| Главная » Книги |
Лившиц Бенедикт Константинович - Французские лирики Xix и Xx веков, Страница 2
Лившиц Бенедикт Константинович - Французские лирики Xix и Xx веков Разгул чудовищных теней - на дне сознанья,
И в глубине небес, где скрылось божество;
Ни клятв, ни честности, ни веры - ничего.
Вершина чуть видна, а маяка следа нет,
И отсвет факела тиару всю багрянит.
Блуждают, ждут, глядят в смятении кругом.
Любовь во всех сердцах, волнуясь, бьет крылом,
Не ведая, верна ль природа ей людская.
Зги не видать. Кричат, друг друга окликая:
"Кто там? Ответь!" Сосед не узнает порой
Соседа, Вся толпа - сплошной пчелиный рой.
Друг к другу тянутся, глядят в глаза, но все же
Разобщены, и зло и ночь средь царства дрожи
Воздвигли свой престол. Несчастная толпа
В глубокой пропасти беспомощно слепа.
Как будто ледоход на дне пучин грохочет.
Все близко и темно; мрак надо всем хохочет.
Дождит; небесный свод сокрыли облака.
Ребенок малый стал похож на старика.
И кажется, что нет отныне жизни вечной.
Зловещая душа зрит в муке бесконечной
Затменье господа, внушающее страх.
Рожденье ли? Иль смерть? Когда? В каких мирах?
Народы сумрачны и трепетом объяты,
Слились в единый гул и горны и набаты;
Холодный ветр с земли сорвал последний грим,
И демон говорит с улыбкой; "Я - незрим".
Я ВИДЕЛ ГЛАЗ ТЕЛЬЦА
Я видел Глаз Тельца. И я сказал ему:
- О ты, пронесший к нам, сквозь адскую ли тьму,
Сквозь светы ль райские, огонь неизмеримый,
Ты знаешь свой закон, как я - твой облик зримый.
От тайны к тайне нам немыслим переход.
Все - сфинкс. Как знать, когда, робея, небосвод
Кометы яростной принять обязан пламя,
Что в нем сотрет она своими волосами?
В сем море бытия, где все имеет смысл,
Ответь, ты кто - маяк иль ночи черной мыс?
Быть может, ты фонарь, зажженный на бугшприте,
И жизнь вокруг тебя - водоворот событии?
Светило! В час, когда все было рождено,
Подобное другим, вошло ты, как звено,
В цепь страшных судорог и шквалов бурой пены
Слепого хаоса, что стать желал вселенной.
Как все живущее: полип иль алкион,
Ты в ритме творческом свой обрело закон;
Ты горних ужасов - лежишь - печать большая
И пламенной строфой искришься, завершая
Огромный звездный гимн, что небом мы зовем:
Природа - вечный Пан - должна в свой окоем
Остолбенев, принять тебя, как сновиденье!
Альдебаран! Брегов неведомых свеченье,
Ты не вполне горишь на дне пучин ночном,
Как те, что солнцами нарек нам астроном.
Склонив блестящий лик над пропастью незримой,
Ты не вполне похож собой на херувима.
О, призрак! О, мираж! Ты все же не вполне
Лишь зрительный обман в зловещей вышине.
Но что в тебе признать должны мы дивам дивным:
Ты - света колесо, вращеньем непрерывным -
Расцветши навсегда - наш услаждаешь глаз;
То жемчуг, то сапфир, то оникс, то алмаз.
Обвитый молнией и ею светел, чудом
Ты вдруг становишься из лала изумрудом.
Тобой был некогда смятен ливийский маг,
При виде радуги твоей. Но знай, что так
Блестишь ты не один, преград себе не зная:
Душа людей, как ты, - планета четверная.
В нас - чудеса твои. Светило, вот они!
Поэзия с тобой сравнилась искони:
Орфей, Гомер, Эсхил и Ювенал - четыре
Ее глашатая. Когда в затихшем мире,
На утренней заре иль в сумеречный час,
Поют кузнечики и птичий слышен глас,
Где Арно, где Авон, где Инд - повсюду музы
Мы зрим присутствие. Тягчайшие обузы
Снимая с наших плеч, она ни на один
Не покидает миг своих святых вершин.
За Каллиопою, Полимнией, Эрато
И Немезидою - гармонии крылатой,
И дик и радостен, предвечный лик сквозит;
Она идиллию громами разрешит.
Светило! В ней - любовь, и смех, и гнев, и бездны
Скорбен, как и в тебе, великий вихорь звездный.
Глагол и луч, она кротка к своим рабам;
Советы подает народам и царям,
Поет благим сердцам, льет свет добра - злонравным,
Речет - и тайное соделывает явным.
В ней человечество находит тот размах,
Что, сбросив цезарей, взнесенных на щитах,
Развенчивает их, идею лишь лелея.
В ней - Франция и Рим, Эллада и Халдея.
Полюбит драмою, сатирою сразит,
Псалмом иль песнею печально зазвучит,
А в эпопее зрят властители дурные
Последствия слепой и грубой тирании,
Неотвратимый всход всех сеятелей зла:
Карету в золоте, что их во храм везла
На увенчание, и тут же, рядом - спицы
Едва приметные позорной колесницы.
Она свершает здесь, где плачется Адам,
Что в бесконечности ты совершаешь сам.
Но если, следуя высокому завету,
Приводишь к цели ты безумную комету
И выправляешь звезд блуждающих пути, -
Мы силой разума умеем обрести,
Где - бог, где - ад, где - цель и счастья и страданий,
Вертящийся маяк на звездном океане!
АЛЬБРЕХТУ ДЮРЕРУ
В густых лесах, где ток животворящей мглы
Питает крепостью древесные стволы,
Неправда ль, сколько раз, добравшись до просеки,
Испуган, побледнев, поднять не смея веки,
Ты ускорял, дрожа, свой судорожный шаг,
О, Дюрер, пестун мой, о, живописец-маг!
По всем твоим холстам, которым мир дивится.
Нельзя не угадать, что взором духовидца
Ты ясно различал укрывшихся в тени
И фавнов лапчатых и лешего огни,
И Пана, меж цветов засевшего в засаду,
И с пригоршней листвы бегущую дриаду.
Ты в лесе видел мир, нечистый испокон:
Двусмысленную жизнь, где все - то явь, то сон.
Там - сосны льнут к земле, здесь - на огромном вязе
Все ветви скрючились в замысловатой вязи
И в чаще, движимой, как водоросль на дне.
Ничто не умерло и не живет вполне.
Кресс тянется к воде, а ясени на кручах
Под страшным хворостом, в терновниках ползучих
Сгибают черных стоп узластые персты;
Лебяжьешеие глядят в ручей цветы
И, пробужденное шагами пешехода,
Встает чудовище, и пальцами урода
Сжимая дерева широкие узлы,
Сверкает чешуей и мечет взор из мглы.
О прозябание! О дух! О персть! О сила!
Не все ль равно - кора иль кожа вас покрыла?
Учитель, сколько раз я ни бродил в лесах,
Мне в сердце проникал тебе знакомый страх,
Чуть дунет ветр, и я увижу, как повисли
На всех ветвях дерев их сбивчивые мысли.
Творец, единственный свидетель тайных дел,
Творец, который все живущее согрел
Сокрытым пламенем, он знает: неслучайно
Я всюду чувствую биенье жизни тайной
И слышу в сумраке и смех и голоса
Чудовищных дубов, разросшихся в леса.
* * *
Когда все вишни мы доели.
Она насупилась в углу.
- Я предпочла бы карамели.
Как надоел мне твой Сен-Клу!
Еще бы - жажда! Пару ягод
Как тут не съесть? Но погляди:
Я, верно, не отмою за год
Ни рта, ни пальцев! Уходи! -
Под колотушки и угрозы
Я слушал эту дребедень.
Июнь! Июнь! Лучи и розы!
Поет лазурь, и молкнет тень.
Прелестную смиряя буку,
Сквозь град попреков и острот,
Я ей обтер цветами руку
И поцелуем - алый рот.
ИСКУПЛЕНИЕ
I
Снежило. Сражены победою своею,
Французские орлы впервые гнули шею.
Он отступал - о, сон ужасный наяву! -
Оставив позади пылавшую Москву.
Снежило. Вся зима обрушилась лавиной.
Равнина белая - за белою равниной.
Давно ли армия, теперь - толпа бродяг,
У нее не знавшая, где вождь ее, где стяг,
Где силы главные, где правый фланг, где левый...
Снежило. Раненым служило кровлей чрево
Издохших лошадей. У входа в пустоту
Биваков брошенных виднелись на посту
Горнисты мертвые, застыв виденьем белым,
И ртом примерзшие к рожкам обледенелым.
Гранат, картечи, бомб, сквозь вьюгу, лился сплав,
И гренадерский полк, впервые испытав,
Что значит дрожь, шагал, дыша в усы седые.
Снежило без конца. Свистали ветры злые.
По гололедице ступая босиком,
Без хлеба люди шли в краю для них чужом.
То не были войска, то не были солдаты,
То призрак был толпы, какой-то сон заклятый,
В тумане шествие безжизненных теней,
И одиночество, час от часу страшней,
Являлось всюду им, как фурия немая...
Безмолвный небосвод, сугробы насыпая,
Огромной армии огромный саван шил -
И близкой смерти час людей разъединил.
Где ж, наконец, предел настанет царству стужи?
И царь и север - два врага, но север хуже.
Орудья побросав, лафеты стали жечь.
Кто лег, тот умирал. Утратив мысль и речь,
От зева снежного бежали без оглядки,
И было б ясно всем, кто сосчитал бы складки
Сугробов, что полки в них опочили сном.
О, Ганнибала смерть! Атиллы злой разгром!
Бегущих, раненых, носилок, фур кровавый
Затор происходил у каждой переправы.
Ложился спать весь полк, вставал всего лишь взвод.
Ней, потеряв войска, едва нашел исход
Из плена русского, отдав часы казаку.
Тревога что ни ночь: к ружью! на штурм! в атаку!
И призраки брались за ружья, и на них,
При криках коршунов, как стая птиц степных,
Летела конница монголов полудиких,
Обрушивался вихрь чудовищ темноликих.
Так гибли армии бесследно по ночам,
И император сам все это видел - сам,
Подобно дереву, что обрекли секире.
К титану, с кем никто не смел сравняться в мире,
Беда, как дровосек, уж подошла в упор,
И он, цветущий дуб, почувствовал топор
И, содрогаясь, весь во власти привиденья,
Он замечал вокруг себя ветвей паденье.
Вожди, солдаты, все навек смежали взор.
Меж тем как близкие, обстав его шатер,
Следили на холсте за движущейся тенью,
Верны его звезде, ропща на провиденье
За оскорбление величества, - на дне
Своей души он сам был поражен вдвойне.
Раздавлен бедствием и видя сон кровавый,
Он к богу обратил лицо. Любимец славы
Дрожал. Наполеон постиг, что он несет
Расплату за вину какую-то, и вот
Пред воинством, снега устлавшим так обильно,
"Не кара ль это все, - спросил он, - бог всесильный?"
Тогда, по имени назвав его, в ответ
Из темноты ему был некий голос; "Нет!"
II
Да, Ватерло не то! Да, Ватерло безмолвно!
Да, Ватерло молчит о том, как в чаше полной -
В кольце его холмов, прогалин и лесов,
Кипя, смешала смерть сошедшихся бойцов;
Как меж Европою и Францией устроив
Кровопролитный бой) бог обманул героев.
Победа, ты ушла, а рок успел устать.
О, Ватерло! в слезах, я должен замолчать?
Затем, что той войны последние солдаты
Велики были все; под звонких труб раскаты,
Осилив Альпы, Рейн, царей низвергнув в прах,
Они прошли весь мир и всем внушили страх!
Смеркалось. Бой ночной пылал, подобно бреду.
Наполеон почти держал в руках победу.
Уже в ближайший лес был загнан Веллингтон.
В подзорную трубу глядел Наполеон
На центр сражения, на точку, где трепещет
Людское месиво, ужасно и зловеще,
На мрачный горизонт, лишенный синевы.
Вдруг вскрикнул он: "Груши!" - То Блюхер был, увы!
Надежда перешла к противнику. Сраженье,
Преобразив свой лик, росло в ожесточеньи.
Английских батарей огонь косил полки.
Равнина, где знамен взвивались лишь клочки,
Меж воплей раненых, взывавших бесполезно.
Была сплошным огнем, сплошной багровой бездной,
Провалом, где полков за строем таял строй,
Где падал, в очередь, как колос под косой,
Гигант тамбур-мажор с чудовищным султаном,
Где взор испуганно скользил по страшным ранам.
Резня ужасная! Миг битвы роковой!
Он понял, что сейчас решиться должен бой.
За склоном гвардия еще была укрыта.
Последняя мечта! Последняя защита!
- Ну, в дело гвардию пустите! - крикнул он.
И стройные полки, под сению знамен,
Артиллерийские, уланов, гренадеров,
Драгунов - тех, что Рим счел за легионеров -
В блестящих киверах, в мохнатых шапках шли -
Герои Фридланда, герои Риволи,
И зная, что живым не выйти им из боя,
Средь бури свой кумир приветствовали стоя.
Под клик; "Да здравствует наш император!" все
Бесстрашно, с музыкой, шли к смертной полосе.
Улыбкой встретивши град английской картечи,
Вступала гвардия в разгар кровавой сечи.
Увы! за гвардией следил Наполеон,
И в миг, когда она, крутой покинув склон,
Приблизилась к врагу, исчезнув в туче дыма,
Он понял, что теперь уже неудержимо
Растают все полки в пылающей печи,
Как тает легкий воск на пламени свечи.
Все принимали смерть, как праздник - в ратном строе:
Никто не отступил. Мир вечный вам, герои!
Остатки армии - разбитая орда -
На агонию их взирали. Лишь тогда,
Свой безнадежный глас подъяв над общим криком,
Смятенье - великан с полубезумным ликом,
Рождающий боязнь в испытанных сердцах,
Знамена гордые швыряющий во прах,
Сей призрак призрака, сей дым на небоскате,
Порой во весь свой рост встающий в сердце ратей, -
Смятенье подошло к солдату в этот миг,
И, руки заломив, влило в уста свой крик:
"Спасайся поскорей кто может!" С той минуты
Сей крик стал лозунгом; растерянны и люты,
Как будто некий смерч сейчас прошел по ним,
Средь ящиков, возков, глотая пыль и дым,
Свергаясь в пропасти, скрываясь в рожь и травы,
Бросая кивера, оружье, знаки славы
Под сабли прусские, они, гроза владык,
Дрожали, плакали, бежали. В краткий миг,
Как на ветру горит летящая солома,
Исчезла армия - земной прообраз грома,
И поле, где теперь мечтаем мы, в овсе,
Узрело бегство тех, пред кем бежали все.
Прошло уж сорок лет, а этот мрачный угол.
Равнина Ватерло, еще полна испуга,
Лишь вспомнит, как пришлось ей увидать в былом
Гигантов гибнувших и бегство и разгром!
Наполеон смотрел, как ток уносит рьяный
Людей и лошадей, знамена, барабаны,
И вновь со дна души в нем поднялась тоска.
Опять он к небесам воззвал: "Мои войска
Погибли. Я разбит. Империи следа нет.
Твой гнев, господь, ужель еще не перестанет
Преследовать меня?" Тогда, сквозь гул и бред
И грохот выстрелов раздался голос: "Нет!"
III
Он пал, и приняла иной уклад Европа.
Есть средь морских пучин наследие потопа,
Кусок материка, угрюмых рифов ряд.
Судьба взяла гвоздей, ошейник, тяжкий млат,
Схватила бедного, живого громотатца
И, продолжая им с усмешкой забавляться,
Помчалась пригвождать его к морской скале,
Чтоб коршун Англии терзал его во мгле.
Исчезновение величия былого!
От утренней зари до сумрака ночного -
Лишь одиночество, заброшенность, тюрьма,
У двери - красный страда, вдали - леса, кайма
Необозримых вод, да небосвод бесцветный,
Да парус корабля, с его надеждой тщетной.
| |
| Просмотров: 345 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры