Печерин Владимир Сергеевич - Стихотворения - Книги

В. С. Печерин

Стихотворения --------------------------------------

Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй

Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания

В. С. Киселева-Сергенина

Общая редакция Л. Я. Гинзбург

Л., Советский писатель, 1972

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка

265. Желание лучшего мира (Из Шиллера)

266-271. Из антологии

1. "К милым отчизны брегам приближайся, "Завтра, - сказал..."

2. "Где красота твоя, город дорийский, Коринф лучезарный?.."

3. "Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой..."

4. "Труп Леонида кровавый, увидевши, Ксеркс-победитель..."

5. К изваянию Зевса Олимпийского, творению Фидия

6. К изваянию Александра Великого, творению Лисиппа

272-276. Поэтические фантазии

1. Нечто

2. Бал

3. Продолжение бала. Русские романы

4. Смольный монастырь

5. Programme des examens publics a la communaute des demoiselles nobles. Religion, Histoire, Chant d'Eglise

277. <Монолог Вольдемара>

278. Песнь Софии

279. Pot-pourri, или Чего хочешь, того просишь

280. Пробуждение

Владимир Сергеевич Печерин не был поэтом в точном значении этого слова. Он принимался за перо, когда, захваченный потоком сильных впечатлений, испытывал потребность разобраться в своих думах и настроениях. Адресат почти всех оригинальных произведений Печерина - друзья его юности. Так было в 1831-1835 и в 1864-1865 годах. Только эти два периода в биографии Печерина и ознаменованы стихами. Его вольнолюбие и дерзкие помыслы, его литератур ная эрудиция и дар слова, отразившиеся в этих стихах, выводят их за пределы чисто кружкового, дилетантского сочинительства.

Печерин родился 15 июня 1807 года в селе Дымерка Киевской губернии. Отец семейства - кадровый армейский офицер - по долгу службы часто менял местожительство, и детство его сына в основном прошло в скитаниях по захолустным городам Украины, Молдавии и Белоруссии. История духовного развития Печерина, по его собственному признанию, началась очень рано - "от первых лучей разума" . "Зрелище неправосудия и ужасной бессовестности во всех отраслях русского быта - вот первая проповедь, которая сильно на меня подействовала". {М. О. Гершензон, Жизнь В. С. Печерина, М., 1910, с. 192.}

Глубокий след в сознании Печерина оставило пребывание в Липовце (Киевской губернии) в начале 20-х годов. "В то время, - вспоминал он, - все подготавливалось к взрыву. Стихии были в брожении. Полковник Пестель был нашим близким соседом. Его просто обожали. Он был идолом 2-й армии". Гувернер Кессман и его друг Сверчковский, говорит далее Печерин, "без малейшей застенчивости обсуждали передо мной планы восстания". {В. С. Печерин, Замогильные записки, М., 1932, с. 23.}

В 1822 году родители оставляют Печерина в одной из киевских гимназий, но он вскоре просит забрать его оттуда, так как там "преподают только начала всех наук, но ни одной не учат совершенно". {Письмо к родителям от 14 августа 1822 г. - ГБЛ, фонд Ф. В. Чижова.} Юный Печерин максимально сокращает свои расходы, употребляя большую часть выданных ему денег на оплату приватных уроков у сведущих педагогов.

В 1825 году он уехал в Петербург с намерением продолжить свое образование, но поступил в университет позднее, чем рассчитывал. Лишь в 1829 году он был принят студентом на словесное отделение Петербургского университета. Своей специальностью он избрал классическую филологию и за три года обучения превосходно овладел ею под руководством видного эллиниста профессора Ф. Б. Грефе.

В феврале 1831 года Печерин блистательно заканчивает университетский курс со званием кандидата и вскоре сам погружается в педагогическую работу. В том же 1831 году он дебютировал в журнале "Сын отечества" переводом шиллеровского стихотворения "Желание лучшего мира", а спустя год - полтора напечатал два цикла переводов из греческой антологии. Вследствие этих переводов он, по собственному признанию, сделался "страшным любимцем" С. С. Уварова, мнившего себя знатоком и пропагандистом антологии. Уваров занимал пост товарища министра народного просвещения, и по его указанию Печерин был включен в число выпускников университета, отобранных для двухлетней командировки в Берлин с целью "усовершенствования в науках и приготовления к профессорскому званию".

Через месяц Печерин уже прощался со своими друзьями по университету: А. В. Никитенко, Ф. В. Чижовым, М. П. Сорокиным и другими, еще в студенческие годы составившими тесный дружеский кружок. Мечты о благородном поприще, критическое отношение к окружающей действительности, литературные и театральные интересы сплачивали участников этого кружка. Перед отъездом Печерин написал несколько десятков стихотворений - нечто вроде дневниковых записей, большей частью навеянных предстоящим отъездом и тяготеющих к лирическому циклу.

В Берлине, где Печерин слушал лекции знаменитых профессоров, он с огромным интересом следил за политической и философской мыслью Западной Европы, а за время вакаций успел объездить Швейцарию, Италию и Австрию.

В конце 1833 года Печерин послал друзьям две драматические сцены под заглавием "Вольдемар" и поэму "Pot-pourri...". Спустя много лет было высказано убедительно прозвучавшее мнение о том, что это произведение - часть трилогии, которая не сохранилась, но с которой был знаком Достоевский. {О несостоятельности этой легенды, бытующей и по сей день, см. примеч. 279.}

На самом деле "Pot-pourri..." - совершенно самостоятельное произведение, вполне выражающее свою идею, интересное по замыслу и по исполнению. Последовательность всех его частей обоснована художественной логикой. В поэме сталкиваются два мира - мир отечественный и западноевропейский. Песни старика и старухи, выполненные в подчеркнуто фольклоризованном, народном стиле, передают жуткую атмосферу террора в родной стране. Первая песнь Эмилии дополняет мрачную картину русской жизни иным проявлением социального зла - губительной властью сословных предрассудков, вторгающейся в сферу интимной жизни. Тема эта сразу же перебрасывается в западноевропейский мир: русский юноша, чья любовь разбилась о неумолимый закон социального неравноправия, ищет смерти в бою за правое дело. Но проливает он свою кровь не за благо отчизны, а на "каталонских полях" - за свободу чужого народа, ибо все пути к прямой и честной борьбе на родине закрыты. Несправедливость и насилие, подобно чуме, свирепствуют не только в России, но и в "просвещенных" странах Европы - эту мысль подхватывает и завершает "Баллада о графине Турн". Таким образом, всесилие социального зла в поэме Печерина становится международной проблемой.

Заграничные впечатления привели Печерина к печальному признанию, что Россия является оплотом европейского деспотизма и реакции. Было ясно, что только колоссальная, почти сверхъестественная сила могла бы избавить людей от этого чудовищного "царства рабства". Мечту о грандиозном революционном катаклизме и воплотила средняя часть поэмы (театр). Здесь тема засилья зла снова возвращается в национальные рамки, чему нисколько не противоречит античный антураж - образы античной древности у Печерина шли от декабристской тираноборческой поэзии. Кстати, упоминающиеся здесь "пять померкших звезд" - это пять казненных декабристов, а Поликрат Самосский - не кто иной как отечественный тиран Николай I.

Примечательно, что сцены "Языческого Апокалипсиса" у Печерина звучат мажорно, почти весело, ибо мысль его не останавливается на развалинах "ветхого мира", она предсказывает рождение новой жизни, освещенной светом добра и разума.

Автор "Pot-pourri...", однако, не мог не чувствовать, насколько далеки эти "мечты, набросанные на картон", от действительности. Вот почему некоторые эпизоды в поэме даны с налетом иронии. "Языческий Апокалипсис" - вдвойне фантастическая пьеса: и по содержанию, и потому, что ее нельзя представить в театре - ни один актер не получит в ней роли, ни один зритель не увидит. Автор остается наедине со своим творением, и на этой, уже вполне правдоподобной сцене, перекликающейся с началом поэмы, и обрывается повествование.

Как ни удручен был Печерин темными сторонами буржуазной цивилизации, Россия в сравнении с европейскими странами казалась ему безысходной тюрьмой. Он с ужасом возвращался домой, мысленно представляя себя "благонамеренным профессором, насыщенным деньгами, крестиками и всякой мерзостью". {Письмо к графу С. Г. Строганову от 23 марта 1837 г. - "Русский архив", 1870, 11, с. 12 7.}

По прибытии в июне 1835 года в Петербург Печерин был назначен экстраординарным (т. е. не защитившим диссертации) профессором греческого языка и словесности в Московский университет и уже осенью приступил к работе.

Но профессорство его длилось совсем недолго. Ссылаясь на обстоятельства сугубо личного характера, Печерин выхлопотал заграничный паспорт и в июле 1836 года выехал из страны. "Я бежал из России, - рассказывал он потом, - как бегут из зачумленного города... я был уверен, что если б я остался в России, то с моим слабым и мягким характером я бы непременно сделался подлейшим верноподданным чиновником или попал бы в Сибирь ни за что ни про что". {В. С. Печерин, Замогильные записки, с. 115.}

Печерину грезилось какое-то огромное, блистательное и героическое поприще в иноземных странах, жизнь которых он в общем наблюдал недолго, поверхностно и которая представлялась ему все-таки в очень идеализированном виде. Сначала он поселился в Швейцарии (в Лугано, а потом в Цюрихе), где пытался наладить контакты с итальянскими революционерами, но из этой затеи ничего не вышло. Кошелек Печерина истощился. В 1838 году он пешком пробирается во Францию, помышляя о Париже, который в то время был главной лабораторией европейской социально-утопической мысли. В дороге Печерин был схвачен французскими властями и выслан из страны как подозрительный человек. В итоге он попал в бельгийский город, Льеж. Оказавшись в полной нищете, он принимается за любой черный труд - пробавляется грошовыми уроками, служит камердинером у английского капитана, продает сапожную ваксу. Тем не менее за два года жизни в Льеже он освоил труды Сен-Симона, учение Бабефа, систему Фурье, Ламенне и других мыслителей. Огромное впечатление произвели на него романы Жорж Санд.

Осенью 1840 года петербургские друзья Печерина с изумлением узнали, что он удалился в один из католических монастырей ордена редемптористов. "Странный переворот", - записал в своем дневнике А. В. Никитенко. "Печерин - католический монах! Это просто непостижимо". {А. В. Никитенко, Дневник в трех томах, т. 1, М., 1955 с. 239.}

"В его лице, - писал Г. В. Плеханов о Печерине, объясняя этот "переворот", - русская действительность создала свое собственное отрицание, - и притом такое отрицание, которому была чужда всякая примесь надежды на победу в борьбе с нею, отвратительной действительностью". {Рецензия на книгу М. О. Гершензона "Жизнь В. С. Печерина" - Г. В. Плеханов, Собр. соч., т. 23, М.-Л., 1926, с. 33.}

Очевидно, что поступок Печерина был вызван также и разочарованием в европейском освободительном движении, и душевной усталостью, и затянувшейся неприкаянностью.

Сразу после пострижения (в сентябре 1840 года) Печерин был направлен в голландский город Виттем. Пройдя там богословскую подготовку, он был рукоположен в священники, а через два года получил назначение в г. Фальмут (Южная Англия). Здесь началась его регулярная миссионерская деятельность, продолжившаяся затем в Клэпэме (близ Лондона).

Связи Печерина с родиной надолго прервались. Лишь в 1853 году его разыскал Герцен, в то время уже ставший эмигрантом. Герцен слышал о Печерине, читал его поэму еще в бытность свою в Петербурге (1840-1841) и теперь надеялся получить ее из рук самого автора. Встрече с ним и биографии Печерина он позднее посвятил одну из интереснейших глав седьмой части "Былого и дум" ("Pater V. Petcherine").

Рукопись поэмы через некоторое время удалось нелегально переправить из России в Лондон. В предисловии к сборнику "Русская потаенная литература XIX столетия" (1861), где она была напечатана, Огарев писал: "Поэма, несмотря на ее отвлеченность, обличала сильный поэтический талант, который мог бы развиться. Каким образом автор ее погиб хуже всех смертей... погиб заживо, одевшись в рясу иезуита и отстаивая дело мертвое и враждебное всякой общественной свободе и здравому смыслу? Это остается тайной; тем не менее мы со скорбию смотрим на смрадную могилу, в которой он преступно похоронил себя. Воскреснет ли он в живое время русской жизни... Как знать?" {Н. П. Огарев, Избр. произв., т. 2, М, 1956, с. 491-492.}

Печерин в это время уже был в Лиммерике (Южная Ирландия). Вести из России о подъеме освободительного движения, вести, которые он черпал в основном из герценовского "Колокола", произвели новый переворот в его сознании. "Я выхожу из могилы и вижу рассвет русского дня", - писал Печерин Огареву, как бы в ответ на его вопрос. {Письмо к Огареву от 13 марта 1863 г. - А. А. Сабуров, Из переписки В. С. Печерина с Герценом и Огаревым ("Литературное наследство", 62, М., 1955, с. 479).} Он возобновляет переписку с Герценом, Никитенко, Чижовым и другими соотечественниками. Он печатно заявляет о своей неостывшей вражде к самодержавию, осуждает палаческое "усмирение" Польши и т. д. В эти годы он снова пишет ряд стихотворений, представляющих собой своеобразную исповедь и обращенных к его старым друзьям.

Процесс изживания религиозных иллюзий, начавшийся у Печерина еще в конце 50-х годов, в 60-е годы приходит к своему логическому завершению. В 1861 году он решается на неслыханно скандальный поступок - выходит из ордена редемптористов. Вся дальнейшая тактика Печерина клонилась к тому, чтобы максимально ослабить свою зависимость от церкви и предельно сузить свои обязанности как духовного лица. В 1862 году он переселяется в Дублин, где до конца своих дней (он умер 17 апреля 1885 года) служит при больнице в качестве патера.

Мемуары Печерина, над которыми он работал в 1865-1867 и в 1870-1873 годах, а также поздние письма к Чижову свидетельствуют о его антиклерикальных взглядах. Он немало сокрушался о том, что принадлежит к "презренной и ненавистной касте" людей, достойных наименования "врагов рода человеческого". {Письмо к Ф. В. Чижову от 13 августа 1871 г. - Там же, с. 465.} Судя по всему, только преклонный возраст, отсутствие крова и средств к жизни помешали ему пойти на окончательный разрыв с церковью.

265. ЖЕЛАНИЕ ЛУЧШЕГО МИРА

(Из Шиллера)

Ах, из сей долины тесной,

Хладною покрытой мглой,

Где найду исход чудесный,

Сладкий где найду покой?

Вижу: холмы отдаленны

Зеленью цветут младой...

Дайте крылья! К вожделенной

Полечу к стране родной!

Слышу звуки райской лиры,

Чистых пение духов,

И разносят вкруг зефиры

Благовония цветов.

Вижу: там златые рдеют

Меж густых ветвей плоды,

Зимни бури там не веют

И не вянут век цветы.

Ах, как солнечный отраден

Вечный свет на тех лугах!

Усладительно прохладен

Тонкий воздух на холмах!

Но увы! Передо мною

Волны яростно шумят,

Грозною катясь волною;

Дух мой ужасом объят.

Вот челнок колышут волны...

Но гребца не вижу в нем...

Прочь боязнь! Надежды полный,

В путь лети! Уж ветерком

Паруса надулись белы...

Веруй и отважен будь!

В те чудесные пределы

Чудный лишь приводит путь.

<1831>

266-271. ИЗ АНТОЛОГИИ

К милым отчизны брегам приближайся, "Завтра, - сказал, -

Долгий и бурный мой путь кончится: пристань близка!"

Но не сомкнулись уста еще, - море как ад потемнело

И сокрушило меня. Слово пустое одно

"Завтра!" с надеждой отважно вещать не дерзай: Немезида

Всюду настигнет тебя, дерзкий накажет язык.

<1831>

Где красота твоя, город дорийский, Коринф лучезарный?.

Где твоих башен венцы? Древни стяжанья твои?

Где велелепные храмы богов, где чертоги? Где жены

Пышноубранные? Тьма граждан на стогнах твоих?

Даже следа от тебя не осталося, город несчастный!

Лютая, всё обхватив, жадно пожрала война.

Мы лишь одни, Океана бессмертные дщери, остались,

Чтобы над прахом твоим, как алкионы, стенать.

<1832>

Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой,

Некогда гордый венцом башен высоких своих...

Ныне ж пожрал меня пепел времен; но в песнях Гомера

Всё я стою невредим с медным оплотом ворот.

Мне не страшны, меня не разрушат губительны копья ахивян:

У всех Греции чад вечно я буду в устах.

1831 или 1832 (?)

Труп Леонида кровавый, увидевши, Ксеркс-победитель,

Дивную доблесть почтив, сам багряницей одел.

Мертвый тогда возгласил спартанский герой незабвенный:

"Нет, не приму никогда должной предателю мзды!

Щит - украшенье могиле моей, прочь одежды персидски!

Я спартанцем хочу в царство Айдеса прийти".

1831 или 1832 (?)

К ИЗВАЯНИЮ ЗЕВСА ОЛИМПИЙСКОГО, ТВОРЕНИЮ ФИДИЯ

Или бог с неба сошел показать тебе образ свой, Фидий,

Или ты сам в небеса бога узреть возлетел.

<1832>

К ИЗВАЯНИЮ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО, ТВОРЕНИЮ ЛИСИППА

Огненный взор Александра и весь его лик величавый

Дивным искусством Лисипп в мощной сей меди явил.

Мнится, он, очи на небо вперив, Громовержцу вещает:

"Мне подвластна земля! Ты, Зевс, Олимпом владей!"

<1832>

272-276. ПОЭТИЧЕСКИЕ ФАНТАЗИИ

19 февраля

НЕЧТО

Напрасно буду ждать отрадной встречи

В кадриле, средь гармонии живой,

И долго не слыхать мне русской речи

Из уст пурпурных девы молодой!

И от кого привет услышу милый?

Кто спросит: "Любите ли танцы вы?"

Окончив бал, кому скажу унылый:

"Вы едете? Всё кончено, увы!"

БАЛ

Приехал и гляжу: дом освещен,

И в окнах легкие мелькают тени;

И слышу, в тесные вступая сени,

И шум шагов и фортепьяна звон.

И в комнатах, как в летний полдень, ясно,

И дышит всё jasmin, ambre, vanille, {*}

{* Жасмином, амброй, ванилью (франц.). - Ред.}

Как целый мир, и стройный и прекрасный,

Французский развивается кадриль.

"Здоров ли Александр Васильич? Слух идет,

Что видели "Ричарда" вы недавно

И что одни вы хлопали исправно,

А публика вся холодна, как лед?"

"От чопорной трагедии французской

Не может наша публика отстать:

В ней нет души и огненной, и русской,

Не ей Шекспира гений понимать!"

"Ах! посмотрите-ка сюда!

Как гаснут свечи здесь уныло!

Так жизни сей отрадные светила,

Блеснув, угаснут навсегда.

Что жизнь в сей атмосфере хладной?

Как друга, я б желала смерть найти!

В цветущем юности венке отрадно

В могилу свежую сойти!"

ПРОДОЛЖЕНИЕ БАЛА

РУССКИЕ РОМАНЫ

20 февраля

"А новые романы вы читали?

"Семейство Холмских"?" - "Нет! Не мог, ей-ей!

И шесть частей всегда меня пугали:

Прочесть печати русской шесть частей!

Романов русских, право, я не чтец,

В них жизни мощный дух не веет!

Лежит, как пышно убранный мертвец,

А под парчой всё крошится и тлеет.

Поденщиков я этих ненавижу -

Вы старый мусор свозите, друзья;

Но зодчий где? К чему сей труд? Не вижу,

И зданий вовсе не приметил я.

Всего тут понемножку: и народность,

И выписок из хроник целый ряд,

И грубая речей простонародность,

На жизнь и в бездны сердца мрачный взгляд.

Но где ж у вас гигантские созданья

Фантазии могучей и живой?

- А нам к чему? Есть летопись, преданья,

И - с ног до головы - готов герой.

Хотите ли увидеть исполина,

Кто мощно сдвинул край родной?

Смотрите: вот его кафтан, дубина!

Весь как в кунсткамере, весь как живой".

СМОЛЬНЫЙ МОНАСТЫРЬ

25 февраля

Итак, друзья, как видно, я решился

Излить всю душу в звуках и стихах!

О! если б весь я в звуки превратился

И так же, как они, исчезнул в небесах!

Еще я пил из чаши, полной яда!

Но, боже мой, как сладок этот яд!

За миг один, за два прекрасных взгляда

Цвет жизни и всю жизнь отдать я рад!

Воздушны пери предо мной мелькали,

Меж них царицею она была;

Мне очи голубиные сияли,

Мне речь ее жемчужная текла.

PROGRAMME

DES EXAMENS PUBLICS A LA COMMUNAUTE IMPERIAL

DES DEMOISELLES NOBLES: RELIGION, HISTOIRE, CHANT DEGLISE {*}

{* Программа публичных экзаменов в императорском институте благородных девиц: Религия, История, Церковное песнопение (франц.). - Ред.}

Как много есть поэзии глубокой

В программе этой, для иных сухой!

Как солнце в небесах, стоит высоко

Религия над жизнию земной.

А долу - разливаяся, бушует,

Кипит клокочущий поток страстей,

По воле рока буйно торжествует

Секира черни или меч царей.

Но в стройной пляске, светлою грядою

Над миром думы Вечного плывут,

Играют пестрою людей толпою

И свет в пучины вечности лиют.

И навсегда земное умолкает,

И чистых ангелов воздушный строй

Врата небес пред нами отверзает

При звуках арфы, с песнью трисвятой.

Февраль 1833

277. <МОНОЛОГ ВОЛЬДЕМАРА>

(один; смотрит на часы)

Пробило десять. Так! Свершилось всё!

И к вековому зданью предрассудков

Я первый должен факел поднести?

Зажечь пожар неистовый, в котором

Столетье ветхое сгорит? Постой,

Безумный юноша! Что начинаешь ты?

Ты властен ли сказать огню: "Здесь твой предел!",

Ты можешь ли из бурного хаоса

Могучим словом вызвать новый мир?

О, как страшно среди моря злого

Без руля и весел плыть!

И не знать магического слова,

Чтоб стихии усмирить!

И в борении ужасном

И бессильном волны рассекать,

К небу руки воздевать напрасно

И в слепой пучине утопать!

Так в долине погибает

В бурю стая голубков,

На скалы орел взлетает

&nbs