Аверченко Аркадий Тимофеевич - Круги по воде

лушайте... А как же насчет деньжат? А?

   Я широко раскрыл глаза.

   - Деньжат? Каких деньжат?

   - За квартиру...

   - За квартиру? За какую квартиру?

   В моем тоне было столько неподдельного изумления, что хозяин, сбитый с толку, сконфузился.

   - Разве вы не мой квартирант?

   - Я? Что вы?! У меня свой дом на Дворянской и именье в Крыму... А сейчас я иду к своим друзьям. Так, знаете... навестить.

   Он погладил ладонью руки перила лестницы.

   - Вот оно что! Так, так... В таком случае, молодой человек, не могли бы вы повлиять на ваших друзей в смысле деньжат, а? Они что-то, между нами говоря, сильно затянули уплату.

   Я принужденно рассмеялся.

   - Как же вы меня просите об этом, когда даже не знаете, к кому я иду?!

   - О, это все равно... Мне все должны. Вы не беспокойтесь: ошибки никакой не произойдет.

   - Хорошо, - пообещал я. - Будьте покойны. Все будет сделано.

   - То есть... что - все?

   - Все решительно! Без всякого исключения! Все в буквальном смысле этого слова! Прощайте. Привет супруге!

   Он, волоча ноги, пошел вниз, а я, как стрекоза, взлетел наверх и кликнул сейчас же клич среди всего беспардонного народа:

   - Господа! - сказал я. - Положение становится невыносимым! Хозяин уже осмеливается затрагивать скромных честных жильцов на лестницах! Очевидно, дела его совсем швах.

   Сострадательный настройщик предложил:

   - Устроим ему подписку!

   В тот же вечер в пользу хозяина была устроена подписка, давшая 4 рубля 2 копейки наличными деньгами и 7 рублей 30 копеек в виде пустой стеклянной посуды типа бутылки.

  

  

   Ко мне зашел Васюканов и со стоном покатился на кровать.

   - Ужасный случай!

   - Да?

   - Да! Глупый хозяин нанял новую горничную.

   - Не обязал ли он тебя платить ей жалованье?

   - Она некрасивая! Понимаешь, такая некрасивая, что я чуть не упал в обморок. У нас шесть горничных - есть хорошенькие, средние и некрасивые, но это - Бог мой! Что я с ней буду делать!

   - Предложи ей вместо любви дружбу.

   - Это не то. Моя специальность требует не дружеских, а интимных отношений с женщинами, посвятившими себя услугам человечеству и уборке комнат.

   - Неужели она такая некрасивая?

   - А вот посмотри сам.

   Опечаленный специалист по горничным нажал кнопку звонка и мрачно опустился на диван.

   Вошла новая горничная.

   Была она маленького роста, с длиннейшими красными руками, широкоскулая, с микроскопическим нацелившимся в потолок носом, веснушчатая, серолицая, увенчанная жидким пучком волос бледно-желтого цвета.

   - Вот она, - сказал жестокий с женщинами сердцеед Васюканов. - Рекомендую! Звезда Востока. Лакомый кусочек для любителей изящного и элегантного!

   Горничная смутилась, опустила голову и из-под нахмуренных бровей метнула сердитый взгляд на Васюканова.

   - Замолчи! - вскричал я. - Здравствуйте, голубушка. Как вас зовут?

   - Валей!

   - Ва...лей?!

   - Ну да. Валентина. Что же тут удивительного?

   - Гм... - сказал Васюканов. - Никогда я не встречал большей гармонии между именем и внешними данными! Вот, милая Валентина, - мой друг не прочь за вами приволокнуться. Вы, несомненно, ребенок в его вкусе.

   Валентина пожала плечами и, прищурив глаза так, что они бесследно пропали, тихо сказала:

   - Этого мало, что они хотят. Нужно, чтобы и мне они понравились.

   Посмотрела презрительно на Васюканова и вышла.

   С этих пор наш этаж невыносимо задирал нос перед другими этажами: на нашем этаже была самая безобразная горничная в околотке.

   Только мы, только наша свора могла изобрести такую безумно нелепую причину самохвальства и гордости.

  

  

   Напротив двери моей комнаты в коридоре помещался телефон.

   Васюканов сидел у меня и рассказывал, какой он умный и как все удается ему в жизни.

   - Я теперь живу безбедно и сыто, а почему? Потому что башка работает.

   - С каких же пор ты стал жить безбедно?

   - С прошлой недели. В прошлую среду я явился к соседу Оськину, к этой старой желтой крысе. И выпросил взаймы рубль. "Да вы не отдадите?" - догадался почему-то Оськин. "Я? Что вы! Я, признаться, славлюсь своей честностью. Завтра же отдам". Взял у него. Прожил. На другой день пошел к швейцару Гавриле и говорю: "Милый! Выручи двумя рублями. Завтра отдам!" Сначала он усомнился, а потом дал. Рубль я сейчас же пошел отдал Оськину, а рубль прожил. Через день прихожу к Оськину: "Одолжите, пожалуйста, три рубля".

   - "Да вы не отдадите!" - "Я? Рубль же отдал, как обещал, и три отдам". Зловещий старик дал. Пошел я к Гавриле, вернул ему два рубля, а на рубль жил и веселился сообразно со склонностями. Затем снова явился к Гавриле: "Дай, милый, четыре рубля". "Вам, - говорит, - можно, вы аккуратные!" Дал. Три рубля снес я Оськину, а рубль истратил на пищу, питье и одежду. Потом прихожу к Оськину через день, прошу: "Дайте пять рублей!" - беру! Четыре рубля Гавриле, а рубль...

   - Довольно! - сказал я. - Система ясна. В ней есть только один недостаток. Сколько и кому ты сейчас должен?

   - Гавриле. Девять.

   - На пятнадцатом рубле предприятие лопнет, предупреждаю тебя. - Постарайся, по крайней мере, чтобы пострадал Оськин.

   Васюканов пообещал:

   - Он пострадает.

   За дверьми раздался голос, настолько скрипучий, что его без колебания можно было приписать предмету нашей своеобразной гордости: Валентине.

   - Кто у телефона? - спрашивала она. - Что? Это вы, Михаил Львович? Здравствуйте. Что? Что вы делаете? Как? Все в свои газеты пишете? Вы, смотрите, на меня не напишите!.. Все утро? Думали обо мне? Охота вам. Я такая неинтересная!.. Ха-ха! Что? Нет, не приду. Вы не умеете скромно держать себя. Когда зовете, так вы и такой и сякой, и скромненький, и тихий, а придешь - сейчас с объяснениями... Что? Кататься? Нет, не поеду. Холодно! Да и зачем на извозчиков тратиться... Что? Обманываете! Все вы сначала о любви толкуете, а мы, дуры, верим...

   Мы сидели с Васюкановым смущенные, растерянные.

   - Ч...черт знает что!! - сказал он, смотря на меня во все глаза. - У этого огородного пугала есть любовник?!

   - Очевидно! - пробормотал я и рассмеялся. - Интересно бы его видеть.

   - Наверно, какой-нибудь беглый из приюта для слепорожденных... Или опустившийся ночлежник, живущий за ее счет...

   - Нет, милый, это не то. Он пишет в газетах и тратит свои деньги, чтобы катать ее на извозчиках.

   Васюканов ударил кулаком по столу.

   - Черт знает что! Теперь всю ночь я не буду спать!.. Это кошмар какой-то!

   Я открыл дверь и выглянул.

   Она стояла еще у телефона и говорила:

   - Ну, прощайте. Завтра я позвоню. Что? Тысячу поцелуев? Не много ли будет? Ха-ха!

   Увидев меня, она смутилась, охнула, закрыла лицо руками и убежала.

  

  

   Прошло два дня.

   У меня сидели гости: Васюканов, Ильяшенко и два молодых агента по сбору объявлений - все наши соседи, жившие по этому же коридору.

   Разговаривали. Неожиданно нашу беседу перебил звонок и голос в передней:

   - Алло! Я у телефона. Да. Валентина. Здравствуйте, господин Жорж. Что? Видеться со мной? А что скажет Михаил Львович, если узнает? Да... Большая разница. Он любит по-настоящему, а вы только говорите... Что? Этого мало! На словах вы все любите! Куда? В драматический? Спасибо, в другой раз. Сегодня может позвонить Миша. Как? Интересная пьеса? Гм... Ну ладно. Только с условием: после театра чтобы без ужинов. Прямо домой. Что? Ха-ха! Знаем мы эти ужины. А? Знаем мы вас, мужчин... Хорошо, только оденусь и приеду. А? Да.

   Валентина повесила трубку и стремглав понеслась в свою комнату, вероятно, одеваться. Васюканов развел руками.

   - Очевидно, в этом городе есть какая-нибудь особенная секта людей, которым нравится Валентина?! Какой-нибудь орден подвижников. Раньше бичевали тело, а теперь любезничают с этим кошмаром, с этой гримасой человечества! Хо-хо-хо!

   Ильяшенко, задумчиво глядя через наши головы, сказал:

   - Вы судите поверхностно. Предположите, что в этом уроде есть что-то такое, есть такая какая-то сила и обаяние, которые лишают иных людей рассудка... Может быть, в сущности, она интереснейшая женщина!

   - Но как же такую можно поцеловать? - вскричал хриплым голосом беспокойный, порывистый Васюканов. - Как?

   - Попробуйте, - усмехнулся сборщик объявлений.

   Васюканов хлопнул ладонями.

   - Попробую!!

   Вошла Валентина, одетая в синее бархатное платье. Наряженная, в шляпе, она казалась еще безобразнее. Мне показалось даже, что было что-то гармоничное в ее безобразии.

   Все мы смотрели на нее чрезвычайно внимательно.

   - Вам, господа, ничего не понадобится? - независимо спросила она. -Я ухожу. Может, в лавку сходить нужно?

   - В театр едете? - спросил Васюканов и - как это ни странно - в голосе его прозвучала нотка ревности.

   Агент подошел к ней ближе и, обняв рукой ее талию, спросил:

   - Неужели, вы без корсета?

   Она засмеялась.

   - Тсс... Нельзя руки распускать, господа. Я девушка.

   - Девушка? - прищурился Васюканов. - Кланяйтесь от меня, девушка, Жоржу.

   Она всплеснула руками, смутилась и у нее вырвалось:

   - Ах! Откуда вы знаете?

   Все засмеялись, и она, сконфуженная, убежала, переваливаясь на ходу.

  

  

   Однажды я, проходя вечером по коридору, видел, как Васюканов поцеловал Валентину; при этом он держал ее за руку и спрашивал:

   - Что это за Жорж? Что это за Михаил Львович и Костя? Почему ты с ними разговариваешь? Они тебе нравятся? Да? Да?

   Она тихо усмехалась.

   - Пустите. Не жмите руку. Какие вы все странные... Вчера и господин Ильяшенко меня все спрашивал: кто такие, да почему с ними разговариваю, да люблю ли?

   Увидев меня, Васюканов выпустил ее руку и, принужденно усмехаясь, сказал:

   - Странное существо! Не правда ли?

   Я промолчал.

   Вечером ко мне зашел Ильяшенко, один из агентов и Васюканов.

   И опять мы слышали разговор:

   - Кто это? Дядя Вася? Здравствуйте! Спасибо за подарок... Что? Напрасно тратитесь... Вы уже старый, а я девушка честная и того, что вы думаете, - не будет... Что? Замуж? Ох-хо! О нет, нет. Давно видели Жоржа? Кланяйтесь ему...

   Брови Васюканова были нахмурены. Ильяшенко кусал губы, а агент только повторял:

   - Черт подирай! О, черт подирай!

   Кажется, все они думали о Валентине больше, чем нужно. Разговор после этого шел вяло. Прощаясь с ними, я сказал:

   - Заходите ко мне завтра в это время. Я что-то покажу вам.

  

  

   Они пришли.

   - Тссс, - сказал я. - Молчите!

   Я вынул из кармана нож, вышел в коридор и, взобравшись на подоконник, перерезал вверху телефонный провод.

   - Зачем это? - удивился Васюканов, когда мы вернулись в комнату. - Ведь хозяину придется платить за исправление.

   - Я сам заплачу, - сухо сказал я.

   В коридоре послышались знакомые шаги, остановившиеся около телефона, и сейчас же послышался голос:

   - Центральная? Дайте номер 43-65. Что? Спасибо. Кто у телефона? Это Жоржик? Здравствуйте. Ну как вам спалось после вчерашнего? Что? Ха-ха! Не знала я, что вы такой нахал... Ха-ха-ха-ха! Мне кажется, вы не можете видеть женщину, чтоб не... ну, вы знаете что... Что? Любите? Ох, сколько раз я уже слышала от вас, мужчин, это! Всем, наверное, вы говорите одно и то же. Что? Хорошо. Сегодня я приеду к вам... Только, чтобы без объятий! Слышите?..

  

  

  

  

   - Пусти! О, ччер...рт!..

   - Нет-с, я вас не пущу...

   - Какое тебе дело! Касается это тебя? Пусти-и!!

   - Отойдите от перил - тогда пущу...

   - Обниму тебя покрепче, да вместе и прыгнем - будешь тогда знать!

   - Ну нет... Я на это не согласен. Послушайте... Вы непременно решили топиться?

   - Нет, так просто - поплавать. Ха-ха! Все равно мягкосердечный ты человечек... Отойдешь - я тут же и сигану.

   - Ладно в таком случае. А не согласились бы вы утонуть вместо сегодняшнего дня - завтра?

   - Спасибо, милый. Значит, выходит - три дня голодал - голодай и четвертый?

   - Послушайте... Хотите, мы обломаем прекрасное дельце? У вас есть родственники? Жена?.. Есть?

   - Гм... Мало ей от меня радости.

   - Так вот... раз вы уже решили утонуть - отчего вам не принести жене и детям какую-нибудь пользу. Отдайте себя в мое распоряжение до завтра, а там топитесь хоть десять раз. Но жена ваша получит тысчонку рублей...

   Спаситель был полный, краснощекий мужчина с проворными ухватками и резким смешком. Худой, давно небритый самоубийца, одетый в заношенный серый пиджак, болтавшийся на нем, как на вешалке, посмотрел исподлобья на спасителя, погладил рукой перила моста и ворчливо спросил:

   - А что вы со мной сделаете?

   - А вот, - захлебываясь какой-то внутренней волной, вскричал весело дородный незнакомец, - а вот что я с вами сделаю... Смотрите: кладу сначала в вашу руку золотой десятирублевик, а затем - веду вас в ближайший ресторанчик и кормлю вас сколько влезет. За обедом потолкуем. Недурно-с? Ась? Недурновато-с?

   - А не будете там размазывать мне разные слова и уговаривать не топиться? Если зовете для этого - так и знайте: вскочу, убегу и опять в воду. Так уж я решил!

   Его худой кулак упрямо и грозно опустился на железные перила.

   - Вот чудак! Вовсе не буду я уговаривать вас не топиться. Просто прошу повременить денек. А если вы три дня не ели - подумайте: разве плохо съесть сейчас добрый кусок хорошей розовой ветчины, яичницу, пару котлет с жареным картофелем, какую-нибудь этакую осетрину и запить все бутылкой холодного пива или вина.

   Худой человек потер ладонью небритую щеку.

   - Да... вы умеете говорить. Пойдем.

  

  

   - Вот вам! Ешьте. Ветчина, рыба, икра. Кушайте. А я буду говорить. Вы можете меня слушать?

   - Мг...

   - Прекрасно. Я рассуждаю так: всякое дело, если за него умело взяться, - может принести заинтересованному лицу немалую пользу. А в данном случае нас, заинтересованных, даже трое: вы, жена ваша и я. Чем заинтересованы вы? Вы умрете со спокойной совестью, что жена ваша надолго обеспечена, что жизнь ваша не пропала даром, что вы, умирая, принесли любимому существу пользу. Чем заинтересована ваша жена? Она получает тысячу чистоганчиком - мало тысячу - две тысячи! Совершенно не ударив палец о палец! Теперь вы, конечно, спросите, какую пользу получаю я? Я должен взять на этом тысяч тридцать, тридцать пять!! Каково? Вы спросите: почему же так много? Да ведь - Господи же! Ведь я же антрепренер. Мой риск, мои деньги!! Это уж правило - что при хорошем деле антрепренер получает больше всей своей труппы. Конечно, труппа или в данном случае - вы - могли бы сказать: "А ну тебя к черту! Зачем мы будем отдавать тебе то, что можем сами взять". Тут-то я вам и крикну: "Дудки-с! Дудочки! А капитал? А оборотные средства? Где они у вас?" А без них вы ничего не сделаете.

   - Ага, - догадался самоубийца, энергично прожевывая ветчину. - Значит, вы хотите меня застраховать?

   Плотный господин даже завизжал от радости.

   - Конечно же! Конечно! Рассуждайте так: раз вы решили умереть - вы от этого ничего не теряете. Жена ваша выигрывает - и все довольны! Ну, скажите мне, скажите: можно что-нибудь мне возразить? Ну, возражайте же, возражайте!

   - Гм... возразить-то, пожалуй, нечего, - промямлил задумчиво самоубийца. - Дело ясное! Как говорится - не подкопаешься. А если я скажу, чтобы вы выдали моей жене половину заработка... то есть, тысяч пятнадцать? Что вы запоете?

   - Если вы это скажете? А я запою - ищите себе другого! А я не согласен!! Нет расчета! Я слишком для этого коммерсант!

   Коммерсант помолчал и потом, побарабанив по скатерти пальцами, обиженно продолжал:

   - Да, право. Даже обидно... То еле его от воды оттащил, а то он начинает торговаться, как тряпичник. Скажите, что изменилось в вашей жизни за этот час? Только что раньше жена ваша умерла бы с голоду, а теперь она заработает пару тысчонок.

   - А знаете, - сказал самоубийца, поглядывая на собеседника из-за громадной кости отбивной котлеты, которую он обсасывал, - если бы жена моя знала о нашем условии, она бы отказалась от денег.

   - Почему? Господи! Почему?

   - Потому что она меня любит. Если бы ей предложили на выбор меня, каков я есть - нищий, выгнанный с завода за забастовку, попавший под надзор полиции - или кучу золота - будьте покойны - ха-ха! - она выбрала бы меня.

   - Но раз вы уже утонете, - рассудительно возразил антрепренер, - ей уж выбора не будет.

   - Если она узнала бы, что я утонул - это убило бы ее, - разнеженно прошептал самоубийца, одним взмахом салфетки утирая жирные губы и крупную слезу в уголке глаза.

   - Однако раньше вы об этом не думали? - съязвил антрепренер.

   - Раньше у меня было только одно чувство - голод. Тогда уж ни о чем не думаешь. А раз человек сыт - он добрее и не прочь подумать о своих ближних.

   Полное лицо спасителя налилось кровью.

   - О, черрт? - испуганно вскричал он. - Не раздумали ли вы топиться?

   Худой опустил голову и задумался.

   - Нет, пожалуй... Дело такое, что раздумать нельзя. В сущности, что изменилось с тех пор, как вы меня оттащили от перил моста? Только то, что я сыт и в кармане лежит золотой?

   - Конечно, конечно, - подхватил антрепренер. - Только и всего. А завтра вы опять будете голодны, а если начнете есть, то через неделю от золотого ничего и не останется.

   - Ну, нет, - глубоко задумавшись, покачал головой самоубийца. - На этот золотой можно сделать лучше: поехать в другой город и поступить на завод.

   - Глупости! Глупости!!! Кто вас там примет? Везде полные штаты даже с избытком.

   - Это ничего... Если хороший мастер - его всегда возьмут. А я, по механическому делу - о-о, какой дока!

   - Все равно, если под надзором полиции - через месяц опять вылетите и опять голодать будете. Уж поверьте-с.

   - Почему же? Буду жить скромненько... Для семьи... Полиция меня и не будет трогать. Накоплю деньжонок... Вы знаете, такой мастер, как я, может до ста рублей вырабатывать? Ей-Богу. Можно половину проживать, половину откладывать. Да жене если купить машинку, она шить будет - смотри, тоже две красненьких набежит. А там сынишка у меня поднимется - славненький пятилеток - к тому времени и в гимназию его отдать будет не трудно. Пусть и он не хуже других. А там университет... Не справимся сами - уроками поможет.

   - Как же... дожидайтесь! Знаем мы эти студенческие уроки... На сапоги не хватит!

   - Отчего же... Он у меня парнишка крепкий. Выбьется. А там, смотри - доктором будет или податным инспектором...

   - Нет-с! Не будет! Не будет он податным инспектором!! Это, батенька, не так легко!

   - Почему?

   - Почему? Отдавай мне мои десять рублей - вот почему! Ишь ты, какой! То топиться, а то в инспекторовы отцы лезет. Подавай денежки!

   Худой человек почесал щеку, подумал немного и, сунув руку в карман, вынул золотой.

   - Нате... получайте, пожалуй. Обойдусь как-нибудь и без них.

   - Обойдешься?! Интересно это мне знать: как обойдешься?

   - Ну как-нибудь... Можно в автомобильный гараж поденно поступить - моторы чинить... Я в этом маракую. Перебиться немного, скопить на дорогу, а там опять на оседлое место, на завод. Да... пожалуй, так и придется сделать...

   - Швейная машинка!! - заревел спаситель, стуча кулаками по столу. - Податной инспектор?! Кукиш с маслом!! Если так - иди опять топись! Черт с тобой... И страховать тебя не буду - пусть жена твоя с голоду подохнет!

   - Зачем же ей подыхать с голоду, - благодушно улыбнулся самоубийца. - Даст Бог, выкрутимся.

   - Выкрутишься... Вот свяжись с дураком...

   Антрепренер посмотрел с омерзением на мечтательное лицо худого человека и сказал с целью как-нибудь побольше уязвить его:

   - Ты небось и тогда ломался, когда у перил стоял... Все равно не прыгнул бы.

   - Нет, прыгнул, - возразил самоубийца. - Вот вам крест, прыгнул бы.

   - У-у, р-рожа! - зарычал с ненавистью антрепренер. - Так теперь-то чего не хочешь?!!

   - Да, может, обойдусь. Выхожусь...

   - Говорю тебе, не выходишься! Топился бы лучше уж, гадина омерзительная.

   - Чего ж ругаться... Не виноват же я, что планишки некоторые теперь появились.

   - Пла-анишки! А почему на мосту планишков никаких не было?

   - Почему, да почему... Откуда же мне знать, почему?

   Один недоумевал сдержанно, лениво. Другой - злобно, бешено сверля противника разгоряченными тридцатью тысячами, налитыми кровью глазами.

   - Почему? Ну почему?

   И никто из них даже не поглядел на скромно лежавшие на тарелках остатки жареной рыбы, ветчины и огрызок отбивной котлеты с картофелем.

  

  

  

  

   Однажды я ехал в поезде, имея в кармане две тысячи рублей наличными. В купе вагона нас было двое: я и еще один господин - самого продувного вида.

   Еще когда не зажигали огней, я уже решил, что этот господин не прочь обокрасть меня, а когда наступил вечер - я готов был дать голову на отсечение, что мой сосед не кто иной, как самый зловредный, опытный, хитрый вор без всяких твердых принципов и устоев.

   "Хорошо-с, - думал я, свесившись с верхней койки, на которой мне предстояло провести ночь, и разглядывая подозрительного соседа. - Мы с тобой, братец, еще потягаемся!.. Ты хитер, да и я ведь человек не последнего сорта! Посмотрим..."

   Голова моя усиленно заработала.

   "Если я засну, - размышлял я, - то он сейчас же обшарит мои карманы, найдет в боковом кармане деньги и удерет... Значит, нужно или совсем не спать, или заснуть, спрятав предварительно деньги в надежное место. Не отдать ли их обер-кондуктору?.. Но кто может мне поручиться, что тот завтра утром не отопрется от всего, заявив, что никаких денег он и не видывал? Или сделать так: пойти в уборную и сунуть деньги до утра в умывальник или за электрический фонарь... Конечно, они могут сохраниться до утра. А вдруг кто-нибудь найдет их и заберет себе?.."

   По зрелому размышлению я признал все эти планы рискованными и негодными.

   "Не спрятать ли деньги в чемодан, привязав потом его веревкой к ноге? Вор схватит чемодан, веревка дернет меня за ногу, я проснусь, наброшусь на вора и отколочу его..."

   Это было бы очень недурно, если бы вор дал предварительную клятву не перерезывать ножом веревку, привязанную к ноге.

   Но такую клятву, я был уверен, трудно у него вырвать, да и поклявшись, он мог бы нарушить данную клятву, потому что эти люди имеют о совести и религии самое смутное представление...

   - А не предложить ли мне ему просто сто рублей с условием, чтобы он соскочил на первой же станции? Неудобно. Спросит - почему? Раскричится...

   Я долго и тщетно ломал голову и в конце концов остановился на одной мысли, которая показалась мне наиболее подходящей.

   "У меня много карманов в платье, - подумал я. - Если разложить деньги поровну по всем карманам - вор вытащит деньги из одного кармана и удерет, не подозревая, что в каждом другом кармане лежит такая же сумма... Лучше потерять мне сто или полтораста рублей, чем две тысячи - это ясно. Лучше уменьшить риск в пятнадцать раз, чем рисковать всем!"

   Я погрузился в расчеты.

   "В пиджаке у меня пять карманов, да в жилете четыре... Нет, тоже пять - один внутренний. Итого десять. В брюках - два по бокам, да один сзади на пуговице... Если при этом надеть пальто, в котором пять карманов - получится восемнадцать. Предположим, я размещаю в каждый карман по сотне рублей... Останется две сотни лишних. Куда же их сунуть? В ботинки разве? Самое лучшее место! Наиболее рискованными карманами являются наружные в пальто. Они так явно мозолят глаза, что даже честному человеку трудно удержаться, чтобы не заглянуть в них. Нельзя ли сделать так: из карманов пальто перевести одну сотню в брючный карман, а другую - во внутренний жилетный (самое безопасное место). Или насовать в пальто по десяти рублей на карман - пусть берет, простофиля. Но тогда у меня останется лишних двести пятьдесят. Можно в пиджак. Какой пиджак? Что за вздор... Это я хотел сказать - чемодан? Где чемодан?.. Вот он! Странно только - почему он шевелится?"

   Действительно, мой чемодан зашевелился, верхняя крышка отскочила и изнутри выползло нечто вроде змеи красивого изумрудного цвета. Меня страшно удивила особенность женщин притворяться: я сразу разгадал хитрость! Это была не змея, а рукав зеленой кофточки жены. Я увидел жену во весь рост. Она потрепала меня по плечу, опустилась на качалку и лениво сказала:

   - Вот скучища-то! Хоть бы в театр куда-нибудь. Еще не поздно? Который час?

   Я протянул руку к своим часам и, содрогнувшись, очнулся.

   Никакой жены не было. Она исчезла и даже не одна, а с моим подозрительным соседом.

   Я огляделся. Купе было совершенно пусто.

   Я схватился за карман. Он был пуст.

   В отчаянии я схватился за голову. В ней тоже после крепкого тяжелого сна ощущалась пустота.

   Так обокрали меня первый раз в жизни.

  

  

   Вторая кража была на значительно меньшую сумму. Просто когда я жил на кавказском курорте и вышел однажды прогуляться по горам, откуда-то из-за утеса выскочили кавказские разбойники и украли меня. Повторяю - эта кража была для воров менее прибыльна, чем первая, в вагоне, потому что со мной не было ни копейки денег, а сам по себе я стоил немногого.

   Разбойники схватили меня, связали, посадили на лошадь и заявили самым убедительным тоном:

   - Если вздумаешь бежать - мы тебя убьем.

   - Да для чего я вам понадобился? - с любопытством спросил я. - Вот еще, нашли тоже сокровище!

   Моя скромность не произвела на них хорошего впечатления. Начальник толкнул меня в спину и сказал:

   - Мы за тебя получим хороший выкуп.

   Я был изумлен.

   - За ме-ня? Неужели я кому-нибудь нужен?

   - Твои родственники выкупят тебя.

   Абреки показались мне решительными дураками.

   - Родственники? Только им и дела, что выкупать меня. Как же! Есть у меня один дядя, да и тот повесится прежде, чем заплатит за меня три рубля.

   - Мы за тебя получим десять тысяч!

   Впервые узнал я свою настоящую рыночную стоимость, и размер ее немало меня порадовал. Лично я был о себе более скромного мнения.

   - Не буду с вами торговаться, - сказал я, качая головой, - потому что это меня унизит. Но если была бы малейшая возможность зашибить на мне деньгу, я первый сказал бы вам: "Просите двадцать тысяч. Мы оба по-братски заработаем на этом деле". Однако я не говорю этого. Почему? Совершенно безнадежное предприятие - за меня никто не даст ни копейки!

   - У тебя есть друзья! - угрюмо сказал начальник.

   Я горько засмеялся.

   - Друзья! Я у них по уши в долгу! Я перехватывал деньги, где только мог... Когда ваш посланный явится к ним за выкупом, они поймают его, свяжут и потребуют уплаты всех моих долгов. Скажу вам откровенно: никогда вы не делали более глупой и менее удачной кражи, чем кража меня. Ваш торговый дом может лопнуть на мне, как мыльный пузырь. Я величина в покупательском смысле не только положительная, не только нулевая, но даже отрицательная! Прогоните меня как можно скорее.

   - Пиши письмо! - закричал сердито начальник. - Проси выкупа или мы тебя зарежем, как собаку.

   - Кому? - вспылил и я. - Кому я буду писать? Ротшильду? Испанскому королю? Говорю же вам: ни одна душа в мире не даст за меня ни копейки. Что я такое? Писаный красавец, гений, за которого всякий отвалит какой угодно куш?! Украли... тоже! Не могли найти ничего лучшего... Где у вас глаза-то были?

   Тон у меня был такой убедительный, что все сконфузились.

   - В таком случае мы тебя зарежем, - предложил начальник.

   - Тоже предприятие! Из одной глупости в другую. Такие вы умные интеллигентные разбойники, а рассуждаете, как... черт знает кто. Ну, вы меня зарежете - какая вам от этого польза? А если отпустите - я вернусь в город и буду расхваливать вас на всех перекрестках. Распишу: какие вы смелые, мужественные, благородные... Популярность ваша возрастет, и бедное население окружит вас ореолом героев. Богачи будут вдвойне бояться вас и беспрекословно выкупать друг друга. Кроме того, вернувшись в город, я постараюсь сам разбогатеть, обрасти, как говорится, шерстью, и если когда-нибудь снова попадусь вам - за меня любой банк заплатит вам сколько пожелаете. Отпустите меня, а? Черт со мной, в самом деле!

   - Черт с ним, в самом деле, - сказал, пожимая плечами, начальник. - Развяжите его. Пусть убирается на все четыре стороны.

   Опьяненные моим дешевым красноречием, невежественные сыны гор развязали мне руки, и я пустился бежать по крутым утесам и камням с такой быстротой, что, если бы случилось мне споткнуться и упасть в пропасть, - от моего десятитысячного тела остались бы жалкие обломки, рублей на двадцать-двадцать пять по наивысшей оценке.

  

  

   До сих пор я считаю самым гнусным делом третью кражу. Отчасти потому что она была двойная, а отчасти в ней был замешан один из моих лучших друзей.

   Друга этого звали Фролов.

   В дни нашей ранней молодости мы были неразлучны, но потом, когда в нашем городе появилась красавица вдова Марфа Леонидовна, - наши отношения испортились. Ухаживали мы за ней оба, оба бывали у нее, но однажды Фролов в мое отсутствие совершенно необъяснимым образом взял надо мной перевес, и с тех пор красавица была для меня совсем потеряна. Я был так огорчен, взбешен и расстроен, что не являлся к ним (они поселились вместе) целый год, а потом однажды явился, чтобы высказать счастливым любовникам свое настоящее мнение об их отношении ко мне.

   Когда я приехал к ним, Фролова не было, и приняла меня Марфа Леонидовна.

   Я уселся в кресло, угрюмо оглядел ее пышную великолепную фигуру и спросил сдавленным голосом:

   - Счастливы?

   Она улыбнулась.

   - О, конечно.

   - Послушайте, - сказал я, придвигаясь к ней в порыве неизъяснимого вдохновения. - Я через пять минут уйду и никогда больше, слышите ли никогда не покажусь вам на глаза. И только об одном умоляю - объясните мне, как другу: за что вы его полюбили? Чем он покорил вас?

   Она смотрела в окно, мечтательно улыбаясь и постукивая носком туфельки о ковер. Потом после некоторого колебания сказала:

   - Вам это может показаться странным, но Володю я полюбила за одно стихотворение. Такое стихотворение мог написать только талантливый, безумно любящий человек. И когда он прочел его мне и посвятил - я дала ему первый поцелуй.

   Я всплеснул руками.

   - Володька написал хорошие стихи?! Полноте! Он способен рифмовать "село" и "колесо", "медведь" и "плетень" - я очень хорошо его знаю. Наверное, бездарные глупейшие стишонки написал он вам?

   - Ошибаетесь, - нахмурилась она. - Стихи бесподобные. Так мог написать только большой поэт. Правда, такие стихи могла подсказать исключительно любовь ко мне - больше он стихов не писал.

   - А как они... начинаются? Не помните?

   Она обратила глаза кверху и тихо начала:

  

   В ночь разлуки с тобою приснился мне сон.

   Страшен был, непонятен был он...

   Для него нет в уме обьясненья -

   Мне пригрезились волны забвенья

   Мутной Леты, и он - этот дряхлый Харон -

   Вел ладью свою против теченья...

   Я в ладье той сидел

   И печально гляде...

  

   Я вскочил с кресла и с громким криком схватил прекрасную вдову за руку.

   - Слушайте! - вскричал я. - Да ведь это мое стихотворение!! Я его тогда же, помню, написал и показывал Фролову. Фролов пришел от него в неистовый восторг, просил даже переписать его...

   Красавица побледнела, как бумага. Грудь ее вздымалась, подобно морской волне.

   - Возможно ли это?

   - Клянусь вам - это мои стихи.

   Руки ее бессильно упали на колени.

   - Что же... теперь делать?

   Я заглянул ей в лицо и сказал:

   - Первый ваш поцелуй принадлежал вору; отдайте второй - собственнику!

   - Но ведь я целый год любила его за это стихотворение!

   - В таком случае, - озабоченно сказал я, обнимая ее талию, - нам нужно как можно скорее наверстать этот украденный год!!

   И эта честная женщина пожалела обворованного простака, и тихо улыбнулась ему, и поспешила согласиться с ним...

  

  

  

   Один знакомый спросил меня:

   - Скажите, Двуутробников, у вас есть здесь в Петербурге какие-нибудь родственники?

   - Нет, - сказал я. - Никаких.

   - Может быть, однофамильцы?

   - Нет. Моя фамилия очень редкая. Пожалуй, единственная.

   - А я вчера, проходя по Николаевской улице, видел на парадных дверях карточку: "Илья Капитонович Двуутробников".

   - Капитонович?.. Гм... И мой отец тоже был "Капитонович".

   - У вас был дядя?

   - Был... давно-давно. Да куда-то потом исчез.

   - Так поздравляю вас! Это, наверно, и есть ваш дядя. А дядя, живущий на хорошей улице и имеющий на дверях медную карточку - это чудесный материал для будущего наследства!

   Глаза мои заблистали.

   - Я хочу к дяде! - вскричал я.

   - ...Да и не только наследство... богатые дяди любят даже при жизни делать племянникам кое-какие подарочки.

   - Я хочу к дяде! - закричал я, обуреваемый новым, неизведанным мною, чувством. - Я сегодня же хочу видеть милого дядю.

   - Не забудьте же, - сказал знакомый, прощаясь со мной, - что это я сообщил вам о дяде. Если возьмете у него малую толику - поделитесь со мной.

   - К дя-яде!! - ревел я, приплясывая.

   Я написал такое письмо:

   "Милый дядюшка! Это пишет вам ваш дорогой племянник Марк Двуутробников, живший доселе в одиночестве без родственного участия, попечения и ласки. О, как тяжело, незабвенный дядюшка... Зайду к вам сегодня вечерком. В чаянии быть вам полезным

   Вечером я звонил к дядюшке.

   Дверь открыл мне какой-то старик в рваном пестром халате, подпоясанный веревкой с громадным толстым узлом на животе.

   - Кого вам? - подозрительно спросил он.