Главная » Книги

Аверченко Аркадий Тимофеевич - Круги по воде, Страница 9

Аверченко Аркадий Тимофеевич - Круги по воде


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

iv>
   - Зд...ррасссьте! Скуч...ск...учаете?..
   Я поднял голову и увидел перед собой неопределенно улыбающееся лицо какого-то плотного господина, склонившегося над моим столом.
   - Простите, - заявил я. - Я не имею удовольствия вас знать.
   - Неужели? Оч-чень жаль. Позвольте присесть?
   - Да зачем же? - возразил я.
   Он придвинул стул, сел, протянул руку к моей газете и отложил ее на подоконник.
   - Охота вам читать! Все равно чепуха. Ничего интересного. А я - можете представить - вдребезги!
   - Что вдребезги?
   - Прокутился. Даже на пиво не осталось.
   - Это место занято, - сказал я, с гримасой смотря на его красные сузившиеся глазки.
   - За-ня-то? - откинулся он на спинку стула. - Послушайте!.. Может, вы не рады, что я к вам сел, а?
   В его заплывших глазах мелькнуло что-то такое, от чего я сделал равнодушное лицо и с легкой дрожью в голосе сказал:
   - Почему же не рад? Я ничего... Я только к тому, что место занято. А то - сидите.
   - Б...лагодарю вас! Спасибо. Б...лагороднейший человек!
   На лице его появилось выражение нежности.
   - Ни...когда не забуду! Позвольте поцеловать вас.
   - Да к чему же, - насильственно засмеялся я. - Ведь мы же даже не знакомы.
   - Позвольте расцеловать вас, - упрямо повторил незнакомец.
   - Я... вообще... не целуюсь, - возразил я, с нетерпением поглядывая на двери, выходившие в общую ресторанную залу.
   - Глупо! Ид...иотски глупо! Как так можно - не целоваться?
   Он притих, потом поднял тяжелую голову и ударил сжатым кулаком по столу.
   - Я трребую!
   - Чего вы требуете? - с тайной злостью и нервной дрожью в голосе спросил я.
   - Я вам противен? - кричал он, размахивая перед моим лицом массивными руками. - Ха-ха! Вы важный... барин? Да? Может, граф? Может, какой-нибудь князь де Черт меня побери?
   Я бледно улыбнулся и, снисходительно смеясь, сказал:
   - Да извольте... Если вы уж так хотите - поцелуемся.
   - Снисхождение... да? Они снизошли! Ха-ха! А теперь я не желаю!.. Ага! Что, съел? Вот не желаю и не желаю.
   Я сидел молча с дрожащим подбородком и больно покусывал губы. Он посмотрел на меня исподлобья.
   - Обиделись? А? Неррвы... "Ах, милый Жан, - пропищал он тоненьким голоском, - у меня сегодня нервы..." Ну черт с тобой! Из-звиняюсь. Дай руку!
   - Зачем вам моя рука?..
   - Дай руку! - закричал он. - Раз я говорю - значит, дай!
   - Чего вы ко мне пристаете? - дрожащим голосом сказал я. - Я с вами не знаком, а вы говорите мне "ты".
   Он грузно встал, взял одну из моих рук и хлопнул ею по своей мясистой ладони.
   - Значит, так? Решено?
   Неожиданно он навалился на меня всей тушей. Спиртом несло от него невыносимо.
   - Гов...вори!.. Значит, чтоб уж больше никаких? Чтобы нет и нет! И кончено! Пр...равильно?
   В двух вершках от меня нависли его мутные, воспаленные глаза. Я снова усмехнулся уголками дрожащих губ и, подделываясь под его несуразно пьяный тон, сказал:
   - Ну, правильно - и правильно. Хорошо. И кончено. А теперь садитесь на свое место.
   - Од...дин поцелуйчик!
   Я закрыл глаза и вообразил себе, что бы я сделал со своим собеседником, если бы обладал силой Ушкуйникова... Я схватил бы его за горло, вцепился бы зубами в его ухо, а когда он заревет от боли, повалил бы его на пол и стал бы бить ногами в бока и живот, в этот отвратительный толстый живот, который сейчас терся о мое лицо...
   - Одно лобзание! Лобызни меня, друже!
   Любитель поцелуев неожиданно отшатнулся от меня, и из-за него выглянуло улыбающееся лицо Ушкуйникова...
   - Что за черт? С кем ты тут поцелуи разводишь?
   Я вскочил, нервно дрожа.
   - Ты его спроси, а не меня! Подходит ко мне, незнакомый, пьяный, кричит, хватает за руки, лезет целоваться...
   Я думал, что Ушкуйников сейчас же взмахнет кулаком и ударит моего мучителя.
   Он обернулся к нему и укоризненно сказал:
   - Вы чего же это, дядя, а? К незнакомым пристаете... Выпили - и идите домой.
   Пьяный нахмурился и, внезапно обернувшись, схватил Ушкуйникова за воротник.
   - А ты кто здесь такой?
   - Да это все равно, - усмехнулся Ушкуйников. - А только вы мне воротник поломаете так. Пустите... Шли бы вы домой.
   - Ах ты, корова, - сказал пьяный. - Взять да трахнуть тебя, чтоб ты знал.
   - Совершенно это лишнее. Ну что хорошего. Вы меня поколотите, я вас. Обоим будет больно...
   - Што-с?!
   Я не мог сдержать себя.
   - Дай ты хорошенько этому пьяному скоту по затылку... Чего ты с ним церемонишься?
   Незнакомец оттолкнул Ушкуйникова и быстро обернулся ко мне.
   - Ага... Вот как?
   Рука его мелькнула в воздухе, натолкнулась на что-то, подставленное Ушкуйниковым, и бессильно повисла.
   - Это уже не хорошо, - серьезно сказал Ушкуйников. - А я еще с вами церемонился. Вы просто глупый пьяница. Убирайтесь отсюда!
   - Нет, я не пойду, - завизжал злобно и испуганно пьяный.
   - Ну как же так не пойдете, - не мог сдержать улыбки Ушкуйников. - Пойти нужно. Позвольте, я вам помогу.
   Он толкнул незнакомца в плечо, тот сделал пол-оборота, как на невидимой оси, и сейчас же, странным, особенным образом, схваченный двумя руками моего приятеля, - понесся вон из комнаты.
   В дверях показались лакеи.
  

---

  
   Нам подали ужин.
   Я был бледен и задумчив, а Ушкуйников, осмотрев одобрительным взглядом сосиски и заглянув в кружку с пивом, - рассмеялся.
   - А он веселый все-таки дядя. Я думаю, когда не пьян - рубаха-парень!
   Я заскрипел зубами.
   - Убить его надо бы, мерзавца.
   - Да брось! За что?..
   - Есть люди, которые не имеют права пить!
   - Спенсер!
  
  

ПРАЗДНИК ЛЮБВИ

  

I

  
   По обширной базарной площади, мокрой от недавнего дождя и сверкавшей от солнца, - шли, взявшись за руки, два подрядчика: Никифор Блазнов и Иван Потапыч Стечкин.
   - Конечно, - говорил Никифор, - будь я барон или там герцог - тебе было бы приятнее со мной идти.
   - Мила-ай ты мой, - ласково возражал разнеженный Стечкин. - Что мне барон! Что мне герцог! Главное - чтоб душа была, да чтоб человек без поступков был.
   - Без поступков человека не бывает.
   - Бывает. Редко, но бывает.
   - Нету такого человека, чтоб был без поступков. Все с поступками!..
   - Ну хорошо, родной мой. Ну, может быть, бывает. Бог с ними. Пошли им Господь Вседержитель счастья... Ничего, Никифор Васильич, что я вас под руку держу?
   - Ничего. Помилуйте-с.
   - Ты бы застегнул пальто, Никифор Васильич. Дует, а?
   - Ничего, благодарю вас. Вы, может быть, устали, Ваня? Мне бы очень не хотелось, чтобы вы уставали...
   На глазах Стечкина блеснули слезы умиления.
   - Ах, что вы, Никифор. Мне даже очень приятно с вами идти.
   Приятели остановились среди площади и, припав друг к другу, обменялись долгим поцелуем.
   - Смотрите, Ваня, - сказал подрядчик Никифор, указывая на деревянный балаган, обвешанный разноцветным полотном, - вот цирк. Не зайдем ли мы сюда повеселиться?
   - В такой праздник не повеселиться грех. В буденный день нужно трудиться, а праздники посланы нам Господом для отдохновения.
   - Что верно, то верно!
   Приятели взялись за руки и подошли к кассе.
   - Господин кассир! Христос Воскр... Чудеса! Кассира-то нет. Где же кассир?
   - Они, может быть, внутри заняты? Пойдем внутрь, поищем...
   Подрядчики вынули по трехрублевке и, держа деньги впереди себя на вытянутой руке, чтобы кто-нибудь ненароком не заподозрил в них желания повеселиться на дармовщинку, - шагнули за занавес.
   Худой, костлявый человек, бормоча что-то, сидел на барьере, покрытом кумачом, и натягивал на тощие ноги темно-розовое трико.
   - Актер! - благоговейно сказал Никифор. - Здравствуйте. Христос вам Воскресе. Извините, что так нахально... Нам бы кассира...
   - Я кассир, - сказал худой человек и, не натянув как следует трико, побежал к кассе.
   Получив билеты, подрядчики поблагодарили артиста и осведомились:
   - Представление скоро?
   - Да вот публика наберется - и начнем.
   - А буфет тут есть? Лимонадцу бы...
   - Пожалуйте!
   Расторопный кассир, придерживая руками плохо натянутое трико, побежал вперед, юркнул за стойку и, взяв в руку штопор, сразу превратился в солидного буфетчика.
   - Как дела? - спросил Никифор.
   - Дела как будто ничего, только публики мало. Место выбрали неудачное, что ли, - уж не знаю.
   - Публику зазывать надо, - посоветовал Стечкин. - Такое дело.
   - Где ж тут нам разорваться, - жалобно сказал артист. - Мы только работаем вдвоем с братом да великан, да лошадь.
   - А хозяин?
   - Да мы-то и хозяева. И ничего тут не поделаешь. Великан с утра лежит пьян - разговелся сильно. А брат одевается к выходу. Хучь разорвись.
   Опечаленные этим меланхолическим сообщением, подрядчики вздохнули и тихо поплелись на места.
   - Нет, так нельзя... - сказал вдруг Никифор, приостанавливаясь. - Этак дело и лопнуть может. Пойдем, Ваня, наружу.
   Подрядчики вышли на помост, отыскали какой-то барабан, звонок и энергично принялись за дело... Барабан загудел, застонал, колокольчик залился бешеным, тонким звоном, а Ваня, у которого голос был зычный, внушительный, - сложил руки рупором и крикнул на всю площадь:
   - Пож-жалте! Замечательное представление лучших магиков, комиков и солистов лучших дворов! Будет выведена настоящая живая лошадь! Поразительный великан, небывалой еще длины, исполнит разные группы!!
   Заметив нескольких прохожих, остановившихся около балагана, Ваня отнял руки от отверстого рта и сказал более интимным тоном:
   - Заходите, господа, - чего там. По крайней мере, коммерцию поддержите...
   И, подмигнув, сообщил совсем уж конфиденциально:
   - Дело-то совсем швах... Хозяин худой, в чем только душа держится. Поддержали бы ради православного праздничка.
   - Заходите! - приветливо поддержал его Никифор Блазнов. - Милости прошу к нашему шалашу.
   Кое-кто из публики ухмыльнулся и нерешительно взошел на ступеньки.
   Ваня хватал колеблющихся за талию и деликатно подталкивал их к кассе, а Никифор, выставив голову из окошечка кассы, напустил на себя профессиональный вид и, не стесняясь отсутствием хозяина, занялся коммерческими операциями: выдавал билеты, получал деньги и быстро, привычным жестом бросал сдачу.
   ...К кассе подошел хозяин в коротком поношенном пальто, из-под которого виднелись темно-розовые ноги. Нисколько не удивившись деятельности друзей, он заглянул в кассу и спросил:
   - Много?
   - Двенадцать сорок.
   - Можно начинать. Идите на места.
  

II

  
   Первый номер был такой: костлявый хозяин выкатил большой деревянный шар и вскочил на него... Но шар выскользнул из-под ног, и хозяин чуть не упал.
   Длинноносый брат хозяина выглянул из-за кулис и презрительно сказал:
   - Эх ты! Растепа.
   - Я тебе говорил, что не надо было мне давать натощак вина: "нет - выпей да выпей". Вот тебе и выпил, - возразил хозяин.
   Он снова прыгнул на шар, но шар, как пугливая лошадь, сбросил его и отбежал в угол.
   - Трудно, небось? - сочувственно спросил мастеровой с синяком под глазом.
   - А ты думаешь что, - с досадой сказал хозяин.
   - Попробовал бы сам!
   - Да, это дело трудное, - согласилась добродушная публика, грызя семечки.
   Порывистый подрядчик Никифор вскочил с места.
   - Позвольте, я вам помогу!
   Он перешагнул через барьер, подкатил шар и, взяв хозяина под руку, подсадил его.
   - Ну, теперь держись за меня... Постой... Экий, братец, ты... Так и ушибиться легко.
   Подрядчик обратил к публике сияющее, неизвестно по какой причине, лицо и снисходительно сказал:
   - Выпивши они... Дело праздничное.
   - Ничего, - отвечала публика. - В этакий праздник - да не выпить?
   Хозяин, устоявшись на шаре, засеменил ногами, подрядчик, держа эквилибриста под руку, одобрительно покрикивал, а шарманка, руководимая длинноносым братом, залилась веселым галопом.
   Все захлопали.
   - Готово! - сказал подрядчик. - Отзвонил - и с колокольни долой. Следующий!
   Длинноносый брат хозяина вышел из-за кулис, таща на веревке собаку.
   Одет он был в ситцевый клоунский костюм, помятый цилиндр и кое-где робко присыпан мукой.
   Вид его вызвал всеобщее сочувствие и жалость.
   - Молоденький! - сказала старуха, утирая нос платком.
   Длинноносый снял цилиндр, раскланялся и начал:
   - Милосиви господа и госпожа! Я умей шрезвычайни шесть демонстровать этот четвероног, котори...
   - Говори по-русски, - посоветовал Никифор.
   - Ладно. Вот, братцы, собака. Замечательной работы! Стреляет из пистолета, умирает по команде и отгадывает цифры.
   - Да ну? - удивились в публике.
   - Ей-Богу. Вот, смотрите!
   Клоун разложил на земле несколько кусков картона с цифрами, раскланялся с публикой и спустил с веревки собаку.
   Собака повернулась и побежала за кулисы.
   - Куда она?! - закричал клоун. - Иси сюда, проклятая! Ты чего там стоишь, разиня?.. Придержи ее!..
   Костлявый хозяин поймал собаку и подтащил к своему горемычному брату.
   - Иси, чтоб тебе подохнуть! А-лле! Господа, назовите какую-нибудь цифру.
   - Раз, - сказал мальчишка.
   - Сто семнадцать тысяч пятьсот двадцать три, - крикнул мастеровой.
   - Нет, нет, чтоб одна цифра была. До десяти! В публике подсказали:
   - Один! Семь! Два! Девять! Пять! Четыре! Восемь! Шесть! Три! Десять!
   Собака, ободренная увесистым пинком длинноносого хозяина, взвизгнула, прыгнула и схватила цифру 6.
   - Кто сказал 6? - спросил клоун.
   - Я, - пролепетал гимназист, вспыхнув от гордости.
   - Вот-с ваша цифра! Собака сама взяла.
   Шарманка, заведование которою, по просьбе хозяина, взял на себя гимназист, заиграла, публика бешено зааплодировала.
   Ободренный успехом, клоун вынес стул, на спинке которого висел пистолет с веревкой, привязанной к курку, и сказал:
   - Сейчас моя собака будет стрелять. Сейчас будет японская война двух держав. Алле!
   Собака забилась под стул.
   - Алле!!
   Ни просьбы, ни пинки, ни угрозы не могли заставить собаку вылезть из-под стула.
   - Алле, мразь разнесчастная!!
   - Позвольте, я выстрелю, - предложил Иван Потапыч, искренно болея душой за клоуна.
   - Пожалуйста... Сделайте одолжение.
   Подрядчик встал и, потянув за веревку, выстрелил из пистолета.
   Ему поаплодировали.
   - Трудно? - спросил гимназист.
   - Нет, пустое, - скромно ответил подрядчик.
   - Еще что будет? - спросил хозяина Никифор.
   - Лошадь еще могу вывести, если хотите.
   - Не стоит. Чего там животное зря мучить. Повеселились и баста.
   - Может, шпагу проглотить? - несмело предложил хозяин.
   - Еще что выдумай. Я в позапрошлом году был на Святую в балагане - так один тоже шпагу глотал. Только (покушал он плотно, что ли) возьми и затошни его, извините. Что же вы думаете? Шпагу эту аршина на три вперед выбросило. Не пасхальное это дело - шпага...
   - А я тоже в Армавире видел... - сказал мастеровой...
  

III

  
   Хозяева и публика уселись на барьер, на первые места и погрузились в разные интересные воспоминания. Старуха рассказала, как детей в молоке варят, чтобы они были мягче; подрядчик Ваня вспомнил случай, когда один из его рабочих поднял на спине 18 пудов.
   - А у нас великан есть, - таинственно сказал длинноносый клоун. - Пьет и пьет. Так уж сложили его в уборной и не показываем публике.
   - Большой? - спросил мастеровой.
   - Не особенно. Так, средний. Больших-то на праздники всех разобрали, осталась только мелочь. Может, посмотрите?
   Все гурьбой встали и отправились осматривать пьяного великана.
   Братья оказались правы наполовину: он был скорее пьян, чем великан.
   - Так в лежачем виде не видно его, - сказал подрядчик. - Его бы поставить.
   - Илья! - сказал хозяин, - прислони его к стенке.
   - Пошел! - закричал великан, поднимая кулак. - Тронь только, я тебе покажу, стерва!
   - Ох, эти уж закулисные интриги, - вздохнул Никифор. - Чистая беда с ними. Пойдемте, господа.
   Все вышли. На правах старого знакомого хозяин удержал за руку двух подрядчиков и шепнул им:
   - Может, по рюмочке водки выпьете?
   - Дело, паренек! Только уж мы угостим! Может, ваш братец за коньяком сбегает?
   Была ночь... Маленькая керосиновая лампочка тускло освещала уборную цирка. В углу висели украшенные бумагой обручи, клоунский костюм, и лежал тот самый шар, который был укрощен хозяином лишь при помощи подрядчика. На полу, укрытые размалеванной парусиной, мирно спали четверо: два подрядчика, хозяин и его длинноносый брат. Издали, из другой уборной, доносился тоненький носовой свист великана.
   Голодная лошадь отвязалась, вышла из стойла и долго бродила всюду, молчаливо отыскивая какой-нибудь пищи.
   Зашла в уборную, стянула со стола соленый огурец и, разжевывая его, посмотрела на спящих.
   "Хороши голубчики, - подумала она про хозяев. - И с какой только вы подозрительной компанией не свяжетесь! Сегодня напились, а завтра опять есть нечего".
  
  

ПРИЗВАНИЕ

  

I

  
   Угадать призвание в человеке, направить его на настоящий путь, - что может быть прекраснее этого?
   Издатель газеты "Суета сует" критически оглядел мою фигуру и сказал:
   - Гм... Что же вы можете у нас делать?.. Гм... Василий Васильевич очень просил за вас, а мне хотелось бы сделать ему приятное. Знаете что? Поступайте к нам на вырезки.
   - На вырезки так на вырезки, - равнодушно согласился я. - На какие вырезки?
   - Это очень несложное дело. Вы берете пачку только что полученных чужих газет и начинаете проглядывать их, вырезывая ножницами самое интересное и сенсационное. Потом наклеиваете эти вырезки на бумагу и, сопроводив их соответствующими примечаниями, отсылаете в типографию. Справитесь с этим?
   - Всякий дурак справился бы с этим.
   - Ну, а вы?
   - Тем более я справлюсь, - скромно подтвердил я.
   - Ну, с Богом.
   Я сел на указанное мне место и прилежно занялся своим новым делом. Я читал газеты, резал их ножницами, мазал клеем, наклеивал, приписывал и хотя устал как собака, но зато с честью выполнил свою задачу.
   На другой день утром редактор подошел ко мне и решительно сказал:
   - Не делайте больше вырезок!
   - Почему?
   - Потому что у вас получается черт знает что.
   - Рассказывайте! - недоверчиво возразил я. - Приснилось это вам, что ли?
   - Нет, не приснилось... Ну, посмотрите, что вы навырезывали! Ну, прочтите сами, своими глазами, что напечатано в нашей газете, благодаря вам! Можно это допустить?
   Я пожал плечами и, развернув газету, просмотрел свою вчерашнюю работу.
   "Обзор печати". Газета "Тамбовский голос" сообщает очень интересное сведение: "Вице-губернатор Мохначев выехал в Петербург. К сожалению, причина выезда этого администратора не указана..."
   В "Калужских вестях" читаем: "Вчера его пр-во г. губернатор присутствовал на панихиде по усопшем правителе канцелярии. Вечером его пр-во отбыл в имение".
   Небезынтересное для наших читателей сведение сообщает "Акмолинское эхо": "Акмолинский архиерей собирается в поездку по епархии. Степной генерал-губернатор вчера, по недосугу, обычного приема у себя не делал. Городской голова возвращается 15-го".
   "Минскому листку" удалось узнать, что "вчера предводитель дворянства праздновал обручение своей дочери с полковником Дзедушецким. Его сиятельство собирается за границу".
   Я внимательно прочел все до конца и спросил редактора:
   - А разве плохо?
   - Не плохо, а бессмысленно. Кому интересны ваши поездки вице-губернатора, семейные радости предводителей дворянства и экскурсии архиереев. Неужели кому-нибудь из нас интересно, что акмолинский городской голова вернется 15-го. Начхать нам на него!
   - Ну, вы поосторожнее... Ведь он все-таки начальство.
   - Вы не годитесь для вырезок, - категорически заявил редактор. - Вы слишком раболепны.
   - Ну, попробуем что-нибудь другое, - равнодушно согласился я. - В самом деле, вырезки мне не по душе. Дайте мне что-нибудь повыше.
   Редактор задумался.
   - У нас как раз нет заведующего театром. Хотите попробовать? Вы понимаете что-нибудь в театре?
   - Что ж тут понимать? Тут и понимать-то нечего.
   - Ну, попробуем вас. Займитесь пока назначением рецензентов в театры на сегодня - кому куда идти. А потом составьте хронику. Ну, с Богом.
  

II

  
   Оставшись один, я первым долгом ознакомился с отделом зрелищ и после краткого раздумья решил остановиться на самом интересном:
   1. Опера.
   2. Симфонический концерт.
   3. Борьба.
   Когда я разобрал редакционные билеты, ко мне постучались.
   - Войдите.
   В комнату вошел один из рецензентов.
   Он опрокинул попавшееся на его пути кресло, вежливо поклонился портрету Толстого и, обратившись к печке, спросил ее:
   - Вы, кажется, заведуете теперь театром? Куда я сегодня должен пойти?
   Сразу же я выяснил, что в словах рецензента не было никакой иронии. Просто он был преотчаянно близорук, почти слеп. Когда я окликнул его, он обернулся, наткнулся на другое кресло и, добродушно извинившись, пожал ручку этого кресла.
   - Куда мне этого калеку? - пробормотал я. - Хорошие сотрудники, нечего сказать. Ну, как я пошлю его куда-нибудь в ответственное место?..
   Я выбрал билет похуже и сказал:
   - ...Эй, вы! Вот вам, нате билет на сегодня. Дайте отчет. Да только, смотрите, хороший!
   Он взял билет и побрел обратно, натыкаясь на все стулья и путаясь ногами в ковре.
   Потом зашел другой рецензент и тоже осведомился насчет вечера.
   - Надеюсь, у вас зрение в порядке? - спросил я.
   - Что?
   - Видите-то вы хорошо?
   - Что?
   Я открыл рот и заревел во все горло:
   - Я говорю - глаза хорошие?
   Он прислушался к моему голосу и нерешительно отвечал:
   - Да уж, если этот дождик зарядит, так держись.
   - Какой же вы рецензент, - спросил я, - если вы глухи, как бревно? Зачем вы лезете в это дело, черт вас побери?!
   - Были у меня калоши, - печально отвечал рецензент, - да их украл кто-то.
   - В оперу я тебя не пошлю, - сказал я вслух, разглядывая его. - Это слишком серьезное дело. Возьми-ка, братец, этот билетик. Это не так опасно...
   Он ушел с самым бессмысленным выражением лица, а я позвал третьего рецензента и спросил его:
   - Глаза хорошие?
   - Прекрасные.
   - А уши?
   - Помилуйте! Я могу расслышать топот лошади за три версты.
   "Вот это настоящий! - подумал я, удовлетворенный".
   - Вот что, голубчик... Берите этот билет и отправляйтесь в театр. Я вам приберег самый лучший.
   Он взглянул на билет и нерешительно сказал:
   - Должен вам заметить...
   - Вы? Мне? Заметить? Этого только недоставало! Кто здесь заведующий? Вы или я? Это я могу вам заметить, а не вы мне. Ступайте!
  

III

  
   После окончания театров, около двенадцати часов ночи, моя команда съехалась, и через час я имел уже в своих руках три добросовестных талантливых рецензии. Оригинальность замысла сквозила в каждой из них и придавала всем трем ту своеобразную прелесть, которой не найдешь и днем с огнем в других шаблонных измышлениях рецензентов.
   Рецензии были таковы:
   "ФРАНЦУЗСКАЯ БОРЬБА... Сегодняшняя борьба проходила под аккомпанемент духового оркестра, который, к сожалению, нас совсем не удовлетворил. Ремесленность исполнения, отсутствие властности и такта в дирижерской палочке, некоторая сбивчивость деревянных инструментов в групповых местах и упорное преобладание меди - все это показывало абсолютное неумение дирижера справиться со своей задачей... Отсутствие воздушности, неумелая нюансировка, ломаность общей линии, прерываемой нелогичными по смыслу пьесы барабанными ударами, - это не называется серьезным отношением к музыке! Убожество репертуара сквозило в каждой исполняемой вещи... Где прекрасные шумановские откровения, где Григ, где хотя бы наш Чайковский? Разве это можно назвать репертуаром: "Китаянка" сменяется "Ой-рой", а "Ой-ра" - "Хиоватой" - и так три эти вещи - до бесконечности. И еще говорят, что серьезная музыка завоевывает себе прочное положение... Ха-ха!"
  

* * *

  
   "СИМФОНИЧЕСКИЙ КОНЦЕРТ. Прекрасное помещение, в котором давался отчетный концерт, вполне удовлетворило нас. На эстраде сидела целая уйма музыкантов - я насчитал шестьдесят пять человек. Впрочем, по порядку. Ровно в девять часов вечера на эстраду вышел какой-то человек, раскланялся с публикой и, схватив палочку, стал ею размахивать. Сначала он делал это лениво, еле заметно, а потом разошелся, и палочка сверкала в его руке, как бешеная. Он изгибался, вертел во все стороны свободной рукой, вертел палочку, мотал головой и даже приплясывал. Потом, очевидно, утомился... Палочка снова лениво заколебалась, изогнутая спина выпрямилась, руки поднялись кверху - и он, усталый, положил палочку на пюпитр. Музыканты тогда занялись каждый по своему вкусу: кто натирал канифолью смычок, кто выливал из трубы слюну. Передохнув, снова принялись за прежнее. Начальник размахивал палочкой и плавно, и бешено, и еле заметно, а все не сводили с него глаз, следя внимательно за его движениями. Через некоторое время симфонический концерт был таким путем закончен, и поднялась невообразимая толкотня публики..."
  

* * *

  
   "ОПЕРА. Хорошая погода собрала массу спортсменов. Большое число записавшихся певцов делало невозможным угадывание фаворита, и первый заезд, или, как здесь говорят - акт, поэтому прошел особенно оживленно. Состязались в первом заезде: князь Игорь (камзол красный, рукава синие), княгиня Ярославна (камзол серебристый, рукава белые) и Владимир Галицкий (голубое с черным). Первой весьма заметно стала выдвигаться в дуэтах с "Игорем" "Ярославна", но на прямой "Игорь" вырвался, стал ее догонять и, к концу дуэта, оба пришли голова в голову. Приятное впечатление произвело появление настоящей лошади (гнедая кобыла зав. Битягина, от "Васьки" и "Снежинки", как нам удалось узнать, за кулисами, на поддоке). Скакал на ней Игорь (камзол красный, рукава синие)..."
  

IV

  
   На другое утро, когда эти оригинальные, бойкие рецензии появились в свет, редактор подошел ко мне и сказал:
   - Можете больше театром не заведовать.
   - Неужели нехорошо?
   - Нехорошо?! Вас убить мало за такое распределение рецензентов. Вы послали симфонического рецензента на борьбу! Полуслепой человек вместо музыки должен был писать черт знает о чем!! Вы могли на борьбу послать глухого, потому что в борьбе важен не слух, а зрение... Нет! Вам понадобилось погнать его на симфонию, которую он так же слышал, как тот видел борьбу. Спортивного обозревателя вы погнали в оперу, которую он понимает не лучше конюшенного мальчика!! Ну, чего же вы молчите?
   - Да как же я мог знать, кто из них куда годен!!
   - Вы не знали? А я вот знаю, куда и на что вы годны!! О, я это теперь хорошо знаю!!
   - Куда? - с любопытством спросил я.
   - Идите в редакционные сторожа!! Вы подобострастны, тупы и исполнительны!! Подавайте сотрудникам чай и подметайте по утрам комнаты!!
   - Ну хорошо, - согласился я.
  

* * *

  
   Теперь иногда, внося редактору чай на подносе, я с уважением гляжу на этого проницательного человека, вспоминаю свои неудачные шаги в оценке театральных рецензентов и думаю:
   "Угадать призвание в человеке, направить его на настоящий путь, - что может быть прекраснее этого?.."
  
  

СТАРИКИ

  

I

  
   Отнимите у человека его маленькие слабости - и он сделается страшен. Очистите его от грешков, ложных, наивных шагов, наивных шалостей, беспомощности и смешных глупостей. Сделайте это - и перед вами будет стоять не человек, а страшная, сверкающая сталью и добродетелью машина, около которой вы никогда не согреетесь и которая не задумается оттяпать вам руку, если вы сделаете ошибочное движение.
   Мне часто хочется ласково обнять и прижать к своей груди человечество, но не все. Только ту его часть, которая пьет, лжет, развратничает, дерется в зависимости от настроения и пляшет, когда весело...
   Именно ту смешную часть человечества люблю я, которая каждый день терзает себя за совершенные накануне глупости, горько рыдает, раскаивается и каждый день бесплодно мечтает "начать новую жизнь".
   Милые вы мои...
  

* * *

  
   Архитектор Макосов долго взбирался к себе на третий этаж. Взобравшись, открыл английским ключом парадную дверь, вошел в переднюю, а затем - не снимая пальто, фуражки и калош, - в столовую.
   Остановился, прислонившись к притолоке, и тяжелым взглядом обвел стены, стол, поглядел внимательно на самовар и, нахмурившись, сказал хлопотавшему у самовара слуге Перепелицыну:
   - Отчего ты, черт тебя подери, не следишь за самоваром. Почему самовар потух?
   Перепелицын скорбно покачал головой и сказал:
   - Да он вовсе не потух...
   - Молчать! - закричал Макосов. - Если я говорю: потух - значит, потух!
   - Извольте посмотреть... - мягко сказал Перепелицын.
   - Ах так! Значит, я лгу! Так смотри же, собачье отродье!
   Макосов схватил горячий чайник и одним духом вылил его содержимое в самоварную трубу.
   - Ну? Теперь что?
   - Так точно. Потух самовар.
   - А я что говорил?
   - Что самовар потух.
   - Значит, я прав был?
   - Правы. Прикажете приготовить постельку?
   - Ты! Ты! Пе-ре-пе-ли-ца!! Не думаешь ли ты, старое чучело, что я пьян?
   - Нет, помилуйте. Вы просто устали...
   - Не-ет... Ты думаешь, что я пьян?!
   - Да, ей-Богу, не думаю.
   - Помолчи ты, ради Бога!
   - Слушаю.
   Макосов опустился на стул, не снимая пальто и калош, положил голову на руки и задумался.
   - И это называется слуга... - обиженно прошептал он. - Какая-то жалкая пародия на человека. Нос толстый, глаза маленькие. Ты некрасив, брат Перепелицын, ты чертовский некрасив - это ясно. Ведь ты меня ненавидишь - я знаю. Думаешь: нализался барин как сапожник, ноги его не держат. Врешь ты, тварь! Я, брат, и пьяный, может быть, умнее тебя, трезвого. Почему? Тебе это, конечно, любопытно знать? А? Любопытно? Отвечай, Перепелицын!! Любопытно?
   - Любопытно, - со вздохом отвечал Перепелицын.
   - Оттого, - поднимая голову и торжественно в такт размахивая рукою, сказал архитектор, - что ты мужик, хам, а я барин, братец! Господин! Homo sapiens!! {Человек разумный (лат.).} Ага?
   - Так точно. Но только теперь, скажу я вам, господа еще спят. Девять часов утра. Я бы постельку сейчас...
   - Молчи! Ты мне противен со своей примитивной хитростью дикаря. Я тебя, братец, насквозь вижу. Тебе неприятно, что барин твой говорит тебе тяжелые истины прямо в лицо, и ты мечтаешь о том, чтобы сплавить меня спать. Ага?!
   - Да по мне - хоть здесь сидите, - добродушно улыбнулся Перепелицын. - Может, чайку налить?
   - Протрезвить хочешь? Хам ты, старик. Форменный мужлан. Никакой в тебе деликатности. Отвечай мне откровенно: думаешь ли ты, что я пьян?
   - Вы не пьяны, а только вы устали, - деликатно сказал Перепелицын.
   - Так-с... Значит, я, по-твоему, трезвый? А почему я шатаюсь? Почему от меня вином пахнет? Ты это все прекрасно видишь! И ты лжешь... Лжешь своему господину, которого должен любить и почитать пуще отца. Ага! Да ты знаешь, я, может, из-за тебя и пьян. Ей-Богу. Как слуга - ты ниже всякой критики. Гм... Да. Пусть моя кровь падет на твою голову.
   Перепелицын молчал. Глаза его покорно и печально смотрели в угол, а руки машинально в десятый раз перетирали чистые стаканы.
   - Слуга... тоже! Должен бы, кажется, понимать, что ты черная кость, а я белая кость. Где же уважение? Где почтение перед высшим интеллектом. Ты меня как называешь? Павлом Егорычем? А надо говорить: ваше высокоблагородие!
   - Хорошо, - сказал Перепелицын.. - Теперь буду вас так звать. Может, скушаете что-нибудь?
   - Убирайся! Отстань. Не люблю я тебя, знаешь ли? В тебе нет грации, нет манер, говоришь ты ужасно... А фамилия.

Другие авторы
  • Гуковский Г. А.
  • Екатерина Ефимовская, игуменья
  • Федоров Александр Митрофанович
  • Немирович-Данченко Владимир Иванович
  • Мякотин Венедикт Александрович
  • Вяземский Павел Петрович
  • Жиркевич Александр Владимирович
  • Мещерский Александр Васильевич
  • Семевский Михаил Иванович
  • Бажин Николай Федотович
  • Другие произведения
  • Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - Ревекка
  • Коган Наум Львович - Коган Наум Львович: биографическая справка
  • Гнедич Петр Петрович - Книга жизни
  • По Эдгар Аллан - Сказка Извилистых гор
  • Андреев Леонид Николаевич - Ночной разговор
  • Майков Валериан Николаевич - Майков В. Н.: Биобиблиографическая справка
  • Цертелев Дмитрий Николаевич - Из литературных воспоминаний об И. А. Гончарове
  • Горький Максим - И. Ф. Анненский. Драма на дне
  • Аснык Адам - Адам Аснык: биографическая справка
  • Полевой Петр Николаевич - История русской литературы в очерках и биографиях. Часть 1. Древний период
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
    Просмотров: 374 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа