">
Чем в похвалах и вычурах стиха!
О друг мой! Не кори мое молчанье!
Вот зеркало. Взгляни себе в лицо.
Мне ль передать его очарованье?
Не грубо ль для него мое перо?
Не грех ли было бы, твой лик рисуя,
Лишь искажать его в моих стихах?
В том, что пишу, другого не хочу я,
Как всем поведать о твоих дарах.
И много больше чем мой бедный стих,
Покажет зеркало в чертах твоих.
104
Нет, для меня стареть не можешь ты.
Каким увидел я тебя впервые,
Такой ты и теперь. Пусть три зимы
С лесов стряхнули листья золотые,
Цветы весны сгубил три раза зной.
Обвеянный ее благоуханьем,
Пронизанный зеленым ликованьем,
Как в первый день стоишь ты предо мной.
Но как на башне стрелка часовая
Незримо подвигает день к концу,
Краса твоя, по-прежнему живая,
Незримо сходит в бездну по лицу.
Так знайте же, грядущие творенья,-
Краса прошла до вашего рожденья.
105
Моя любовь не идолослуженье,
И милый мой не идол без души,
Хоть шлют все те же страстные хваленья
Все одному ему мои стихи.
Он так же мил сегодня, как вчера,
Все так же постоянно совершенен,
Поэтому в созданиях пера
И мой восторг все так же неизменен.
Мил, добр, правдив - вот все их содержанье,
Мил, добр, правдив - в разнообразьи слов
Три темы во едином сочетаньи.
Вот цель, и смысл, и дух моих стихов.
"Мил, добр, правдив" - встречаются отдельно,
Но только в нем сложились нераздельно.
106
Когда в сказаниях времен минувших
Читаю описанья красоты
И рыцарей, и дам, давно уснувших,
Я вижу их забытые черты.
Но в пышном фимиаме восхваленья
Их рук, их ног, их уст и их очей
Я вижу лишь как бы предвосхищенье
Всего, что слилось в красоте твоей.
Все эти похвалы лишь предсказанья
Того, что можем ныне видеть мы,
Но в смутности далекой прозреванья
Воздать тебе, что должно, не могли.
Но ведь и мы, любуяся тобой,
Немеем пред твоею красотой.
107
Ни собственный мой страх, ни вещий дух,
Мечтая о грядущем мирозданья,
Не могут предсказать, когда, мой друг,
Моей любви наступит окончанье...
Проходят без следа луны затменья:
Авгурам их пророчество смешно;
Бывает часто шаткое прочно:
Оливе мир сулит на век цветенье.
И вот, в росе поры благоуханий
Свежа моя любовь, ей смерти нет,
Раз жив в моих стихах я как поэт,
Когда могила ждет других созданий.
В моих стихах твой памятник прочней,
Чем пышные надгробия царей.
108
Нет ничего доступного перу,
Чего тебе не выразил мой гений.
Что нового сказать тебе могу,
В чем не было бы прежних откровений?
Ничто, мой светлый мальчик; как в вседневной
Молитве Богу то же говорю, -
Как стар, но и не стар мой крик душевный -
<Я твой, ты мой> - с тех пор, что я люблю.
Так вечная любовь в своем теченьи
Не знает пыли и обид времен,
Не зрит морщин, - и в вечном обновленьи
След дряхлости в рабы ей присужден.
Где время, внешность вносят обветшанье,
Она живет в лучах воспоминанья.
109
Не говори, что это сердце лживо,
Хоть потускнел на вид мой пыл вдали,
Не умереть тому, что вечно живо
В моей душе, - она в твоей груди.
Там кров моей любви, и если я
Блуждал как странник, то пришел домой
Я вовремя, по-прежнему любя,
Чтоб смыть пятно моею же водой.
Хотя б во мне все слабости земли,
Присущие всем существам, царили -
Не верь, не верь, чтобы они могли
С сокровищем моим сравняться в силе!
Нет в мире ничего милей тебя,
О розан мой, ты мне и все, и вся!
110
Я сознаюсь: то здесь, то там блуждая,
Я сделался изменчивым на вид,
Сокровища за гроши продавая,
Возобновляя пыл былых обид.
Да, только в форме искажений
Я видел правду... Верь божбе моей,
Что сердце молодело от падений
И облик твой все восставал светлей.
Теперь конец. Отныне вечно твой,
Свободен я от новых вожделений.
Ты бог любви, перед одним тобой
Я преклоняю вновь мои колени.
Прими ж меня, прижми к своей груди,
О сладостный, о лучший сын земли!
111
Нет, не меня кори, кори мою судьбу,
Виновницу моих дурных деяний!
Она меня забросила в среду,
Родящую разнузданность желаний.
Вот отчего на мне лежит клеймо,
Вот что мою природу подчинило
Порывам чувств и грязью исказило...
В тебе одном спасение мое!
И, как больной, желая исцеленья,
Желчь снадобий готовится принять, -
Нет горести для цели исправленья,
Которой бы я не был рад признать.
О, пожалей меня, мой нежный друг!
И эта жалость исцелит недуг.
112
Твоя любовь и жалость совлекли
С меня клеймо суда толпы презренной.
Что мне ее хваленья и хулы?!
Ты мне один судья во всей вселенной!
Ты для меня на свете все и вся!
Лишь от тебя снесу я осужденья.
Никто другой, хваля иль понося,
Не может в жизнь внести мне измененье.
В такую бездну погрузил я мненья
О мне людей, что мой змеиный слух
И к лести, и к проклятиям стал глух.
И знай, причина этого презренья
Лишь ты. Ты так всегда, везде со мной,
Что словно мертв весь мир мне остальной.
113
С тех пор, что я покинул вновь тебя,
Я глубь моей души лишь постигаю,
Я полуслеп к тому, что вне меня,
И будто вижу, но не понимаю.
До сердца не доходят отраженья
Ни птиц, ни трав, ни образов. Мой ум
Не сознает ни вида, ни движенья
И не хранит в себе ни грез, ни дум.
Прелестный облик ли, чело ль уродства,
То день ли, ночь, то море ли, леса,
Иль черный грач, голубки ли краса, -
Во всем с тобой я только вижу сходство.
Мой дух, весь полный чувством лишь безмерным,
Из верного становится неверным.
114
Или мой дух, увенчанный тобою,
Пьет жадно лесть, отраву всех царей?
Иль я стою пред истиной святою,
Когда твоя любовь, как чародей,
Творит из чудищ светлое виденье
Такого небожителя, как ты,
Из гадов делает венец творенья,
Едва на них блеснут ее лучи?
Нет, первое! То лесть в моих очах,
И ум ее по-царски выпивает.
Мой взор со вкусом был всегда в ладах
И другу сам фиал приготовляет.
А если он отравлен - не беда!
Его наполнили мои глаза.
115
В моих стихах к тебе я прежде лгал,
Где говорил: "Нельзя любить сильнее!"
Тогда рассудок мой не понимал,
Как может быть мой пыл любви ярчее.
Ход времени в миллионах измерений
Крадется в клятвы, рушит власть царей,
Темнит красу, тупит порыв решений
И силу духа силою своей.
Как мог, страшась его всесильной власти,
Я не сказать: "Нельзя любить сильней"?
Уверенный в непрочности вещей,
Я верил только в мимолетность счастья.
Любовь - дитя. Я ж, как на зрелый плод,
Смотрел на то, что зреет и растет.
116
Не допускаю я преград слиянью
Двух верных душ! Любовь не есть любовь,
Когда она при каждом колебанье
То исчезает, то приходит вновь.
О нет! Она незыблемый маяк,
Навстречу бурь глядящий горделиво,
Она звезда, и моряку сквозь мрак
Блестит с высот, суля приют счастливый.
У времени нет власти над любовью;
Хотя оно мертвит красу лица,
Не в силах привести любовь к безмолвью.
Любви живой нет смертного конца...
А если есть, тогда я не поэт,
И в мире ни любви, ни счастья - нет!
117
Вини меня за то, что расточал
Я то, чем одному тебе обязан, -
И что твоей любви не призывал,
Хоть день за днем сильней был с нею связан, -
Что это сердце часто приносило
Твои права неведомым сердцам,
Что я пускал идти мое ветрило
По воле ветра к дальним берегам.
Кляни мои поступки, вожделенья,
Улику за уликой громозди,
Кори, брани, наказывай, стыди,
Но только не рази стрелой презренья!
Ведь я хотел беспутностью моей
Узнать всю силу верности твоей!
118
Как с целью возбудить себя к еде
Мы острой смесью небо раздражаем;
Как мы, боясь, незримой нам беде
Лекарством зримую предпосылаем,
Так, сладостью твоею пресыщен,
Я горечь зелья примешал в питанье,
И вот, больной здоровьем, осужден
Без всякой нужды выносить страданье.
Так хитрости любви, предупреждая
Незримые мученья, их творят,
Лекарствами, здоровье отравляя,
Избыток блага обращают в ад.
И понял я - леченье только губит
Тех, кто, как я, тебя безумно любит.
119
О, сколько горьких слез я выпивал
Очищенных средь колб, подобных аду,
Надежду страхом, страх надеждой гнал,
Теряя там, где ожидал отраду!
Каких безумств не совершал в тот миг,
Когда считал себя в зените счастья!
Как выступали из орбит своих
Мои глаза в припадках злобных страсти!
О благо зла! Теперь могу понять,
Что лучшее лишь лучше от страданий, -
Любовь былая, возродясь опять,
И краше, и полней очарований.
Так я ценой перенесенной муки,
Счастливей трижды после дней разлуки.
120
Что ты жесток был, ныне мне отрадно;
Хоть в ту пору обида и печаль
Терзали грешный дух мой беспощадно, -
Ведь нервы у меня не медь, не сталь...
И если б ты мое познал презренье,
Как я твое, то ты б изведал ад.
Но я, тиран, забыл бы про тот яд,
Который влил ты мне в те дни мученья.
О, вспомнив лишь ту горестную ночь,
Вся глубь души моей из состраданья
Влила б тебе, как ты мне, чтоб помочь,
Бальзам любви и соболезнованья.
Но грех твой ныне в радость обращен.
И я тобой, а мною ты прощен.
121
Нет, лучше подлым быть, чем подлым слыть,
Когда не подл, но терпишь осужденья,
Когда ты должен не как хочешь жить,
Но так, как требует чужое мненье.
Как чуждые, превратные глаза
Могли б хвалить мои переживанья
Иль ветреность мою судить, когда
С их точки зло - добро в моем сознанье?
Я есть - как есть. Кто стрелы направляет
В мой грех, тот множит лишь свои:
Я, может, прям, кривы ж они, кто знает?
Не их умам судить дела мои,
Пока не верно, что все люди злы,
Во зле живут и злом порождены.
122
Твой дар, портрет твой, у меня в мозгу
Запечатлен; его не смоет вечность.
Он тления не знает, жить ему
Вне времени предела в бесконечность.
Иль, в крайности, пока моей душе
Дает еще существовать природа.
В то время, как все гибнет на земле,
Твой облик будет цвесть из рода в роды.
Прожить ли столько этому портрету?
Я без доски ношу в душе другой.
Вот почему мне в этом нужды нету:
Твой истинный неразлучим со мной.
Держать для памяти изображенье
Не значит ли признать права забвенья?
123
Нет, время, нет, меня ты не изменишь!
Взведенных вновь тобою пирамид
Моим очам ни нов, ни чуден вид,
В какой наряд его не разоденешь! -
Наш краток век, и вот нам в удивленье
Все то, что выдаешь за старину,
И видим мы мечты осуществленье
В уже известном нашему уму.