Жуковский Василий Андреевич - Собрание баллад - Книги

ЛЮДМИЛА "Где ты, милый? Что с тобою? С чужеземною красою, Знать, в далекой стороне Изменил, неверный, мне; Иль безвременно могила Светлый взор твой угасила". Так Людмила, приуныв, К персям очи преклонив, На распутии вздыхала. "Возвратится ль он,- мечтала, Из далеких, чуждых стран С грозной ратию славян?" Пыль туманит отдаленье; Светит ратных ополченье; Топот, ржание коней; Трубный треск и стук мечей; Прахом панцири покрыты; Шлемы лаврами обвиты: Близко, близко ратных строй; Мчатся шумною толпой Жены, чада, обрученны... "Возвратились, незабвенны!.." А Людмила? Ждет-пождет... "Там дружину он ведет; Сладкий час - соединенье!.." Вот проходит ополченье; Миновался ратных строй... Где ж, Людмила, твой герой? Где твоя, Людмила, радость? Ах! прости, надежда-сладость! Все погибло: друга нет. Тихо в терем свой идет, Томну голову склонила: "Расступись, моя могила; Гроб, откройся; полно жить: Дважды сердцу не любить". "Что с тобой, моя Людмила? Мать со страхом возопила.- О, спокой тебя творец!" - "Милый друг, всему конец; Что прошло - невозвратимо; Небо к нам неумолимо; Царь небесный нас забыл... Мне ль он счастья не сулил? Где ж обетов исполненье? Где святое провиденье? Нет, немилостив творец; Все прости; всему конец". "О Людмила, грех роптанье; Скорбь - создателя посланье; Зла создатель не творит; Мертвых стон не воскресит".- "Ах! родная, миновалось! Сердце верить отказалось! Я ль, с надеждой и мольбой, Пред иконою святой Не точила слез ручьями? Нет, бесплодными мольбами Не призвать минувших дней; Не цвести душе моей. Рано жизнью насладилась, Рано жизнь моя затмилась, Рано прежних лет краса. Что взирать на небеса? Что молить неумолимых? Возвращу ль невозвратимых?" - "Царь небес, то скорби глас! Дочь, воспомни смертный час; Кратко жизни сей страданье; Рай - смиренным воздаянье, Ад - бунтующим сердцам; Будь послушна небесам". "Что, родная, муки ада? Что небесная награда? С милым вместе - всюду рай; С милым розно - райский край Безотрадная обитель. Нет, забыл меня спаситель!" - Так Людмила жизнь кляла, Так творца на суд звала... Вот уж солнце за горами; Вот усыпала звездами Ночь спокойный свод небес; Мрачен дол, и мрачен лес. Вот и месяц величавый Встал над тихою дубравой: То из облака блеснет, То за облако зайдет; С гор простерты длинны тени; И лесов дремучих сени, И зорцало зыбких вод, И небес далекий свод В светлый сумрак облеченны... Спят пригорки отдаленны, Бор заснул, долина спит... Чу!.. полночный час звучит. Потряслись дубов вершины; Вот повеял от долины Перелетный ветерок... Скачет по полю ездок: Борзый конь и ржет и пышет. Вдруг... идут... (Людмила слышит) На чугунное крыльцо... Тихо брякнуло кольцо... Тихим шепотом сказали... (Все в ней жилки задрожали.) То знакомый голос был, То ей милый говорил: "Спит иль нет моя Людмила? Помнит друга иль забыла? Весела иль слезы льет? Встань, жених тебя зовет".- "Ты ль? Откуда в час полночи? Ах! едва прискорбны очи Не потухнули от слез. Знать, тронулся царь небес Бедной девицы тоскою? Точно ль милый предо мною? Где же был? Какой судьбой Ты опять в стране родной?" "Близ Наревы дом мой тесный. Только месяц поднебесный Над долиною взойдет, Лишь полночный час пробьет - Мы коней своих седлаем, Темны кельи покидаем. Поздно я пустился в путь. Ты моя; моею будь... Чу! совы пустынной крики. Слышишь? Пенье, брачны лики. Слышишь? Борзый конь заржал. Едем, едем, час настал". "Переждем хоть время ночи; Ветер встал от полуночи; Хладно в поле, бор шумит; Месяц тучами закрыт".- "Ветер буйный перестанет: Стихнет бор, луна проглянет; Едем, нам сто верст езды. Слышишь? Конь грызет бразды, Бьет копытом с нетерпенья. Миг нам страшен замедленья; Краткий, краткий дан мне срок; Едем, едем, путь далек". "Ночь давно ли наступила? Полночь только что пробила. Слышишь? Колокол гудит".- "Ветер стихнул; бор молчит; Месяц в водный ток глядится: Мигом борзый конь домчится". "Где ж, скажи, твой тесный дом?" "Там, в Литве, краю чужом: Хладен, тих, уединенный, Свежим дерном покровенный; Саван, крест, и шесть досток. Едем, едем, путь далек". Мчатся всадник и Людмила. Робко дева обхватила Друга нежною рукой, Прислонясь к нему главой. Скоком, лётом по долинам, По буграм и по равнинам; Пышет конь, земля дрожит; Брызжут искры от копыт; Пыль катится вслед клубами; Скичут мимо них рядами Рвы, поля, бугры, кусты: С громом зыблются мосты. "Светит месяц, дол сребрится: Мертвый с девицею мчится; Путь их к келье гробовой. Страшно ль, девица, со мной?" - "Что до мертвых? что до гроба? Мертвых дом земли утроба".- "Чу! в лесу потрясся лист. Чу! в глуши раздался свист. Черный ворон встрепенулся; Вздрогнул конь и отшатнулся; Вспыхнул в поле огонек".- "Близко ль, милый?" - "Путь далек". Слышат шорох тихих теней: В час полуночных видений, В дыме облака, толпой, Прах оставя гробовой С поздним месяца восходом, Легким, светлым хороводом В цепь воздушную свились; Вот за ними понеслись; Вот поют воздушны лики: Будто в листьях повилики Вьется легкий ветерок; Будто плещет ручеек. "Светит месяц, дол сребрится; Мертвый с девицею мчится; Путь их к келье гробовой. Страшно ль, девица, со мной?" - "Что до мертвых? что до гроба? Мертвых дом земли утроба".- "Конь, мой конь, бежит песок; Чую ранний ветерок; Конь, мой конь, быстрее мчися; Звезды утренни зажглися, Месяц в облаке потух. Конь, мой конь, кричит петух". "Близко ль, милый?" - "Вот примчались". Слышат: сосны зашатались; Слышат: спал с ворот запор; Борзый конь стрелой на двор. Что же, что в очах Людмилы? Камней ряд, кресты, могилы, И среди них божий мрам. Конь несется по гробам; Стены звонкий вторят топот; И в траве чуть слышный шепот, Как усопших тихий глас... Вот денница занялась. Что же чудится Людмиле?.. К свежей конь примчась могиле Бух в нее и с седоком. Вдруг - глухой подземный гром; Страшно доски затрещали; Кости в кости застучали; Пыль взвилася; обруч хлоп; Тихо, тихо вскрылся гроб... Что же, что в очах Людмилы?.. Ах, невеста, где твой милый? Где венчальный твой венец? Дом твой - гроб; жених - мертвец. Видит труп оцепенелый; Прям, недвижим, посинелый, Длинным саваном обвит. Страшен милый прежде вид; Впалы мертвые ланиты; Мутен взор полуоткрытый; Руки сложены крестом. Вдруг привстал... манит перстом... "Кончен путь: ко мне, Людмила; Нам постель - темна могила; Завес - саван гробовой; Сладко спать в земле сырой". Что ж Людмила?.. Каменеет, Меркнут очи, кровь хладеет, Пала мертвая на прах. Стон и вопли в облаках; Визг и скрежет под землею; Вдруг усопшие толпою Потянулись из могил; Тихий, страшный хор завыл: "Смертных ропот безрассуден; Царь всевышний правосуден; Твой услышал стон творец: Час твой бил, настал конец".

КАССАНДРА* Все в обители Приама Возвещало брачный час, Запах роз и фимиама, Гимны дев и лирный глас. Спит гроза минувшей брани, Щит, и меч, и конь забыт, Облечен в пурпурны ткани С Поликсеною Пелид. Девы, юноши четами По узорчатым коврам, Украшенные венками, Идут веселы во храм; Стогны дышат фимиамом; В злато царский дом одет; Снова счастье над Пергамом... Для Кассандры счастья нет. Уклонясь от лирных звонов, Нелюдима и одна, Дочь Приама в Аполлонов Древний лес удалена. Сводом лавров осененна, Сбросив жрический покров, Провозвестница священна Так роптала на богов: "Там шумят веселых волны; Всем душа оживлена; Мать, отец надеждой полны; В храм сестра приведена. Я одна мечты лишенна; Ужас мне - что радость там; Вижу, вижу: окрыленна Мчится Гибель на Пергам. Вижу факел - он светлеет Не в Гименовых руках; И не жертвы пламя рдеет На сгущенных облаках; Зрю пиров уготовленье... Но... горе, по небесам, Слышно бога приближенье, Предлетящего бедам. И вотще мое стенанье, И печаль моя мне стыд: Лишь с пустынями страданье Сердце сирое делит. От счастливых отчужденна, Веселящимся позор, Я тобой всех благ лишенна, О предведения взор! Что Кассандре дар вещанья В сем жилище скромных чад Безмятежного незнанья, И блаженных им стократ? Ах! почто она предвидит То, чего не отвратит?.. Неизбежное приидет, И грозящее сразит. И спасу ль их, открывая Близкий ужас их очам? Лишь незнанье - жизнь прямая; Знанье - смерть прямая нам. Феб, возьми твой дар опасный, Очи мне спеши затмить; Тяжко истины ужасной Смертною скуделью быть... Я забыла славить радость, Став пророчицей твоей. Слепоты погибшей сладость, Мирный мрак минувших дней, С вами скрылись наслажденья! Он мне будущее дал, Но веселие мгновенья Настоящего отнял. Никогда покров венчальный Мне главы не осенит: Вижу факел погребальный; Вижу: ранний гроб открыт. Я с родными скучну младость Всю утратила в тоске - Ах, могла ль делить их радость, Видя скорбь их вдалеке? Их ласкает ожиданье; Жизнь, любовь передо мной; Все окрест очарованье - Я одна мертва душой. Для меня весна напрасна; Мир цветущий пуст и дик... Ах! сколь жизнь тому ужасна, Кто во глубь ее проник! Сладкий жребий Поликсены! С женихом рука с рукой, Взор, любовью распаленный, И гордясь сама собой, Благ своих не постигает: В сновидениях златых И бессмертья не желает За один с Пелидом миг. И моей любви открылся Тот, кого мы ждем душой: Милый взор ко мне стремился, Полный страстною тоской... Но - для нас перед богами Брачный гимн не возгремит; Вижу: грозно между нами Тень стигийская стоит. Духи, бледною толпою Покидая мрачный ад, Вслед за мной и предо мною, Неотступные, летят; В резвы юношески лики Вносят ужас за собой; Внемля радостные клики, Внемлю их надгробный вой. Там сокрытый блеск кинжала; Там убийцы взор горит; Там невидимого жала Яд погибелью грозит. Все предчувствуя и зная, В страшный путь сама иду: Ты падешь, страна родная; Я в чужбине гроб найду..." И слова еще звучали... Вдруг... шумит священный лес. И зефиры глас примчали: "Пал великий Ахиллес!" Машут Фурии змиями, Боги мчатся к небесам... И карающий громами Грозно смотрит на Пергам.

* Кассандра - дочь Приама и Гекубы. Аполлон одарил ее предведением. По разрушении Трои досталась она на часть Агамемно- на и вместе с ним погибла от руки Эгиста. Стихотворец представил ее в ту самую минуту, когда совершается брак Ахилла (названного здесь Пелидом по отцу его Пелею) с Поликсеною, младшей дочерью При- ама. Она слышит торжественные песни и в то же время предвидит ужасный конец торжества. Известно, что Ахилл перед самым алтарем брачным умерщвлен Паридом, которого стрела направлена была Аполлоном. (Примеч. В. А. Жуковского.)

СВЕТЛАНА

Л. Л. Воейковой Раз в крещенский вечерок Девушки гадали: За ворота башмачок, Сняв с ноги, бросали; Снег пололи; под окном Слушали; кормили Счетным курицу зерном; Ярый воск топили; В чашу с чистою водой Клали перстень золотой, Серьги изумрудны; Расстилали белый плат И над чашей пели в лад Песенки подблюдны. Тускло светится луна В сумраке тумана - Молчалива и грустна Милая Светлана. "Что, подруженька, с тобой? Вымолви словечко; Слушай песним круговой; Вынь себе колечко. Пой, красавица: "Кузнец, Скуй мне злат и нов венец, Скуй кольцо златое; Мне венчаться тем венцом, При святом налое". "Как могу, подружки, петь? Милый друг далёко; Мне судьбина умереть В грусти одинокой. Год промчался - вести нет; Он ко мне не пишет; Ах! а им лишь красен свет, Им лишь сердце дышит... Иль не вспомнишь обо мне? Где, в какой ты стороне? Где твоя обитель? Я молюсь и слезы лью! Утоли печаль мою, Ангел-утешитель". Вот в светлице стол накрыт Белой пеленою; И на том столе стоит Зеркало с свечою; Два прибора на столе, "Загадай, Светлана; В чистом зеркала стекле В полночь, без обмана Ты узнаешь жребий свой: Стукнет в двери милый твой Легкою рукою; Упадет с дверей запор; Сядет он за свой прибор Ужинать с тобою". Вот красавица одна; К зеркалу садится; С тайной робостью она В зеркало глядится; Темно в зеркале; кругом Мертвое молчанье; Свечка трепетным огнем Чуть лиет сиянье... Робость в ней волнует грудь, Страшно ей назад взглянуть, Страх туманит очи... С треском пыхнул огонек, Крикнул жалобно сверчок, Вестник полуночи. Подпершися локотком, Чуть Светлана дышит... Вот... легохонько замком Кто-то стукнул, слышит; Робко в зеркало глядит: За ее плечами Кто-то, чудилось, блестит Яркими глазами... Занялся от страха дух... Вдруг в ее влетает слух Тихий, легкий шепот: "Я с тобой, моя краса; Укротились небеса; Твой услышан ропот!" Оглянулась... милый к ней Простирает руки. "Радость, свет моих очей, Нет, для нас разлуки. Едем! Поп уж в церкви ждет С дьяконом, дьячками; Хор венчальну песнь поет; Храм блестит свечами". Был в ответ умильный взор; Идут на широкий двор, В ворота тесовы; У ворот их санки ждут; С нетерпенья кони рвут Повода шелковы. Сели... кони с места враз; Пышут дым ноздрями; От копыт их поднялась Вьюга над санями. Скачут... пусто все вокруг, Степь в очах Светланы: На луне туманный круг; Чуть блестят поляны. Сердце вещее дрожит; Робко дева говорит: "Что ты смолкнул, милый?" Ни полслова ей в ответ: Он глядит на лунный свет, Бледен и унылый. Кони мчатся по буграм; Топчут снег глубокий... Вот в сторонке божий храм Виден одинокий; Двери вихорь отворил; Тьма людей во храме; Яркий свет паникадил Тускнет в фимиаме; На средине черный гроб; И гласит протяжно поп: "Буди взят могилой!" Пуще девица дрожит; Кони мимо; друг молчит, Бледен и унылый. Вдруг метелица кругом; Снег валит клоками; Черный вран, свистя крылом, Вьется над санями; Ворон каркает: печаль! Кони торопливы Чутко смотрят в темну даль, Подымая гривы; Брезжит в поле огонек; Виден мирный уголок, Хижина под снегом. Кони борзые быстрей, Снег взрывая, прямо к ней Мчатся дружным бегом. Вот примчалися... и вмиг Из очей пропали: Кони, сани и жених Будто не бывали. Одинокая, впотьмах, Брошена от друга, В страшных девица местах; Вкруг метель и вьюга. Возвратиться - следу нет... Виден ей в избушке свет: Вот перекрестилась; В дверь с молитвою стучит... Дверь шатнулася... скрипит... Тихо растворилась. Что ж?.. В избушке гроб; накрыт Белою запоной; Спасов лик в ногах стоит; Свечка пред иконой... Ах! Светлана, что с тобой? В чью зашла обитель? Страшен хижины пустой Безответный житель. Входит с трепетом, в слезах; Пред иконой пала в прах, Спасу помолилась; И с крестом своим в руке, Под святыми в уголке Робко притаилась. Все утихло... вьюги нет... Слабо свечка тлится, То прольет дрожащий свет, То опять затмится... Все в глубоком, мертвом сне, Страшное молчанье... Чу, Светлана!.. в тишине Легкое журчанье... Вот глядит: к ней в уголок Белоснежный голубок С светлыми глазами, Тихо вея, прилетел, К ней на перси тихо сел, Обнял их крылами. Смолкло все опять кругом... Вот Светлане мнится, Что под белым полотном Мертвый шевелится... Сорвался покров; мертвец (Лик мрачнее ночи) Виден весь - на лбу венец, Затворены очи. Вдруг... в устах сомкнутых стон; Силится раздвинуть он Руки охладелы... Что же девица?.. Дрожит... Гибель близко... но не спит Голубочек белый. Встрепенулся, развернул Легкие он крилы; К мертвецу на грудь вспорхнул... Всей лишенный силы, Простонав, заскрежетал Страшно он зубами И на деву засверкал Грозными очами... Снова бледность на устах; В закатившихся глазах Смерть изобразилась... Глядь, Светлана... о творец! Милый друг ее - мертвец! Ах!.. и пробудилась. Где ж?.. У зеркала, одна Посреди светлицы; В тонкий занавес окна Светит луч денницы; Шумным бьет крылом петух, День встречая пеньем; Все блестит... Светланин дух Смутен сновиденьем. "Ах! ужасный, грозный сон! Не добро вещает он - Горькую судьбину; Тайный мрак грядущих дней, Что сулишь душе моей, Радость иль кручину?" Села (тяжко ноет грудь) Под окном Светлана; Из окна широкий путь Виден сквозь тумана; Снег на солнышке блестит, Пар алеет тонкий... Чу!.. в дали пустой гремит Колокольчик звонкий; На дороге снежный прах; Мчат, как будто на крылах, Санки кони рьяны; Ближе; вот уж у ворот; Статный гость к крыльцу идет. Кто?.. Жених Светланы. Что же твой, Светлана, сон, Прорицатель муки? Друг с тобой; все тот же он В опыте разлуки; Та ж любовь в его очах, Те ж приятны взоры; Те ж на сладостных устах Милы разговоры. Отворяйся ж, божий храм; Вы летите к небесам, Верные обеты; Соберитесь, стар и млад; Сдвинув звонки чаши, в лад Пойте: многи леты!

________ Улыбнись, моя краса, На мою балладу; В ней большие чудеса, Очень мало складу. Взором счастливый твоим, Не хочу и славы; Слава - нас учили - дым; Свет - судья лукавый. Вот баллады толк моей: "Лучший друг нам в жизни сей Вера в провиденье. Благ зиждителя закон: Здесь несчастье - лживый сон; Счастье - пробужденье". О! не знай сих страшных снов Ты, моя Светлана... Будь, Создатель, ей покров! Ни печали рана, Ни минутной грусти тень К ней да не коснется; В ней душа как ясный день; Ах! да пронесется Мимо - Бедствия рука; Как приятный ручейка Блеск на лоне луга, Будь вся жизнь ее светла, Будь веселость, как была, Дней ее подруга.

ПУСТЫННИК

"Веди меня, пустыни житель, Святой анахорет; Близка желанная обитель; Приветный вижу свет. Устал я: тьма кругом густая; Запал в глуши мой след; Безбрежней, мнится, степь пустая, Чем дале я вперед". "Мой сын (в ответ пустыни житель), Ты призраком прельщен: Опасен твой путеводитель - Над бездной светит он. Здесь чадам нищеты бездомным Отверзта дверь моя, И скудных благ уделом скромным Делюсь от сердца я. Войди в гостеприимну келью; Мой сын, перед тобой И брашно с жесткою постелью И сладкий мой покой. Есть стадо... но безвинных кровью Руки я не багрил: Меня творец своей любовью Щадить их научил. Обед снимаю непорочный С пригорков и полей; Деревья плод дают мне сочный; Питье дает ручей. Войди ж в мой дом - забот там чужды; Нет блага в суете: Нам малые даны здесь нужды; На малый миг и те". Как свежая роса денницы, Был сладок сей привет; И робкий гость, склоня зеницы, Идет за старцем вслед. В дичи глухой, непроходимой Его таился кров - Приют для сироты гонимой, Для странника покров. Непышны в хижине уборы, Там бедность и покой; И скрыпнули дверей растворы Пред мирною четой. И старец зрит гостеприимный, Что гость его уныл, И светлый огонек он в дымной Печурке разложил. Плоды и зелень предлагает С приправой добрых слов; Беседой скуку озлащает Медлительных часов. Кружится резвый кот пред ними; В углу кричит сверчок; Трещит меж листьями сухими Блестящий огонек. Но молчалив пришлец угрюмый; Печаль в его чертах; Душа полна прискорбной думы; И слезы на глазах. Ему пустынник отвечает Сердечною тоской. "О юный странник, что смущает Так рано твой покой? Иль быть убогим и бездомным Творец тебе судил? Иль предан другом вероломным? Или вотще любил? Увы! спокой себя: презренны Утехи благ земных; А тот, кто плачет, их лишенный, Еще презренней их. Приманчив дружбы взор лукавый: Но ах! как тень, вослед Она за счастием, за славой, И прочь от хилых бед. Любовь... любовь, Прелест игрою Отрава сладких слов, Незрима в мире; лишь порою Живет у голубков. Но, друг, ты робостью стыдливой Свой нежный пол открыл". И очи странник торопливый, Краснея, опустил. Краса сквозь легкий проникает Стыдливости покров; Так утро тихое сияет Сквозь завес облаков. Трепещут перси; взор склоненный; Как роза, цвет ланит... И деву-прелесть изумленный Отшельник в госте зрит. "Простишь ли, старец, дерзновенье, Что робкою стопой Вошла в твое уединенье, Где бог один с тобой? Любовь надежд моих губитель, Моих виновник бед; Ищу покоя, но мучитель Тоска за мною вслед. Отец мой знатностию, славой И пышностью гремел; Я дней его была забавой; Он все во мне имел. И рыцари стеклись толпою: Мне предлагали в дар Те чистый, сходный с их душою, А те притворный жар. И каждый лестью вероломной Привлечь меня мечтал... Но в их толпе Эдвин был скромный; Эдвин, любя, молчал. Ему с смиренной нищетою Судьба одно дала: Пленять высокою душою; И та моей была. Роса на розе, цвет душистый Фиалки полевой Едва сравниться могут с чистой Эдвиновой душой. Но цвет с небесною росою Живут единый миг: Он одарен был их красою, Я легкостию их. Я гордой, хладною казалась; Но мил он втайне был; Увы! любя, я восхищалась, Когда он слезы лил. Несчастный! он не снес презренья; В пустыню он помчал Свою любовь, свои мученья - И там в слезах увял. Но я виновна; мне страданье; Мне увядать в слезах; Мне будь пустыня та изгнанье, Где скрыт Эдвинов прах. Над тихою его могилой Конец свой встречу я - И приношеньем тени милой Пусть будет жизнь моя". "Мальвина!" - старец восклицает, И пал к ее ногам... О чудо! их Эдвин лобзает; Эдвин пред нею сам. "Друг незабвенный, друг единый! Опять, навек я твой! Полна душа моя Мальвиной - И здесь дышал тобой. Забудь о прошлом; нет разлуки; Сам бог вещает нам: Все в жизни, радости и муки, Отныне пополам. Ах! будь и самый час кончины Для двух сердец один: Да с милой жизнию Мальвины Угаснет и Эдвин".

АДЕЛЬСТАН

День багрянил, померкая, Скат лесистых берегов; Реин, в зареве сияя, Пышен тек между холмов. Он летучей влагой пены Замок Аллен орошал; Терема зубчаты стены Он в потоке отражал. Девы красные толпою Из растворчатых ворот Вышли на берег - игрою Встретить месяца восход. Вдруг плывет, к ладье прикован, Белый лебедь по реке; Спит, как будто очарован, Юный рыцарь в челноке. Алым парусом играет Легкокрылый ветерок, И ко брегу приплывает С спящим рыцарем челнок. Белый лебедь встрепенулся, Распустил криле свои; Дивный плаватель проснулся - И выходит из ладьи. И по Реину обратно С очарованной ладьей Поплыл тихо лебедь статный И сокрылся из очей. Рыцарь в замок Аллен входит: Все в нем прелесть - взор и стан; В изумленье всех приводит Красотою Адельстан. Меж красавицами Лора В замке Аллене была Видом ангельским для взора, Для души душой мила. Графы, герцоги толпою К ней стеклись из дальних стран Но умом и красотою Всех был краше Адельстан. Он у всех залог победы На турнирах похищал; Он вечерние беседы Всех милее оживлял. И приветны разговоры И приятный блеск очей Влили нежность в сердце Лоры - Милый стал супругом ей. Исчезает сновиденье - Вслед за днями мчатся дни: Их в сердечном упоенье И не чувствуют они. Лишь случается порою, Что, на воды взор склонив, Рыцарь бродит над рекою, Одинок и молчалив. Но при взгляде нежной Лоры Возвращается покой; Оживают тусклы взоры С оживленною душой. Невидимкой пролетает Быстро время - наконец, Улыбаясь, возвещает Другу Лора: "Ты отец!" Но безмолвно и уныло На младенца смотрит он, "Ax!- он мыслит,- ангел милый, Для чего ты в свет рожден?" И когда обряд крещенья Патер должен был свершить, Чтоб водою искупленья Душу юную омыть: Как преступник перед казнью, Адельстан затрепетал; Взор наполнился боязнью; Хлад по членам пробежал. Запинаясь, умоляет День обряда отложить. "Сил недуг меня лишает С вами радость разделить!" Солнце спряталось за гору; Окропился луг росой; Он зовет с собою Лору Встретить месяц над рекой. "Наш младенец будет с нами: При дыханье ветерка Тихоструйными волнами Усыпит его река". И пошли рука с рукою... День на холмах догорал; Молча, сумрачен душою, Рыцарь сына лобызал. Вот уж поздно; солнце село; Отуманился поток; Черен берег опустелый; Холодеет ветерок. Рыцарь все молчит, печален; Все идет вдоль по реке; Лоре страшно; замок Аллен С час как скрылся вдалеке. "Поздно, милый; уж седеет Мгла сырая над рекой; С вод холодный ветер веет; И дрожит младенец мой". "Тише, тише! Пусть седеет Мгла сырая над рекой; Грудь моя младенца греет; Сладко спит младенец мой". "Поздно, милый; поневоле Страх в мою теснится грудь; Месяц бледен; сыро в поле; Долог нам до замка путь". Но молчит, как очарован, Рыцарь, глядя на реку... Лебедь там плывет, прикован Легкой цепью к челноку. Лебедь к берегу - и с сыном Рыцарь сесть в челнок спешит; Лора вслед за паладином; Обомлела и дрожит. И, осанясь, лебедь статный Легкой цепию повлек Вдоль по Реину обратно Очарованный челнок. Небо в Реине дрожало, И луна из дымных туч На ладью сквозь парус алый Проливала темный луч. И плывут они, безмолвны; За кормой струя бежит; Тихо плещут в лодку волны; Парус вздулся и шумит. И на береге молчанье; И на месяце туман; Лора в робком ожиданье; В смутной думе Адельстан. Вот уж ночи половина: Вдруг... младенец стал кричать. "Адельстан, отдай мне сына!" - Возопила в страхе мать. "Тише, тише; он с тобою. Скоро... ах! кто даст мне сил? Я ужасною ценою За блаженство заплатил. Спи, невинное творенье; Мучит душу голос твой; Спи, дитя; еще мгновенье, И навек тебе покой". Лодка к брегу - рыцарь с сыном Выйти на берег спешит; Лора вслед за паладином, Пуще млеет и дрожит. Страшен берег обнаженный; Нет ни жила, ни древес; Черен, дик, уединенный, В стороне стоит утес. И пещера под скалою - В ней не зрело око дна; И чернеет пред луною Страшным мраком глубина. Сердце Лоры замирает; Смотрит робко на утес. Звучно к бездне восклицает Паладин: "Я дань принес". В бездне звуки отразились; Отзыв грянул вдоль реки; Вдруг... из бездны появились Две огромные руки. К ним приблизил рыцарь сына... Цепенеющая мать, Возопив, у паладина Жертву бросилась отнять И воскликнула: "Спаситель!.." Глас достигнул к небесам: Жив младенец, а губитель Ниспровергнут в бездну сам. Страшно, страшно застонало В грозных сжавшихся когтях. Вдруг все пусто, тихо стало В глубине и на скалах.

ИВИКОВЫ ЖУРАВЛИ

На Посидонов пир веселый, Куда стекались чада Гелы [1] Зреть бег коней и бой певцов, Шел Ивик, скромный друг богов. Ему с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон: И с лирой, с легкою клюкою, Шел, вдохновенный, к Истму он. Уже его открыли взоры Вдали Акрокоринф и горы, Слиянны с синевой небес. Он входит в Посидонов лес... Все тихо: лист не колыхнется; Лишь журавлей по вышине Шумящая станица вьется В страны полуденны к весне. "О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. Сказав : прости! родной стране, Чужого брега посетитель, Ищу приюта, как и вы; Да отвратит Зевес-хранитель Беду от странничьей главы". И с твердой верою в Зевеса Он в глубину вступает леса; Идет заглохшею тропой... И зрит убийц перед собой. Готов сразиться он с врагами; Но час судьбы его приспел: Знакомый с лирными струнами, Напрячь он лука не умел. К богам и к людям он взывает... Лишь эхо стоны повторяет - В ужасном лесе жизни нет. "И так погибну в цвете лет, Истлею здесь без погребенья И не оплакан от друзей; И сим врагам не будет мщенья, Ни от богов, ни от людей". И он боролся уж с кончиной... Вдруг... шум от стаи журавлиной; Он слышит (взор уже угас) Их жалобно-стенящий глас. "Вы, журавли под небесами, Я вас в свидетели зову! Да грянет, привлеченный вами, Зевесов гром на их главу". И труп узрели обнаженный: Рукой убийцы искаженны Черты прекрасного лица. Коринфский друг узнал певца. "И ты ль недвижим предо мною? И на главу твою, певец, Я мнил торжественной рукою Сосновый положить венец". И внемлют гости Посидона, Что пал наперсник Аполлона... Вся Греция поражена; Для всех сердец печаль одна. И с диким ревом исступленья Пританов окружил народ, И вопит: "Старцы, мщенья, мщенья! Злодеям казнь, их сгибни род!" Но где их след? Кому приметно Лицо врага в толпе несметной Притекших в Посидонов храм? Они ругаются богам. И кто ж - разбойник ли презренный Иль тайный враг удар нанес? Лишь Гелиос то зрел священный, [2] Все озаряющий с небес. С подъятой, может быть, главою, Между шумящею толпою, Злодей сокрыт в сей самый час И хладно внемлет скорби глас; Иль в капище, склонив колени, Жжет ладан гнусною рукой; Или теснится на ступени Амфитеатра за толпой, Где, устремив на сцену взоры (Чуть могут их сдержать подпоры), Пришед из ближних, дальних стран, Шумя, как смутный океан, Над рядом ряд, сидят народы; И движутся, как в бурю лес, Людьми кипящи переходы, Всходя до синевы небес. И кто сочтет разноплеменных, Сим торжеством соединенных? Пришли отвсюду:от Афин, От древней Спарты, от Микин, С пределов Азии далекой, С Эгейских вод, с Фракийских гор... И сели в тишине глубокой, И тихо выступает хор. [3] По древнему обряду, важно, Походкой мерной и протяжной, Священным страхом окружен, Обходит вкруг театра он. Не шествуют так персти чада; Не здесь их колыбель была. Их стака дивная громада Предел земного перешла. Идут с поникшими главами И движут тощими руками Свечи, от коих темный свет; И в их ланитах крови нет; Их мертвы лица, очи впалы; И свитые меж их власов Эхидпы движут с свистом жалы, Являя страшный ряд зубов. И стали вкруг, сверкая взором; И гимн запели диким хором, В сердца вонзающий боязнь; И в нем преступник слышит: казнь! Гроза души, ума смутитель, Эринний страшный хор гремит; И, цепенея, внемлет зритель; И лира, онемев, молчит: "Блажен, кто незнаком с виною, Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; Ему чужда дорога бед... Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре, Ужасные созданья тьмы. Не мнится скрыться - мы с крылами; Вы в лес, вы в бездну - мы за вами; растерзанных бросаем в прах. Вам покаянье не защита; Ваш стон, ваш плач - веселье нам; Терзать вас будем до Коцита, Но не покинем вас и там". И песнь ужасных замолчала; И над внимавшими лежала, Богинь присутствием полна, Как над могилой, тишина. И тихой, мерною стопою Они обратно потекли, Склонив главы, рука с рукою, И скрылись медленно вдали. И зритель - зыблемый сомненьем Меж истиной и заблужденьем - Со страхом мнит о Силе той, Которая, во мгле густой Скрываяся, неизбежима, Вьет нити роковых сетей, Во глубине лишь сердца зрима, Но скрыта от дневных лучей. И все, и все еще в молчанье... Вдруг на ступенях восклицанье: "Парфений, слышишь?.. Крик вдали - То Ивоковы журавли!.." И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят... черной полосою Станица журавлей летит. "Что? Ивак!.." Все поколебалось - И имя Ивака помчалось Из уст в уста... шумит народ, Как бурная пучина вод. "Наш добрый Ивак! наш сраженный Врагом незнаемым поэт!.. Что, что в сем слове сокровенно? И что сих журавлей полет?" И всем сердцам в одно мгновенье, Как будто свыше откровенье, Блеснула мысль: "Убийца тут; То Эвменид ужасных суд; Отмщенье за певца готово; Себе преступник изменил. К суду и тот, кто молвил слово, И тот, кем он внимаем был!" И бледен, трепетен, смятенный, Незапной речью обличенный, Исторгнут из толпы злодей: Перед седалище судей Он привлечен с своим клевретом; Смущенный вид, склоненный взор И тщетный плач был их ответом; И смерть была им приговор. [1] Под словом Посидоноз пир разумеются здесь игры Истмий- ские, которые отправляемы были на перешейке (Истме) Коринф- ском, в честь Посидона (Нептуна). Победители получали сосновые венцы. Ге.ш, Элла, Эллада - имена древней Греции. (Примеч. В. А. Жуковского.)

[2] Гелиос - имя солнца у греков. (Примеч. В. А. Жуковского.)

[3] Хор Эвменид (Эринний, Фурий). Сии богини, дщери Нощи и Ахерона, открывали тайные преступления, преследовали виновных и мстили им на земле и в аде. (Примеч. В. А. Жуковского.)

ВАРВИК

Никто не зрел, как ночью бросил в волны Эдвина злой Варвик; И слышали одни брега безмолвны Младенца жалкий крик. От подданных погибшего губитель Владыкой признан был - И в Ирлингфор уже как повелитель Торжественно вступил. Стоял среди цветущия равнины Старинный Ирлингфор, И пышные с высот его картины Повсюду видел взор. Авон, шумя под древними стенами, Их пеной орошал, И низкий брег с лесистыми холмами В струях его дрожал. Там пламенел брегов на тихом склоне Закат сквозь редкий лес; И трепетал во дремлющем Авоне С звездами свод небес. Вдали, вблизи рассыпанные села Дымились по утрам; От резвых стад равнина вся шумела, И вторил лес рогам. Спешил, с пути прохожий совратяся, На Ирлингфор взглянуть, И, красотой картин его пленяся, Он забывал свой путь. Один Варвик был чужд красам природы: Вотще в его глазах Цветут леса, вияся блещут воды, И радость на лугах. И устремить, трепещущий, не смеет Он взора на Авон: Оттоль зефир во слух убийцы веет Эдвинов жалкий стон. И в тишине безмолвной полуночи Все тот же слышен крик, И чудятся блистающие очи И бледный, страшный лик. Вотще Варвик с родных брегов уходит - Приюта в мире нет: Страшилищем ужасным совесть бродит Везде за ним вослед. И он пришел опять в свою обитель: А сладостный покой, И бедности веселый посетитель, В дому его чужой. Часы стоят, окованы тоскою; А месяцы бегут... Бегут - и день убийства за собою Невидимо несут. Он наступил; со страхом провожает Варвик ночную тень: Дрожи! (ему глас совести вещает) Эдвинов смертный день. Ужасный день: от молний небо блещет; Отвсюду вихрей стон; Дождь ливмя льет; волнами с воем плещет Разлившийся Авон. Вотще Варвик, среди веселий шума, Цедит в бокал вино: С ним за столом садится рядом Дума,- Питье отравлено. Тоскующий и грозный призрак бродит В толпе его гостей; Везде пред ним: с лица его не сводит Пронзительных очей. И день угас, Варвяк спешит на ложе... Но и в тиши ночной, И на одре уединенном то же; Там сон, а не покой. И мнит он зреть пришельца из могилы, Тень брата пред собой; В чертах болезнь, лик бледный, взор унылый И голос гробовой. Таков он был, когда встречал кончину; И тот же слышен глас, Каким молил он быть отцом Эдвину Варвика в смертный час: "Варвик, Варвик, свершил ли данно слово? Исполнен ли обет? Варвик, Варвик, возмездие готово; Готов ли твой ответ?" Воспрянул он-глас смолкнул-разъяренно Один во мгле ночной Ревел Авон,-но для души смятенной Был сладок бури вой. Но вдруг - и въявь средь шума и волненья Раздался смутный крик: "Спеши, Варвик, спастись от потопленья, Беги, беги, Варвик!" И к берегу он мчится - под стеною Уже Авон кипит; Глухая ночь; одето небо мглою; И месяц в тучах скрыт. И молит он с подъятыми руками: "Спаси, спаси, творец!" И вдруг - мелькнул челнок между волнами; И в челноке пловец. Варвик зовет, Варвик манит рукою - Не внемля шума волн, Пловец сидит спокойно над кормою И правит к брегу челн. И с трепетом Варвик в челнок садится - Стрелой помчался он... Молчит пловец... молчит Варвик... вот, мнится, Им слышен тяжкий стон. На спутника уставил кормщик очи: "Не слышался ли крик?" - "Нет; просвистал в твой парус ветер ночи, - Смутясь, сказал Варвик. - Правь, кормщик, правь, не скоро челн

домчится, Гроза со всех сторон". Умолкнули... плывут... вот снова, мнится, Им слышен тяжкий стон. "Младенца крик! Он борется с волною; На помощь он зовет!" - "Правь, кормщик, правь, река покрыта мглою, Кто там его найдет?" "Варвик, Варвик, час смертный зреть ужасно; Ужасно умирать; Варвик, Варвик, младенцу ли напрасно Тебя на помощь звать? Во мгле ночной он бьется меж водами; Облит он хладом волн; Еще его не видим мы очами; Но он... наш видит челн!" И снова крик слабеющий, дрожащий, И близко челнока... Вдруг в высоте рог месяца блестящий Прорезал облака; И с яркими слиялася лучами, Как дым прозрачный, мгла, Зрят на скале дитя между волнами; И тонет уж скала. Пловец гребет; челнок летит стрелою; В смятении Варвик; И озарен младенца лик луною; И страшно бледен лик. Варвик дрожит - и руку, страха полный, К младенцу протянул - И со скалы спрыгнув младенец в волны К его руке прильнул. И вмиг... дитя, челнок, пловец незримы; В руках его мертвец: Эдвинов труп, холодный, недвижимый, Тяжелый, как свинец. Утихло все - и небеса и волны: Исчез в водах Варвик; Лишь слышали одни брега безмолвны Убийцы страшный крик.

БАЛЛАДА,

В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЕТСЯ, КАК ОДНА СТАРУШКА ЕХАЛА НА ЧЕРНОМ КОНЕ ВДВОЕМ

И КТО СИДЕЛ ВПЕРЕДИ На кровле ворон дико прокричал - Старушка слышит и бледнеет. Понятно ей, что ворон тот сказал: Слегла в постель, дрожит, хладеет. И вопит скорбно: "Где мой сын-чернец? Ему сказать мне слово дайте; Увы! я гибну; близок мой конец; Скорей, скорей! не опоздайте!" И к матери идет чернец святой: Ее услышать покаянье; И тайные дары несет с собой, Чтоб утолить ее страданье. По лишь пришел к одру с дарами он, Старушка в трепете завыла; Как смерти крик ее протяжный стон... "Не приближайся! - возопила. - Не подноси ко мне святых даров; Уже не в пользу покаянье..." Был страшен вид ее седых власов И страшно груди колыханье. Дары святые сын отнес назад И к страждущей приходит снова; Кругом бродил ее потухший взгляд; Язык искал, немея, слова. "Вся жизнь моя в грехах погребена, Меня отвергнул искупитель; Твоя ж душа молитвой спасена, Ты будь души моей спаситель. Здесь вместо дня была мне ночи мгла; Я кровь младенцев проливала, Власы невест в огне волшебном жгла И кости мертвых похищала. И казнь лукавый обольститель мой Уж мне готовит в адской злобе; И я, смутив чужих гробов покой, В своем не успокоюсь гробе. Ах! не забудь моих последних слов: Мой труп, обвитый пеленою, Мой гроб, мой черный гробовой покров Ты окропи святой водою. Чтоб из свинца мой крепкий гроб был слит, Семью окован обручами, Во храм внесен, пред алтарем прибит К помосту крепкими цепями. И цепи окропи святой водой; Чтобы священники собором И день и ночь стояли надо мной И пели панихиду хором; Чтоб пятьдесят на крылосах дьячков За ними в черных рясах пели; Чтоб день и ночь свечи у образов Из воску ярого горели; Чтобы звучней во все колокола С молитвой день и ночь звонили; Чтоб заперта во храме дверь была; Чтоб дьяконы пред ней кадили; Чтоб крепок был запор церковных врат; Чтобы с полуночного бденья Он ни на миг с растворов не был спят До солнечного восхожденья. С обрядом тем молитеся три дня, Три ночи сряду надо мною: Чтоб не достиг губитель до меня, Чтоб прах мой принят был землею". И глас ее быть слышен перестал; Померкши очи закатились; Последний вздох в груди затрепетал; Уста, охолодев, раскрылись. И хладный труп, и саван гробовой, И гроб под черной пеленою Священники с приличною мольбой Опрыскали святой водою. Семь обручей на гроб положены; Три цепи тяжкими винтами Вонзились в гроб и с ним утверждены В помост пред царскими дверями. И вспрыснуты они святой водой; И все священники в собранье: Чтоб день и ночь душе на упокой Свершать во храме поминанье. Поют дьячки все в черных стихарях Медлительными голосами; Горят свечи надгробны в их руках, Горят свечи пред образами. Протяжный глас, и бледный лик певцов, Печальный, страшный сумрак храма, И тихий гроб, и длинный ряд попов В тумане зыбком фимиама, И горестный чернец пред алтарем, Творящий до земли поклоны, И в высоте дрожащим свеч огнем Чуть озаренные иконы... Ужасный вид! колокола звонят; Уж час полуночного бденья... И заперлись затворы тяжких врат Перед начатием моленья. И в нерву ночь от свеч веселый блеск. И вдруг... к полночи за вратами Ужасный вой, ужасный шум и треск; И слышалось: гремят цепями. Железных врат запор, стуча, дрожит; Звонят на колокольне звонче; Молитву клир усерднее творит, И пение поющих громче. Гудят колокола, дьячки поют, Попы молитвы вслух читают, Чернец в слезах, в кадилах ладан жгут, И свечи яркие пылают. Запел петух... и, смолкнувши, бегут Враги, не совершив ловитвы; Смелей дьячки на крылосах поют, Смелей попы творят молитвы. В другую ночь от свеч темнее свет, И слабо теплятся кадилы, И гробовой у всех на лицах цвет, Как будто встали из могилы. И снова рев, и шум, и треск у врат; Грызут замок, в затворы рвутся; Как будто вихрь, как будто шумный град, Как будто воды с гор несутся. Пред алтарем чернец на землю пал, Священники творят поклоны, И дым от свеч туманных побежал, И потемнели все иконы. Сильнее стук-звучней колокола, И трепетней поющих голос: В крови их хлад, объемлет очи мгла, Дрожат колена, дыбом волос. Запел петух... и прочь враги бегут, Опять не совершив ловитвы; Смелей дьячки на крылосах поют, Попы смелей творят молитвы. На третью ночь свечи едва горят; И дым густой, и запах серный; Как ряд теней, попы во мгле стоят; Чуть виден гроб во мраке черный. И стук у врат: как будто океан Под бурею ревет и воет, Как будто степь песчаную оркан Свистящими крылами роет. И звонари от страха чуть звонят, И руки им служить не вольны; Час от часу страшнее гром у врат, И звон слабее колокольный. Дрожа, упал ч