Васильев Павел Николаевич - Стихотворения, Страница 10 - Книги

y">

Древних песен, сон и бубенцы,

Звон частушек, что в сенях толпятся...

Будем же, Василий, похваляться,

Захмелев наследством тем, певцы.

Ну-ка спой, Василий, друг сердечный,

Разожги мне на сердце костры.

Мы народ не робкий и не здешний,

По степям далеким безутешный,

Мы, башкиры, скулами остры.

Как волна, бывалая прибаска

Жемчугами выстелит пути -

Справа ходит быль, а слева - сказка,

Сами знаем, где теперь идти.

Нам пути веселые найдутся,

Не резон нам отвращаться их,

Здесь, в краю берез и революций,

В облаках, в знаменах боевых!

1934

ГОРОЖАНКА

Горожанка, маков цвет Наталья,

Я в тебя, прекрасная, влюблен.

Ты не бойся, чтоб нас увидали,

Ты отвесь знакомым на вокзале

Пригородном вежливый поклон.

Пусть смекнут про остальное сами.

Нечего скрывать тебе - почто ж! -

С кем теперь гуляешь вечерами,

Рядом с кем московскими садами

На высоких каблуках идешь.

Ну и юбки! До чего летучи!

Ситцевый буран свиреп и лют...

Высоко над нами реют тучи,

В распрях грома, в молниях могучих,

В чревах душных дождь они несут.

И, темня у тополей вершины,

На передней туче, вижу я,

Восседает, засучив штанины,

Свесив ноги босые, Илья.

Ты смеешься, бороду пророка

Ветром и весельем теребя...

Ты в Илью не веришь? Ты жестока!

Эту прелесть водяного тока

Я сравню с чем хочешь для тебя.

Мы с тобою в городе как дома.

Дождь идет. Смеешься ты. Я рад.

Смех знаком, и улица знакома,

Грузные витрины Моссельпрома,

Как столы на пиршестве, стоят.

Голову закинув, смейся! В смехе,

В громе струй, в ветвях затрепетав,

Вижу город твой, его утехи,

В небеса закинутые вехи

Неудач, побед его и слав.

Из стекла и камня вижу стены,

Парками теснясь, идет народ.

Вслед смеюсь и славлю вдохновенно

Ход подземный метрополитена

И высоких бомбовозов ход.

Дождь идет. Недолгий, крупный, ранний.

Благодать! Противиться нет сил!

Вот он вырос, город всех мечтаний,

Вот он встал, ребенок всех восстаний, -

Сердце навсегда мое прельстил!

Ощущаю плоть его большую,

Ощущаю эти этажи, -

Как же я, Наталья, расскажи,

Как же, расскажи, мой друг, прошу я,

Раньше мог не верить в чертежи?

Дай мне руку. Ты ль не знаменита

В песне этой? Дай в глаза взглянуть.

Мы с тобой идем. Не лыком шиты -

Горожане, а не кто-нибудь.

Сентябрь 1934

КАВБРИГАДА ПЕРЕД АТАКОЙ

Светало, нервничали кони,

Косясь, кусая удила,

И, как на холоду ладони,

Заря чуть розова была.

Кой-кто запомнил: оробелый,

В дымках недвижимый лесок

И командира кудерь белый,

От инея седой висок.

И, мерзлые поводья тронув,

Бесстрашно напрягая слух,

Как будто ждали эскадроны,

Что рядом запоет петух.

Ударило. Коней равняли.

Еще неясно было тут,

Что эти звезды над бровями,

Блистая острыми краями,

Над битвой высоко взойдут.

Ударило. Затихло. Вскоре

У горизонта раздалось.

Ударило - за сине море

От родины куда-то вкось.

В протяжных, яростных полетах

Мир колыхнулся, замелькал.

Есть среди пушек толсторотых

Певцы, достойные похвал!

В рядах сказали: "Наши!" Где-то

Просвистнула и стихла плеть.

Дал горизонт два-три ответа,

И замолчал, и начал петь.

И небо в громе и обвалах

Тряслось, сужая полукруг.

И было что-то в интервалах

Спокойное, как смерти вдруг.

Но издалече, издалёка

Означилось сквозь мертвый гром,

Грустя и воздух вбрав глубоко,

Пошло "ура-а", крестясь штыком.

Нахлынувшее, человечье,

Отчаянное!.. Как гора,

Оно ползло врагу на плечи

И перекатывалось - "ура".

И вспомнили: оно недаром -

Пятнадцатый стрелковый полк,

Бинтуя раны комиссару,

С багровым знаменем пошел.

Махнула смертная прохлада

Стремян повыше, ниже грив,

Стояла ровно кавбригада,

Глаза клинками заслонив.

Но было трудно заслониться

От грохота того, и вот

Вдали, как пойманный убийца,

Затараторил пулемет.

Как ни считал, все было мало,

Сбивался с счета - и опять,

Вдруг сбившись, начинал сначала,

И вновь не мог пересчитать.

И страшно было ждать. И хрипло

В рядах сказали тихо: "Что ж,

Ждать, чтоб дивизия погибла?"

Но командир, смиряя дрожь

Коня, который, зубы скаля,

Покачивался, - ждал и ждал...

И вдруг, не сдерживаясь, дали

Ракетный подали сигнал.

Тогда он саблю вздел с разлета -

Спокойный, а лицо как мел.

И в первом эскадроне кто-то

Не выдержал. Стремясь, запел:

"Вихри враждебные веют над нами!..-

1934

ПОСЛАНИЕ К НАТАЛИИ

Струей грохочущей, привольной

Течет кумыс из бурдюка.

Я проживаю здесь довольный,

Мой друг, и счастливый пока.

Судьбы свинчаткою не сбитый,

Столичный гость и рыболов,

Вдыхаю воздух знаменитый

Крутых иртышских берегов.

На скулах свет от радуг красных,

У самых скул шумит трава -

Я понимаю, сколь прекрасны

Твои, Наталия, слова.

Ты, если вспомнить, говорила,

Что время сердцу отдых дать,

Чтобы моя крутая сила

Твоей красе была под стать.

Вот почему под небом низким

Пью в честь широких глаз твоих

Кумыс из чашек круговых

В краю родимом и киргизском,

На кошмах сидя расписных!

Блестит трава на крутоярах...

В кустах гармони! Не боюсь!

В кругу былин, собак поджарых,

В кругу быков и песен старых

Я щурюсь, зрячий, и смеюсь.

И лишь твои припомню губы,

Под кожей яблоневый сок -

Мир станет весел и легок:

Так грудь целует после шубы

Московский майский ветерок.

Пусть яростней ревут гармони,

Пусть над обрывом пляшут кони,

Пусть в сотах пьяный зреет мед,

Пусть шелк у парня на рубахе

Горит, и молкнет у девахи

Закрытый поцелуем рот.

Чтоб лета дальние трущобы

Любови посетила власть,

Чтоб ты, мне верная до гроба,

Моя медынь, моя зазноба,

Над миром песней поднялась.

Чтобы людей полмиллиона

Смотрело, головы задрав,

Над морем слав, над морем трав

И подтвердило мне стозвонно,

Тебя выслеживая: прав.

Я шлю приветы издалека,

Я пожеланья шлю... Ну что ж?

Будь здорова и краснощека,

Ходи стройней, гляди высоко,

Как та страна, где ты живешь.

1934

* * *

Как тень купальщицы - длина твоя.

Как пастуший аркан - длина твоя.

Как взгляд влюбленного - длина твоя.

В этом вполне уверен я.

Пламени от костра длиннее ты.

Молнии летней длиннее ты.

Дыма от пальбы длиннее ты.

Плечи твои широки, круты.

Но короче

свиданья в тюрьме,

Но короче

удара во тьме -

Будто перепел

в лапах орла,

Наша дружба

с тобой

умерла.

Пусть же крик мой перепелиный,

Когда ты танцуешь, мой друг,

Цепляется за твою пелерину, -

Охрипший в одиночестве длинном,

Хрящами преданных рук.

18 ноября 1934

Москва

* * *

Родительница степь, прими мою,

Окрашенную сердца жаркой кровью,

Степную песнь! Склонившись к изголовью

Всех трав твоих, одну тебя пою!

К певучему я обращаюсь звуку,

Его не потускнеет серебро,

Так вкладывай, о степь, в сыновью руку

Кривое ястребиное перо.

6 апреля 1935

ПОСВЯЩЕНИЕ Н. Г.

То легким, дутым золотом браслета,

То гребнями, то шелком разогретым,

То взглядом недоступным и косым

Меня зовешь и щуришься - знать, нечем

Тебе платить годам широкоплечим,

Как только горьким именем моим.

Ты колдовство и папорот Купала

На жемчуга дешевые сменяла -

Тебе вериг тяжеле не найти.

На поводу у нитки-душегубца

Иди, спеши. Еще пути найдутся,

А к прежнему затеряны пути.

Май 1935

ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ

Друзья, простите за все - в чем был виноват,

Я хотел бы потеплее распрощаться с вами.

Ваши руки стаями на меня летят -

Сизыми голубицами, соколами, лебедями.

Посулила жизнь дороги мне ледяные -

С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца.

Есть такое хорошее слово - родных,

От него и горюется, и плачется, и поется.

А я его оттаивал и дышал на него,

Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним.

Вы обо мне забудете, - забудьте! Ничего,

Вспомню я о вас, дорогие, мои, радостно.

Так бывает на свете - то ли зашумит рожь,

То ли песню за рекой заслышишь, и верится,

Верится, как собаке, а во что - не поймешь,

Грустное и тяжелое бьется сердце.

Помашите мне платочком, за горесть мою,

За то, что смеялся, покуль полыни запах...

Не растет цветов в том дальнем, суровом краю,

Только сосны покачиваются на птичьих лапах.

На далеком, милом Севере меня ждут,

Обходят дозором высокие ограды,

Зажигают огни, избы метут,

Собираются гостя дорогого встретить как надо.

А как его надо - надо его весело:

Без песен, без смеха, чтоб ти-ихо было,

Чтобы только полено в печи потрескивало,

А потом бы его полымем надвое разбило.

Чтобы затейные начались беседы...

Батюшки! Ночи-то в России до чего ж темны.

Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, я еду

Собирать тяжелые слезы страны.

А меня обступят там, качая головами,

Подпершись в бока, на бородах снег.

"Ты зачем, бедовый, бедуешь с нами,

Нет ли нам помилования, человек?"

Я же им отвечу всей душой:

"Хорошо в стране нашей, - нет ни грязи, ни сырости,

До того, ребятушки, хорошо!

Дети-то какими крепкими выросли.

Ой и долог путь к человеку, люди,

Но страна вся в зелени - по колени травы.

Будет вам помилование, люди, будет,

Про меня ж, бедового, спойте вы..."

1935

Стихотворение написано после осуждения П. Васильева

на 1,5 года в августе 1935 г.

* * *

Я полон нежности к мужичьему сну.

Пахнет в доме овчинами, жена спит,

Грубые руки ее раскинулись - два крыла,

Легкая влага у нее на лице.

Падает низкий, тяжелый потолок,

Мертвые мухи в паутине висят,

И только зыбки дерюжный маятник

Грозно покачивается в тишине.

Он считает: сколько время прошло,

Сколько дней без солнца и ночей,

С тех пор, как стало тяжко жить

И спать, тяжело дыша.

Я полон любви к мужичьему сну.

Ведь надо же понимать - спит человек.

Ведь надо же пожалеть детей его?

И грубые руки его жены?

Ему наплевать, что за окном рассвет

Широкий, захолодевший встает теперь,

Что коровы мычат на зарю тепло

И нежно начинают лошади ржать.

Послушайте, люди, - он крепко спит,

Этот угрюмый и грубый человек,

Он сеял всю жизнь пшеницу и рожь

И не слышал, как гремят соловьи.

Посмотрите, люди, как во сне

Он брови сводит теперь!

Это он думает, что, может быть,

Двор его посетил конокрад.

Это он боится, что дождь побьет

Камнями его посев,

Что конь падет и сгложет пожар