанных ему, пока смерть (приговор, который Я прошу облегчить, а не отменить) не приведет его к лучшей жизни, где все искупленные Мною будут жить в радости и блаженстве, и составлять одно со Мною, как Я составляю одно с Тобою".

   На это Отец без гнева спокойно отвечает: "Возлюбленный Сын Мой, Я принимаю Твою просьбу за человека; все, о чем ты просишь, было уже назначено Мною. Но жить дальше в Раю запрещает ему закон, данный Мною природе: чистые бессмертные стихии не могут переносить никаких грубых, нечистых соединений, несогласных с ними; они извергают человека, оскверненного грехом; они хотят очиститься от него, как от болезни; порочный, он должен дышать таким же воздухом, питаться тленною пищей; он будет постепенно приготовляться к разрушению, действию греха, который заразил мир и сделал тленным то, что было нетленно. Сотворив человека, Я наделил его двумя великими дарами: счастьем и бессмертием. После безумной утраты первого, второй послужил бы лишь для увековечения его горя, если бы Я не призвал к нему смерти. Итак, смерть есть для него последнее исцеление, и после жизни, испытанной тяжкими треволнениями, очищенной верою и добрыми делами, в день воскресения праведных он пробудится для другой жизни и вознесется ко Мне вместе с обновленными Землей и Небесами. Но пусть со всех концов Неба соберутся сюда все блаженные Духи: Я не скрою от них Моих решений; они видели, как Я наказал грешных Ангелов, пусть будут теперь свидетелями суда Моего над человеческим родом, и укрепятся в своем долге, хотя и без того тверды". И Он умолк.

   Сын Божий дает великий знак светлому Ангелу, стоявшему на страже. Тот затрубил в свою трубу (может быть, ту, что звучала позднее на горе Хориве, когда на нее снисходил Господь, и, может быть, зазвучит еще в день всеобщего суда). Звук ангельской трубы разнесся по всем небесным странам. Тотчас же, повинуясь верховному зову, сыны света спешат из своих счастливых амарантовых рощ, с берегов источников живых вод, где они проводили время в радостях взаимного счастья, и занимают свои места. Тогда, с высоты божественного престола, Всемогущий так возвещает Свою Высочайшую волю: "О, Сыны Мои! Человек стал теперь как один из Нас; вкусив запретный плод, он узнал добро и зло! Пусть гордится знанием потерянного добра и приобретенного зла: счастливее был бы он, если бы довольствовался познанием добра самого по себе, не ведая, что значит зло! Теперь он сокрушается, с раскаянием молит о прощении. Я Сам возбудил в нем эти чувства, он действует так, движимый ими. Я знаю, как пусто и непостоянно его сердце, предоставленное самому себе. Чтобы он не простер дерзновенной руки также и к древу жизни, не вкусил его и не стал бы жить вечно (или, по крайней мере, воображать, что бессмертен), Я решил изгнать его из Рая, чтобы он возделывал землю, из которой он взят: это будет более пригодная для него почва.

   Михаил, тебе поручаю исполнить Мое веление: выбери среди херувимов сонм пламенных воинов, чтобы Враг, желая завладеть свободным местом, не поднял новых смут. Спеши туда, беспощадно изгони из Рая грешную чету (нечестивые да не попирают священной земли); объяви им и всему их потомству вечное изгнание. Но, чтобы не сразить их печальным приговором, не возвещай его грозно: Я вижу их раскаяние, вижу, как оплакивают они свою вину. Если они терпеливо покорятся тебе, не оставляй их без утешения. Открой Адаму события грядущих веков, как ты будешь просвещен Мною; напомни о возобновлении Моего союза в потомстве Жены; тогда они покинут Рай, хотя и опечаленные, но с миром.

   С восточной стороны сада, где всего легче проникнуть в Эдем, поставь стражу херувимов; пусть далеко светится пламя их мечей, устрашая всякого, кто бы захотел приблизиться к тому месту и охраняя все пути к древу жизни, чтобы Рай не обратился в притон злых Духов и они, захватив древо жизни, не похитили бы его плодов, чтобы вновь обольстить Человека".

   Он умолк; могучий Архангел уже был готов отправиться в быстрый путь со свитой неусыпных херувимов. У каждого из них было четыре лика, подобно двуликому Янусу¹⁶⁸: все тело их было усеяно очами, более многочисленными и более бдительными, чем у Аргуса; они не задремали бы ни от чарующих звуков Аркадской свирели, ни от пастушеского рожка или усыпляющего жезла Гермеса.

   Между тем, пробужденная Левкотея¹⁶⁹ снова приветствовала мир священным светом, разливая по земле благоухание свежей росы, когда Адам и праматерь наша Евa окончили свою молитву. Они почувствовали в душе новые силы, сошедшие на них свыше; в самом отчаянии им светят надежда, радость, но еще смешанные со страхом. Адам снова благосклонно обращается к Еве: "Ева, легко верить тому, что все блага, какими мы наслаждаемся, нисходят с Неба, но чтобы от нас могло восходить к Небу что-либо достойное внимания Бога в Его состоянии совершенного блаженства, что-либо способное склонить Его волю, этому, кажется, трудно верить. Однако же, горячая молитва, малейший вздох человеческого сердца доходят до престола Всевышнего! С той минуты, как я решился молитвою смягчить оскорбленного Господа и, пав на колени, смиренно открыл перед Ним сокрушенное сердце, мне кажется, что Он преклонил Свой слух с кротостию и состраданием! Во мне родилась уверенность, что молитва моя услышана! В душу снова снизошел мир и в памяти оживилось обетование, что твое семя сокрушит врага. Тогда, в отчаянии, я не обратил внимания на эти слова, но теперь они дают мне веру, что горечь смерти минует нас, что мы будем живы!

   Радуйся же, Ева, достойно называемая матерью человеческого рода, матерью всего живущего: через тебя будет жив Человек и все будет жить для Человека!"

   На это Ева с грустью тихо возражает: "Я не достойна этого высокого имени! Может ли оно принадлежать преступнице, которая была создана тебе в помощь и только вовлекла тебя в гибель! Упреков, строгого порицания, недоверия, вот чего заслуживаю я! Но Судья мой был бесконечно милосерден ко мне: меня, первую причину смерти, Он соблаговолил сделать источником жизни! Так же снисходителен ко мне и ты, удостаивая меня таким высоким именем, когда я заслуживаю совсем иного. Но поле зовет нас к трудам, возложенным на нас теперь в поте лица. Мы провели бессонную ночь, но утро равнодушно к нашей усталости; посмотри, оно с улыбкой начинает свой розовый путь. Пойдем же; никогда больше я не отдалюсь от тебя, куда бы ни призвал нас дневной труд, который сопряжен теперь с утомлением и будет продолжаться до конца дня. Но пока мы живем в этом прелестном саду, может ли что тяготить нас? Будем же довольны нашей жизнью, хотя и в падшем состоянии." Так говорила, так желала Ева в своем глубоком смирении, но Судьба решила иначе: первое знамение этого обнаружилось в природе на птицах, на животных и воздухе. Румянен утра быстро исчез в омраченном воздухе, птица Зевса¹⁷⁰ вдруг бросилась с высоты своего полета на двух птиц с великолепными яркими перьями и преследует их. Зверь, царящий в лесах, первый охотник, гонится с холма за прелестнейшею четою всего леса, оленем и ланью; они бегут к восточным вратам: Адам заметил это и с беспокойством говорит Еве: "О, Ева, еще какие-то перемены угрожают нам впереди! Небо посылает нам эти немые знаки в природе предвестниками своих определений; оно предупреждает нас, чтобы мы не слишком надеялись на отмену наказания, потому что смерть отсрочена на несколько дней. Долга ли будет наша жизнь, какова она будет? Кто ведает? Одно известно нам, что мы - прах, возвратимся в прах, и нас не будет. Для чего иного, как не для нашего предупреждения, явился нам этот двойной знак, это преследование в воздухе и на земле, в одном направлении, в один и тот же миг? Что означает этот мрак на востоке раньше, чем день дошел до половины, между тем как запад горит ярче утренней зари и по лазурному небу тихо спускается там облако сияющей белизны? В нем скрыто нечто небесное".

   Адам не ошибся; в эту минуту, на яшмовом облаке, небесное воинство спустилось в Рай и расположилось на вершине холма. Какое величественное явление для Адама, если бы сомнение и человеческий страх не туманили его глаз. Не величественнее было то зрелище, когда Ангелы встретили Иакова в Маханаиме¹⁷¹, где он увидел все поле, усеянное шатрами своих хранителей, или когда в Дофане¹⁷² явился на пылающей горе огненный стан небесного ополчения против сирийского царя, который для того, чтобы овладеть одним человеком, как убийца пошел войною на весь народ, не объявив ее.

  

  

   Князь иерархий оставил блестящий стан небесных Сил, готовых окружить Рай, и один пошел искать убежище Адама. Это не скрылось от взоров Адама; увидев приближение высокого посетителя, он говорит Еве: "Ева, готовься к важным известиям; может быть, мы скоро узнаем решение нашей участи или новые законы, предписанные нам теперь: я вижу, из того лучезарного облака, что окутало холм, спустился один из небесных воинов. По осанке он не из простых воинов: это один из великих Владык или Престолов, так величественно его шествие. Хотя вид его не грозен и не внушает страха, однако в нем нет той приветливой кротости Рафаила, которая вселяла столько доверия, Он полон торжественности и величия; чтобы не оскорбить его, я должен встретить его с почтением, ты же удались."

   Архангел быстро приближался, но не в своем небесном образе: чтобы говорить с человеком, он облекся в человеческую одежду. На светлых его доспехах развевалась воинственная пурпурная одежда, ярче мелибейского и саррского¹⁷³ пурпура, какой носили во время мира древние цари и герои. Сама Ириса¹⁷⁴ раскрашивала ту ткань. Звездный шлем с поднятым забралом открывал лицо Архангела во всем блеске мужественной красоты в ту пору, когда кончается юность. Сбоку, подобно сияющему зодиаку, висит его меч - гроза и ужас Сатаны; в руке он держит копье. Адам низко склоняется перед небесным послом, но он сохраняет царственное величие и, не преклоняя главы, возвещает причину своего пришествия: "Адам, высокие веления Небес не требуют вступления. Довольно того, что молитвы твои услышаны; Смерть, которая по приговору должна была поразить тебя в самый миг преступления, отдалена от тебя; тебе дарованы многочисленные дни для того, чтобы ты мог раскаяться и многими хорошими делами загладить этот один тяжкий проступок. Может быть, Господь умилостивится тогда и совсем избавит тебя от алчной Смерти. Но Он не позволяет тебе более жить в Раю. Я пришел удалить тебя и вывести из Рая, чтобы ты возделывал землю, откуда ты взят: пригоднейшая тебе почва."

   Он умолк; Адам стоял, пораженный известием, убитый: горе леденящим холодом оковало все его чувство. Ева, невидимая ими, слышала все; громкий вопль выдал ее: "О, нежданный удар, ужаснее самой Смерти! Неужели надо покинуть тебя, Рай! Тебя, мою отчизну, покинуть эти счастливые рощи и тени, достойные быть посещаемы богами! Среди вас я надеялась, хотя и печально, но спокойно дожить до того дня, который должен быть смертельным для нас обоих! О, цветы, никогда не будете вы цвести в другой стране; о вас была моя первая забота утром и последняя - вечером; я лелеяла вас нежной рукою с той минуты, как раскрывали вы первую почву, я дала вам имена! Кто теперь повернет вас к солнцу? Кто распределит вас по родам и напоит из амврозийских источников? А ты, брачная куща, украшенная мною нежнейшими и ароматнейшими цветами, как я расстанусь с тобою? Куда пойду я скитаться в худший мир и как он будет мрачен и дик после Рая? Как будем мы дышать другим воздухом, лишенным этой чистоты, мы, привыкшие к бессмертным плодам!"

   На этих словах Ангел кротко прерывает ее: "Не сетуй, Ева, но терпеливо перенеси потерю того, чего ты лишилась так заслуженно; не привязывайся слишком горячо к тому, что не может быть твоим. Ты покидаешь это место не одинокой: с тобою идет твой муж; твой долг следовать за ним: где он - там твоя отчизна".

   Адам, придя в себя от внезапно оледеневшего его ужаса и собравшись с силами, обращает к Михаилу смиренную речь:

   "Небесный посланник, один ли ты из престолов или высший над ними, так как по виду ты должен быть владыкой над владыками, ты кротко передал нам твою весть; из других уст она бы растерзала наши сердца, а исполнение приговора убило бы нас. Сколько может еще перенести наше слабое существо горя, уныния, отчаяния, все это приносит твое известие: оставить это счастливое жилище, это отрадное убежище, единственное утешение, оставшееся еще нашим взорам! Всякое другое место покажется нам негостеприимной пустыней, столько же чуждой нам, сколько мы сами чужды ей.

   О, если бы горячей молитвой я мог