nbsp; С тетрадкой нот сидела, и -
Ресницы длинные свои
Склоня к коленям, как маэстро,
Карандашом, под гром оркестра,
Чертила что-то.
Гордый Лист,
Известный вам фортепьянист,
Когда из Венгрии опальной
(Артистов модный идеал)
Он прилетел и взволновал
Наш север славой музыкальной, -
Ее недаром посетил:
Был пьян и гениально мил.
Недаром Щепкин знаменитый,
Поборник Гоголя маститый,
Ее гостям "Разъезд" читал,
Смешил, смеялся и рыдал.
Недаром зеленью, цветами
В мороз крещенский убрала
Она свой угол, и была
Всегда особенно мила
С московскими профессорами.
Стихи читала, как поэт,
Хоть и без лишних декламаций,
И на защиту диссертаций
Езжала в университет.
Недаром в обществе старались
Ей потихоньку подражать:
Хвалили, громко заступались,
Или за нравственность боялись,
И торопились клеветать.
Но ложь была такого рода, -
Такая радужная ложь,
Что ей завидовала мода
И восхищалась молодежь.
Барон был муж довольно вялый,
Не делал ни добра, ни зла;
Жена, конечно, не могла
При нем быть женщиной отсталой;
У ней был сын - неглупый малый,
Но недогадливый - в отца.
Когда он в зеркало гляделся,
Чертами своего лица
Он любовался и вертелся,
И этого-то молодца
Учил Камков. Воображаю,
Как он внушал, как прививал
Он философию к лентяю.
Однажды, право я не знаю -
Кто баронессе подсказал,
Что это - золото-учитель,
Что он магистр и сочинитель,
Что он, как древний Ювенал,
Не только знает по-латыне,
Но, что довольно редко ныне,
Прочел Гомера до конца,
И так же изучил глубоко
Язык богов и дух слепца,
Как баронесса Поль де Кока.
Такая новость не могла
Не изумить ее сначала;
Но баронесса отвечала
Спокойно, то есть солгала,
Не покраснев: - я это знала,
Для сына я его брала.
Потом как будто испугалась,
Пошла и села в уголок,
Когда Камков давал урок.
Через неделю оказалось,
Что он, хотя и латинист,
Но вовсе не семинарист,
И так же знает по-французски
И по-немецки, как по-русски.
Как говорит он! Боже мой.
Как мил!
Упала с глаз завеса: -
Он человек передовой, -
Вообразила баронесса.
Ему восторженно внимать,
Ему безмолвно поклоняться,
За ним карету посылать,
Задерживать и в свет толкать,
И за Камкова распинаться
Она повсюду, где была,
За первый долг себе сочла.
Не будь Гамлетом мой ученый,
Он натолкнулся бы на грех.
Решись он смело быть вороной
В павлиньих перьях, - и успех
Его завидный ждал бы в свете;
Но, - бедный, на чужом паркете
Он спотыкаться не желал,
Себя ценил и наблюдал.
Любил он юность, свежесть, стройность,
Наряды, штофы, зеркала,
Картины, мрамор, даже зла
Наружную благопристойность.
Не приглядевшись ни к чему,
Он все любил, - но не по страсти
К кумирам, и не потому,
Чтоб верил, - нет, Камков отчасти
По складу сердца был артист,
А по уму идеалист.
И не людей он ненавидел,
Нет! в них таинственной судьбы
Он временную жертву видел,
Непризванную для борьбы.
Конечно, к диким отношеньям,
От поколенья к поколеньям
Переходящим как завет,
Он чувствовал антипатию;
Но... как дитя, любил Россию,
И верил в то, чего в ней нет.
Всегда с протянутой рукою
Барон Камкова принимал;
Перед ученою женою
Он как-то смутно сознавал
Свое ничтожество; являлся
На полчаса, финтил, играл
С собачкою, - и пропадал.
Жене во всем он доверялся,
И о Камкове отзывался,
Что это _перл_. Что ж? может быть,
Он знал (недаром же учился),
Как неприлично походить
На петуха, который рылся
В навозе - и нашед зерно
Жемчужное: "К чему оно?" -
Воскликнул и распетушился.
А между тем мой старый друг,
В навозе рывшийся петух,
Как человек обыкновенный,
Был и понятней и сносней
(Хоть может быть и не умней)
Иной, глубоко современной
Нам критики: он не желал
Чудесного соединенья
Душеспасительных начал
С жемчужинами вдохновенья.
Нашед жемчужное зерно,
Он не желал, чтобы оно,
Не переставши быть жемчужным,
Могло быть для закуски нужным.
Он просто-напросто не знал
Ему цены, и браковал.
Конечно, столь же откровенных,
Фортуною благословенных,
Я знаю много петухов.
Они кричат нам: "Для голодных
Не нужно украшений модных,
Не нужно ваших жемчугов -
Изящной прозы и стихов.
Мы для гражданства не видали
От музы никаких заслуг:
Стихи бесплодны, как жемчуг.
Прочь, - это роскошь!" Но, - едва ли
У этих бедных петухов,
Опровергающих искусство,
Изящное простыло чувство
Для _настоящих жемчугов_?
Итак, мой бедный друг Камков
Бароном не был забракован:
Он скоро был рекомендован
Всем знаменитостям, - иным
Он нравился умом своим
Оригинальным и живым,
Другими сам был очарован.
В те дни Тургенев молодой
Еще на пажитях чужой
Науки думал сеять розы;
Глядел на женщин, как герой:
Писал стихи, не зная прозы,
И был преследуем молвой
С каким-то юношеским жаром,
Что суждено ему недаром
Ходить с большою головой.
Аксаков был еще моложе,
Но - юноша - глядел он строже
На жизнь, чем патриарх иной.
Весь до костей проникнут верой
В туманный русский идеал,
Он счастье гордо отрицал
И называл любовь химерой.
Красноречивый Хомяков,
Славянства чуткий предвозвестник,
Камкову был почти ровесник.
Камков нередко с первых слов
Сходился с ними. Разговоры
Их часто до пяти часов
Утра тянулись. - Эти споры
Звал мой насмешливый Камков
Взаимным щупаньем голов.
Иные на него косились,
Потом как будто ничего
В нем не нашли, - и подружились.
Иные, раскусив его,
Тянули на свою дорогу,
Ему замазывали рот,
И льстили; - словом, понемногу
Заманивали в свой приход...
Иные... но мы только знаем,
Что он в сороковых годах
Был на виду, был приглашаем, -
И стал являться на балах.
Вот он на улицу выходит
В еноте, в шляпе и кашне,
Уж ночь. Все глухо. В стороне
Собака лает... кто-то бродит...
Метель, шумя по чердакам,
С дощатых кровель снег сдувает;
Фонарь таинственно мигает
Двум отдаленным фонарям;
Закрыты ставни у соседей;
Высоко где-то на стекле
Свет огонька дрожит во мгле.
- Вот подлинно страна медведей! -
Сам про себя Камков ворчит,
В карман свои перчатки сует,
Глядит, - ну так, платок забыт!
И мой герой с досады плюет.
Вот едет Ванька. Ванька - стой!
Не повали меня, он просит
И в сани ногу он заносит
И едет. - Нос его поник
В заиндевелый воротник;
Извозчик клячу погоняет;
Камков сидит и размышляет:
- Кой черт несет меня туда?
А впрочем, что же за беда!
Бал охраняет нашу личность,
Так как никто - и генерал -
И тот не скажет неприличность
Тому, кто приглашен на бал,
Хотя бы этот приглашенный
Был самый жалкий подчиненный.
Бал наших женщин обновил
И нас с Европой породнил.
Так едучи да размышляя
О том о сем, он у Тверских
Ворот очнулся. - Десять бьет
На монастырской башне. Вот
И Дмитровка. Освобождая
Свой нос, глядит он: у ворот
Четыре плошки, - в бельэтаже
Сияют окна. Экипажи
Пустые едут со двора;
Над их двойными фонарями
Торчат, как тени, кучера.
Один из них: "Куда ты, леший!" -
Кричит на Ваньку в воротах:
"Опешил, что ли?" Сам опешил,
Бормочет Ванька впопыхах
И барина благополучно
Подвозит по двору к сеням
На зло горластым кучерам.
Камков идет; - ему не скучно;
Он рад внезапному теплу;
Он всем доволен - завываньем
Оркестра, вазой на углу
Воздушной лестницы, сниманьем
Салопов, обнаженных плеч
Благоуханной белизною,
Блондинкою, что перед ним
Идет легко, шурша своим
Атласом, - стройная, - одною
Рукою платье приподняв,
Другую опустив с букетом.
Камков был прав, смеясь над светом,
Но, и любуясь, был он прав,
Когда на все глядел поэтом.
Вот посреди толпы живой
Он озаренный зал проходит,
Тут, слава богу, мой герой
Два или три лица находит
Ему знакомых; - ухватил
За пуговицу, чуть не обнял
Его один славянофил,
И, милый спорщик, тут же поднял
Вопрос: чем вече началось
Новогородное? - Вопрос
Не бальный, но зато мудреный.
- Мирскою сходкой, - отвечал
Ему Камков. - Захохотал
Славянофил; - но спор ученый
Был как-то скоро прекращен.
Их разлучили. - С двух сторон
Танцующих гремя подъемлет
Летучий вальс своим жезлом;
Толпа ему послушно внемлет;
Вот под его певучий гром
Несутся пары. - Вот кругом
Теснятся зрители. - Меж ними,
Засунув палец под жилет,
Стоит весь в черное одет,
С лицом задумчивым, с живыми
Глазами, с складкою на лбу,
Камков, как некий вождь, впервые
Вдали заслышавший пальбу.
О чем он думает, - в какие
Мечты душою погружен?
Кого в толпе заметил он, -
За кем следит он так прилежно?
В числе танцующих была
Одна особенно мила.
Нежна, как ландыш самый нежный,
Свежа, как роза. - На плечах
У ней (не только на щеках)
Играл застенчивый румянец;
Играл он даже на локтях,
Когда ее, как деспот, танец
На середину увлекал.
В ее глазах огонь пугливый
То вспыхивал, то померкал;
Она переходила зал
То медленной, то торопливой
Походкой; - так была робка,
Так грациозно неловка,
Так непохожа на плутовку,
Что странно, кто решиться мог
Надеть вакхический венок
На эту детскую головку.
Она дитя, - но кто она?
Камков невольно знать желает.
- Кажись, - Таптыгина княжна,
Ему знакомый отвечает, -
А, впрочем, право, черт их знает, -
Я, может статься, и соврал, -
У ней, - он вяло продолжал,
Подняв лорнет, - недурен профиль!
Н