Пальм Александр Иванович - Стихотворения

  Не слышится ли безотвязный шопот

  

  

  Больному слуху? - Лучшие года

  

  

  Клеймит насмешкою безумный ропот

  

  

  Измученной души... везде укор -

  

  

  И в тине ежедневных хлопот,

  

  

  И в жажде благородной... всё позор!

  

  

  Но что ж это? Постигнуть ум не смеет...

  

  

  Последним ли порывам приговор?

  

  

  Иль уж пора? глухой могилой веет...

  

  

  Или, пройдя годов тяжелый ряд,

  

  

  Лишь злобу ты сберег?.. иль это реет

  

  

  Крылатый демон? кинув грустный взгляд,

  

  

  Он тешит нас рассказом ядовитым...

  

  

  И жадно слушаешь, - и не слыхать бы рад!..

  

  

  То было и с моим героем. - Скрытый

  

  

  Недуг в груди проснулся и сжигал

  

  

  Его хандрой упорной; в мир забытый

  

  

  (Как я рассказ мой начал) он вникал

  

  

  Суровой думой, и не бед волненья

  

  

  Он многое теперь разоблачал;

  

  

  Во всем искал он горького значенья.

  

  

  И точно, им не в шутку овладел

  

  

  Всегда печальный демон размышленья...

  

  

  Быть может, это века нашего удел:

  

  

  Мы воё хотим проникнуть, иль разрушить.

  

  

  Влажен, кто насладиться всем умел

  

  

  Вез дальних рассуждений!.. но дослушать

  

  

  Я вас прошу мой прерванный рассказ.

  

  

  Мы перейдем, чтоб связи не нарушить,

  

  

  Как наш герой припомнил грустный час

  

  

  Тревожного и шумного отъезда.

  

  

  Коляска желтая да тарантас

  

  

  Весь день с утра стояли у подъезда.

  

  

  В гостиной тьма народа - вся родня,

  

  

  Соседи близкие, всего уезда

  

  

  Диктаторы; кто, голову склоня,

  

  

  Молчал, кто пил усердно на прощанье;

  

  

  Ну, словом, шло как следует. - Звеня

  

  

  Бокалами, пошли на лобызанье

  

  

  К отцу, все хором врали пустяки,

  

  

  Твердя на путь приличные желанья.

  

  

  Верны обрядам старым русаки -

  

  

  Что похороны, свадьба, иль крестины,

  

  

  Приезд, отъезд - нам всё равно с руки -

  

  

  Попить, поесть, и к чорту все кручины!..

  

  

  Но кони тронулись, и зазвонил

  

  

  Валдая дар напев свой скучно-длинный.

  

  

  У церкви стой! - мы вышли; помню, был

  

  

  Чудесен миг, - навертывались слезы.. с

  

  

  Нас осенил крестом отец Панфил...

  

  

  У церкви две старинные береза

  

  

  На памятник шатром склонились; - миг

  

  

  Еще чудесный!.. и - о проза, проза! -

  

  

  Вдруг галки подняли ужасный крик;

  

  

  И мы с могилой матери простились.

  

  

  Кнутом лениво шевелил ямщик;

  

  

  До нас слова неясно доносились;

  

  

  Вилась клубами по дороге пыль,

  

  

  И мужички, зевая, расходились.

  

  

  И так давно!.. О боже, не мечты ль

  

  

  В расстроенном кипят воображенье?..

  

  

  Иль это, в самом деле, быль!..

  

  

  И много, много дум без выраженья

  

  

  Его томило; сердце так полно

  

  

  И пусто... Так просило раздраженья

  

  

  И скоро так уж им утомлено!..

  

  

  И он как будто вспомнил: неужели

  

  

  Я прожил всё!.. Но чем же решено?..

  

  

  Но я вам не сказал еще доселе,

  

  

  Кто он, каков собой и как одет,

  

  

  Военный, статский; - верно б вы хотели

  

  

  Увидеть ярко схваченный портрет?

  

  

  Я вам его представлю непременно,

  

  

  Полюбите его, - иль, может, нет!

  

  

  А впрочем, он герой обыкновенный,

  

  

  Как, например, NN, и я, и вы.

  

  

  Простимся же до будущей главы.

  

  

  

   В АЛЬБОМ М. В. Г.

  

  

  Давно-давно я не писал стихов!

  

  

  Да и смешно в наш век утилитарный

  

  

  Для рифм, цезур и прочих пустяков

  

  

  Нети в толпе едва ли не бездарной

  

  

  Поэтов наших: стоит ли трудов

  

  

  Писать стихи - товар неблагодарный!

  

  

  Мечтать, бранить толпу и прочее - старо,

  

  

  И не к лицу, и, согласитесь - скучно.

  

  

  К восторгам нынче стали равнодушны;

  

  

  А потому давно мое перо,

  

  

  Покинув мир _поэзии бесплодной_,

  

  

  Покорно стало прозе благородной.

  

  

  Хоть о стихах поспорить бы я мог

  

  

  С разумным светом, но увы - к чему же?

  

  

  Предмет пустой, а в споре чт_о_ за прок.

  

  

  Не будет нам не лучше и не хуже...

  

  

  Итак-с, пишу. - В наш скучный уголок,

  

  

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  

  Вы с юга милого судьбой занесены;

  

  

  Вы счастливы... дай бог вам много счастья!

  

  

  Пускай сквозь мглу житейского ненастья

  

  

  Вам чудятся святого детства сны...

  

  

  Пускай судьба вам светлый путь проложит, -

  

  

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  

  Из света нашего, где скучно, холодн_о_...

  

  

  Переноситесь чаще, сердцем полным,

  

  

  Под кров приветный стороны родной, -

  

  

  К ее степям зеленым, вольным, ровным;

  

  

  Там так свежо, - змеистой полосой

  

  

  Мелькает речка в камышах, - безмолвно

  

  

  Глядит ночное небо, - ветерок

  

  

  Приносит звуки песенки далекой, -

  

  

  Цветут черешни - в зелени глубокой

  

  

  Весь потонул белёный хуторок,

  

  

  Где вы росли беспечно, где гуляли

  

  

  Задумчиво, - где вы его узнали...

  

  

  Да будет путеводного звездой

  

  

  Светить мне ваше счастие святое,

  

  

  Как страннику усталому душой

  

  

  Среди глупцов, где чувство молодое

  

  

  Боится их насмешливости злой -

  

  

  И замерло, и спит себе в покое...

  

  

  О детство, детство!.. милая пора, -

  

  

  Пора стихов, любви и увлечений!..

  

  

  Спросите, верно помнит друг Евгений

  

  

  Те длинные, живые вечера;

  

  

  Мы жили дружно, - я был весел и беспечен,

  

  

  И опытом, и роком не замечен.

  

  

  Но, кажется, мой стих уж захромал, -

  

  

  Не вывезли неловкие октавы!

  

  

  Что ж делать! - впрочем, я это писал

  

  

  Не для потомства, денег или славы...

  

  

  Я говорил от сердца... боже правый,

  

  

  Ужели я с моим стихом простым

  

  

  Смешон и странен, как дикарь угрюмый

  

  

  На бале посреди веселья, шума,

  

  

  Где всё блестит уменьем выказным,

  

  

  Где всё смеется, хвастает искусно,

  

  

  Где мне порой так тяжело, так грустно!.

  

  

  

   ПЕРЕД ГРОЗОЙ

  

  

  

  Облака толпой косматой

  

  

  

   По небу летят,

  

  

  

  Ниве юной, полосатой

  

  

  

   Бурею грозят.

  

  

  

  Ветер дремлет над травою.

  

  

  

   Воздух душен стал;

  

  

  

  Гром за синею горою

  

  

  

   Глухо застонал.

  

  

  

  Что ж, дитя, ты приуныло, -

  

  

  

   Что глядишь в окно? -

  

  

  

  Думы ль вещей тайной силой

  

  

  

   Сердце смущено?

  

  

  

  Молний блеск тебя пугает

  

  

  

   В темных небесах,

  

  

  

  От окошка отгоняет

  

  

  

   Суеверный страх.

  

  

  

  О, склонись головкой нежной

  

  

  

   Ты к груди моей -

  

  

  

  И в лицо грозе мятежной

  

  

  

   Взглянем мы смелей...

  

  

  

  Верь, гроза - не разрушенье..

  

  

  

   И во всем живом

  

  

  

  Будит силы обновленья

  

  

  

   Благодатный гром...

  

  

  

  Верь, что завтра утром рано

  

  

  

   Заблестят поля -

  

  

  

  Я с тобой вот так же стану -

  

  

  

   Обниму тебя...

  

  

  

  

   1847

  

  

  

  

   ОБОЗ

  

  

   Издалёка, дорогой большого

  

  

   Потянулся обоз - всё с товаром;

  

  

   Мужички - кто идет стороною,

  

  

   А кто н_а_ воз прилег под рогожу.

  

  

   На дворе стоит осень глухая;

  

  

   Вишь ты, поле совсем пожелтело;

  

  

   Уж езда на колесах плохая,

  

  

   Колеи заковало морозом.

  

  

   Ну, ты, пегой, плетись за другими!

  

  

   Эх, долга будет нам путь-дорога!

  

  

   Словно веник с сучками сухими

  

  

   Встретишь липку, - и всё глушь такая!

  

  

   А промчится почтовая тройка,

  

  

   Как присвистнет осанистый парень,

  

  

   Словно что-то припомнится горько...

  

  

   Ну, ты, пегой, плетись помаленьку!

  

  

   Налегке не езжали мы, что ли?

  

  

   Аль коней не таких не видали?

  

  

   Будет с нас - понатешились волей, -

  

  

   Прогулять мы сумели что было!

  

  

   А как молодца взяли - женили,

  

  

   Как женили да руки связали,

  

  

   Да с заботой-нуждой породнили, -

  

  

   Не взбредет и на ум эта удаль!

  

  

   И плетись за другими ты следом

  

  

   Да мурлычь себе глупую песню:

  

  

   "Как жена поругалась с соседом",

  

  

   "Как солдатик пришел на побывку".

  

  

   От села, от тяжелой неволи

  

  

   Рад куда б занесло тебя дальше...

  

  

   Вот метель подымается в поле.

  

  

   А ночлега еще и не видно.

  

  

   Дай - приедем; хозяин знакомый, -

  

  

   Он ворота со скрипом отворит,

  

  

   Поднесет да постелет соломы -

  

  

   И так крепко проспишь до рассвета...

  

  

  

  

  * * *

  

  

   Напрасно прозрачные глазки твои

  

  

   Твердят о блаженстве любви.

  

  

   Заглохшее сердце, молю, не тревожь -

  

  

   В нем звуков былых не найдешь...

  

  

   Пустые желанья и грезы страстей

  

  

   Души не волнуют моей.

  

  

   Испытан иною тяжелой борьбой

  

  

   С моей безотрадной судьбой.

  

  

   Забыл я порывы к немым небесам,

  

  

   К воздушным и светлым мечтам...

  

  

   Но память про вольную юность мою,

  

  

   Как грустную тайну, люблю.

  

  

  

  

  * * *

  

  

   И одного еще мы проводили...

  

  

   И молча долго мы сидим; и очи

  

  

   Потупили с каким-то страхом тайным...

  

  

   Все головы печальные поникли.

  

  

   Как будто мы боимся перечесть

  

  

   Оставшихся, - как будто мы заране

  

  

   Перебираем ряд прощаний горьких, -

  

  

   И нашей мирной, молодой семье

  

  

   Мы шопотом "отходную" читаем...

  

  

   Ах, тяжело! - так тяжело, что слово,

  

  

   В сию минуту сказанное громко,

  

  

   Нам кажется нахальным святотатством...

  

  

   Молчим. И это важное молчанье,

  

  

   Как черная монашеская ряса,

  

  

   Покрыло нас - и с миром разлучило...

  

  

   А в комнате как будто кто-то ходит,

  

  

   И веют только что умолкнувшие речи...

  

  

  

  

  ПРИМЕЧАНИЯ

  Тексты вошедших в этот сборник стихотворений поэтов-петрашевцев отличаются крайней разнохарактерностью.

  Если, например, стихи Плещеева выдержали ряд посмертных изданий, не раз будучи предварительно переизданы самим поэтом, то, напротив, Пальм и Дуров, при жизни печатавшие свои стихи не иначе, как в повременных изданиях 40-60-х годов, только теперь дождались, наконец, первого посмертного издания.

  А Дмитрий Ахшарумов вообще не печатал самостоятельно своих юношеских стихов: они дошли до нас лишь в качестве автобиографических документов в его "Воспоминаниях".

  Наконец, стихи Баласогло сохранились в полуанонимном издании.

  При такой разнохарактерности входящих в эту книгу текстов были различны, разумеется, и текстологические принципы, руководившие работой над тем или иным из ее отделов.

  В самом деле, можно ли было не варьировать, например, принцип отбора в применении к Плещееву и, скажем, Дурову? Плещеева знают все; Дуров никому не известен; степень же дарования у таких равно второстепенных поэтов - вопрос спорный. Поэтому "полному", по возможности, Дурову сопутствует "избранный" Плещеев.

  Было бы ошибкой и единообразие в отборе пьес переводных: Плещеев переводов имеет не больше, чем оригинальных вещей; а у Дурова, подобно Жуковскому, переводы преобладают. Если бы решиться на исключение всех вообще переводных вещей, то Плещеев пострадал бы значительно меньше Дурова; от которого не осталось бы почти ничего. Поэтому переводы Плещеева "охранены только в особых случаях; переводы же Дурова приравнены в оригинальным вещам.

  Подобно Дурову, с возможной полнотой представлены, также Дм. Ахшарумов и Пальм, но опять-таки по особым для каждого из них соображениям: Дм. Ахшарумов - потому что все его стихи тесно связаны с идеологией и процессом петрашевцев; стихи же Пальма, за исключением нескольких неудачных пьес, не стоило подвергать отбору, потому что они целиком вмещаются в пределы 40-х годов; кроме того они наглядно отражают на себе типичный для той эпохи (и, следовательно, для петрашевцев) переход от поэтических жанров и форм пушкинской школы и Лермонтова к поэтике и темам Некрасова. Впрочем, "некрасовское" стихотворение есть уж у Баласогло...

  Тем не менее этот последний представлен в нашем сборнике лишь избранными, наиболее типичными стихотворениями, в виду хронологического несовпадения его поэтической деятельности с возникновением и деятельностью кружка петрашевцев.

  Содержанию книги придана хронологическая последовательность, причем первое место предоставлено тем поэтам, деятельность которых ограничивается пределами 40-х годов (Баласогло, Пальм, Дм. Ахшарумов). Та же хронологическая последовательность, по возможности, соблюдена и внутри каждого из пяти отделов (по числу поэтов); однако, при отсутствии рукописей и авторской датировки, часто приходилось руководствоваться только временем" первого появления той или иной пьесы в печати, то есть датами цензурного разрешения на сборнике или книге журнала.

  Что касается работы над самым текстом, то она сводилась или: к сличению нескольких разновременных изданий поэта (рукописями, как сказано, пользоваться приходилось лишь в редких случаях), или к сверке посмертного издания с единственным авторским изданием журнальным, или", наконец, просто к извлечению произведений из старинных альманахов, газет и журналов, для чего понадобилось пересмотреть все без исключения периодические издания 40-х и многие 50-х и 60-х годов. Как правило, воспроизведению в основной части книги подлежал последний исправленный самим автором вариант. Только в особых случаях предпочтение отдавалось варианту первоначальному, когда позднейший был явно продиктован цензурой. Впрочем, заглавия часто сохранены от редакций первоначальных - в тех случаях, когда поэт заменял их при переиздании простым указанием, что пьеса - переводная ("Из В. Гюго", "Из Р. Прутца" и т. п.). Все эти случаи оговорены в примечаниях. Туда же отнесены наиболее ценные варианты.

  Перед примечаниями к каждому из пяти поэтов даны необходимые биобиблиографические сведения. В "Приложении" помещены стихотворения поэтов, в той или иной мере близких к петрашевцам: Ап. Григорьева и других, менее известных.

  При отсутствии автографов было бы излишним педантизмом сохранять вышедшие теперь из употребления орфографические приемы "Иллюстрации" или "Литературной газеты" 40-х годов, где впервые печатались издаваемые теперь поэты. Отклонения от современного правописания в первопечатных редакциях здесь поэтому игнорируются, за исключением тех редких случаев, когда мы имеем дело с несомненными архаизмами в поэтическом языке: архаизмы эти сохранены.

  

  

  

   А. П. ПАЛЬМ

  Александр Иванович Пальм, сын лесничего, служившего потом чиновником в Вятке, родился в уездном городке Краснослободеке Пензенской губ. в 1822 г. Мать его была крепостной. Воспитывался в Петербурге в Дворянском полку. Окончив курс в 1842 г., выпущен был в гвардейский егерский полк, где к 1849 г. дослужился до чина поручика. С Петрашевским познакомился в августе 1847 г. и с тех пор стал посещать его "пятницы", ограничиваясь там, впрочем, пассивной ролью слушателя. На следствии Пальм заявил, что до знакомства с Петрашевским "не имел никакого понятия о социализме и либерализме... Понятиям о социализме обязан Петрашевскому, у которого брал читать книги, и социальные идеи, как новость, ... нравились". {"Петрашевцы, т. III, стр. 188-189.} Кроме Петрашевского, Пальм посещал также Спешнева: присутствовал у него на том вечере, где петрашевец Н. П. Григорьев читал свою "Солдатскую беседу"; это и было вменено ему в вину, как и присутствие при чтении "преступного письма литератора Белинского".

  Ближе всех Пальму из выдающихся петрашевцев был С. Ф. Дуров. В романе "Алексей Слободан" Пальм позднее рассказал историю своего сближения с Рудковским-Дуровым, выведя себя под именем Андрюши Морица и отнеся первую встречу к 1845 г. (см. ч. 4, гл. V). Морил, - "худенький, стройный офицер", с печатью "задумчивости, почти печали" на лице, "восторженный почитатель Жорж Занда"; он "посвящал даже свои стихотворения этой далекой звезде какого-то нового, чудного мира". В показаниях следственной комиссии Пальм признался, что "написал повесть "Против брака", но потом бросил ее". {"Голос минувшего", 1915, No 11, стр. 16.} Кроме Морица, с его жорж-зандизмом, есть несомненно автобиографические черты и в самом Алексее Слободине, с его близостью к бунтарской народной стихии, к "воровскому" пути с "красным петухом"; безграмотная мать Алексея, с раскольничьей родней где-то в лесной глуши и с бессознательной симпатией к "Пугачу", - мать самого Пальма, Анисья Алексеевна, урожденная Летносторонцева.

  Помимо автобиографических черт в романе "Алексей Слободин", Пальм 40-х годов выведен еще в романе П. М. Ковалевского "Итоги жизни" под именем Сережи Камеева. Познакомившись о Федором Семеновичем Сорневым (С. Ф. Дуровым), Камеев "скоро и думал и смотрел на всё, как Сорнев", а Сорнев "полюбил его, как любит старший брат меньшего..." Кроме Сорнева, восторг Камеева возбуждает также и Павлонецкий (т. е. Петрашевский). {См. "Вестник Европы", 1883, No 1, стр. 198, 567.}

  Арестованный вместе с Дуровым и другими в ночь с 22 на 23 апреля 1849 г., Пальм был приговорен сперва к "смертной казни расстрелянием"; но в виду принесенного им "в необдуманных поступках своих раскаяния" он присужден был, в конце концов, только к переводу "тем же чином" из гвардии в армию. {"Петрашевцы", т. III, стр. 337.}

  "Один Пальм прощен, - писал Достоевский брату через несколько часов после стояния на эшафоте, - его тем же чином в армию". {Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, стр. 128.} Это, между прочим, подтверждает, что Пальм менее других петрашевцев был революционером и не отличался твердостью характера.

  Поэзия не занимала большого места в деятельности Пальма. Начав печатать стихи тотчас же по выходе из корпуса, под покровительством одного из корпусных преподавателей, Федора Кони, сочувственно отметившего в "Литературной газете" первые поэтические опыты бывшего своего ученика, Пальм после 1847 г. стихов уже не печатал, {Кроме одного стихотворения, включенного в роман "Алексей Свободин".} окончательно перейдя к прозе. Не вспоминал он о своих стихах и позже; всё, что он успел напечатать в 1843-1847 гг., так и осталось затерянным в малоизвестных изданиях тех лет. Таким образом, здесь делается первая попытка собрать поэтическую продукцию Пальма.

  В 1869 г. Пальм растратил "вверенные ему по службе деньги" (всего 14 000 руб.), как гласило предъявленное ему обвинение. Цело слушалось в уголовном отделении Харьковской судебной палаты 27 марта 1873 г. Защищал В. Д. Спасович; речь его является одним из источников биографии Пальма. {В. Д. Спасович, Сочинения, изд. 2-е, СПб., 1913, т. V.} По приговору суда Пальм провел три года в ссылке в Самарской губ. Позже он всецело отдался литературной и сценической деятельности: кроме повестей и романов, писал комедии, издавал газету "Театр" (1883), занимался антрепренерством, выступал сам на сцене. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. был военным корреспондентом "Нового времени". Умер Пальм 10 ноября 1885 г.

  Два факта надо особо выделить в биографии Пальма: сохранившуюся на всю жизнь дружбу с Дуровым и написанный отчасти под ее влиянием автобиографический роман о петрашевцах - "Алексей Слободин". Как бы ни оценивать этот роман с художественной стороны, за ним несомненно остается значение мемуаров, правдиво освещающих историю кружка петрашевцев и живо характеризующих его виднейших представителей (кроме Рудковского-Дурова и самого Пальма-Морица, среди действующих лиц можно узнать Петрашевского, Ястржембского, Плещеева, может быть, Достоевского). И недаром книга эта, выдержав, кроме журнального, два отдельных издания, все-таки оставалась до 1905 г. в числе полузапрещенных, не допускавшихся "к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях".

  Что касается личных отношений с Дуровым, то Пальм, как только друг его верн