Левидов Михаил Юльевич - Вильгельм Стейниц

  

  

  

    

   Тринадцатый..............................................................................      56

   В кафе "Куропатка"...................................................................       60

   Взлет............................................................................................     65

   Баярд и бухгалтер......................................................................      73

   Тайна Морфи..............................................................................      77

   Вехи пути....................................................................................      81

   Что есть ошибка?.......................................................................      89

   Законодатель Стейниц..............................................................       96

   Критическое десятилетие..........................................................      102

   Жестокая комбинация...............................................................       108

   "Champion of the world".............................................................       114

   Стейниц ошибается и защищается...........................................        122

   Побежденный победитель........................................................       136

   Героическая агония...................................................................      144

   Вильгельм Стейниц...................................................................       155

    

    

    

    

   "Я не историк шахмат, я сам кусок шахматной истории, мимо которого никто не пройдет. Я о себе не напишу, но уверен, что кто-нибудь напишет".

   Так заявил шестидесятилетний Вильгельм Стейниц в 1896 году, за четыре года до своей одинокой и печальной смерти. И, говоря эти заслуженной гордостью насыщенные слова, не мог он, конечно, не вспомнить о сорока почти годах своей трудной и страстной шахматной жизни; но и не мог не подумать о предстоящем ему - вскоре после этих слов - новом и труднейшем испытании, о московском матче с Ласкером, о том матче, после которого понял, наконец, этот упрямый, волевой и страстный человек, что конец Стейница-шахматиста настал и ничем его не предотвратить, не задержать, не замедлить...

   Стейниц был прав. О нем писали. После смерти было напечатано в специальных шахматных изданиях несколько некрологов, появилось несколько коротеньких заметок и в общей прессе. Было рассказано несколько анекдотов. Было отмечено, что у бывшего "чемпиона мира'' был очень дурной характер.

   Но - "человек лишь тогда по-настоящему знаменит, когда он удостаивается внимания Британской энциклопедии", - говорят англичане. И с этой точки зрения Стейниц знаменитым не был: Британская энциклопедия не удостоила его специальной статьей, упомянув лишь его имя в общей статье о шахматах. Не лучше отнеслись к Стейницу и составители словаря Ларусса, и французской Большой энциклопедии. Немецкий словарь Мейера, правда, посвящает Стейницу статейку в двадцать строчек, но - характерная мелочь - нужно

   56

    

   долго перелистывать страницы, чтобы найти в этом словаре хотя бы одну фактическую ошибку, а в статейке о Стейнице эта ошибка налицо: неверно назван год его рождения. И вряд ли особо беспокоились редакторы словаря, когда ошибка была обнаружена: ведь речь идет всего лишь о шахматисте.

   Правда, шахматные авторы, писавшие о Стейнице, прекрасно знают, что речь идет не просто о шахматисте, а о гениальном мыслителе в области шахмат, о неутомимом искателе, о смелом новаторе, о большом человеке. Но и шахматные авторы, писавшие о Стейнице, не знают - это не входит в их компетенцию, - как печален был его жизненный путь, ибо в этом он разделил столь типичную судьбу новаторов, искателей, пролагателей новых путей во всех отраслях творчества: он был одинок, не признан, не понят даже в среде своих собратьев-шахматистов. Они отдавали ему должное, как партнеру за шахматной доской, долголетнему чемпиону мира, но пожимали плечами, когда речь заходила о "чудачествах старика", о теоретических его исканиях, о глубокомысленных построениях, о героическом упорстве, с которым пытался он, и столько часто безуспешно и во вред себе, как практическому игроку, осуществить в жизни (то есть на шахматной доске - ведь она является жизненной реальностью для шахматиста) свои философско-эстетические (в шахматной области) принципы. Этот Стейниц стал нам ясен только теперь.

   Никто из писавших о Стейнице ничего не мог сказать о нем как о человеке. Шахматы в этом смысле - совершенно особая область человеческого творчества, в корне отличная, согласно установившимся взглядам, от музыки, живописи, литературы. Шахматное творчество, на первый взгляд, максимально объективно, наименее зависит от личных качеств человека, от его социальной среды, от жизненной его биографии, оно, так сказать, выпадает из жизни самого шахматиста, подчиняясь имманентным законам самого жанра. Таково обыденное представление, которое, если бы дать ему наукообразное обоснование, явилось бы чисто идеали-

   57

    

   стической, насквозь формалистской концепцией. Но, повторяю, это даже не концепция, это только обычное представление, в свете которого никак не понять, что же в конце концов создает стиль и индивидуальность шахматиста. А понять это можно и должно при предварительном условии безоговорочного отказа от этого представления.

   Изучение творчества выдающегося шахматиста, как и творчества каждого выдающегося человека в любой отрасли мышления и действия, - мыслимо лишь на основе изучения его социальной и личной биографии.

   Но что делать, если таковая отсутствует? А она отсутствует у Стейница. Не в том смысле, что ее не было, а в том смысле, что о ней ничего не известно. Записано и опубликовано около тысячи шахматных партий, сыгранных Стейницем на протяжении сорока с лишним лет, но во всей шахматной литературе о Стейнице (а другой не существует) не найти ни одного высказывания Стейница на общую, не шахматную тему. Стейниц-человек никого никогда не интересовал. Настолько не интересовал, что ничего не известно о крупнейших внешних фактах его жизни, если они не связаны с шахматами.

   Остается, таким образом, лишь угадывать и догадываться, восстанавливать картину на основе случайно дошедших до нас бледных штрихов и отдельных мазков. Нужно ли говорить, насколько трудна и неблагодарна эта задача?

    

   Итак, мы знаем, что Вильгельм Стейниц родился 14 мая 1836 года в бедной еврейской семье, жившей в еврейском квартале города Праги, третьего по значению своему города бывшей австро-венгерской монархии. Во второй четверти 19-го века еврейское гетто формально уже не существовало в городах Австро-Венгрии, но фактически еврейское население жило совершенно обособленной жизнью, и территориально и социально, а тем более в Праге, еврейская община которой была одна из старейших во всей Европе.

   58

    

   Это была община с длительной исторической традицией и богатой и унаследованной культурой, упорно охраняемой от посторонних влияний. Многие "светочи во Израиле", раввины и ученые, вышли из Праги; с городом этим связаны и многочисленные легенды еврейского средневекового фольклора, там возникла и знаменитая легенда о Големе* - материал для многих литературных произведений. Еще в 17-м веке главная пражская синагога называлась "старой" синагогой и еврейское кладбище - "старым" кладбищем.

   История еврейской общины в Праге знакома и с кровавыми погромами, и с безжалостными выселениями.

   Ассимиляционные тенденции, столь сильные в конце 17-го и начале 19-го века в берлинской и венской еврейских общинах, в гораздо меньшей степени коснулись пражской, жившей замкнутой жизнью, имевшей и свои административные органы, и свою юрисдикцию. Пражская община была довольно многочисленна - до 10000 человек, из которых многие были зажиточны. Но семейство Стейниц отнюдь не принадлежало к числу зажиточных: об отце Вильгельма известно лишь то, что он занимал какой-то очень маленький административный пост в общине и имел тринадцать детей - тринадцатым был Вильгельм.

   Тринадцатый ребенок в бедной, полунищей еврейской семье - этим сказано все. Это означает: безрадостное убогое детство, физическая хилость, тяжелое и напряженное учение в религиозной школе, сложное заучивание библейских текстов уже с восьми - девяти лет. Трудно выдержать такое детство, но если ребенок выдерживает его, то получает определенный умственный закал, приобретает стойкость характера.

   В еврейском гетто шахматная игра была издавна любимой игрой, и уже в двенадцатилетнем возрасте

   ___________________

   * Г о л е м (соответствует Гомункулусу в германской литературе) - искусственно сделанный человек.

   59

    

   Вильгельм был известен на еврейской улице как хороший шахматист.

   Однако этот еврейский мальчик не сразу стал шахматистом. На пути от детства к юношеству он прошел этап страстного, по-видимому, увлечения. Сведения об этом этапе очень скудны, они ограничиваются несколькими случайными намеками в некрологах и одним биографическим фактом. Речь идет об увлечении юного Стейница математикой. Стейницу, по-видимому, пришлось выдержать довольно серьезную борьбу за намеченный жизненный путь, ибо лишь в 1858 году, двадцати двух лет, он получил возможность покинуть Прагу и поступить на первый курс венского политехнического института. Есть все основания предполагать, что в этот юношеский период своей жизни Стейниц очень мало времени отдавал шахматам.

    

  

    

   Кроме этого голого факта, мы ничего больше о Стейнице-студенте не знаем. Мы не знаем даже, сколько лет он учился в институте и когда расстался с ним окончательно. Но что он с институтом, а также с математикой - расстался, это мы знаем, и данный факт сам по себе достаточен.

   Полуанекдотической можно назвать известную версию, которую охотно повторяют историки шахмат в 19-м веке, версию о том, что Стейниц сделался шахматистом "случайно". Рассказывают, что, зайдя однажды в венское кафе "Куропатка", где собирались за игрой все лучшие венские шахматисты, и следя за партией, он сделал критическое замечание. Когда его резко оборвали, он тут же предложил двум лучшим шахматистам сыграть с ним, причем заявил, что будет играть, не глядя на доску, и блестяще выиграл обе партии.

   Существует и другая версия этого рассказа. Стейниц часто ходил в кафе "Куропатка", но в комнату, где собирались шахматисты, он не попадал - вход ту-

   60

    

   да был обусловлен заказом какого-нибудь напитка, на что у Стейница не было денег. Но он следил за игрой через стеклянную перегородку, отделявшую шахматную комнату от других помещений кафе, следил столь долго и столь упорно, что ему однажды предложили сыграть, и тут обнаружилось, что он сильнейший в кафе шахматист. Но у этого рассказа есть следующая эффектная концовка: следя за игрой через стеклянную перегородку, Стейниц настолько испортил свое зрение, что он не мог более отдаваться своим занятиям в политехническом институте и принужден был его бросить.

   Нет нужды входить в критическое рассмотрение всех этих и им подобных историй. Установлен факт, что в 1858 - 1861 гг. Стейниц был постоянным посетителем шахматной комнаты кафе "Куропатка" и участвовал в трех турнирах венских шахматистов, и наряду с этим имеются и другие сведения: в эти годы, по каким-то, оставшимся неизвестными причинам, он оставил занятия в институте.

   Можно ли связывать два эти факта? Вопрос надобно поставить иначе: можно ли их не связывать?

   На самом деле: что мешало Стейницу кончить институт? Математические его способности были незаурядны, память великолепна и осталась таковой до последних его дней. Правда, он очень нуждался, но мало ли в Вене бедных студентов? Кроме того, он мог прибегнуть к весьма легкому для него заработку - игре в шахматы на денежную ставку. Промелькнувшее кое-где предположение, что состояние здоровья не позволило ему заниматься в институте, не выдерживает критики: правда, Стейниц страдал сильнейшими ревматическим болями, но лишь значительно позже, а усиленным умственным трудом занимался с самого детства и чуть ли не до последних дней жизни. Версия же об ослаблении зрения совершенно анекдотична.

   Отказавшись от продолжения и окончания своих занятий в политехническом институте, Стейниц тем самым отказался от обеспеченной и выгодной жизненной карьеры: этого он не мог не понимать - кадры дипло-

   61

    

   мированной интеллигенции в австро-венгерской монархии были не так велики. Следовательно, он пожертвовал верным жизненным будущим и, пожалуй, даже любимым делом - он любил математику, - ради чего?

   Ответ нам известен: ради шахмат.

   Но тут снова встают недоуменные вопросы. Ведь игру в шахматы ради развлечения и даже честолюбивое стремление стать сильнейшим игроком Вены можно было при известном усилии совместить с учением в институте, с возможностями для служебной карьеры. В ту эпоху еще почти не существовало профессиональных шахматистов, играли в шахматы любители - преимущественно обеспеченные люди. Лучшие шахматисты Европы, о которых, конечно, слышал Стейниц - Андерсен, Стаунтон и другие, - средства к жизни извлекали из других профессий; шахматная печать была очень бедна, и сама мысль о том, что шахматная игра может явиться источником существования, казалась в ту эпоху нелепой.

   И вот эту нелепость желает осуществить молодой венский студент. Конечно, он не мог быть настолько наивным, чтобы предположить, что жизнь шахматиста-профессионала будет легкой, радостной и обеспеченной жизнью, но, очевидно, уже теперь ему было ясно: какова бы ни была его жизнь, шахматы - только и исключительно - могут и должны быть ее смыслом и содержанием. Шахматы - его призвание, которому нужно либо отдаться целиком, либо совсем не отдаваться: так должен был он чувствовать, приравнивая тем самым шахматы к любому другому призванию, как литература, музыка, живопись... И поэтому в этом вопросе Стейниц выступил новатором, искателем, прокладывателем путей, ибо до него, даже у лучших шахматистов 18-го и 19-го вв., шахматы были либо средством побочного заработка, либо развлечением, либо добавочным умственным интересом, но никак не принципиальным жизненным призванием, которому нужно принести в жертву все остальное. Стейниц же это сделал, обнаружив этим доминирующую черту своего характе-

   62

    

   pa: ненависть к компромиссам, прямолинейность, волевую целеустремленность. Он подписал вексель, по которому ему в конце жизни пришлось заплатить. И заплатить - тяжело!

    

   В эти первые годы характер и стиль игры Стейница мало отличался от стиля игры любого сильного шахматиста кафе "Куропатка". Правда, он играл несколько сильнее других и с каждым годом улучшал свою игру. В турнире венских шахматистов 1859 года он занял третье место, в турнире 1860 года - второе, и в третьем турнире - 1861 года - первое место, выиграв из 31 игранных партий - 30. Но сила игры прочих участников этих турниров была, можно думать, не так велика: лишь несколько человек из них, как это можно судить по сохранившимся партиям, играли примерно в силу нынешних шахматистов второй категории. Посетителей же кафе "Куропатка" Стейниц бил, что называется, походя, давая при этом многим из них фигуру вперед. Тут он уже был признанным чемпионом. Жадное честолюбие Стейница, честолюбие человека, знающего себе цену и уверенного в своем призвании, уже сейчас, в эти первые годы, находило если не полное, то значительное удовлетворение. Трудно сказать, надеялся ли он уже тогда стать чемпионом мира по шахматной игре - самый этот титул тогда официально еще не существовал. Но выдающимся шахматистом Вены он уже имел основание себя считать, - едва только начав серьезно играть. И богатая пища представлялась его честолюбию, даже тщеславию, когда он - полунищий, молодой, недоучившийся студент - сталкивался за шахматной доской с людьми обеспеченными, занимавшими видное общественное положение, среди которых были и аристократ полковник, и титулованный майор императорско-королевской армии, и крупный чиновник, и выдающийся придворный музыкант, и видный юрист, и богатейший владелец пивоваренного завода, и хозяин оптового торгового дела, и влиятельный банкир, - вряд ли нужно приводить фамилии всех этих лиц, часто по-

   63

    

   сещавших шахматную комнату кафе и искавших удовольствие в игре с молодым полунищим студентом. Он видел против себя за доской представителей аристократической, чопорной, чиновной Вены, от которых был отделен, как только вставали они из-за доски, не прозрачной стеклянной перегородкой, а подлинно непроницаемой стеной классовых, сословных, религиозных различий... Но за доской, еще перед первым ходом, он себя чувствовал равным с полковником и пивоваром, с юристом и банкиром, а на втором, третьем, четвертом, двадцатом ходу видел он - таков уж характер шахматной игры, - что он умней своего партнера, глубже мыслит, смелей рассчитывает, талантливей комбинирует, что представляет он большую ценность, чем партнер, и понимал, что понимает это - не может не понимать - и его партнер, - такова уж специфика шахматной игры, созданной человечеством. И тогда возникло у него это чувство превосходства, столь знакомое каждому выдающемуся шахматисту, чувство, звучащее, как могучий стимул для новой борьбы, новых побед, приходящее заново после удовлетворения его еще более сильным, еще более властным.

   И этому чувству многим жертвовал молодой Стейниц.

   Встречи за шахматной доской, сами по себе дружеские, почти фамильярные, с банкирами и оптовиками, давали в руки важный шанс для делания карьеры. Ловкому молодому человеку было бы очень легко воспользоваться этим шансом. А если бы он еще догадался вовремя проиграть одну-две партии банкиру или оптовику, то, пожалуй, не пришлось бы долго дожидаться тепленького местечка в банкирской конторе, жалованья в оптовом предприятии.

   Но такого рода дебют был не в стиле жизненной игры Вильгельма Стейница. Честное отношение к тому, что он избрал своим жизненным призванием, конечно, не позволило ему превратить шахматную партию в ставку для какой-то другой игры. А чувство шахматного превосходства уже в эти ранние годы породило у него

   64

    

   агрессивное, преувеличенное, пожалуй, чувство собственного достоинства. И в этом пришлось однажды убедиться одному из его партнеров, Эпштейну, крупному банкиру Вены, - убедиться за шахматной доской в кафе "Куропатка", во время одной из партий, игранных им с этим неприятным, нищенски одетым недоучившимся студентом.

   Студент, дававший своему партнеру коня вперед, что-то долго задумался над ходом.

   - Ну-ну! - протянул недовольно банкир. Подумав, сколько он считал нужным, Стейниц сделал ход. Теперь пришлось задуматься банкиру.

   - Ну-ну! - скопировал Стейниц партнера. Банкир вспылил. Очевидно, помимо всего прочего, он проигрывал партию.

   - Не забывайте, что вы говорите с банкиром Эпштейном, молодой человек!

   - За шахматной доской я, и один я - Эпштейн, - ответил Стейниц.

   Имя "Эпштейн" было для него в данном случае условным термином, символом, подчеркивающим его превосходство, его призвание.

   Да, такому молодому человеку трудно было получить тихое, тепленькое местечко в банкирской конторе.

    

   Ко второй половине 19-го века долголетняя борьба между Лондоном и Парижем за звание шахматной столицы мира и питомника великих шахматистов потеряла свою остроту. Один из соперников вышел из строя: после того, как знаменитый французский чемпион де Сент-Аман был побежден в историческом матче англичанином Стаунтоном, Франция, словно обидевшись, вообще не рождала больше и вплоть до нашего времени мировых шахматистов. Лондон торжествовал. И нужно признать, что основания для этого торжества были. К перелому века английские шахматисты горди-

   65

    

   лись такими именами, как Мак-Донель, Боден, Льюис, Уокер, Горвиц, Монгредиен, и был, наконец, среди них ученый и литератор, издатель и комментатор Шекспира, Хоуэрд Стаунтон, комбинации которого в попытках примирить различные шекспировские тексты были если и менее успешны, то не менее глубокомысленны и сложны, чем его комбинации за шахматной доской... К перелому века стали выдвигаться новые фигуры - Берд, Левенталь, Оуэн, несколько позже - Блэкберн; Лондон насчитывал уже несколько шахматных клубов, в Лондоне происходили важнейшие шахматные матчи. Триумф знаменитого американца Морфи в Европе начался с Лондона, и в том же Лондоне был организован в 1851 году первый в истории шахмат международный турнир.

   И нельзя пройти мимо той характерной детали, что турнир этот был организован в связи и одновременно с первой в истории капиталистической Европы международной промышленной выставкой, открывшейся в Лондоне осенью 1851 года. Отразив в затяжной "позиционной" борьбе угрозу чартизма, справившись с промышленными кризисами, - капиталистическая Англия уверенными шагами шла к политической и экономической гегемонии на европейском континенте. Заявкой на эту гегемонию и была первая международная промышленная выставка. Вполне закономерно появилось стремление прихватить по дороге и гегемонию в области культуры, спорта и, в частности, главенствовать в культурнейшей из спортивных игр, и спортивнейшей из культурных игр - шахматной игре. Это стремление и способствовало инициативе лондонских шахматных клубов в организации такого сложного по тем временам предприятия, как международный, шахматный турнир. Правда, победу в турнире одержал не Хоуэрд Стаунтон, гордость шахматной Англии, а безвестный до того времени любитель, скромный учитель математики в провинциальном немецком городке, Адольф Андерсен. Но турнир был все же организован в Англии, и денежные призы турнира - первые в истории шахмат офи-

   66

    

   циальные призы - исчислялись в английской валюте. К числу добродетелей английской буржуазии всегда принадлежало умение пользоваться чужими достижениями: в этом случае английского буржуа нельзя обвинить в узком национализме.

   Но второй международный турнир удалось организовать в том же Лондоне лишь через одиннадцать лет - в 1862 году. Приглашение прислать своего представителя на этот турнир было послано и венскому шахматному клубу. Приглашение было принято, и на турнир поехал лучший венский шахматист, двадцатишестилетний Вильгельм Стейниц.

    

   Стейниц никогда не вел дневника и не писал мемуаров. И мы не знаем, воскликнул ли он, высадившись на английскую землю: наконец-то! Но что-то в этом роде воскликнуть он должен был. Лестно было, что выбор Вены пал на него, творчески вдохновляла перспектива волнующей борьбы с лучшими шахматистами мира. Но это не все. Не мог не видеть Стейниц, получив приглашение, что перед ним открываются новые горизонты. Три года шахматной жизни в Вене и усиленной деятельности в кафе "Куропатка" - к чему привели они? Истощились все возможности, потухли все надежды, исчерпаны все иллюзии. Что же, еще несколько лет подряд брать первые призы на венских, по существу говоря, провинциальных турнирах? Сыграть еще несколько сот или тысяч партий в кафе "Куропатка" с банкиром Эпштейном, на ставку в несколько гульденов, давая коня вперед? Или - признать себя побежденным и все-таки обратиться к банкиру с просьбой о местечке в банкирской конторе?

   И вот - Лондон. Поистине, столица мира, не чета чопорной, чиновной, по существу мелкопровинциальной столице, где с именем Стейница всегда будет связываться представление о недоучившемся еврейском студенте. А ведь Вене не сравниться с Лондоном! Здесь шахматы поистине в почете - это мог заметить Стейниц уже в первые дни. Знаменитый ученый, популярнейшая

   67

    

   в Англии фигура, Томас Бокль, гордится своими шахматными достижениями, пожалуй, не меньше, чем своими учеными трудами. Хоуэрд Стаунтон, величавый джентльмен с важной и торжественной речью и внешностью персонажа Диккенса, настойчиво подчеркивает, что он не только спортсмен, поэт и шекспиролог, но и сильнейший в Англии шахматист, выигравший матч у Сент-Амана, и этим своим достижением удовлетворен больше, чем всеми остальными, на других поприщах. Да, и в Лондоне есть шахматное кафе, но разве "Симпсон-Диван", называющийся также "Сигар-Диван" - это великолепное, в восточном стиле орнаментированное (отсюда и его экзотическое название - Диван) кафе на Стрэнд, лучшей (в ту эпоху) улице Европы, напоминает хоть сколько-нибудь о жалком кафе "Куропатка" с его стеклянной перегородкой?! А еще - уютные кресла в "Симпсон-Диване" - на таких, пожалуй, не сиживал сам банкир Эпштейн в своем венском особняке. Да и здесь играют в шахматы на ставку (и Стейниц, со своими жалкими несколькими фунтами в кармане, весьма этим доволен), но ставка здесь не пара гульденов, а иногда даже английская великолепная золотая гинея! Но есть в Лондоне и несколько шахматных клубов, и среди них и аристократический "Сент-Джордж Чэсс клаб", и богатейший "Сити оф Лондон клаб", вот уже много лет ведущие между собой ожесточенную борьбу за первенство. Помимо шахматных отделов во влиятельнейших газетах, существует в Лондоне и специальная шахматная печать. A "Wiener Schachzeitung", не может не вспомнить Стейниц, уж не выходит несколько лет за отсутствием средств. И затем, шахматная Англия - это не только Лондон: существуют процветающие клубы в Манчестере, Ливерпуле, Ноттингеме, Лидсе, Бристоле, Брайтоне - там устраивают даже большие турниры... И, наконец, - а это Стейниц считал главным, - в Лондоне, в Англии, как нигде в мире, сумеют оценить его талант и отдать должное ему - человеку, осуществляющему свое призвание, хотя его призвание - только борьба и торжество на 64 клетках деревянной доски.

   68

    

   Не мог Стейниц знать, что, когда в 1851 году собирался Адольф Андерсен в Лондон на первый международный шахматный турнир, он имел намерение остаться в Лондоне и стать шахматным профессионалом, расставшись со своим постом учителя провинциальной гимназии, ибо - передает биограф Андерсена, "шли слухи, что талантливый шахматист может иметь в Лондоне и славу, и почет, и деньги в полной мере". Но Андерсен осторожно проверил эти слухи, убедился, очевидно, что они не вполне соответствуют действительности, и расстался со своим намерением. Этот гениальный шахматист, человек неожиданных, фантастических и рискованнейших комбинаций на шахматной доске, отнюдь не был склонен к риску в своей повседневной жизни, оставаясь всегда и всюду аккуратным и повседневным немецким учителем. Еще не раз придется столкнуться с этим характерным феноменом: резким противоречием, полярностью почти, между жизненным и шахматным стилем знаменитых шахматистов; не имеет ли здесь место своеобразный процесс психологической компенсации? Эта сложная тема ждет еще своих комментаторов.

   Но Стейниц, помимо того, что он отнюдь не пугался авантюр на жизненном пути, находился в ином положении, нежели Андерсен: в Вене терял он очень немногое. Мог ли он сомневаться, что его место в Лондоне? Мог ли он решать иначе? Но это решение нужно было оправдать выдающимся, по меньшей мере, значительным успехом на предстоящем турнире, - это Стейниц понимал. Совершит ли он это?

   Констатировать можно и сейчас, и не раз в дальнейшем представится возможность в этом убедиться: чудес, фантасмагорий, ослепительных эффектов, блистательных сенсаций в шахматной карьере Стейница не было. Тяжелый, могучий, часто неблагодарный труд - вот линия его шахматной жизни, начертанная глубокими морщинами на его характерном лице. Шахматный язык таких виртуозов, счастливчиков шахматной доски, как Андерсен, Морфи, Цукерторт - в его эпоху,

   69

    

   как позднее - Капабланка - был Стейницу чужд и, можно думать, неприятен; да и нельзя было на этом языке решить жизненную задачу Стейница.

   Успех у Стейница на лондонском турнире был довольно значительный, но никак не выдающийся.

   Из 14 участников турнира лишь четверо, не считая Стейница, запечатлели свое имя в истории шахмат: Андерсен, Паульсен, Левенталь и Блэкберн. Но из них Гарри Джемс Блэкберн, двадцатилетний в это время юноша, едва только начинал свою карьеру - лондонский турнир был его первым выступлением. Левенталь не закончил турнира, и лишь с двумя подлинными чемпионами пришлось состязаться Стейницу. И он проиграл не только им, но еще трем участникам турнира, в том числе Блэкберну, и окончил на шестом месте. Андерсен снова занял первое место, проиграв из 13 партий лишь одну (ничьи переигрывались).

   Шестое место из 14, последний приз - скромная сумма пять фунтов стерлингов - первый призер получил сто. Как будто бы особенно хвастать нечем.

   Но были две партии в этом турнире, которые позволили самому Андерсену заявить, что далек будет путь шахматиста из Вены. Одна из них не нуждается в особых комментариях: партия, выигранная Стейницем у англичанина Монгредиена, была единодушно признана всеми участниками турнира, шахматной прессой, и подтвердил это и Андерсен, наиболее сильно проведенной, красивейшей партией турнира. А другая партия заставила задуматься и самого Андерсена. Это была его партия со Стейницем.

   Стейниц, игравший черными, в нормально начатой испанской партии нарушил на шестом ходу господствовавшие в ту эпоху основные принципы развития фигур, сделав типичный для зрелого Стейница "фантастический" ход. И был наказан: уже на 20-м ходу положение его казалось безнадежным. Но тут последовала "вспышка гения" - как говорит комментатор, а можно было бы сказать - "талмудический" ход, - сам по себе объективно слабый, но сила которого состояла в

   70

    

   том, что он казался еще слабее, гораздо слабее, чем он был в действительности. Жертвой этой иллюзии и пал Андерсен, сделавший ответный ход, отвечавший не на действительную, а на кажущуюся слабость хода Стейница.

   Один преследует другого, расстояние все сокращается, дыхание преследуемого все учащеннее, и вдруг преследуемый падает на землю. Преследователю кажется, что силы преследуемого истощились, и вместо того, чтобы остановиться самому и перевести дыхание, он бросается на лежащего. Но тот внезапно вскакивает, и преследователь, потеряв равновесие, падает сам. Таков был смысл маневра Стейница, давшего ему шансы на ничью. Правда, через несколько ходов он сделал грубый зевок, после которого партию спасти было нельзя, но маневр Стейница остался в шахматной истории с восклицательными знаками комментаторов.

   И, быть может, этот маневр и помог Стейницу получить приглашение остаться в Англии в качестве шахматиста-профессионала.

   "Слава, почет, деньги?" В этих ли терминах думал Стейниц о своем как будто уже обеспеченном будущем в Англии в 1862 году? Через двадцать с лишним лет, покидая Англию навсегда, он мог подумать, покачав головой: было, все было, и... ушло.

   Итак, он остается в Англии. Молодой, агрессивный, молчаливый, маленького роста, но крепыш, с тяжелым корпусом и уже солидной бородкой на юношеском еще лице, он импонирует англичанам своей выдержкой, своим отношением к развернувшейся серии успехов. А отношение это было весьма спокойное, в чисто английском стиле. Успехи? А как же иначе? Иначе ведь и быть не могло... И успехи действительно были. С неудержимым напором провел Стейниц в 1863 - 1865 гг. серию матчей с лучшими шахматистами Англии. Блэкберн, Монгредиен, Дикон, Грин - один за другим выходили они на состязание, и каждый был побежден. Не только побежден - разгромлен. Сильнейший из них был Блэкберн, этот великий практик шахматной дос-

   71

    

   ки, начавший играть в шахматы двадцатилетним, на лондонском турнире 1862 года, и окончивший играть семидесятидвухлетним, на петербургском турнире 1914 года. И Джемс Генри Блэкберн, высокий, крепкий, веселый, со смеющимися глазами, - таким он еще был в Петербурге в 1914 году, - был разгромлен мрачным Стейницем: из девяти партий матча выиграл он лишь одну, при двух ничьих.

   А затем были гастроли по всей провинциальной Англии, в местных клубах, были сеансы игры "вслепую", - Стейниц презирал эти "фокусы", считая их профанацией шахматной игры, но их требовал жадный до фокусов зритель.

   И был матч в декабре 1865 года с Сесиль де Вером. Высокое мнение Стейница о самом себе не составляло секрета ни для кого. Но все же удивились английские шахматисты, когда услышали, что Стейниц согласился дать в этом матче своему противнику пешку и ход вперед, ибо уже в это время де Вер считался чрезвычайно сильным шахматистом. И тем более симпатизировало общественное мнение противнику Стейница, что этот юный лорд был еще очень молод, и английскому мещанству весьма импонировали его семнадцать лет, высокоаристократическое происхождение, - предку Сесиль де Вера приписывали, между прочим, авторство пьес Шекспира, - и его на самом деле необычайная одаренность не только в области шахмат. Но английское мещанство было удовлетворено: Стейниц проиграл этот матч, и с результатом малопочетным - всего 2 выигрыша из 12 партий, при трех ничьих. В жизненной партии Стейница этот матч был не только капризным, но и ложным ходом, первым, но - мы увидим дальше, - не последним. Много тактических ошибок совершал в своей жизни Стейниц, при общем правильном и вдохновенном стратегическом плане ее, и переоценка своих сил, как практического игрока за доской, была, пожалуй, главнейшей...

   Но этот отдельный, изолированный неуспех не помешал поклонникам Стейница добиться организации

   72

    

   матча Стейниц - Андерсен, важнейшего матча десятилетий.

    

   Нужно остановиться, как перед каждой решительной схваткой, взвесить и оценить положение и подвести некоторые итоги.

   Адольф Андерсен. Ему сейчас, в 1866 году, 48 лет; пора увядания, пожалуй, близка, но еще не настала. Мнение шахматистов всех стран единодушно: он сильнейший. И не только потому, что он добился первенства, - блестяще добился в двух важнейших по тому времени международных турнирах, не только потому, что он выиграл несколько матчей. В нем импонирует все: и романтическая его внешность - он высок, худ, но мускулист; строгий, сухой, но выразительный, словно тонким мастером очерченный рисунок лица, и изящество манер, и быстрая, остроумная речь, и то, что он "любитель", а не шахматист-профессионал: это большое преимущество в глазах мещанства середины 19-го века, считающего, что шахматы - это "развлечение", недостойное быть профессией "серьезного" человека... И, конечно, импонирует "джентльменский" стиль его игры: он играет быстро, решительно, с эффектной легкостью, почти улыбаясь; но он умеет также проигрывать, не падая духом, не теряясь, не жалуясь на "несчастный случай". Его прозвище "баярд шахматной доски", "рыцарь 64 полей" также импонирует мещанству, пленяющемуся внешней, условной театральностью, которая "облагораживает" в их глазах прозаическую шахматную игру. И вполне естественно, что Андерсен, знавший о впечатлении, которое он производил на зрителей, со своей стороны способствовал, хотя бы подсознательно, созданию и закреплению этого впечатления.

   Но не за это ценили и глубоко уважали Андерсена подлинные шахматисты. Им импонировала необычайная его одаренность, граничащая с шахматной гениаль-

   73

    

   ностью - о ней красноречиво говорили две его партии, игранные в 50-х годах (одна с Кизерицким, другая с Дюфреном), сохранившие и до наших дней данное им название "бессмертной" и "вечнозеленой" партий. Андерсен был, конечно, сильнейшим, талантливейшим представителем так называемого "комбинационного стиля" шахматной игры (о нем еще будет идти речь), превалировавшего тогда среди шахматистов всего мира. Этот стиль игры Андерсен довел до максимальной остроты, до блестящего завершения, что, естественно, и обнажило органически присущие ему недостатки; но этого еще не видели в ту эпоху, не видел и тот, чья дальнейшая шахматная жизнь была посвящена неутомимой и поистине героической борьбе - и теорией и практикой - с этим господствовавшим стилем, с этой, можно сказать, школой. Вильгельм Стейниц этого еще не видел.

   В матче с Андерсеном он не выступил законченным представителем какого-либо нового направления, носителем новых идей - это нужно сразу отметить. В этом же почти андерсеновском стиле играл и он. И по общему мнению, хотя сильнее всех других, но, по-видимому, слабее Андерсена. В сущности говоря, и успехи его до этого матча не были таковы, чтобы давать ему право претендовать на звание сильнейшего шахматиста в мире - а звание это фактически и было ставкой в данном матче.

   Не приходится и говорить, что во всех остальных отношениях, с точки зрения широкой публики, Стейниц значительно уступал своему партнеру. Он вряд ли знал, что не "нравится", по той простой причине, что ему в голову никогда не приходило нравиться шахматным "болельщикам" или как-нибудь им импонировать. Ни артистической внешности, ни соответствующих наклонностей совсем не имел этот довольно мрачный, весь ушедший в себя, резкий, невежливый, самонадеянный человек, отнюдь не обладавший житейским тактом. И, конечно, никак нельзя было назвать "рыцарем", "баярдом" этого выходца из еврейского квартала Пра-

   74

    

   ги с его весьма прозаической внешностью солидного и слегка сердитого бухгалтера...

   История сохранила нам весьма характерный снимок: Андерсен и Стейниц за шахматной доской в одной из партий матча. Высокая фигура Андерсена склонилась над доской. Взгляд его упорен, пронзителен, в позе его, в положении рук у доски - естественная, органическая артистичность, наклон головы говорит о напряженной воле, поношенный сюртук облекает его почти как римская тога, он эффектен и импонирует на первый же взгляд.

   Партнер его и в сидячем положении производит впечатление коротконогого, с тяжелым корпусом человека. Сидит он как-то скучно, невыразительно, пассивно - и не сравнить с активностью позы Андерсена. Любители дешевых символов могли бы назвать этот снимок "дух" и "материя".

   Победа Андерсена казалась обеспеченной. В Лондоне нашелся лишь один любитель, предложивший ставку в сто фунтов за победу Стейница, и тысячные пари предлагались за Андерсена. Самый матч игрался на ставку в сто фунтов; двадцать фунтов получал побежденный. Выигрыш восьми партий (не считая ничьих) решал победу.

   Но ничьих и в этом матче не было (характерная черта комбинационного стиля игры), и события разворачивались с действительно эффектной быстротой. Проигрыш первой партии Стейницем объяснялся просто и естественно: Стейниц ее играл вяло и пассивно. Но во второй уже, в дебюте, Андерсен сделал две грубые ошибки, подвергся яростной атаке и был разгромлен. В третьей, более спокойной партии, Андерсен упустил некоторые представлявшиеся ему шансы на ничью, но исключительно точная игра его партнера уже дает намек на Стейница будущих лет. Четвертую и пятую партии не столько выигрывает Стейниц, сколько проигрывает Андерсен недопустимыми упущениями. Итак, после пяти партий - четыре выиграны Стейницем. И неожиданный сенсационный поворот: четыре партии под-

   75

    

   ряд выигрывает Андерсен, две из них благодаря грубым ошибкам партнера, а восьмую и девятую - бешеным натиском, фейерверком острых комбинаций. Итог: пять выигрышей Андерсена, четыре Стейница. Усталость в десятой, пассивность в одиннадцатой приносят еще два поражения Андерсену. И если в двенадцатой Стейниц был наказан проигрышем за то, что слишком нетерпеливо хотел форсировать победу, то в тринадцатой Андерсена вновь охватила пассивность и даже растерянность. Итак, семь у Стейница, шесть у Андерсена.

   Наступает четырнадцатая, длиннейшая партия матча, которую, а вместе с ней и матч, Стейниц выиграл благодаря великолепной выдержке и терпению искушенного бойца. Добившись незаметного почти позиционного преимущества в дебюте, он ожидал первой, неизбежной ошибки противника в сложном, утомительном эндшпиле. Это была так называемая игра "на истощение". Ошибка последовала: матч был Стейницем выигран со счетом 8:6.

   Но особого удовлетворения шахматному миру матч не принес. Ведь почти половина партий была проиграна благодаря грубым упущениям с обеих сторон. Победа Стейница не импонировала, создалось готовое и не лишенное оснований мнение, что победа была достигнута лишь потому, что Андерсен оказался "не в форме". И никто в те дни не мог даже подозревать значительности этого матча для истории шахмат, значительности, заключавшейся в том, что он свидетельствовал о кризисе господствующего направления - комбинационного стиля. Никто, за исключением, быть может, одного человека, того, кто выиграл этот матч. Но именно потому, проанализировав свой выигрыш, стал он подозревать, что выигрывать нужно не так и что в основе всего этого направления в шахматной игре лежит какая-то тяжелая ошибка.

   76

    

    

   Приблизительно в это время, годом раньше или годом позже - точно это установить невозможно, но, очевидно, в этот период жизни Стейница, когда он победил с