Жуковский Василий Андреевич - Собрание баллад

bsp; Глядят на небо, слезы льют,

  Восторгом слов лишенны...

  И вдруг из терема идут

  К ним девы пробужденны:

  Как звезды, блещут очеса;

  На ясных лицах радость,

  И искупления краса,

  И новой жизни младость.

  О сладкий воскресенья час!

  Им мнилось: мир рождался!

  Вдруг... звучно благовеста глас

  В тиши небес раздался.

  И что ж? храм божий отворен;

  Там слышится моленье;

  Они туда: храм освещен;

  В кадильницах куренье;

  Перед угодником горит,

  Как в древни дни, лампада,

  И благодатное бежит

  Сияние от взгляда:

  И некто, светел, в алтаре

  Простерт перед потиром,

  И возглашается горе

  Хвала незримым клиром.

  Молясь, с подругой стал Вадим

  Пред царскими дверями,

  И вдруг... святой налой пред ним;

  Главы их под венцами;

  В руках их свечи зажжены;

  И кольца обручальны

  На персты их возложены;

  И слышен гимн венчальный...

  И вдруг... все тихо! гимн молчит;

  Безмолвны своды храма;

  Один лишь, таинствен, блестит

  Алтарь средь фимиама.

  И в сем молчанье кто-то к ним

  Приветный подлетает,

  Их кличет именем родным,

  Их нежно отзывает...

  Куда же?.. о священный вид!

  Могила перед ними;

  И в ней спокойно; дерн покрыт

  Цветами молодыми;

  И дышит ветерок окрест,

  Как дух бесплотный вея;

  И обвивает светлый крест

  Прекрасная лилея.

  Они упали ниц в слезах;

  Их сердце вести ждало,

  И трепетом священный прах

  Могилы вопрошало...

  И было все для них ответ:

  И холм помолоделый,

  И луга обновленный цвет,

  И бег реки веселый,

  И воскрешенны древеса

  С вершинами живыми,

  И, как бессмертье, небеса

  Спокойные над ними...

  Промчались веки вслед векам...

  Где замок? где обитель?

  Где чудом освященный храм?

  Все скрылось... лишь, хранитель

  Давно минувшего, живет

  На прахе их преданье.

  Есть место... там игривых вод

  Пленительно сверканье;

  Там вечно зелен пышный лес;

  Там сладок ветра шепот

  И с тихим говором древес

  Волны слиянный ропот.

  На месте оном - так гласит

  Правдивое преданье -

  Был пепел инокинь сокрыт:

  В посте и покаянье

  При гробе грешника-отца

  Они кончины ждали

  И примиренного творца

  В молитвах прославляли...

  И улетела к небесам

  С земли их жизнь святая,

  Как улетает фимиам

  С кадил, благоухая.

  На месте оном - в светлый час

  Земли преображенья -

  Когда, послышав утра глас,

  С звездою пробужденья,

  Востока ангел в тишине

  На край небес взлетает

  И по туманной вышине

  Зарю распростирает,

  Когда и холм, и луг, и лес -

  Все оживленным зрится

  И пред святилищем небес,

  Как жертва, все дымится,-

  Бывают тайны чудеса,

  Невиданные взором:

  Отшельниц слышны голоса;

  Горе хвалебным хором

  Поют; сквозь занавес зари

  Блистает крест; слиянны

  Из света зрятся алтари;

  И, яркими венчанны

  Звездами, девы предстоят

  С молитвой их святыне,

  И серафимов тьмы кипят

  В пылающей пучине.

  

  

   1814 - 1817

  РЫБАК

   Бежит волна, шумит волна! Задумчив, над рекой Сидит рыбак; душа полна Прохладной тишиной. Сидит он час, сидит другой; Вдруг шум в волнах притих.. И влажною всплыла главой Красавица из них. Глядит она, поет она: "Зачем ты мой народ Манишь, влечешь с родного дна В кипучий жар из вод? Ax! если б знал, как рыбкой жить Привольно в глубине, Не стал бы ты себя томить На знойной вышине. Не часто ль солнце образ свой Купает в лоне вод? Не свежей ли горит красой Его из них исход? Не с ними ли свод неба слит Прохладно-голубой? Не в лоно ль их тебя манит И лик твой молодой?" Бежит волна, шумит волна... На берег вал плеснул! В нем вся душа тоски полна. Как будто друг шепнул! Она поет, она манит - Знать, час его настал! К нему она. он к ней бежит... И след навек пропал.

  ЛЕСНОЙ ЦАРЬ

   Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой. К отцу, весь издрогнув, малютка приник; Обняв, его держит и греет старик. "Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?" "Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул: Он в темной короне, с густой бородой". "О нет, то белеет туман над водой". "Дитя, оглянися; младенец, ко мне; Веселого много в моей стороне: Цветы бирюзовы, жемчужны струи; Из золота слиты чертоги мои". "Родимый, лесной царь со мной говорит: Он золото, перлы и радость сулит". "О нет, мой младенец, ослышался ты: То ветер, проснувшись, колыхнул листы". "Ко мне, мой младенец; в дуброве моей Узнаешь прекрасных моих дочерей: При месяце будут играть и летать, Играя, летая, тебя усыплять". "Родимый, лесной царь созвал дочерей: Мне, вижу. кизают из темных ветвей". "О нет, все спокойно в ночной глубине: То ветлы седые стоят в стороне". "Дитя, я пленился твоей красотой: Неволей иль волей, а будешь ты мой". "Родимый, лесной царь нас хочет догнать; Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать". Ездок оробелый не скачет, летит; Младенец тоскует, младенец кричит; Ездок погоняет, ездок доскакал... В руках его мертвый младенец лежал.

ГРАФ ГАПСБУРГСКИЙ

   Торжественным Ахен весельем шумел; В старинных чертогах, на пире Рудольф, император избранный, сидел В сиянье венца и в порфире. Там кушанья рейнский фальцграф разносил; Богемец напитки в бокалы цедил; И семь избирателей, чином Устроенный древле свершая обряд, Блистали, как звезды пред солнцем блестят, Пред новым своим властелином. Кругом возвышался богатый балкон, Ликующим полный народом; И клики, со всех прилетая сторон, Под древним сливалися сводом. Был кончен раздор: перестала война; Бесцарственны, грозны прошли времена; Судья над землею был снова; И воля губить у меча отнята; Не брошены слабый, вдова, сирота Могущим во власть без покрова. И кесарь, наполнив бокал золотой, С приветливым взором вещает: "Прекрасен мой пир; все пирует со мной; Все царский мой дух восхищает... Но где ж утешитель, пленитель сердец? Придет ли мне душу растрогать певец Игрой и благим поученьем? Я песней был другом, как рыцарь простой. Став кесарем, брошу ль обычай святой Пиры услаждать песпопеньем?" И вдруг из среды величавых гостей Выходит, одетый таларом, Певец в красоте поседелых кудрей. Младым преисполненный жаром. "В струнах золотых вдохновенье живет, Певец о любви благодатной поет, О всем, что святого есть в мире, Что душу волнует, что сердце манит... О чем же властитель воспеть повелит Певцу на торжественном пире?" "Не мне управлять песнопевца душой (Певцу отвечает властитель); Он высшую силу признал над собой; Минута ему повелитель; По воздуху вихорь свободно шумит; Кто знает, откуда, куда он летит? Из бездны поток выбегает; Так песнь зарождает души глубина, И темное чувство, из дивного сна При звуках воспрянув, пылает". И смело ударил певец по струнам, И голос приятный раздался: "На статном коне по горам, по полям За серною рыцарь гонялся; Он с ловчим одним выезжает сам-друг Из чащи лесной на сияющий луг, И едет он шагом кустами: Вдруг слышат они: колокольчик гремит; Идет из кустов пономарь и звонит; И следом священник с дарами. И набожный граф. умиленный душой, Колена свои преклоняет С сердечною верой, с горячей мольбой Пред Тем, что живит и спасает. Но лугом стремился кипучий ручей; Свирепо надувшись от сильных дождей, Он путь заграждал пешеходу; И спутнику пастырь дары отдает; И обувь снимает и смело идет С священною ношею в воду. "Куда?" - изумившийся граф вопросил. "В село; умирающий нищий Ждет в муках, чтоб пастырь его разрешил, И алчет небесныя пищи. Недавно лежал через этот поток Сплетенный из сучьев для пеших мосток - Его разбросало водою; Чтоб душу святой благодатью спасти, Я здесь неглубокий поток перейти Спешу обнаженной стопою". И пастырю витязь коня уступил И подал ноге его стремя, Чтоб он облегчить покаяньем спешил Страдальцу греховное бремя. И к ловчему сам на седло пересел И весело в чащу на лов полетел; Священник же, требу святую Свершивши, при первом мерцании дня Является к графу, смиренно коня Ведя за узду золотую. "Дерзну ли помыслить я, - граф возгласил, Почтительно взоры склонивши, - Чтоб конь мой ничтожной забаве служил. Спасителю-богу служивши? Когда ты, отец, не приемлешь коня, Пусть будет он даром благим от меня Отныне тому, чье даянье Все блага земные, и сила, и честь, Кому не помедлю на жертву принесть И силу, и честь, и дыханье". "Да будет же вышний господь над тобой Своей благодатью святою; Тебя да почтит он в сей жизни и в той, Как днесь он почте н был тобою; Гельвеция славой сияет твоей; И шесть расцветают тебе дочерей, Богатых дарами природы: Да будут же (молвил пророчески он) Уделом их шесть знаменитых корон; Да славятся в роды и роды". Задумавшись, голову кесарь склонил: Минувшее в нем оживилось. Вдруг быстрый он взор на певца устремил И таинство слов объяснилось: Он пастыря видит в певце пред собой; И слезы свои от толпы золотой Порфирой закрыл в умиленье... Все смолкло, на кесаря очи подняв, И всяк догадался, кто набожный граф, И сердцем почтил провиденье.

  УЗНИК

   "За днями дни идут, идут, Напрасно; Они свободы не ведут Прекрасной; Об ней тоскую и молюсь, Ее зову, не дозовусь. Смотрю в высокое окно Темницы: Все небо светом зажжено Денницы; На свежих крыльях ветерка Летают вольны облака. И так все блага заменить Могилой; И бросить свет, когда в нем жить Так мило; Ах! дайте в свете подышать; Еще мне рано умирать. Лишь миг весенним бытие м Жила я; Лишь миг на празднике земном Была я; Душа готовилась любить... И все покинуть, все забыть!" Так голос заунывный пел В темнице... И сердцем юноша летел К певице. Но он в неволе, как она; Меж ними хладная стена. И тщетно с ней он разлучен Стеною: Невидимую знает он Душою; И мысль об ней и день и ночь От сердца не отходит прочь. Все видит он: во тьме она Тюремной Сидит, раздумью предана, Взор томный; Младенчески прекрасен вид; И слезы падают с ланит. И ночью, забывая сон, В мечтанье Ее подслушивает он Дыханье; И на устах его горит Огонь ее младых ланит. Таясь, страдания одне Делить с ней, В одной темничной глубине Молить с ней Согласной думой и тоской От неба участи одной - Вот жизнь его: другой не ждет Он доли; Он, равнодушный, не зовет И воли: С ней розно в свете жизни нет; Прекрасен только ею свет. "Не ты ль,- он мнит,- давно была Любима? И не тебя ль душа звала, Томима Желанья смутного тоской, Волненьем жизни молодой? Тебя в пророчественном сне Видал я; Тобою в пламенной весне Дышал я; Ты мне цвела в живых цветах; Твой образ веял в облаках. Когда же сердце ясный взор Твой встретит? Когда, разрушив сей затвор, Осветит Свобода жизнь вдвоем для нас? Лети, лети, желанный час". Напрасно; час не прилетел Желанный; Другой создателем удел Избранный Достался узнице младой - Небесно-тайный, не земной. Раз слышит он: затворов гром, Рыданье, Звук цепи, голоса... потом Молчанье... И ужас грудь его томит - И тщетно ждет он... все молчит. Увы! удел его решен... Угрюмый, Навек грядущего лишен, Все думы За ней он в гроб переселил И молит рок, чтоб поспешил. Однажды - только занялась Денница - Его со стуком расперлась Темница. "О радость! (мнит он) скоро к ней!" И что ж?.. Свобода у дверей. Но хладно принял он привет Свободы: Прекрасного уж в мире нет; Дни, годы Напрасно будут проходить... Погибшего не возвратить. Ах! слово милое об ней Кто скажет? Кто след ее забытых дней Укажет? Кто знает, где она цвела? Где тот, кого своим звала? И нет ему в семье родной Услады; Задумчив, грустию немой Он взгляды Сердечные встречает их; Он в людстве сумрачен и тих. Настанет день - ни с места он; Безгласный, Душой в мечтанье погружен, Взор страстный Исполнен смутного огня, Стоит он, голову склоня. Но тихо в сумраке ночей Он бродит И с неба темного очей Не сводит Звезда знакомая там есть; Она к нему приносит весть... О милом весть и в мир иной Призванье... И делит с тайной он звездой Страданье; Ее краса оживлена: Ему в ней светится она. Он таял, гаснул и угас... И мнилось, Что вдруг пред ним в последний час Явилось Все то, чего душа ждала, И жизнь в улыбке отошла.

   ДОНИКА

   Есть озеро перед скалой огромной; На той скале давно стоял Высокий замок и громадой темной Прибрежны воды омрачал. На озере ладья не попадалась; Рыбак страшился удить в нем; И ласточка, летя над ним, боялась К нему дотронуться крылом. Хотя б стада от жажды умирали, Хотя б палил их летний зной: От берегов его они бежали Смятенно-робкою толпой. Случалося, что ветер и осокой У озера не шевелил: А волны в нем вздымалися высоко, И в них ужасный шепот был. Случалося, что, бурею разима, Дрожала твердая скала: А мертвых вод поверхность недвижима Была спокойнее стекла. И каждый раз - в то время, как могилой Кто в замке угрожаем был,- Пророчески, гармонией унылой Из бездны голос исходил. И в замке том, могуществом великий, Жил Ромуальд; имел он дочь; Пленялось все красой его Доники: Лицо - как день, глаза - как ночь. И рыцарей толпа пред ней теснилась: Все душу приносили в дар; Одним из них красавица пленилась: Счастливец этот был Эврар. И рад отец; и скоро уж наступит Желанный, сладкий час, когда Во храме их священник совокупит Святым союзом навсегда. Был вечер тих, и небеса алели; С невестой шел рука с рукой Жених: они на озеро глядели И услаждались тишиной. Ни трепета в листах дерев, ни знака Малейшей зыби на водах... Лишь лаяньем Деникина собака Пугала пташек на кустах. Любовь в груди невесты пламенела И в темных таяла очах; На жениха с тоской она глядела: Ей в душу вкрадывался страх. Все было вкруг какой-то полно тайной: Безмолвно гас лазурный свод; Какой-то сон лежал необычайный Над тихою равниной вод. Вдруг бездна их унылый и глубокий И тихий голос издала: Гармония в дали небес высокой Отозвалась и умерла... При звуке сем Доника побледнела И стала сумрачно-тиха; И вдруг... она трепещет, охладела И пала в руки жениха. Оцепенев, в безумстве исступленья, Отчаянный он поднял крик... В Донике нет ни чувства, ни движенья: Сомкнуты очи, мертвый лик. Он рвется... плачет... вдруг пошевелились Ее уста... потрясена Дыханьем легким грудь... глаза открылись. И встала медленно она. И мутными глядит кругом очами, И к другу на руку легла, И, слабая, неверными шагами Обратно в замок с ним пошла. И были с той поры ее ланиты Не свежей розы красотой, Но бледностью могильною покрыты; Уста пугали синевой. В ее глазах, столь сладостно сиявших, Какой-то острый луч сверкал, И с бледностью ланит, глубоко впавших, Он что-то страшное сливал. Ласкаться к ней собака уж не смела; Ее прикликать не могли; На госпожу, дичась, она глядела И выла жалобно вдали. Но нежная любовь не изменила: С глубокой нежностью Эврар Скорбел об ней, и тайной скорби сила Любви усиливала жар. И милая, деля его страданья, К его склонилася мольбам: Назначен день для бракосочетанья; Жених повел невесту в храм. Но лишь туда вошли они, чтоб верный Пред алтарем обет изречь: Иконы все померкли вдруг, и серный Дым побежал от брачных свеч. И вот жених горячею рукою Невесту за руку берет... Но ужас овладел его душою: Рука та холодна, как лед. И вдруг он вскрикнул... окружен лучами, Пред ним бесплотный дух стоял С ее лицом, улыбкою, очами... И в нем Донику он узнал. Сама ж она с ним не стояла рядом: Он бледный труп один узрел... А мрачный бес, в нее вселенный адом, Ужасно взвыл и улетел.

СУД БОЖИЙ НАД ЕПИСКОПОМ

Были и лето и осень дождливы; Были потоплены пажити, нивы; Хлеб на полях не созрел и пропал; Сделался голод; народ умирал. Но у епископа милостью неба Полны амбары огромные хлеба; Жито сберег прошлогоднее он: Был осторожен епископ Гаттон. Рвутся толпой и голодный и нищий В двери епископа, требуя пищи; Скуп и жесток был епископ Гаттон: Общей бедою не тронулся он. Слушать их вопли ему надоело; Вот он решился на страшное дело: Бедных из ближних и дальних сторон, Слышно, скликает епископ Гаттон. "Дожили мы до нежданного чуда: Вынул епископ добро из-под спуда; Бедных к себе на пирушку зовет",- Так говорил изумленный народ. К сроку собралися званые гости, Бледные, чахлые, кожа да кости; Старый, огромный сарай отворе н: В нем угостит их епископ Гаттон. Вот уж столпились под кровлей сарая Все пришлецы из окружного края... Как же их принял епископ Гаттон? Был им сарай и с гостями сожжен. Глядя епископ на пепел пожарный Думает: "Будут мне все благодарны; Разом избавил я шуткой моей Край наш голодный от жадных мышей". В замок епископ к себе возвратился, Ужинать сел, пировал, веселился, Спал, как невинный, и снов не видал... Правда! но боле с тех пор он не спал. Утром он входит в покой, где висели Предков портреты, и видит, что съели Мыши его живописный портрет, Так, что холстины и признака нет. Он обомлел; он от страха чуть дышит... Вдруг он чудесную ведомость слышит: "Наша округа мышами полна, В житницах съеден весь хлеб до зерна". Вот и другое в ушах загремело: "Бог на тебя за вчерашнее дело! Крепкий твой замок, епископ Гаттон, Мыши со всех осаждают сторон". Ход был до Рейна от замка подземный; В страхе епископ дорогою темной К берегу выйти из замка спешит: "В Рейнской башне спасусь" (говорит). Башня из рейнских вод подымалась; Издали острым утесом казалась, Грозно из пены торчащим, она; Стены кругом ограждала волна. В легкую лодку епископ садится; К башне причалил, дверь запер и мчится Вверх по гранитным крутым ступеням: В страхе один затворился он там. Стены из стали казалися слиты, Были решетками окна забиты, Ставни чугунные, каменный свод, Дверью железною запертый вход. Узник не знает, куда приютиться; На пол, зажмурив глаза, он ложится... Вдруг он испуган стенаньем глухим: Вспыхнули ярко два глаза над ним. Смотрит он... кошка сидит и мяучит; Голос тот грешника давит и мучит; Мечется кошка; невесело ей: Чует она приближенье мышей. Пал на колени епископ и криком Бога зовет в исступлении диком. Воет преступник... а мыши плывут... Ближе и ближе... доплыли... ползут. Вот уж ему в расстоянии близком Слышно, как лезут с роптаньем и писком; Слышно, как стену их лапки скребут; Слышно, как камень их зубы грызут. Вдруг ворвались неизбежные звери; Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери, Спереди, сзади, с боков, с высоты... Что тут, епископ, почувствовал ты? Зубы об камни они навострили, Грешнику в кости их жадно впустили, Весь по суставам раздернут был он... Так был наказан епископ Гаттон.

   АЛОНЗО

   Из далекой Палестины Возвратясь, певец Алонзо К замку Бальби приближался, Полон песней вдохновенных: Там красавица младая, Струны звонкие подслушав, Обомлеет, затрепещет И с альтана взор наклонит. Он приходит в замок Бальби, И под окнами поет он Все, что сердце молодое Втайне выдумать умело. И цветы с высоких окон, Видит он, к нему склонились; Но царицы сладких песней Меж цветами он не видит. И ему тогда прохожий Прошептал с лицом печальным: "Не тревожь покоя мертвых; Спит во гробе Изолина". И на то певец Алонзо Не ответствовал ни слова: Но глаза его потухли, И не бьется боле сердце. Как незапным дуновеньем Ветерок лампаду гасит, Так угас в одно мгновенье Молодой певец от слова. Но в старинной церкви замка, Где пылали ярко свечи, Где во гробе Изолина Под душистыми цветами Бледноликая лежала, Всех проник незапный трепет: Оживленная, из гроба Изолина поднялася... От бесчувствия могилы Возвратясь незапно к жизни, В гробовой она одежде, Как в уборе брачном, встала; И, не зная, что с ней было, Как объятая виденьем, Изумленная спросила: "Не пропел ли здесь Алонзо?.." Так, пропел он, твой Алонзо! Но ему не петь уж боле: Пробудив тебя из гроба, Сам заснул он, и навеки. Там, в стране преображенных, Ищет он свою земную, До него с земли на небо Улетевшую подругу... Небеса кругом сияют, Безмятежны и прекрасны... И, надеждой обольщенный, Их блаженства пролетая, Кличет там он: "Изолина!" И спокойно раздается: "Изолина! Изолина!"- Там в блаженствах безответных.

   ЛЕНОРА Леноре снился страшный сон, Проснулася в испуге. "Где милый? Что с ним? Жив ли он? И верен ли подруге?" Пошел в чужую он страну За Фридериком на войну; Никто об нем не слышит; А сам он к ней не пишет. С императрицею король За что-то раздружились, И кровь лилась, лилась... доколь Они не помирились. И оба войска, кончив бой, С музыкой, песнями, пальбой, С торжественностью ратной Пустились в путь обратный. Идут! идут! за строем строй; Пылят, гремят, сверкают; Родные, ближние толпой Встречать их выбегают; Там обнял друга нежный друг, Там сын отца, жену супруг; Всем радость... а Леноре Отчаянное горе. Она обходит ратный строй И друга вызывает; Но вести нет ей никакой: Никто об нем не знает. Когда же мимо рать прошла - Она свет божий прокляла, И громко зарыдала, И на землю упала. К Леноре мать бежит с тоской: "Что так тебя волнует? Что сделалось, дитя, с тобой?"- И дочь свою целует. "О друг мой, друг мой, все прошло! Мне жизнь не жизнь, а скорбь и зло; Сам бог врагом Леноре... О горе мне! о горе!" "Прости ее, небесный царь! Родная, помолися; Он благ, его руки мы тварь: Пред ним душой смирися". "О друг мой, друг мой, все как сон... Немилостив со мною он; Пред ним мой крик был тщетен... Он глух и безответен". "Дитя, от жалоб удержись; Смири души тревогу; Пречистых тайн причастись, Пожертвуй сердцем богу". "О друг мой, что во мне кипит, Того и бог не усмирит: Ни тайнами, ни жертвой Не оживится мертвый". "Но что, когда он сам забыл Любви святое слово, И прежней клятве изменил, И связан клятвой новой? И ты, и ты об нем забудь; Не рви тоской напрасной грудь; Не стоит слез предатель; Ему судья создатель". "О друг мой, друг мой, все прошло; Пропавшее пропало; Жизнь безотрадную назло Мне провиденье дало... Угасни ты, противный свет! Погибни, жизнь, где друга нет! Сам бог врагом Леноре... О горе мне! о горе!" "Небесный царь, да ей простит Твое долготерпенье! Она не знает, что творит: Ее душа в забвенье. Дитя, земную скорбь забудь: Ведет ко благу божий путь; Смиренным рай награда. Страшись мучений ада". "О друг мой, что небесный рай? Что адское мученье? С ним вместе - все небесный рай; С ним розно - все мученье; Угасни ты, противный свет! Погибни, жизнь, где друга нет! С ним розно умерла я И здесь и там для рая". Так дерзко, полная тоской, Душа в ней бунтовала... Творца на суд она с собой Безумно вызывала, Терзалась, волосы рвала До той поры, как ночь пришла И темный свод над нами Усыпался звездами. И вот... как будто легкий скок Коня в тиши раздался: Несется по полю ездок; Гремя, к крыльцу примчался; Гремя, взбежал он на крыльцо; И двери брякнуло кольцо... В ней жилки задрожали... Сквозь дверь ей прошептали: "Скорей! сойди ко мне, мой свет! Ты ждешь ли друга, спишь ли? Меня забыла ты иль нет? Смеешься ля, грустишь ли?" "Ах! милый... бог тебя принес! А я... от горьких, горьких слез И свет в очах затмился... Ты как здесь очутился?" "Седлаем в полночь мы коней... Я еду издале ка. Не медли, друг; сойди скорей; Путь долог, мало срока". "На что спешить, мой милый, нам'? И ветер воет по кустам, И тьма ионная в поле; Побудь со мной на воле". "Что нужды нам до тьмы ночной! В кустах пусть ветер воет. Часы бегут; конь борзый мой Копытом землю роет; Нельзя нам ждать; сойди, дружок; Нам долгий путь, нам малый срок: Не в пору сон и нега: Сто миль нам до ночлега". "Но как же конь твой пролетит Сто миль до утра, милый? Ты слышишь, колокол гудит: Одиннадцать пробило". "Но месяц встал, он светит нам... Гладка дорога мертвецам; Мы скачем, не боимся; До света мы домчимся". "Но где же, где твой уголок? Где наш приют укромный?" "Далеко он... пять-шесть досток... Прохладный, тихий, темный". "Есть место мне?" - "Обоим нам. Поедем! все готово там; Ждут гости в нашей келье; Пора на новоселье!" Она подумала, сошла, И на коня вспрыгнула, И друга нежно обняла, И вся к нему прильнула. Помчались... конь бежит, летит, Под ним земля шумит, дрожит, С дороги вихри вьются, От камней искры льются. И мимо их холмы, кусты, Поля, леса летели; Под кокским топотом мосты Тряслися и гремели. "Не страшно ль?"- "Месяц светит нам!" "Гладка дорога мертвецам! Да что же так дрожишь ты?" "Зачем о них твердишь ты?" "Но кто там стонет? Что за звон? Что ворона взбудило? По мертвом звон; надгробный стон; Голосят над могилой". И виден ход: идут, поют, На дрогах тяжкий гроб везут, И голос погребальный, Как вой совы печальный. "Заройте гроб в полночный час: Слезам теперь не место; За мной! к себе на свадьбу вас Зову с моей невестой. За мной, певцы; за мной, пастор; Пропой нам многолетье, хор; Нам дай на обрученье, Пастор, благословенье". И звон утих... и гроб пропал... Столпился хор проворно И по дороге побежал За ними тенью черной. И дале, дале!.. конь летит, Под ним земля шумит, дрожит, С дороги вихри вьются, От камней искры льются. И сзади, спереди, с боков Окрестность вся летела: Поля, холмы, ряды кустов, Заборы, домы, села. "Не страшно ль?"- "Месяц светит нам!" "Гладка дорога мертвецам! Да что же так дрожишь ты?" "О мертвых все твердишь ты!" Вот у дороги, над столбом, Где висельник чернеет, Воздушных рой, свиясь кольцом, Кружится, пляшет, веет. "Ко мне, за мной, вы, плясуны! Вы все на пир приглашены! Скачу, лечу жениться... Ко мне! Повеселиться!" И ле том, ле том легкий рой Пустился вслед за ними, Шумя, как ветер полевой Меж листьями сухими. И дале, дале!.. конь летит, Под ним земля шумит, дрожит, С дороги вихри вьются, От камней искры льются. Вдали, вблизи, со всех сторон Все мимо их бежало; И все, как тень, и все, как сон, Мгновенно пропадало. "Не страшно ль?"- "Месяц светит

  

  

  

   нам". "Гладка дорога мертвецам! Да что же так дрожишь ты?" "Зачем о них твердишь ты?" "Мой конь, мой конь, песок бежит; Я чую, ночь свежее; Мой конь, мой конь, петух кричит; Мой конь, несись быстрее... Окончен путь; исполнен срок; Наш близко, близко уголок; В минуту мы у места... Приехали, невеста!" К воротам конь во весь опор Примчавшись, стал и топнул; Ездок бичом стегнул затвор - Затвор со стуком лопнул; Они кладбище видят там... Конь быстро мчится по гробам; Лучи луны сияют, Кругом кресты мелькают. И что ж. Ленора, что потом? О страх!.. в одно мгновенье Кусок одежды за куском Слетел с него, как тленье; И нет уж кожи на костях; Безглазый череп на плечах; Нет каски, нет колета; Она в руках скелета. Конь прянул... пламя из ноздрей Волною побежало; И вдруг... все пылью перед ней Расшиблось и пропало. И вой и стон на вышине; И крик в подземной глубине, Лежит Ленора в страхе Полмертвая на прахе. И в блеске месячных лучей, Рука с рукой, летает, Виясь над ней, толпа теней И так ей припевает: "Терпи, терпи, хоть ноет грудь; Творцу в бедах покорна будь; Твой труп сойди в могилу! А душу бог помилуй!"

КОРОЛЕВА УРАКА И ПЯТЬ МУЧЕНИКОВ

Пять чернецов в далекий путь идут; Но им назад уже не возвратиться; В отечестве им боле не молиться: Они конец меж нехристей найдут. И с набожной Уракой королевой, Собравшись в путь, прощаются они: "Ты нас в своих молитвах помяни, А над тобой Христос с пречистой девой! Послушай, три пророчества тебе Мы, отходя, на память оставляем; То суд небесный, он неизменяем; Смирись, своей покорствуя судьбе. В Марокке мы за веру нашей кровью Омоем землю, там в последний час Прославим мы того, кто сам за нас Мучение приял с такой любовью. В Коимбру наши грешные тела Перенесут: на то святая воля, Дабы смиренных мучеников доля Для христиан спасением была. И тот, кто первый наши гробы встретит Из вас двоих, король иль ты, умрет В ту ночь: наутро новый день взойдет, Его ж очей он боле не осветит. Прости же, королева, бог с тобой! Вседневно за тебя молиться станем, Пока мы живы; и тебя помянем В ту ночь, когда конец настанет твой". Пять чернецов, один после другова Благословив ее, в свой путь пошли И в Африку смиренно понесли Небесный дар учения Христова. "Король Альфонзо, знает ли что свет О чернецах? Какая их судьбина? Приял ли ум царя Мирамолина Ученье их? Или уже их нет?" "Свершилося великое их дело: В небесную они вступили дверь; Пред господом стоят они теперь В венце, в одежде мучеников белой. А их тела, под зноем, под дождем, Лежат в пыли, истерзаны мученьем; И верные почтить их погребеньем Не смеют, трепеща перед царем". "Король Альфонзо, из земли далекой Какая нам о мучениках весть? Оказана ль им погребенья честь? Смягчился ли Мирамолин жестокий?" "Свирепый мавр хотел, чтоб их тела Без погребенья честного истлели, Чтоб расклевал их вран иль псы их съели, Чтоб их костей земля не приняла. Но божий там молнии пылали; Но божий гром всечасно падал там; К почиющим в нетлении телам Ни пес, ни вран коснуться не дерзали. Мирамолин, сим чудом поражен, Подумал: нам такие страшны гости. И Педро, брат мой, взял святые кости; Уж на пути к Коимбре с ними он". Все алтари коимбрские цветами И тканями богатыми блестят; Все улицы коимбрские кипят Шумящими, веселыми толпами. Звонят в колокола, кадят, поют; Священники и рыцари в собранье; Готово все начать торжествованье, Лишь короля и королеву ждут. "Пойдем, жена моя Урака, время! Нас ждут; собрался весь духовный чин". "Поди, король Альфонзо, ты один, Я чувствую болезни тяжкой бремя". "Но мощи мучеников исцелят Твою болезнь в единое мгновенье: За прежнее твое благоволенье Они теперь тебя вознаградят. Пойдем же им во сретение с ходом; Не замедляй процессии святой; То будет грех и стыд для нас с тобой, Когда мощей не встретим мы с народом". На белого коня тогда она Садится; с ней король; они за ходом Тихонько едут; все кипит народом; Дорога вся как цепь людей одна. "Король Альфонзо, назади со мною Не оставайся ты; спеши вперед, Чтоб первому, предупредя народ, Почтить святых угодников мольбою. Меня всех сил лишает мой недуг, И нужен мне хоть миг отдохновенья; Последую тебе без замедленья... Спеши ж вперед со свитою, мой друг". Немедленно король коню дал шпоры И поскакал со свитою вперед; Уж назади остался весь иарод, Уж вдалеке их потеряли взоры. Вдруг дикий вепрь им путь перебежал. "Лови! лови!" (к своим нетерпеливый Кричит король) - и конь его ретивый Через поля за вепрем поскакал. И вепря он гоняет. Той порою Медлительно во сретенье мощей Идет Урака с свитою своей, И весь народ валит за ней толпою. И вдалеке представился им ход: Идут, поют, несут святые раки; Уже они пред взорами Ураки, И с нею в прах простерся весь народ. Но где ж король?.. Увы! Урака плачет: Исполниться пророчеству над ней! И вот, глядит... со свитою своей, Оконча лов, король Альфонзо скачет. "Угодники святые, за меня Вступитеся! (она гласит, рыдая) Мне помоги, о дева пресвятая, В последний час решительного дня". И в этот день в Коимбре все ликует; Народ поет; все улицы шумят; Нерадостен лишь королевин взгляд; На празднике одна она тоскует. Проходит день, и праздник замолчал; На западе давно уж потемнело; На улицах Коимбры опустело; И тихо час полночный наступал. И в этот час во храме том, где раки Угодников стояли, был монах: Святым мощам молился он в слезах; То был смиренный духовник Ураки. Он молится... вдруг час полночный бьет; И поражен чудесным он виденьем; Он видит: в храм с молитвой, с тихим пеньем Толпа гостей таинственных идет. В суровые одеты власяницы, Веревкою обвязаны простой; Но блеск от них исходит неземной, И светятся преображенны лицы. И в сонме том блистательней других Являлися пять иноков, как братья; Казалось, кровь их покрывала платья, И ветви пальм в руках сияли их. И тот, кто вел пришельцев незнакомых, Казалось, был еще земли жилец; Но и над ним горел лучей венец, Как над святой главою им ведомых. Пред алтарем они, устроясь в ряд, Запели гимн торжественно-печальный: Казалося, свершали погребальный За упокой души они обряд. "Скажите, кто вы? (чудом изумленный, Спросил святых пришельцев духовник) О ком поет ваш погребальный лик? О чьей душе вы молитесь блаженной?" "Угодников святых ты слышишь глас; Мы братья их, пять чернецов смиренных: Сопричтены за муки в лик блаженных; Отец Франциск живой предводит нас. Исполнили мы королеве данный Обет: ее теперь возьмет земля; Поди отсель, уведомь короля О том, чему ты зритель был избранный". И скрылось все... Оставив храм, чернец Спешит к Альфонзу с вестию печальной... Вдруг тяжко звон раздался погребальный: Он королевин возвестил конец.

  РОЛАНД ОРУЖЕНОСЕЦ Раз Карл Великий пировал; Чертог богато был украшен; Кругом ходил златой бокал; Огромный стол трещал от брашен; Гремел певцов избранных хор; Шумел веселый разговор; И гости вдоволь пили, ели, И лица их от вин горели. Великий Карл сказал гостям: "Свершить нам должно подвиг трудный. Прилично ль веселиться нам, Когда еще Аргусов чудный Не завоеван талисман? Его укравший великан Живет в Арденском лесе темном, Он на щите его огромном". Отважный Оливьер, Гварин, Силач Гемон, Наим Баварский, Агландский граф Милон, Мерлин, Такой услыша вызов царский, Из-за стола тотчас встают, Мечи тяжелые берут; Сверкают их стальные брони; Их боевые пляшут кони. Тут сын Милонов молодой Роланд сказал: "Возьми, родитель, Меня с собой; я буду твой Оруженосец и служитель. Ваш подвиг не по летам мне; Но ты позволь, чтоб на коне Я вез, простым твоим слугою, Копье и щит твой за тобою". В Арденский лес одним путем Шесть бодрых витязей пустились, В средину въехали, потом Друг с другом братски разлучились. Младой Роланд с копьем, щитом Смиренно едет за отцом; Едва от радости он дышит; Бодрит коня; конь ржет и пышет. И рыщут по лесу они Три целых дня, три целых ночи; Устали сами; их кони Совсем уж выбились из мочи; А великана все им нет. Вот на четвертый день, в обед, Под дубом сенисто-широким Милон забылся сном глубоким. Роланд не спит. Вдруг видит он: В лесной дали, сквозь сумрак сеней. Блеснуло; и со всех сторон Вскочило множество оленей, Живым испуганных лучом; И там, как туча, со щитом, Блистающим от талисмана, Валит громада великана. Роланд глядит на пришлеца И мыслит: "Что же ты за диво? Будить мне для тебя отца Не к месту было бы учтиво; Здесь за него, пока он спит, Его копье, и добрый щит, И острый меч, и конь задорный, И сын Роланд, слуга проворный". И вот он на бедро свое Повесил меч отцов тяжелый; Взял длинное его копье И за плеча рукою смелой Его закинул крепкий щит; И вот он на коне сидит; И потихоньку удалился - Дабы отец не пробудился. Его увидя, сморщил нос С презреньем великан спесивый. "Откуда ты, молокосос? Не по тебе твой конь ретивый; Смотри, тебя длинней твой меч; Твой щит с твоих ребячьих плеч, Тебя переломив, свалится; Твое копье лишь мне годится". "Дерзка твоя, как слышу, речь; Посмотрим, таково ли дело? Тяжел мой щит для детских плеч - Зато за ним стою я смело; Пусть неуч я - мой конь учен; Пускай я слаб - мой меч силен; Отведай нас; уж мы друг другу Окажем в честь тебе услугу". Дубину великан взмахнул, Чтоб вдребезги разбить нахала, Но конь Роландов отпрыгнул; Дубина мимо просвистала. Роланд пустил в него копьем; Оно осталось с острием, Погнутым силой талисмана, В щите пронзенном великана. Роланд отцовский меч большой Схватил обеими руками; Спешит схватить противник свой; Но крепко стиснут он ножнами; Еще меча он не извлек, Как руку левую отсек Ему наш витязь; кровь струею; Прочь отлетел и щит с рукою. Завыл от боли великан, Кипучей кровию облитый: Утратив чудный талисман, Он вдруг остался без защиты; Вслед за щитом он побежал; Но по ногам вдогонку дал Ему Роланд удар проворный: Он покатился глыбой черной. Роланд, подняв отцовский меч, Одним ударом исполину Отрушил голову от плеч, Свистя, кровь хлынула в долину. Щит великанов взяв потом, Он талисман, блиставший в нем (Осьмое чудо красотою), Искусной выломал рукою. И в платье скрыл он взятый клад; Потом струе й ручья леснова С лица и с рук, с коня и с лат Смыл кровь и прах и, севши снова На доброго коня, шажком Отправился своим путем В то место, где отец остался; Отец еще не просыпался. С ним рядом лег Роланд и в сон Глубокий скоро погрузился И спал, покуда сам Милон Под сумерки не пробудился. "Скорей, мой сын Роланд, вставай; Подай мой шлем, мой меч подай; Уж вечер; всюду мгла тумана; Опять не встретим великана". Вот ездит он в лесу густом И великана ищет снова; Роланд за ним с копьем, щитом - Но о случившемся ни слова. И вот они в долине той, Где жаркий совершился бой; Там виден был поток кровавый; В крови валялся труп безглавый. Роланд глядит; своим глазам Не верит он: что за причина? Одно лишь туловище там; Но где же голова, дубина? Где панцирь, меч, рука и щит? Один ободранный лежит Обрубок мертвеца нагого; Следов не видно остального. Труп осмотрев, Милон сказал: "Что за уродливая груда! Еще ни разу не видал На свете я такого чуда: Чей это труп?.. Вопрос смешной! Да это великан; другой Успел дать хищнику управу; Я проспал честь мою и славу". Великий Карл глядел в окно И думал: "Страшно мне по чести; Где рыцари мои? Давно Пора б от них иметь нам вести. Но что?.. Не герцог ли Гемон Там едет? Так, и держит он Свое копье перед собою С отрубленною головою". Гемон, с нахмуренным лицом Приближась, голову немую Стряхнул с копья перед крыльцом И Карлу так сказал: "Плохую Добычу я завоевал; Я этот клад в лесу достал, Где трое суток я скитался: Мне враг без головы попался". Приехал за Гемоном вслед Тюрпин, усталый, бледный, тощий. "Со мною талисмана нет: Но вот вам дорогие мощи". Добычу снял Тюрпин с седла: То великанова была Рука, обвитая тряпицей, С его огромной рукавицей. Сердит и сумрачен, Наим Приехал по следам Тюрпина, И великанова за ним Висела на седле дубина. "Кому достался талисман, Не знаю я; но великан Меня оставил в час кончины Наследником своей дубины". Шел рыцарь Оливьер пешком, Задумчивый и утомленный; Конь, великановым мечом И панцирем обремененный, Едва копыта подымал. "Все это с мертвеца я снял; Мне от победы мало чести; О талисмане ж нет и вести". Вдали является Гварин С щитом огромным великана, И все кричат: "Вот паладин, Завоеватель талисмана!" Гварин, подъехав, говорит: "В лесу нашел я этот щит; Но обманулся я в надежде: Был талисман украден прежде". Вот наконец и граф Милон. Печален, во вражде с собою, К дворцу тихонько едет он С потупленною головою. Роланд смиренно за отцом С его копьем, с его щитом, И светятся, как звезды ночи, Под шлемом удалые очи. И вот они уж у крыльца, На коем Карл и паладины Их ждут; тогда на щит отца Роланд, сорвав с его средины Златую бляху, утвердил Свой талисман и щит открыл... И луч блеснул с него чудесный, Как с черной тучи день небесный. И грянуло со всех сторон Шумящее рукоплесканье; И Карл сказал: "Ты, граф Милон, Исполнил наше упованье; Ты возвратил нам талисман; Тобой наказан великан; За славный подвиг в награжденье Прими от нас благоволенье". Милон, слова услыша те, Глаза на сына обращает... И что же? Перед ним в щите, Как солнце, талисман сияет. "Где это взял ты, молодец?" Роланд в ответ: "Прости, отец; Тебя будить я побоялся И с великаном сам подрался".

ПЛАВАНИЕ КАРЛА ВЕЛИКОГО

Раз Карл Великий морем плыл, И с ним двенадцать пэров плыло, Их путь в святую землю был; Но море злилося и выло. Тогда Роланд сказал друзьям: "Деруся я на суше смело; Но в злую бурю по волнам Хлестать мечом плохое дело". Датчанин Гольгер молвил: "Рад Я веселить друзей струнами; Но будет ли какой в них лад Между ревущими волнами?" А Оливьер сказал, с плеча Взглянув на бурных волн сугробы: "Мне жалко нового меча: Здесь утонуть ему без пробы". Нахмурясь, Ганелон шепнул: "Какая адская тревога! Но только б я не утонул!.. Они ж?.. туда им и дорога!" "Мы все плывем к святым местам! - Сказал, крестясь, Тюрпин-святитель. - Явись и в пристань по волнам Нас, грешных, проведи, Спаситель!" "Вы, бесы! - граф Рихард вскричал, - Мою вы ведаете службу; Я много в ад к вам душ послал - Явите вы теперь мне дружбу". "Уж я ли, - вымолвил Наим, - Не говорил: нажить нам горе? Но слово умное глухим Есть капля масла в бурном море". "Беда!- сказал Риоль седой,- Но если море не уймется, То мне на