| Главная » Книги |
Шершеневич Вадим Габриэлевич - Стихотворения, Страница 4
Шершеневич Вадим Габриэлевич - Стихотворенияnbsp;
И понял я, как все, усталый:
Не то что жить, а умереть
И то так скучно и постыло!
1922
ЧТО ТАКОЕ ИТАЛИЯ?
Другим это странно: влюблен - и грусть!
Помнит о смерти, как о свиданьи!
Я же знаю, что гробом беременна страсть,
Что сам я двадцатого века виденье!
Другим это ясно: влюблен - хохочи!
Как на медведя, на грусть в дреколья!
Как страус, уткнувшись любимой в плечо,
Наивно мечтай об Италии.
Что такое Италия? Поголубее небо
Да немножко побольше любви.
Мне ж объятья твои прохладнее гроба,
А губы мои как могильный червяк.
Так просто выдавить слова,
Как кровь из незасохшей раны.
Землетрясенье в голове,
Но мысли строже, чем икона.
Землетрясенье в голове,
И лавой льются ваши губы.
Вам 20 лет, и этим вы правы,
А мне всего один до гроба.
1922
РАСХОД ТОСКИ
О пульс, мой кровяной набат!
Не бей тревогу, стихни! Знаю,
Как беден счастьем мой приход
И как богат расход тоскою.
О, если б жить, как все, как те,
В венце паскудных скудных будней,
И в жизненном меню найти
Себе девчонку поприглядней.
Быть в тридцать лет отцом детей
И славным полководцем сплетен,
И долгом, словно запятой,
Тех отделять, кто неприятен.
А в сорок лет друзьям болтать
О высшей пользе воздержанья
И мир спокойно возлюбить,
Как по таблице умноженья!
И встретить смерть под 50,
Когда вся жизнь как хата с краю.
Как беден счастьем мой приход.
И как богат расход тоскою.
Мне завещал угрюмый рок
Жизнь сделать половодьем ночи
И знать, что Дант - мой ученик
С его любовью к Беатриче!
1922
МОСКОВСКАЯ ВЕРОНА
Лежать сугроб. Сидеть заборы.
Вскочить в огне твое окно.
И пусть я лишь шарманщик старый,
Шарманкой, сердце, пой во мне.
Полночь молчать. Хрипеть минуты.
Вдрызг пьяная тоска визжать.
Ты будь мой только подвиг сотый,
Который мне до звезд воспеть.
Лишь вправься в медальон окошка -
И все, что в сто пудов во мне,
Что тяжело поднять букашке,
Так незначительно слону.
Ах, губы лишь края у раны;
Их кличкой берегу твоей.
Не мне ль московская Верона
Была обещана тобой?!
Зов об окно дробится пеной
И снегом упадает вниз.
Слеза, тянись вожжой солёной,
Вожжой, упущенной из глаз.
Тобой пуст медальон окошка,
Сугроб так низок до окна,
И муравью поднять так тяжко,
Что незначительно слону.
1922
НОЧЬ СЛЕЗОПРОЛИТИЙ
Нет! Этот вечер лишний, как другой!
Тоска, как нянька, спать меня уложит,
И взглядом распечатанный трамвай
Небрежный профиль твой не обнаружит.
Испытывай железом и огнем,
Но не пытай предсказанной разлукой.
Уже не долго мне таскать по дням
За пазухой согревшиеся строки.
Собаке можно подавиться костью,
Поэт ли давится ломтем любви
Во имя слов: Восторг! - Любовь! и - Счастье!
Забыв иные худшие слова.
Да, ты вольна в июль велеть морозу,
А в декабре жасминами блеснуть!
Все, что дала, вольна отнять ты сразу,
Но по частям не властна отнимать!
За вечер кашля, ночь слезопролитий,
За этот стыд еще незнанных мук,
По мрачной территории проклятий
Скакал, как конь без седока, язык.
Впервые полюс человечьей скуки
Я - капитан страстей - открыл сквозь крик,
И пусть на нем колышат эти строки
В честь уходящей, как победный флаг!
1923
ПОД КИРПИЧОМ ГУБ
Усами ветра мне лицо щекочет,
А я это отдал ресницам твоим.
Если кто-то тоже плачет,
Неизвестный! - давай вдвоем.
Я лежу совсем оглушенный
Кирпичом твоих тяжелых губ.
Если б знать: под какою машиной? -
Я наверное бы погиб.
Мне игрушечны годы ада,
Может, даже привыкну к чертям;
Кто ожог твоих глаз изведал,
Чт_о_ пылание сковород тем?!
И не страшно из преисподней
Тянуться до неба глазком!
Это может быть даже отрадней,
Чем видеть тебя с другим.
Глупый ветер, зачем ты щекочешь?!
Так труднее еще, может быть!
Неизвестный! Напрасно ты плачешь!
Ты не смеешь, как я, страдать!
1923
НА ЗАРЕ
О том, как люблю я, знают
Ящик, бумага, перо,
Каждый пес, который жалеет,
Встретив меня у ворот на заре.
А о том, как ты мучишь, знают
Табуны гонялых слез
И тот, что под утро краснеет, -
От плевков умывальный таз.
1923
ТОРЖЕСТВЕННАЯ ОШИБКА
Вот так и думал, проживу
Проклятым трезвенником зрячим.
Но вдруг произошло в Москве
Немыслимое чудо, впрочем.
И вот меж днями бьюсь, спеша,
Как пена между соостровья,
И вот уже в моей душе
Безумие Везувия.
Из всех канав, из всех клоак
Тащу свои остатки я.
Отсюда взор, оттуда клок,
Отсюда слово чёткое.
Губами моими, покрытыми матерщиной сплошной,
Берегу твоё благозвонное имя.
Так пленник под грязной рубахой своей
Сохраняет военное знамя.
Шалею от счастий, но чудесных каких!
Чтоб твои буквы легендой звенели и
Славься, нетленный ландыш в веках,
Гулкое имя Юлии.
Это было в тот вечер, да, я помню теперь,
До смешного стал благоговейным!
В этот вечер твой взор покатился в упор
Молчаливыми волнами Рейна.
Набедокурил я в мире вдосталь
И теперь, несуразно простой,
Собираю в огромную кассу усталь,
Как налог с невозможных страстей.
Уж не знаю я, в чём святотатство, подруга, -
Небеса ли бессильной ругнёю проклясть,
Иль губами замусленными именем бога
Твоё имя потом произнесть?!
Я, быть может, описка высокого мая
В манускрипте счастий и горь,
Но тобой и улыбкой твоею
До конца я оправдан теперь.
Пусть фитиль ресниц мигает всё пуще,
Близок, значит, посмертный вздох.
Даже лоб мой как-то слаще и чище,
По небесному что ли, запах.
Ты колдунья, быть может! Не знаю, не знаю!
И зачем обличительной кличкой казнить, -
Только знаю - от этого зноя
Я смогу наконец умереть.
Не хочу, чтобы звёзды, если ясны, погасли!
Оголись, оголтелый мой нож!
Показала мне счастье, а после, а после
Ты и смерть мне с улыбкой шальной разрешишь.
Кто причастен был счастью, тому путь очень ясен:
Возопить и качаться вместе с дрожью осин.
После лета придёт омерзительно осень,
Между летом и осенью умирай, кто силён.
О любимая, быть ли тебе навек хворою
Этой новой любовью ко мне?
Ты смеясь подошла, подхождением даруя
Во успеньи предвечный и святой беспокой.
Отойдёшь изумлённая и не тяжко измучишь,
Как котёнка бумажкой на хвост.
И быть может, лишь хохотом звонким оплачешь
Того, кто тобою был бережно чист.
Не задёрнуть окна вам от жизни стоокой,
И снежками ль, бутонами ль роз, много раз
Разбивать будет юноша некий
Эти стёкла за ставнями грёз.
Мне грядущие дни досчитать невозможно
Числом твоих побед и наверных измен.
Ты не бойся! Легко отступлюсь, если нужно,
Как от солнца туман отцветает с полян.
С тобой, швыряясь днями, мы проедем
По рытвинам быстрых ночей,
И лишь стихи я брошу людям,
Как рубль бросают лакею на чай.
Мне не верить народным восстаниям,
Омывающим воплями и пулями трон.
Революции - лишь кровохарканье
Туберкулёзных от голода стран.
Что молитва? Икота пьяниц,
Не нашедших христов в кабаках,
Рукоделье бессвязных бессонниц,
Мыший писк стариков и старух!
Что искусство? Лишь пар над кофейником,
Где прегорькая гуща на дне,
Или вызов стать буйным разбойником,
Тем, кто не крестится даже со сна.
Только верить в тебя и воочью и ночью
И казниться твоею любовью ко мне.
За улыбку твою легкомысленно трачу
Драгоценные строки и ненужные дни.
Расписанье очей изучаю прилежно,
Опозданье бровей за заносами дум,
И волнуюсь насквозь, и тревожный и важный,
Когда входишь надменно в мой дом.
Знаю: тоже измучил. Прости до конца
Приставанье к тебе забулдыги.
Так разбойник мольбами докучает творцу
Перед тем, как с ножом встать в кустах у дороги.
Только знаю одно: я тобой виноват,
Пред тобой я сполна невиновен!
За тебя перед всеми готов дать ответ,
И ответ этот мой будет славен.
Я тобой замечтался (так солдаты ждут вести о мире!),
Притулиться к плечу твоему был горазд.
Так птица с крылом, переломленным в бурю,
Поспешает укрыться в спасительный куст.
Я доселе не смел признаваться бы в злости
И вопить, как я был несчастлив,
Потому что бумага разрывалась на части
От моих тосковательных слов.
Беленою опился, охмелев впопыхах,
Может, смерть призываю я сдуру.
Пусть мне огненной надписью будет твой смех.
Но смелей я царя Валтасара.
Час настанет, скачусь я подобно звезде,
Схож с кометой отчаянно-буйной!
Видишь слёзы из глаз? И ничем никогда
Не заделать мне эти пробоины!
Сам молился неистово на яву и во сне,
Я воззвал, ты предстала из чар мне!
Ну, так вырви у жизни меня из десны,
Словно зуб, перегнивший до корня.
Помогла ли широкая глотка моя,
Иль заклятье сумел извопить я какое, -
Я молил: - Да приидет лукавство твое! -
И оно наступило ликуя.
Мы идём, и наш шаг как стопа командора,
Мы молчим, ведь у статуи каменеют слова.
Мы, шатаясь от счастья, бредём - два гренадера -
Во Францию нашей любви.
Как же это случилось, что, к солнцу влекомый
Как Икар, я метнулся и не рухнулся в грусть?
Сколько раз приближаюсь я к сердцу любимой
И не смею с душой опалённой упасть?!
Всё случилось так просто, нежданно, небренно:
Клич Христа - и мертвец покидает свой гроб.
И теперь я верчусь, как волчок, опьяненный
Этим розовым вальсом закружительных губ.
Первозванный, веснея, и навзрыд почти раденький,
Будто манну глотая нетающий чад,
Я считаю на теле любимой родинки,
Точно звёзды считает в ночи звездочёт.
И всю усталь и грусть с головой погружаю
В это озеро глаз, столь стеклянных, без дна,
Где зрачки, как русалки ночною порою,
Мне поют о весне и о сне.
Ты вскричала - люблю - тотчас по небосводу
Солнце бросилось в путь со всех ног,
Петухи обалдели от нестерпимой обиды,
Что стал солнцу не нужен их крик.
Шелестнула - люблю - и в тетради проталины,
Как фиалкой, синеют сонетом моим.
Ты идешь, и взглянуть на пройдущую филины
Из дупла вылетают и днем.
Ты идешь, и на цыпочки там, за заборами,
Привстают небоскребы подряд,
Чтобы окнами желтыми, стенами серыми
Поглядеть романтически вслед.
Ты идешь, и шалеют кондукторы, воя,
И не знают, как им поступить,
Потому что меняют маршруты трамваи,
Уступая почтительно путь.
Ты пройдешь, и померкнут смущенные люстры
Перед рыжим востоком волос.
Ты пройдешь, и ты кинешь: - Мои младшие сестры!
Соснам стройным до самых небес.
Ты идешь, и в ковер погружаешь ты ногу,
И, как пульс мой, стучит твой каблук.
Где ковер оборвется, сам под ноги лягу,
Чтобы пыль не коснулась ног.
Я от разума ныне и присно свободен,
Заблуждаюсь я весело каждую ночь.
Да, на серый конверт незатейливых буден
Моих ты как красный сургуч.
Орлеанская дева! Покорительница страстей!
Облеченная в плащ моего заката!
Душу сплющь мне спокойно и стройно пропой
Отходящему - немногая лета!
| |
| Просмотров: 385 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры