Аверченко Аркадий Тимофеевич - Круги по воде

  

  

   Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 6 т.

   Т. 2: Круги по воде

   М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2006.

  

  

   От автора

   Двуличный мальчишка

   Раздвоение личности

   Чад

   Сазонов

   Курильщики опиума

   Язык

   Цепная собака

   Пловец на большие расстояния

   Горничная из большого дома

   Неудачная антреприза

   Как меня обворовывали

   Я и мой дядя

   Молния

   Свой крест

   Дураки, которых я знал

   Мужчины

   Новый Соломон

   Мокрица

   Случай 24-го декабря

   Граждане

   Лакмусовая бумажка

   Трудолюбивый Харлампьев

   Революционер

   Принцип

   Животное

   Праздник любви

   Призвание

   Старики

  

  

   Я расскажу все как было.

   - Как вы предполагаете назвать эту книгу? - спросил мой издатель.

   - Я подумаю, - отвечал я. - Через три дня дам вам ответ.

   Через три дня, встретившись со мной, издатель вторично задал тот же вопрос.

   Я поднял глаза к небу и тихо сказал:

   - Жаркое, пышное лето... Медленная, зеркальная река, обрамленная дремлющей зеленью... Я стою на берегу и один за другим бросаю в воду круглые камушки... С громким всплеском они падают, исчезают, но от них бегут круги... Сначала маленький круг - резкая, энергичная морщина на зеркальной глади... За маленьким - больший, тоже четкий и энергичный, а за ним все более и более широкие, но уже нежные, незаметные... какие-то умиротворенные и кроткие... И последний огромный круг, замирающий где-то за пределами моего зрения, совсем неуловимый, как улыбка на лице умирающего... Я бросаю второй, третий камушек. Такие же ожерелья появляются вокруг того места, где он утонул, - ширятся, расплываются и умирают. Вернее, не умирают, - они все идут, идут крошечными, микроскопическими волнами, но простой, грубый глаз их не увидит...

   - Все это так, - перебил издатель, этот человек с типографской машиной вместо сердца, - но все-таки как же вы назовете книгу?

   - Мои рассказы, - задумчиво сказал я, - те же круги по воде... Сравнение головы читателя с рекой, в которую бросаешь камни, немного смелое, но я прибегаю к этому сравнению, чтобы вы меня поняли... Мои рассказы так же должны западать в читательские головы и, сделав в читательской памяти резкий, энергичный круг, постепенно расплыться на всю читательскую жизнь нежными, еле уловимыми волнами.

   - Пожалуй, это для читателя слишком сложно, - возразил издатель. - Он не сумеет всего этого проделать.

   - Чего проделать? Ему ничего не надо и проделывать. Это сделается само собой...

   - Значит, вы говорите, что берете книгу, бросаете ее читателю в голову, и он...

   - Да нет же! - нетерпеливо сказал я. - Просто книга выходит обыкновенным способом, но я даю ей такое название, которое должно иметь некоторую логическую связь с ее содержанием.

   - Я немного не понял... как название? "Широкая, пышная река летом, в которую вы..."

   - Ах, Боже мой! Я назову книгу: "Круги по воде". При чем тут пышная река летом?

   Понял ли меня этот человек, с фальцовочной машиной вместо души, презиравший всякое первое издание, еле раскланивавшийся с третьим и подобострастный, суетливый перед десятым? Я думаю, нет.

   Тем не менее он сказал:

   - Как хотите. Значит, круги по воде? Я, значит, сегодня же заказываю обложку художнику.

  

  

   Конечно, кроме себя, никого винить мне не следует. Нужно было обстоятельно потолковать с художником, рисовавшим обложку, чего я, за недосугом, не сделал.

   Увидев эту обложку уже в печати, я зашатался... У меня потемнело в глазах и из груди вырвался стон.

   - Что это такое?! - закричал я, сдерживая готовые хлынуть слезы.

   - Круги на воде, - самодовольно сказал художник. - Не думаете ли вы, что их маловато? Я на них не скупился.

   - Это круги на воде! - застонал я. - Совсем другая мысль!.. А мне нужно было не "на", а "по"! Слушайте!

   Я, обессиленный, опустился на стул и тихо начал:

   - Жаркое, пышное лето... Медленная, зеркальная река... Я стою на берегу и один за другим бросаю в воду камушки... И от них бегут круги...

   - Да... - неуверенно сказал художник. - Те круги иначе рисуются... Другой сорт... Впрочем, знаете что? Оставьте так.

   - Так?! А моя мысль, моя прекрасная аллегория...

   - Так тоже получается аллегория... Вы выпустили книгу. Для всякого человека, которого гнетет тоска, это тот спасательный круг, за который он должен ухватиться...

   - Вы мне не льстите? - подозрительно спросил я.

   - Что вы! Прекрасная книга! Прямо спасение утопающих.

   - Ну вы думаете, прекрасная? - улыбнулся я сквозь слезы.

   - Она-то? Поразительная книга!

   Это меня немного успокоило.

  

  

   Я счел необходимым предпослать читателям это краткое объяснение, боясь, чтобы они не заподозрили меня в отсутствии сообразительности.

   Виноват художник.

   Нет более прямолинейных и "не от мира сего людей", чем художники.

   Недавно я попросил того же самого художника нарисовать обложку для "альманаха мелочей" под названием. "Пауки в банке".

   - Хорошо, понимаю! - сказал он, вдумавшись в заглавие. - Это будет очень забавно: изобразить помещение банка и за конторками сидят этакие пауки, водя лапами по книгам...

   - Боже вас сохрани! Не банк, а банка. Пауки в банке! Аллегория собрания ядовитых мелочей!

   Нет более прямолинейных и стремительных людей, чем художники.

   Попробуйте поручить одному из них нарисовать, не объяснив как следует, зайчиков на стене. Будьте уверены, что он аккуратно развесит на стене головой вниз десяток мертвых зайцев и будет утверждать потом, что тут есть тоже аллегория.

  

  

  

   Авторы уголовных романов и их читатели не поняли бы странной двойственной натуры мальчишки Алешки - натуры, которая в свое время привела меня в восхищение и возмутила меня.

   Авторы уголовных романов и их читатели прославились своей прямолинейностью, которая обязывала их не заниматься смешанными типами. Злодеи должны быть злодеями, добрые - добрыми, а если капелька качеств первых попадала на вторых или наоборот - все кушанье считалось испорченным... Злодей - должен быть злодеем без всяких уверток и ухищрений... Он мог раскаяться, но только в самом конце, и то при условии, что, в сущности, он и раньше был симпатичным человеком. Добрый тоже мог стать в конце романа злым, бессердечным, но тоже при условии, что автор опрокинет на него целую гору несчастий, людской несправедливости и тягчайших разочарований, которые озлобят его. Ни в одном из таких романов я не встречал жизненного простого типа, который сегодня поколотил жену, а завтра подаст гривенник нищему, утром прилежно возится у станка, штампуя фальшивые деньги, а вечером вступится за избиваемого еврея.

   Человек - более сложный механизм, чем, например, испанский кинжал, вся жизнь которого сводится только к двум чередующимся поступкам: он или режет кому-нибудь горло, или не режет.

   Попадись автору уголовных романов Алешка - он повертел, повертел бы его, понюхал, лизнул бы языком и равнодушно отбросил бы прочь.

   - Черт знает что такое!.. Ни рыба ни мясо.

   В жизни не так много типов, чтобы ими разбрасываться...

   Я подбираю брошенного разборчивым романистом Алешку и присваиваю его себе.

   Об Алешке я сначала думал, как о прекрасном, тихом, благонравном мальчике, который воды не замутит. В этом убеждали меня все его домашние поступки, все комнатное поведение, за которым я мог следить не сходя с места.

   Мы жили в самых маленьких, самых дешевых и самых скверных меблированных комнатах. Я - в одной комнате, Алешка с безногой матерью - в другой.

   Тонкая перегородка разделяла нас.

   Я так часто слышал мягкий, кроткий Алешкин голос:

   - Мама! Хочешь, еще чаю налью? Отрезать еще кусочек колбасы?

   - Спасибо, милый.

   - Книжку тебе еще почитать?

   - Не надо. Я устала...

   - Опять ноги болят? - слышался тревожный голос доброго малютки. - Господи! Вот несчастье так несчастье!..

   - Ну ничего. Лишь бы ты, крошка, был здоров.

   - Ну-с, - важно говорил Алешка, - в таком случае ты спи, а я напишу еще кое-какие письма.

   Было ему около десяти лет.

  

  

   Однажды я встретился с ним в коридоре.

   - Тебя Алешкой зовут? - спросил я вежливо, ради первого знакомства, дергая его за ухо.

   - Алешкой. А что?

   - Да ничего. Ну, здравствуй. У тебя мать больная?

   - Да, брат, мать больная. С ногами у нее неладно. Не работают.

   - Плохо ваше дело, Алешка. А деньги есть?

   - В сущности, - сказал он, морща лоб, - денег нет. Тем и живем, что я заработаю.

   - А чем ты зарабатываешь?

   Посмотрев на меня снизу вверх (я был в три раза выше его), он с любопытством спросил:

   - Тебе там наверху не страшно?

   - Нет. А что?

   - Голова не кружится?

   Я засмеялся.

   - Нет, брат. Все благополучно.

   - Ну и слава Богу! До свиданья-с.

   Он подпрыгнул, ударил себя пятками по спине и убежал в комнату матери.

   Эти нелепые замашки в таком благонравном мальчике удивили меня. С матерью он был совсем другим. Я понял, что хитрый мальчишка надевает личину в том или другом случае, и решил при первой возможности разоблачить его.

   Но он был дьявольски хитер. Я несколько раз ловил его в коридоре, подслушивал его разговоры с матерью - все было напрасно. При встречах со мной он был юмористически нахален, подмигивал мне, хохотал, а сидя с матерью, трогательно ухаживал за ней, читал ей книги и в конце вечера неизменно говорил с видом заправского молодого человека:

   - Ну-с, а мне нужно написать кое-какие письма.

   Я приставал к нему несколько раз с расспросами:

   - Что это за письма?

   Он был непроницаем.

   Однажды я решился на жестокость.

   - Не хочешь говорить мне, - равнодушно процедил я, - и не надо. Я и сам знаю, кому эти письма...

   - Ну? Кому? - тревожно спросил он.

   - Разным благодетелям. Ты каждый день с этими письмами пропадаешь на несколько часов... Наверное, таскаешься по благотворителям и клянчишь.

   - Дурак ты, - сказал он угрюмо. - Если бы я просил милостыни, то и у тебя просил бы. А я заикнулся тебе хоть раз? Нет.

   И добавил с напыщенно-гордым видом:

   - Не беспокойся, брат... Я не позволю себе просить милостыни... Не таковский!

   Должен признаться: я был крайне заинтересован таинственным Алешкой. Сказывались мои двадцать два года и 24 часа свободного времени в сутки.

   Я решил выследить Алешку.

  

  

   Был теплый летний полдень.

   Из-за перегородки слышался монотонный голос Алешки, читавшего матери "Анну Каренину". Через некоторое время он прервал чтение и заботливо спросил:

   - Устала?

   - Немного.

   - Ну, отдохни. А я пойду. Если захочется без меня кушать, смотри сюда: вот ветчина, холодные котлеты, молоко. Захочется читать - вот книга. Ну, прощай.

   В последовательном порядке послышались звуки: поцелуя, хлопнувшей двери и Алешкиных шагов в коридоре.

   Я схватил шляпу и тихонько последовал за Алешкой.

   Через двадцать минут мы оба очутились в Летнем саду, наполненном в это время дня дряхлыми старичками, няньками с детьми и целой тучей девиц с вечными книжками в руках.

   Алешка стал непринужденно прохаживаться по аллеям, бросая в то же время косые проницательные взгляды на сидевших с книжками девиц и дам и делая при этом такой вид, будто бы весь мир создан был для наслаждений и удовольствий.

   Неожиданно он приостановился.

   На скамейке, полускрытой зеленым кустом, сидела сухая девица и, опустив книгу на колени, мечтательно глядела в небо. Думы ее, вероятно, витали далеко, отрешившись от всего земного, рассеянный взгляд видел в пространстве его, прекрасного чудесного героя недочитанной книги, обаятельного, гордого красавца, а неспокойное сердце девичье крепко и больно колотилось в своей неприглядной, по наружному виду, клетке.

   Алешка тихо приблизился к мечтательнице, стащил с головы фуражку и почтительно сообщил:

   - А вам, барышня, письмецо есть...

   - От кого? - вздрогнула девица и обернула к Алешке свое ставшее сразу пунцовым лицо.

   - От "него", - прошептал Алешка, щуря глаза с самым загадочным видом.

   - А... кто... он?.. - еще тише, чем Алешка, прошелестела девица.

   - Не велено сказывать. Ах! - вскрикнул он неожиданно (будто прорвался) с самым простодушным глуповатым восторгом. - Если бы его видели; такой умница, такой красавец - прямо удивительно!

   Девица дрожащими руками взяла письмо... на лице ее было написано истерическое любопытство. Грудь тяжело вздымалась, а маленькие бесцветные глаза сияли, как алмазы...

   - Спасибо, мальчик. Ступай... Впрочем, постой. Вот тебе!

   Девица порылась в ридикюле, вынула две серебряных монеты и сунула их в руки доброму вестнику.

   Добрый вестник осыпал ее благодарностями, отсалютовал фуражкой и сейчас же деликатно исчез, не желая присутствовать при такой интимности, как чтение чужого письма.

   Сидя на противоположной скамье, я внимательно следил за девицей. Бледная как смерть, она лихорадочно разорвала конверт, вынула из него какую-то хитроумно сложенную бумажку, развернула ее, впилась в нее глазами и сейчас же с легким криком уронила ее на пол... Бесцветные глаза девицы метали молнии, но она быстро спохватилась, напустила на себя равнодушный вид, поднялась, забрала свою книгу, сумочку и быстро-быстро стала удаляться.

   Когда она скрылась с глаз, я вскочил, поднял брошенное письмо от "него" и прочел в этом таинственном письме только одно слово: "Дура!"

   Второе лицо Алешки было разгадано.

  

  

   Алешка выходил из сада, распространив все свои письма и легкомысленно позвякивая серебром в растопыренном кармане.

   У входа я поймал его, крепко схватил за руку и прошипел:

   - Ну-с, Алешенька... Теперь мы знаем ваши штуки!..

   - Знаешь? - сказал он цинично, нисколько не испугавшись. - Ну и на здоровье.

   - Кто это тебя научил? - суровым тоном спросил я, еле удерживаясь от смеха.

   - Сам, - улыбнулся он с очаровательной скромностью. - Надо же чем-нибудь семье помогать.

   - Но ведь если ты когда-нибудь попадешься - знаешь, что с тобой сделают? Изрядно поколотят!

   Он развел руками, будто соглашаясь с тем, что всякая профессия имеет шипы.

   - До сих пор не колотили, - признался он. - Да вы не смотрите, что я маленький. О-о... Я хитрый как лисица... Вижу: где, как и что.

   - Все-таки, - решительно заявил я, - твоя профессия не совсем честная...

   - Ну да! Толкуйте.

   - Да, конечно. Ведь ты же обманываешь девиц, сообщая им, что письмо - от красивого, умного молодого человека, в то время как оно написано тобой.

   Мальчишка прищурился. Мальчишка этот был скользок, как угорь.

   - А почему, скажите пожалуйста, я не могу быть умным молодым человеком? А?

   - Да уж ты умный, - согласился я. - Уж такой умный, что беда. Только почему ты, умный молодой человек, пишешь такие резкие письма. Почему "дура", а не что-нибудь другое?

   И он ответил мне тоном такого превосходства, что я сразу почувствовал к нему невольное уважение.

   - А разве же они - не дуры?

   Вечером я лежал на диване и слушал тоненький, нежный голосок:

   - Мамочка, дать еще цыпленка?

   - Спасибо, милый, я сыта.

   - Так я тебе почитаю.

   - Не надо. Ты, вероятно, устал, продавая эти противные газеты. Отдохни лучше.

   - Спасибо, мамочка. Мне еще надо написать кое-какие письма!.. Охо-хо.

   С тех пор прошло несколько лет... И до настоящего дня этот проклятый двуличный мальчишка не выходил у меня из головы.

   Теперь он вышел.

  

  

  

  

   Встретившись утром с Натальей Сергеевной, я услышал от нее следующее:

   - Забыли меня? Нечего сказать - хороши! Вероятно, новый "предмет", как говорят, кажется, военные писаря, завелся?

   - Я? Забыл вас? Тебя... Наташа?

   - Тесс... Без фамильярностей. Что мы делаем сегодня вечером?

   - Что угодно! Хотите, отправимся в театр?

   - А что там?

   - Новая пьеса "Цепи любви". Интереснейшая штучка! Сюжет новый и захватывающий: молодой граф живет счастливо с женой, но это счастье обманчиво... Представь себе... гм... те!.. - представьте, говорю я, что у этого графа есть на душе грех: любовница, которую он покинул с ребенком и которая в один прекрасный день приезжает в дом, случайно, как гувернантка. Ребенка она выдает за младшую сестру, граф, конечно, догадывается, в чем дело, но не может сказать, у жены какие-то странные предчувствия... Очень интересно! Масса драматических коллизий, захватывающий лиризм некоторых мест...

   - Ну, поедем.

   Я обещал заехать за Натальей Сергеевной к 8 часам; в тот же день около 5 часов вечера явился на обед к Марусиной. Обедал.

   - Как вы думаете, - спросила за жарким Марусина. - Хорошая эта пьеса "Цепи любви"?

   - А что? - осторожно прищурился я.

   - Я бы хотела сегодня посмотреть ее.

   - Сегодня? Хотите, лучше завтра поедем?

   - Нет, именно сегодня. Только вот не знаю - интересная ли это пьеса?

   - Дрянь. Страшная чепуха... Сюжет старый, как мир, и захватанный всеми горе-драматургами... Какой-то идиотский граф (конечно! Без графа подобная галиматья не обойдется...) женился, и вот он якобы счастлив, а на самом деле у него есть старая любовница с ребенком, которая является в дом под видом гувернантки... Очень жизненно, не правда ли? Ну и так далее... Весь этот вздор пересыпан глупыми коллизиями, неуместным лиризмом и залит целым морем одуряющей скуки.

   - Ну, а я все-таки хочу пойти.

   - Автор, как мне говорили, прегорький пьяница. Вероятно, все эти дикие "Цепи" написаны в алкоголическом бреду.

   - А я все-таки пошла бы.

   - Что ж, пожалуйста. Кстати, вы не подвержены грудной жабе?

   - Нет. А что?

   - Это удивительное помещеньице в смысле сквозняков и грудной жабы. Как будто бы архитектор именно и строил все здание с расчетом исключительно на грудную жабу.

   Мы помолчали.

   - Фойе неуютное... Капельдинеры грубияны.

   - Вы пойдете со мной?

   - К сожалению, я уже обещал одному человечку быть там. Но тем не менее в театре прошу разрешения побыть немного около вас.

   - Что это за человечек еще?

   - Просто одна знакомая. Напросилась, ну, сами понимаете, неловко было отказать... Согласился...

   - А-а... Вот как... Новая привязанность?

   Я фальшиво расхохотался.

   - Вечно вы надо мной подтруниваете... Нельзя быть такой злой... Новая привязанность... Ха-ха-ха! И это говорите вы!..

   - Пустите мои руки, фальшивая душа!.. Так вы не оставите меня в театре одну?..

  

  

   Когда мы ехали в театр, Наталья Сергеевна была весела и болтлива; я молчал.

   - Чего вы молчите?

   - Разве я молчу?

   - Да вы же не сказали ни одного слова.

   - Нет, сказал... целых три: "разве я молчу"?.. А теперь даже еще больше.

   - Спасибо. Вы безумно щедры. Если так будет продолжаться, я прогоню вас от себя и буду сидеть одна.

   - О, если бы ты, милая, это сделала... - подумал я, сочувственно пожимая самому себе холодную руку.

   Первое действие уже началось, когда мы приехали и вошли в ложу. Пьесу я не смотрел, сидел молчаливый, бросая редкие взгляды в партер и отыскивая в рядах высокую фигуру в золотистом платье с пышными белокурыми волосами.

   ...Я вздрогнул. Марусина сидела в третьем ряду и, отвернувшись от сцены, упорно разглядывала в бинокль меня и мою соседку.

   Я украдкой поклонился.

   - Кому это вы там еще кланяетесь? - сухо спросила Наталья Сергеевна.

   - Одна знакомая.

   - Какая там еще знакомая?

   - Так, деловое знакомство. Кстати, хорошо, что она здесь. Мне нужно ей слова два по делу сказать...

   - Начина-ается! Какое такое еще дело?

   - Продажа мельницы. Я устраиваю тут одному помещику ее мельницу на Днепре.

   - Вот как? С каких это пор вы комиссионерством занялись?

   - Вам не дует?

   - Нет. Я спрашиваю: с каких это пор вы комиссионерством занялись?

   - Миленькая, - захихикал я. - Да вы, кажется, меня ревнуете?

   Она презрительно пожала плечами и замолчала. Когда кончился акт, я поднялся и сказал:

   - Вы разрешите на минутку отлучиться? Я скажу только слова два-три и вернусь.

   - Пожалуйста! Можете хоть совсем не возвращаться.

   - Милая! Вы... сердитесь?

   - Ничего я не сержусь... За что? Я серьезно говорю: если у вас есть такое срочное дело, которое нельзя отложить даже в театре, вы не стесняйтесь... Только едва ли вежливо оставлять женщину одну в незнакомом месте, где мужчины такие нахалы.

   - Господи... но ведь вы же в ложе!

   - А что ему стоит взять да перелезть из соседней ложи через барьер...

   - Ну хорошо... Я останусь!

   - Нет, идите, идите... Мне так неловко, что я затруднила вас, заставив сопутствовать мне...

   - Фи... Стыдитесь...

   С тяжелым чувством спустился я в партер. Марусина очень обрадовалась.

   - Здравствуйте еще раз! Вы знаете, какая прелесть: около меня есть свободное место. Хотите посидеть со мной один акт?..

   - Я... был бы счастлив... Но там дама...

   - Да? Я видела ее. Недурна, только мажется, кажется, неимоверно. Впрочем... простите... вам, может быть, неприятно?..

   - Нет, ничего. Кх... кх... Ну, как поживаете?

   - Спасибо. Если бы я знала, что вы не можете покинуть вашу даму даже на минутку, я бы ни за что сюда не приехала. А у меня как раз жажда - пить очень хочется - только что ж... не буду вас затруднять.

   - Пойдем! - грубо проворчал я.

   - Нет, что уж... Потерплю...

   - По-ойдем!

   Я встал, взял ее под руку и потащил в фойе, чувствуя на своей спине раскаленный взгляд одинокой Натальи Сергеевны...

  

  

   - Ну, как мельница? - спросила меня Наталья Сергеевна, когда я с видом побитой собаки вполз в ложу.

   - Какая вы злая! Если бы вы знали, что она говорила о вас, вы не были бы такой...

   - Интересно: что она могла там сказать... - скривилась Наталья Сергеевна.

   - Она нашла вас очаровательной! Будь я, говорит, мужчиной - непременно бы в нее влюбилась... Эти губы, этот цвет лица... Она уверена, что я влюблен в вас и совершенно искренно поздравляла меня с хорошим вкусом.

   - Ну да... нашли красавицу! Я думаю вы наполовину выдумали.

   - Ей-Богу, нет. Чего мне выдумывать...

   Я неожиданно замолк и глубоко задумался.

   - А что если... их познакомить сегодня? Идея во всех отношениях хорошая... Можно перетащить Марусину в нашу ложу, и мне уже не придется в антрактах носиться как угорелому из ложи в партер и обратно... Кроме того, они, вероятно, разговорятся и перестанут терзать и мучить меня своими словечками и шпильками... Кроме того, мне, конечно, предстояло провожать Наталью Сергеевну домой, а Марусина просила свезти ее в ресторан, - теперь можно обеих свезти в ресторан... А после развести по домам на автомобиле... И кроме того, - о, черт возьми! - почему бы им и в самом деле не подружиться? Бабы, в сущности, хорошие, сердечные, если отбросить в сторону неуместную ревность и разные женские штучки...

   - Вы ей так понравились, - сказал я вслух, - что она мне даже надоела просьбами: познакомить вас.

   - Да? - открыла широко глаза Наталья Сергеевна... Ну что ж - если она приличная женщина - отчего же? Пригласите ее в нашу ложу.

   Скрывая радость, я встал и отправился вниз к Марусиной.

   - Поздравляю вас, - сказал я. - Вы произвели на мою даму ошеломляющее впечатление... Она все допытывалась: кто эта красавица, с которой я выходил в фойе? Утверждает, что я влюблен в вас до безумия.

   - Она мне тоже нравится. У нее в глазах есть что-то симпатичное.

   - Конечно, конечно! Она ко мне все приставала, чтобы я познакомил ее с вами. Просто влюблена в вас.

   - Да? Я с удовольствием познакомлюсь с ней.

   - Прекрасно! Какая вы милая... Пойдемте в нашу ложу.

   Она удивленно взглянула на меня.

   - Как... в нашу ложу?.. Но я думала, что она спустится сюда.

   - Зачем? Будем втроем сидеть в ложе.

   - После - пожалуй. Но сейчас, если ей хочется познакомиться, - пусть она сюда и придет. Неудобно же мне тащиться в ложу к незнакомой женщине...

   Я потоптался на месте и сказал:

   - Ну ладно. Пойду приведу ее сюда.

  

  

   Я не думал, что дело так осложнится: Наталья Сергеевна наотрез отказалась спуститься в партер.

   - Если ей так хочется познакомиться - пусть придет сюда.

   - Да она стесняется! Говорит: ваша дама такая ослепительная, что мне даже страшно.

   - Ну, а я к ней тоже не пойду!

   - Обождите, - с наружной жизнерадостностью сказал я. - Одна минута - и все будет устроено. Пустяки!

   Я побежал вниз.

   - Она боится показаться вам навязчивой и стесняется прийти сюда. Отчего бы вам не зайти в нашу ложу?

   - Глупости! С какой стати?.. Посидите лучше со мной этот акт... если, конечно, я вам не безразлична...

   Я взглянул на нашу ложу. Женская рука делала мне оттуда какие-то знаки. Я напряженно засмеялся.

   - Ну ладно... Тогда вот что: выходите в фойе, а я приведу туда свою даму... На нейтральной, так сказать, почве!

   - Это другое дело! Ну, проводите меня.

   Я привел ее в фойе, посадил на диван и хотел помчаться в ложу, но был остановлен.

   - Позвольте... Как же вы меня оставляете одну, в фойе. Это неудобно.

   - А... как же я приведу свою даму?

   - Ну... можно послать за ней кого-нибудь...

   - Помилуйте, это неудобно... Она светская женщина...

   Марусина сухо сказала:

   - Я тоже светская женщина. Впрочем, делайте как знаете. Все равно сегодняшний вечер уже испорчен...

   Через минуту я уже был в ложе.

   - Хотите прогуляться в фойе? - простодушно спросил я.

   - Надо было предложить это раньше, - сумрачно проворчала Наталья Сергеевна. - Впрочем, пойдем...

   Я привел ее в фойе, сделал полкруга, наткнулся, как будто нечаянно, на сидевшую на диване Марусину и воскликнул:

   - Вот как кстати! Позвольте, господа, познакомить вас: Наталья Сергеевна Боровитина - Елена Ивановна Марусина.

   Дамы подали друг другу руки, а я, усталый, в изнеможении, оперся о косяк двери и затих...

   - Нравится вам пьеса? - спросила Марусина.

   - Не особенно. А вам?

   - Так себе. Длинноватая...

   "Слава Богу, - подумал я. - Наладилась, завертелась мельница!" Вслух попросил:

   - Разрешите мне, пожалуйста, пойти в буфет, выкурить папиросу.

   - А кто же... отведет меня на место?

   - Не желаете ли в нашу ложу сесть?- любезно предложила Наталья Сергеевна.

   - Молодец баба! - подумал я. - Умница. Недаром я тебя так люблю...

   - Спасибо... Если вас не стеснит...

   Я потихоньку убежал в курительную.

  

  

   Шел последний акт...

   - Куда бы нам, mesdames, отправиться после спектакля поужинать? - несмело предложил я.

   - К Контану, - сказала Марусина.

   - Если вы, дорогая Елена Ивановна, ничего не имеете - я бы предложила Донона. Там лучше кормят.

   - О, мне все равно. Только у Контана прекрасный оркестр. Я предлагаю к Контану.

   - К Контану так к Контану. Только я так привыкла к Донону... Отправимся лучше туда.

   - Хорошо. Можно к Донону. Только Контан, по-моему, лучше. Если ехать - так к Контану.

   В это время кончился спектакль.

   - Я раздевалась внизу, - сказала Марусина. - Не проводите ли вы меня?

   - А как же я?- спросила Наталья Сергеевна. - Впрочем, конечно, если вам удобнее проводить Елену Ивановну...

   - Нет, что вы, - сказал я с нервной дрожью в голосе.- Мне все равно.

   - Все равно? - тонко улыбнулась Марусина. - Тогда, конечно, принесите раньше платье Натальи Сергеевны. Не беспокойтесь... Я сама отыщу свое...

   - Я не допущу этого! - горячо воскликнул я.

   - Я сейчас провожу вас вниз...

   - Кажется, уже поздно, - мило улыбнулась Наталья Сергеевна. - В ресторан не стоит ехать. Не правда ли? Я поеду домой. Надеюсь, вы меня проводите, милый друг?.. Вы меня так часто сегодня покидали, что теперь, надеюсь, не покинете.

   Я растянул лицо в беззаботную улыбку и весело сказал:

   - Сейчас! Сейчас все это будет сделано. Не беспокойтесь! Одну минутку... Только одна минутка - и готово.

   Я оставил их в ложе вдвоем. Выбежал... Отыскал свободного капельдинера, сунул ему в руку пять рублей и сказал:

   - Пойди в ложу номер третий. Там две барыни. Скажи им, что я сейчас шел по коридору, а меня схватили два агента сыскной полиции и, несмотря на сопротивление, куда-то потащили. Вырази надежду, что это недоразумение, которое дня через три разъяснится, что меня, вероятно, смешали с кем-то другим. Не забудь сказать, что я очень сопротивлялся, отбивался...

   Отыскав свое пальто, я оделся и уехал.

   Сидел весь вечер в скромном ресторанчике, попивая вино, - и никогда мне не было так хорошо, тихо, светло и радостно...

   Вообще, я люблю одиночество.

  

  

  

   План у меня был такой: зайти в близлежащий ресторан, наскоро позавтракать, после завтрака прогуляться с полчаса по улице, потом поехать домой и до обеда засесть за работу. Кроме того, за час до обеда принять ванну, вздремнуть немного, а вечером поехать к другу, который в этот день праздновал какой-то свой юбилей. От друга постараться вернуться пораньше, чтобы выспаться как следует и на другое утро со свежими силами засесть за работу.

   Так я и начал: забежал в маленький ресторан и, не снимая пальто, подошел к буфетной стойке.

   Сзади меня послышался голос:

   - Освежиться? На скорую руку?

   Оглянувшись, я увидел моего юбилейного друга, сидевшего в углу за столиком в компании с театральным рецензентом Буйносовым.

   Все мы обрадовались чрезвычайно.

   - Я тоже зашел на минутку, - сообщил юбилейный друг. - И вот столкнулся с этим буйносным человеком. Садись с нами. Сейчас хорошо по рюмке хватить.

   - Можно не снимая пальто?..

   - Пожалуйста!

   Юбиляр налил три рюмки водки, но Буйносов схватил его за руку и решительно заявил:

   - Мне не наливай. Мне еще рецензию на завтра писать нужно.

   - Да выпей! Какая там еще рецензия...

   - Нет, братцы, не могу. Мне вообще пить запретили. С почками неладно.

   - Глупости, - сказал я, закусывая первую рюмку икрой. - Какие там еще почки?

   - Молодец, Сережа! - похвалил меня юбилейный друг. - За что я тебя люблю: за то, что никогда ты от рюмки не откажешься.

   Именно я и хотел отказаться от второй рюмки. Но друг с таким категорическим видом налил нам по второй, что я безропотно чокнулся и влил в себя вторую рюмку.

   И сейчас же мне чрезвычайно захотелось, чтобы и Буйносов тоже выпил.

   - Да выпей! - умоляюще протянул я. - Ну, что тебе стоит? Ведь это свинство: мы пьем, а ты не пьешь!

   - Почему же св