Лесков Николай Семенович - Легендарные характеры

"домоглядельцем", имела что-нибудь около 12 - 13 лет, то есть, по нашим нынешним представлениям, она сама была ещё почти дитя.

  Оставшись с этою юницей, монах, которому было поручено охранять её, вдруг сам начал чувствовать, что "он побеждается ею". Не сказано, как "побеждаемый" боролся, но сказано, что он сразу же стал вести себя так странно, что и победительница его стала это замечать, и победа её над ним была ей нежелательною. Она испугалась своего положения, которое и в самом деле было небезопасно, так как она оставалась с монахом с глаза на глаз одна, и даже возле дома их не было близко соседей, которые могли бы ей подать помощь. Молодая женщина всё это сообразила и поняла, что она ниоткуда не могла надеяться получить себе защиту в том случае, если "побеждаемый ею" монах совсем победится и, утратив самообладание, обратится к дерзким мерам насилия. Она не могла рассчитывать на свою силу, чтобы отразить его. А к несчастию скоро в этом оказалась надобность. Монах однажды, "пришед по обычаю, нача смущатися и к ней подвизатися". Приступ его был столь решителен, что молодице казалось уже невозможно в этот раз спастись от него, но она, однако, отыскала средство к спасению. "Быв смышлёна и благорассудна", молодица не стала сопротивляться иноку силой и даже не подняла никакого бесполезного шума, так как она понимала, что при всяком сопротивлении "побеждённому" перевес оказался бы не на её победной стороне, и вот она не захотела сопротивляться ему как животному, а отважилась повлиять на лучшую сторону его духовной природы, не на его взбунтовавшиеся физические силы, а на его совестливость.

  - О, отче! - сказала она монаху, - для чего ты так усиленно на меня нападаешь! Разве я и без того не в твоей власти! Мы с тобой вдвоём в целом доме, и я слишком слаба, чтобы тебе сопротивляться. Не загораживай же напрасно все двери и окна: я не птица и не муха и не могу отсюда ни улететь, ни выйти. Сейчас я буду вся в твоей власти, но только оставь мне покуда ещё одно малое мгновение, чтобы я могла сделать то, что желаю.

  Монах сказал:

  - Сделай!

  А она попросила, чтоб и он, "аще милосерд", сделал то же самое, что она будет делать.

  - Что же ты хочешь сотворить? - спросил монах.

  - Хощу рещи глагол некий богу, - отвечала молодица, - а так как сие и твоё дело, то потому давай оба вместе помолимся, и потом ты, помолясь богу, поступай со мной как пожелаешь.

  Монах нашёл, что это ему совершенно нежелательно, и не только не стал молиться, а ещё более "побеждался, мятошася от брани". Тогда молодица стала умолять его, чтоб он хоть ей дал время помолиться. На это монах согласился, и она сейчас же начала молиться и молилась вслух, выражая в словах, относимых к богу, свою беззащитность и свою покорность пред несчастием, которое может над ней совершиться; а притом излила и своё горячее сожаление о несчастном человеке, который хочет оскорбить её чистоту, и просила простить ему грех его, потому что он дал над собой такую власть страсти, что стал хуже всякого животного, ибо посягает на целомудрие женщины, которая сама доверилась его защите... Монах всё её слушал - и совесть его стала пробуждаться, и, наконец, дело дошло до того, что он прослезился, и вдруг увидал, что молящуюся женщину окружают какие-то светлые духи, и он испугался и убежал от неё.

  Можно подумать, что этот легендарный случай был известен Мильтону и что он вызвал у него прекрасные строфы:

  

  Так свято пред очами неба девство,

  Что если искренно душа блюдет его заветы -

  Тьмы ангелов на службу ей готовы.

  

  После таких юных, нежных и грациозных женских лиц, как эта молодица и персиянка, встречаем опять целомудренную и энергичную женщину степенного возраста, которая, сообразно своей житейской опытности, не только себя оберегла от соблазна, но ещё дала прекрасный урок соблазнителю. Эта степенная женщина тоже обрезонивает и спасает монаха, но совсем иным приёмом.

  24) Июня 13. "Брат некий послан бысть из монастыря по службе" и, идучи дорогою, "пришёл на место некое, имущее воду". Здесь ему понравилось положение, и он присел, чтоб отдохнуть и подкрепить себя пищей; но едва расположился, как приметил женщину, которая, стоя на берегу, мыла "платно". Расстояние мешало брату определить возраст и рассмотреть черты лица женщины, но тем не менее брат засмотрелся, как она моет и нагибается, и на него сейчас же "прииде брань": брат был неопытный и не мог долго бороться; он сейчас же подошёл к этой женщине близко и, не стесняясь тем, что женщина была значительно старше его, сделал ей предложение, чтоб она разделила с ним удовольствие загоревшейся в нём страсти.

  А женщина, надо полагать, была рассудительная и спокойная: она посмотрела на взволнованного инока безо всякого страха и отвечала ему с иронией:

  - Мне нетрудно тебя послушаться, но только смотри, не пришла бы тебе после от этого скорбь?

  - А какая мне может быть скорбь?

  - Не стала бы тебя мучить совесть и не впал бы ты в отчаяние?

  - Нет, я этого ничего не боюсь, - отвечал монах.

  - Ну, смотри: многие после каются.

  - Да нет, уж я себя знаю.

  - Нет, ты хорошенько подумай: не стал бы ты сильно жалеть!

  - Да нет же, не беспокойся: ни о чём я жалеть не буду!

  - А ты сколько лет прожил уже в монастыре?

  - Семнадцать.

  - И неужели тебе не жаль их?

  - Нимало.

  - А ты знаешь ли ещё ("имаши ли искус", - то есть испытал ли?), что есть жена?

  - Нет, не знаю.

  - Ну так как же ты, не зная, что есть, соглашаешься бросить за это неведомое то, в чём наставлен и чего добивался целых семнадцать лет? Ты знай, что взять женщину - это значит взять на себя большое обязательство. Я, изволь, соглашусь, на что ты манишь меня, и пусть это будет по-твоему, но помни, что потом я от тебя не отстану, и может случиться, что тебе придётся принять на себя ещё и большую тягость.

  - Какую же ещё большую тягость?

  - А такую, что есть ли у тебя где содержать меня и детей, и чем кормить нас?

  - Нет, у меня жилья нет и кормить вас нечем.

  - Так как же ты смеешь меня звать?

  - Я об этом не думал.

  - Ты, верно, думал, что после можешь удалиться?

  - Да, я вот именно так намеревался.

  - Ну, так ты очень глуп, а ты вперёд знай, что женщины не для того только созданы, чтоб угашать в вас огонь вашей страсти, а что они имеют стыд и любовь к детям, и себя и своих детей оберегают и за виновником их рождения всюду готовы следовать. Осмелься-ка, тронь меня, я посмотрю, куда ты от меня денешься? Я пойду к твоему авве и скажу: авва! не давай ему ни хлеба, ни сочива и прогони его вон: я через него стала тяжёлою, и не могу больше гнуться, - пусть он идёт со мною и кормит меня, и вместе со мною питает и дитя, которое имеет родиться. Авва твой тебя и выгонит, а я тогда заставлю тебя полоскать вместо меня в воде портомойню.

  - Ты меня вельми просветила, - отвечал монах.

  - То-то и есть. Образумься. Если ты уж посвятился в монахи, то иди скорей в свой монастырь, а не стой по таким местам, где женщины моют на речке.

  Брат почувствовал себя пристыженным и, испугавшись того, чем пристрашила его прачка, возвратился бегом в монастырь и никогда больше не засматривался на женщин, ибо всегда помнил эту прачку и со встречи с нею питал опасение к решительности женских характеров.

  Трогательны и способны вызывать живое сочувствие выведенные вслед за сим типы профессиональных "блудниц" и "блудниц нищеты ради уготованных".

  25) Августа 3. В город Тир пришли раз два черноризца, и когда они проходили по уединённому месту, где притаивались городские блудницы, то одна из этих несчастных женщин, по имени Порфирия, томимая голодом, бросилась к одному из братий и, рыдая, восклицала: "Отче! спаси меня, как Христос спас блудницу!" Тут же были проходящие люди и всё это видели.

  Черноризец знал, что тогдашние люди имели самое невысокое мнение о монашеском целомудрии и теперь, увидя его с блудницей, наверное станут смеяться над ним и осуждать его, - особенно если он исполнит просьбу блудницы и станет о ней заботиться, но с другой стороны он рассудил, - что же важнее: снести ли напрасное осуждение от толпы, или явно отвергнуть человека, который умоляет "спасти" его во имя Христово? Выбрать правильное решение, разумеется, было нетрудно, и черноризец ответил блуднице: "иди за мною" и, "взяв её за руки, повёл её сквозь народ из города".

  Тогда по всему городу и по окрестностям быстро распространилась молва, что "черноризец поял себе блудницу Порфирию", и все видели в этом большой соблазн, но ни черноризец, ни его игумен не обращали на это никакого внимания, а спасённая от позорного промысла блудница Порфирия, отдохнув и поправясь у брата, обнаружила в себе большую сердечную доброту и нежность. Она нашла у какого-то уединённого бедного храма брошенное дитя и, исполнившись к нему жалости, взяла его и стала его воспитывать. "По лете же единем простая чадь (то есть простолюдины) из Тира" пришли для молитвенных целей в обитель, куда укрыта была Порфирия, и узнали её, а увидав при ней годовое дитя, заговорили: "добре чернище-черничища еси породила!" Люди эти рассказали в Тире, что видели у черноризца Порфирию и при ней годового ребёнка, как раз будто похожего на того брата, который взял её и провёл с собою через весь город. Черноризец слышал об этом и семь лет молчал, а в это время приёмыш Порфирии вырос, а она сама сделалась монахиней. Тогда чернец, чувствуя приближение смерти, взял эту женщину и её приёмыша и пошли все трое вместе в Тир. Здесь инок собрал в одно место сто человек и велел принести полную кадильницу жарко горящих угольев, и при всех ссыпал эти пламенеющие уголья в свой стихарь. Стихарь не загорелся и даже не чадил. Все это видели и удивлялись, а черноризец сказал: - "Вот и смотрите: в этом есть знамение, что я от рождения своего никогда не знал греха женского". Разделявшая же с ним напраслину Порфирия, прежде бывшая тирская блудница, а потом благочестивая отшельница, посвятила остаток своей жизни спасению других женщин, переносивших в Тире такое же самое унизительное положение, из которого она вырвалась при сострадании монаха, которого она никогда не склоняла к любовному сближению с собою, а хранила к нему только высокое чувство благодарности и уважения.

  Другая блудница к самому падению своему приводится таким трогательным путем, какому не представляет равного никакой художественный вымысел.

  26) Апреля 8. В Александрии жила одна очень молодая и очень красивая девушка, египтянка. Она была круглая сирота. Родители её умерли, едва только она вышла из детства, и оставили ей хороший достаток. Девица имела благоустроенный дом и обширный виноградный сад по скату к реке Нилу. Наследства, которое она получила, достаточно было бы, чтоб ей прожить целую жизнь в довольстве, но молодая египтянка была чрезвычайно участлива ко всякому человеческому горю и ничего не жалела для того чтобы помочь людям, впадающим в бедствие. Через это с нею произошёл следующий роковой случай.

  Раз перед вечером, когда схлынул палящий египетский жар, египтянка пошла со своими служанками купаться к Нилу. Она выкупалась и, освежённая, покрывшись лёгким покрывалом, тихо возвращалась к себе назад через свой виноградник. Служанки её этим временем оставались ещё на реке, чтоб убрать купальные вещи.

  Вечер после знойного дня был прелестный; работники, окончив своё дело, ушли и виноградник был пуст. Египтянка могла быть уверена, что она одна в своём саду, но вдруг к удивлению своему она заметила в одной куртине присутствие какого-то незнакомого ей человека. Он как будто скрывался и в то же время торопливо делал что-то у одного плодовитого дерева. Может быть, он рвал плоды и оглядывался, боясь, что его поймают вертоградари.

  Египтянке пришло на мысль подойти ближе к незнакомцу с тем, чтобы помочь ему скорее нарвать больше плодов и потом тихо проводить его через ход, выводивший на берег Нила, к купальне. С этою целью она и пошла к незнакомцу.

  Но когда египтянка подошла ближе, то она увидала, что этот незнакомец не срывал плоды, а делал что-то совсем другое: он закреплял для чего-то шнур к суку старого дерева. Это показалось ей непонятно, и она притаилась, чтобы видеть, что будет дальше, а незнакомец сделал из шнура петлю и вложил в неё свою голову... ещё одно мгновение - и он удавился бы в этой петле, из которой слабой девушке не по силам было бы его вынуть, а пока она успела бы позвать на помощь людей - удавленник успел бы умереть... Надо было помешать этому немедленно.

  Египтянка закричала: "остановись!" и, бросаясь к самоубийце, схватилась руками за петлю веревки.

  Незнакомец был пожилой человек, эллин, с печальным лицом и в печальной одежде, с неподрубленным краем. Увидав египтянку, он не столько испугался, сколько пришёл в досаду и сказал ей:

  - Какое несчастие! Злой демон что ли выслал тебя сюда, чтоб остановить мою решимость?

  - Для чего ты хочешь умереть, когда жизнь так прекрасна? - отвечала ему египтянка.

  - Может быть жизнь и прекрасна для тебя и для подобных тебе, которые живут в полном довольстве. Раньше и я находил в ней хорошее, но нынче судьба от меня отвернулась и жизнь моя составляет мне несносное бремя: ты не права, что мешаешь мне умереть. Иди отсюда своею дорогою и оставь мне возможность вылезть по моей веревке вон из этой житейской ямы, где я не хочу более терзаться между грязью и калёными угольями.

  Девушка не соглашалась его оставить и сказала:

  - Я не позволю тебе удавиться: я закричу - и сейчас прибегут мои люди. Лучше возьми свой шнурок под одежду и поди за мною в мой дом: расскажи мне там твоё горе, и если есть возможность облегчить его, то я это сделаю, а если оно в самом деле так беспомощно, как ты думаешь, тогда... выходи от меня со своим шнуром куда хочешь: я тебе ни в чём не помешаю, и ты ещё не опоздаешь тогда повиснуть на дереве.

  - Хорошо, - отвечал незнакомец, - и как мне ни тяжело медлить на земле, но ты мне кажешься такою участливою, в глазах твоих столько ума, а в голосе ласки, что я тебе хочу повиноваться. Вот уже шнур мой спрятан под моею одеждой и я готов идти за тобою.

  Египтянка привела отчаянного в свой благоустроенный дом, приказала служанке подать фрукты и прохладительное питьё и, усадив гостя среди мягких подушек на пышном ковре, вышла, чтобы переменить своё купальное платье на другое. Когда же она возвратилась, то села тут же рядом с гостем, а за ними стали две чёрные служанки и лёгким движением шёлковых кистей начали приводить в колебание спускавшееся с потолка огромное, напитанное ароматами, опахало из больших пёстрых перьев.

  Египтянка желала как можно скорее узнать горестную историю незнакомца, что он и исполнил. Рассказ его был прост и немногосложен. Покусившийся на самоубийство эллин недавно ещё имел большое состояние, но потерпел неудачи в делах и до того задолжал, что не мог рассчитаться со своим заимодавцем. В этом затруднении он прибегнул к его состраданию, но это было напрасно: богач соглашался оказать ему снисхождение, но не иначе, как на одном ужасном условии.

  - В чём же заключается это условие? - спросила египтянка.

  - Я не могу сказать тебе этого при твоих слугах.

  Она велела служанкам удалиться.

  - У меня есть дочь, девушка твоих лет. Она так же, как ты, стройна станом и прекрасна лицом, а о сердце её суди как можешь по следующему. Заимодавец мой, большой и безнравственный сластолюбец, сказал мне: "отдай мне твою дочь на ложе, и тогда я освобожу тебя от темницы - иначе ты задохнёшься в колодке". Я оскорбился и не хотел слышать об этом. Это было мне тем более тяжко, что у моей бедной дочери есть жених. Он беден, но имеет возвышенный ум, и дочь моя горячо любит его с самого детства; кроме того и жена моя не снесёт такого бесчестья, чтобы дочь наша стала наложницей. Но беда настигает беду: представь себе новое горе: дочь моя всё это узнала и сегодня сказала мне тихо:

  - Отец, я всё знаю... я уже не ребёнок... я решилась, отец... Чтобы на твою старую шею не набили колодку... Прости мне, отец... я решилась...

  Она зарыдала, и я вместе с нею рыдал ещё больше и стал её отговаривать, но она отвечала:

  - Любовь к тебе и к матери, которая не снесёт твоего унижения, во мне теперь говорит сильнее любви к моему жениху: он молод, - продолжала она, глотая бежавшие слёзы, - он полюбит другую и с ней пусть узнает счастье супружеской жизни; а я... я твоя дочь... я дочь моей матери... вы меня воспитали... вы стары... Не говори мне больше ни слова, отец, потому что я твёрдо решилась.

  Притом она пригрозила, что если я буду ей противоречить, то она не станет ждать завтрашнего дня, когда заимодавец назначил мне срок, а уйдёт к нему сию же минуту.

  Незнакомец отёр набежавшие на лицо его слёзы и кончил:

  - Что ещё скажу тебе дальше? Моя дочь имеет решительный нрав и нежно нас с матерью любит... Что она порешила, против того напрасно с ней спорить... Я упросил её только подождать до завтра, и солгал ей, будто имею ещё на кого-то надежду... День целый я ходил как безумный, потом возвратился домой, обнял жену и дочь и оставил их вместе, а сам взял тихонько шнурок и побежал искать уединённого места, где мог бы окончить свои страдания. Ты мне помешала, но за то облегчила горе моё своим сердобольным участием. Мне мило видеть лицо твоё, прекрасное и доброе, как лицо моей дочери. Пусть благословит тебя Небо, а теперь прощай и не мешай мне: я пойду и окончу с собой. Когда я не буду в живых, дочь моя не станет бояться колодки, которую могут набить на шею отцу, и она выйдет замуж за своего жениха, а не продаст себя, ради отца, богачу на бесчестное ложе.

  Египтянка внимательно выслушала весь рассказ незнакомца, а потом сказала, глядя ему твёрдо в лицо:

  - Я понимаю во всём твою милую дочь - она добрая девушка.

  - Тем это тяжелей для меня, - отвечал незнакомец.

  - Я понимаю и это; но скажи мне - сколько ты должен заимодавцу?

  - О, очень много, - отвечал незнакомец и назвал очень знатную сумму.

  Это равнялось всему состоянию египтянки.

  - Приди ко мне завтра - я дам тебе эту сумму. Незнакомец изумился: он и радовался, и не мог верить тому, что слышит, а потом стал ей говорить, что он даже не смеет принять от неё такую великую помощь. Он напомнил ей, что долг его составляет слишком значительную сумму, и просил её подумать, не подвергает ли она себя слишком большой жертве, которой он даже не в состоянии и обещать возвратить ей.

  - Это не твоё дело, - отвечала египтянка.

  - Притом же, - сказал он, - припомни и то, что я из другого народа - я эллин, и другой с тобой веры.

  Египтянка опустила ресницы своих длинных, как миндалины, глаз и отвечала ему:

  - Я не знаю, в чём твоя вера: это касается наших жрецов; но я верю, что грязь так же марает ногу гречанки, как и ноги всякой иной, и одинаково каждую жжёт уголь калёный. Не смущай меня, грек; твоя дочь покорила себе моё сердце, - иди, обними твою дочь и жену и приди ко мне завтра.

  А когда незнакомец ушёл, девушка тотчас же опять взяла своё покрывало и пошла к богатому ростовщику. Она заложила ему за высокую цену всё своё имущество и взятое золото отдала на другой день незнакомцу.

  Через малое же время, когда прошёл срок сделанного заклада, ростовщик пришёл с закладной и взял за себя всё имущество египтянки, а она должна была оставить свой дом и виноградник и выйти в одном бедном носильном платье. Теперь у неё не было ни средств, ни приюта.

  Скоро увидели её в этом положении прежние знакомые её родителей и стали говорить ей:

  - Ты безумная девушка, и сама виновата в том, до чего тебя довела твоя безрассудная доброта!

  Она же им отвечала, что её доброта не была безрассудна, потому что теперь она лишь одна потерпит несчастье, а без этого погибало целое семейство. Она рассказала им всё о несчастье эллина.

  - Так ты вдвое безумна, если сделала это всё для людей чужой веры!

  - Да ведь не порода и вера страдали, а люди, - ответила она.

  Услыхав такой ответ, знакомые почувствовали против неё ещё большее раздражение.

  - Ты хочешь блистать своей добротою к чужеверным пришельцам, - ну, так живи же, как знаешь! - и все предоставили её судьбе, а судьба приготовила ей жестокое испытание.

  Великодушная девушка не могла избежать тяжких бедствий по причинам, которые крылись в её воспитании: она совсем не была приготовлена к тому, чтобы добывать себе средства своими трудами. Она имела молодость, красоту и светлый, даже проницающий ум и возвышенную душу, но не была обучена никакому ремеслу. Прелестное, девственное тело её было слабо для того, чтоб исполнять грубые работы - береговые подёнщицы её отгоняли; она не могла носить ни корзины с плодами, ни кирпичи на постройки, и когда она хотела мыть бельё на реке, то зола из сгоревшего нильского тростника разъедала её нежные руки, а текучая вода производила у неё головокружение, так что она упала в воду и её, полуживую, без чувств вытащили из Нила.

  Она очутилась в отчаянном положении: в мокром платье и голодная. С ней поделилась сухою ячменною лепешкой береговая блудница, - одна из тех, которые во множестве бродили по берегу Нила, поджидая проходивших здесь вечером чужеземных матросов (навклиров); одна эта женщина поделилась с нею и на ночь своею циновкой, она же прикрыла её и от стужи ночной своею сухою одеждой, а потом... прекрасная египтянка стала такою же, как эта, - прибрежной блудницей.

  Все знавшие Азу от неё отвратились - она погибала. Иногда она приходила в свой бывший виноградник, под то самое дерево, на ветвях которого хотел удавиться избавленный ею незнакомец, и вспоминала его рассказ, и всегда находила, что не могла поступить иначе, как поступила: пусть страдает она, но другие спасены!.. Это радовало египтянку и давало ей силу терпеть её унижение; но случались минуты слабости, когда она была близка к отчаянию и готова была броситься в Нил. Тогда она садилась над кручей на красном, как сгустелый ком крови, песчаном холме и размышляла о том: неизбежно ли так должно быть, чтобы добрый всегда был между грязью и калёными угольями?

  Или будь безучастен к горю людскому, или утони в горе сам? Третий выбор - плетись между грязью и углём. Для чего же тогда нашим сердцам дано знать сострадание? Или Небо жестоко? Зачем оттуда никто не сойдёт и не укажет - как людям сделать жизнь свою лучше, чтоб отверженных не было, и чтобы не было гордых, пресыщенных и нищих? О, если бы снизошёл оттуда такой великий учитель! Если бы был такой человек, - как бы она хотела рыдать у его ног и во всю жизнь исполнять всё, что он ей прикажет!

  В таком настроении она однажды тихо брела вдоль берега Нила, по уединённому месту, и не встречала в этот день даже буйных мореходцев. Она уже два дня не ела и чувствовала мучительный голод. В глазах у неё мутилось. Она подошла к реке и нагнулась, чтобы напиться, но сейчас же отскочила в испуге: так самой ей показалось страшно её изнурённое лицо с померкнувшим взглядом. А так недавно ещё её все называли "прекрасной".

  - О, я понимаю теперь, что это значит. Я уже больше не "прекрасная", - я страшна даже самым потерянным людям!.. Голод приблизился, мучительный голод... но я не ропщу... Я посылаю последний привет мой Небу, которое внушило мне решенье любить других больше себя, и с тем умираю!

  Она бросилась к реке, чтоб утонуть, и непременно бы исполнила это, но её неожиданно кто-то удержал за плечо, и она, оглянувшись, увидала перед собой пожилого человека, скромного вида и в чужестранной одежде.

  Египтянка приняла его за одного из чужестранцев, приходящих на это место с целями, о которых ей было известно, и сказала ему:

  - Оставь меня в покое: я не хочу идти сегодня с тобой.

  Но чужеземец не отошёл, а взглянул на неё ласково и сказал ей:

  - Напрасно думаешь, сестра моя, что я был намерен сказать тебе что-либо дурное. Мне показалось, что ты в каком-то боренье с собой.

  - Да; я вынимаю ноги мои из грязи и хочу ступить на горячие уголья. Это требует силы.

  - Ты очень слаба.

  - Я два дня не ела.

  - Так ешь же скорее: со мной есть хлеб и печёная рыба.

  Чужеземец поспешно перебросил из-за спины холщовую сумку и подал девушке рыбу и хлеб, и флягу воды с вином.

  Египтянка стала есть, запивая глотками воды, а когда первый мучительный голод её был утолён, она повела глазами на незнакомца и тихо сказала:

  - Нехорошо, что я ем твою пищу: ты путешествуешь и тебе нужен запас для себя.

  - Не беспокойся, сестра, - я могу потерпеть, и поверь, что терпеть гораздо отрадней, чем видеть терпящих.

  Египтянка вздрогнула.

  - Чужестранец! - сказала она: - ты меня накормил и хорошо говоришь... но зачем ты два раза уже назвал меня своею сестрой? Разве не понимаешь ты, кто я такая?

  - Ты такое же создание Бога, как я, и сестра мне. Какое мне дело, чем житейское горе и жестокость людей тебя теперь сделали.

  Девушка вперила в него свои глаза, опять засверкавшие бывалым огнем, и вскричала:

  - Ты жжёшь меня своими словами: ты, быть может, посланник богов?

  - Нет, я такой же, как ты, простой человек.

  - Но кто научил тебя так говорить, что сердце моё горит и трепещет?

  - Сядем здесь вместе, и я расскажу тебе, кто научил меня так говорить.

  Несчастная ещё больше смутилась.

  - Как? - сказала она: - ты хочешь сидеть со мной рядом! Тебя могут увидеть с блудницей почтенные люди, и что ты им скажешь тогда в своё оправдание?

  - Я скажу им, что тот, кто всех, их почтеннее, не гнушался такою, о какой ты вспоминаешь.

  - Кто ж это был он?.. Я о таком не слыхала... но ты о нём говоришь, и слова твои льют новую жизнь в моё сердце... Может быть, он-то и есть твой учитель?!

  - Ты не ошиблась. Это Он - мой Учитель.

  Египтянка заплакала.

  - Как ты счастлив, как ты счастлив, чужестранец! Где же он, где этот небесный посланник?!

  - Он с нами.

  - С нами!.. со мной!.. Не смейся над бедною блудницей!.. я несчастна... Скажи мне, где он, и я побегу... я стану его умолять... быть может, и мне он даст новую жизнь!

  Чужеземец сам взволновался.

  - Успокойся, - сказал он: - ты её будешь иметь - новую жизнь, - развяжись только со старой, - развяжись скорей с тем, что гнетёт тебя в прошлом.

  - Слушай же, кто я такая! - воскликнула с оживлением девушка и рассказала всё, что с ней было, и когда повесть её была кончена, она добавила в своё оправдание:

  - Говорят, будто мне надлежало иначе размыслить, но я не могла: моё сердце тогда одолело рассудок.

  - Кто кладёт руку на плуг и сам озирается вспять, тот не пахарь. Не жалей о том, как ты поступила.

  Она потупила взор и сказала:

  - После того, когда ты совершила святейшее дело любви, - прервал её чужестранец; - после того, когда ты позабыла себя для спасения других... Оставь сокрушения эти!.. Когда калёное уголье жжёт ноги, ноги ползут в холодную грязь, но любовь покрывает много грехов и багровые пятна белит, как волну на ягнёнке... Подними лицо твоё вверх... Прими от меня привет христианский и знай, что Он, к кому душа твоя рвётся, перстом на сыпучем песке твой грех написал и оставил смести его ветру.

  Египтянка подняла лицо своё и плакала, а христианин глядел на неё, колени его незаметно согнулись, он поклонился ей в ноги и тихо промолвил:

  - Ты была мёртвая и стала живая!

  Утешение совершилось, - пришла новая жизнь в смущённую душу египтянки. Христианин рассказал ей, в чём состоит учение Христово, и египтянка непременно захотела узнать: есть ли люди, которые живут по этому учению, во взаимной любви, и у которых нет ни осуждения, ни зла, ни нищеты.

  - Они были, - отвечал христианин.

  - Отчего же не все таковы и теперь?

  - Это трудно, сестра.

  - В чём же тут трудность?

  - Слушай, как они жили.

  Христианин прочёл ей на память места из Деяний:

  "У множества уверовавших в спасительность Его учения было одно сердце и одна душа, - никто из имения своего ничего не называл своим, но всё у них было общее и всё, что у них было, они разделяли по нужде каждого и каждый день собирались вместе и вместе принимали пищу в веселии и простоте сердца" (Деян. IV, 32).

  - Так ведь это прекрасно! - воскликнула Аза.

  - Но для иных это трудно!

  "Так Иоссия, прозванный от апостолов Варнавою, что значит "сын утешения" - левит, родом из Кипра, у которого было своё поместье - продал его и принёс деньги к ногам апостолов" (37).

  После многих сумрачных дней лицо египтянки осветилось отрадной улыбкою: "Варнава отдал поместье, и назвали его: "сын утешения"...

  Она выше подняла лицо и сказала:

  - Это вовсе нетрудно. Это только так должно!

  - Так иди же отсюда, куда я тебя научу, и расскажи тем людям, к которым придёшь, всё, что ты мне рассказала.

  Чужеземец назвал ей место, где сходятся христиане Александрии и кто их епископ.

  Египтянка, ни минуты не медля, встала и пошла по его указанию.

  Когда она пришла, её сейчас же узнал один клирик и сказал ей:

  - Красотка! Мне очень знакомо твоё лицо: ты похожа на блудницу, которая часто ходила по берегу Нила.

  - Я сама и есть та блудница, - отвечала египтянка, - но то уже кончено: я хочу быть христианкой.

  - Я всё готова исполнить, что нужно.

  Ей сказали, как надо поститься; она пошла и долго постилась, питаясь тем, что ей давали из сострадания. Наконец, она изнемогла и пришла снова с просьбой, чтобы её крестили и приняли со всеми в общенье. Клирики сказали ей:

  - Ты так мерзко жила у всех на виду, что должна принести при всех покаяние.

  - Да, я затем и пришла, чтобы сказать всем, как дурна моя жизнь, но я изнемогаю и боюсь, что скоро умру. Прошу вас: скажите епископу, что я прошу скорее принять меня в общение.

  Клирики сказали епископу, и тот скоро велел назначить ей катихизатора, который должен был протолковать ей символ и все догматы веры и потом удостоверить её познания, и тогда египтянку положили крестить.

  Но она этого не дождалась; нетерпеливое желание её получить христианское имя и жить с христианами вместе снедало её; она жаловалась и плакала, "а все пренебрегали ею".

  Тогда совершилось чудо: когда отверженная египтянка лежала больная "в малой хлевине", туда к ней среди ночи вошли "два светлые мужа" и одели её в белые, "крестильные ризы". В них и осталось на земле её мёртвое тело, а живой дух её отлетел в обитель живых.

  Кончина египтянки, одетой в крестильные ризы, сделала затруднение клирикам: они недоумевали, по какому обряду надо похоронить эту женщину, но неожиданно пришёл тот чужестранец, который говорил с усопшею у берега Нила. Он был философ и пресвитер сирийский, друг Исаака-Сирийца - он вернулся сюда с дороги по внушению духа. Он наклонился к усопшей и стал читать христианские молитвы, а пока он молился, тело её зарыли в землю, но сириец ещё долго стоял и смотрел вдаль - он что-то думал, он был в восторге и двигал устами.

  Его спросили:

  - Верно ты видишь чудное что-нибудь?

  - Да, - отвечал он. - я вижу, как будто бы небо отверсто... и туда... кто-то входит...

  - Неужто блудница?

  - О, нет!.. блудницу вы закопали в грязи - я вижу... как лёгкая струйка с калёного угля сливается с светом - мне кажется, это восходит дочь утешения.

  

IV

  

  

  Следующее женское лицо является в иной, но не менее трогательной обстановке, также ярко рисующей и общую картину нравов V века.

  27) Июня 14. Евсевий из Аскалона рассказывал, что у них в городе был купец, имевший свои корабли, на которых он возил дорогие товары в Африку. Раз сделалось кораблекрушение, и купец этот сразу обеднел: корабли его потонули, а выкинутые на берег товары были расхищены. Тогда заимодавцы посадили этого купца в тюрьму, а его молодая и очень красивая жена ходила на подёнщину и что успевала зарабатывать, на то приготовляла пищу и приносила её мужу в темницу. При этих посещениях она иногда долго засиживалась с заключенным, стараясь облегчить его несносное томление. В Аскалоне же у знатных людей было обыкновение, чтобы по особливым дням ходить посещать содержащихся в тюрьмах и подавать им милостыню. Один из таких знатных людей пришёл раз в темницу, когда жена разорившегося купца сидела у своего мужа, и как только взглянул на неё, так и пленился ею. "Уязвися вельможа сердцем, видя красоту её, бе бо по истине красна зело". Вельможа сейчас же "подосла к ней некоего странника", чтоб она подошла к нему "прияти милостыню".

  Женщина, не подозревая ничего дурного со стороны вельможи, встала и подошла к нему, чтобы "приять его милосердие", а он стал её спрашивать: за что она сидит в темнице? Женщина отвечала, что заключен здесь её муж, а она только приходит посещать его и остаётся с ним по любви и состраданию, чтоб облегчать его участь. Тогда вельможа сказал ей прямо: "я тебе помогу: приходи нынче вечером и пробудь со мной ночь, а я завтра выкуплю твоего мужа из темницы".

  Женщина не обнаружила ни гнева, ни досады и не стала устыжать вельможу за то, как он пользуется затруднениями бедности, а сказала ему:

  - Я должна спросить об этом своего мужа, и как он скажет, я так и сделаю. Хочешь - я пойду и спрошу его?

  Вельможа не стеснялся и ответил ей: "Спроси".

  Она подошла к мужу и передала ему с совершенною простотой предложение, сделанное ей вельможей.

  Купец заплакал, и, глубоко вздохнувши, сказал:

  - Да, не даром сказано: "не надейтесь на князи и сыны человеческие". Пусть простит ему бог обиду, которою он хотел нас унизить ещё более, чем мы

  Жена подошла и в той же самой простоте передала слова мужа вельможе. Вельможа рассердился и вышел. Сидел же тут неподалеку от купца в другом углу темницы один дорожный разбойник, который всё это видел и слышал. Взаимная любовь и верность супругов его тронули, и он "поману к себе жену и рече ей: аз умилихся, видя целомудрие ваше. Аз разбойник есмь и имам злато сокровенно в зидании граднем. Иди на место, имярек, раскопай и возьми злато там сокровенное на воздаяние долга мужа твоего и иные потребы ваши".

  Женщина пошла и нашла золото и искупила мужа милосердием разбойника.

  За сим наступает тип возвышеннейшей деликатности.

  28) Мая 30. Блаженный отец Марк плыл однажды на корабле в Константинополь, но поднялась буря и загнала его "кораблец" к "некоторому пустынному острову". Пока корабельщики справлялись с повреждёнными снастями, блаженный Марк сошёл походить на безлюдный остров и к удивлению своему вдруг заметил на песке след ноги человеческой. Он пошёл дальше по этому следу и вскоре увидел в отдалении человека, который впрочем был в очень странном и непонятном виде и, заметив Марка, видимо старался от него скрыться. Блаженный Марк, заинтересованный неожиданною встречей, погнался за удалявшимся жильцом необитаемого острова и скоро стал его настигать. Тогда преследуемый им дикий или полудикий человек, видя, что ему уже не скрыться от настигающего пришельца, стал перед ним "приседать", сгибаясь к земле, и что-то говорил ему неразборчивым и жалобным голосом. Блаженный Марк, слыша этот жалкий и слабый стон или мольбы, приостановился и сказал:

  - Не убегай от меня: я христианин и не намерен сделать тебе никакого зла.

  А приседавший дикарь ещё ниже пригнулся и отвечает:

  - Я не боюсь тебя, но стыжусь, ибо я нагая женщина, а ты муж, и потому я ухожу от твоего взгляда. Если же ты милостив и хочешь со мной говорить, - то брось мне что-нибудь из твоей одежды, чтоб я могла хоть немножко закрыться, - тогда я стану к тебе лицом, и мы можем поговорить.

  Блаженный Марк имел на себе в ту пору две ризы. Одну он оставил на себе, а другую свернул комком и бросил нагой женщине, а сам отворотился. Женщина подхватила одежду, покрылась ею и подошла к блаженному Марку. Они сели, и когда разговорились, то блаженный Марк узнал от неё следующее: женщина эта родилась в простом и бедном семействе и притом родители её скоро умерли, а она осталась совершенно беспомощною сиротой. Попалась она как-то раз на глаза одному именитому и богатому человеку, который тронулся её положением, из жалости взял её к себе в дом и стал воспитывать вместе со своими детьми. У него она выросла и стала красива, и обнаружила ум, и добрый характер, и этим нашла себе такое благорасположение у своего воспитателя, что он не хотел искать для своего сына лучшей жены, как эта сиротка. Молодой человек тоже любил её и тоже не хотел себе иной невесты, но женщины-родственницы с материной стороны жениха имели непременное намерение женить "наследника всего имения" на девушке богатой и знатного рода. Это повело к большим семейным неприятностям, от которых молодой человек много страдал и, наконец, сильно заболел, но и лёжа в огне болезни всё одно повторял: "люба ми есть та, еже воспитал мой отец". Тогда, чтобы он не лишился жизни, - их соединили. Молодые супруги были вполне счастливы, - особенно муж, который и после свадьбы всё ещё повторял: "люба ми есть, еже дах мой отец!" - но мать его и её родственницы постоянно старались сеять раздор в доме и поносили молодого человека за его любовь к жене, избранной им из бедного и низкого круга. Тогда эта молодая женщина, видя, что семейные смуты в доме и страдания любимого ею мужа не прекратятся, пока её видят в доме, - решилась пожертвовать собою и, для водворения семейного спокойствия, бежала из дома. Сначала она шла, куда глаза глядят, а потом плыла на корабле, но корабль разбило и её выбросило на этот самый безлюдный остров, где нашёл её блаженный Марк. Здесь она испытала холод, голод и бесприютность и вдобавок ощутила в себе младенца, которого и родила, воспитала и живёт с ним уже тридцатый год, не видя лица человеческого. Блаженный Марк видел и сына этой великодушной женщины: совсем нагой, он прятался в пещере, и был поражён ужасом и удивлением при виде третьего человека, притом покрытого одеждами.

  Следующий очерк представляет женский тип и очень энергический, и не лишённый своеобразной иронии, напоминающей русскую княгиню Ольгу в её деле с древлянами.

  29) Августа 14. В одном прибрежном торговом месте жили в большой дружбе два купца: один женатый, а другой холостой. У женатого жена была очень красивая, а при том очень умная и целомудренная, но супружеское счастье их не было продолжительно: муж внезапно умер, а красавица-жена его осталась вдовой, и как она очень любила своего мужа, то не хотела вступать во второй брак, а желала посвятить остальную жизнь служению добрым делам. Между тем её красота и известная скромность её в сожительстве с первым мужем влекли к ней многих женихов, которым она всем спокойно отказывала, советуя им брать себе в жёны девушек. Многих она так отводила; но явился один такой пылкий соискатель, с которым ей нелегко было разделаться. Это был тот самый искренний друг её первого мужа, в котором она и не подозревала, что и он увлечён её красотой, а он так "уязвился к ней страстию неисцельною, что мало не изгибе".

  Тогда эта красавица, как женщина уже опытная и не раз видавшая пред собою влюблённых, заметила томления друга своего покойного мужа и без ошибки разгадала, какого они свойства. Она признала за лучшее вывесть дело начистоту и потом оказать этому человеку помощь.

  - Друже! - сказала она ему, - я вижу, что ты сам не в себе, когда говоришь со мною. Не должна ли я из этого заключить, что ты верно имеешь ко мне что-нибудь особенное, но стесняешься сказать это. Прошу тебя, не продолжай далее такого для тебя вредного, да и для меня беспокойного состояния, потому что я не хочу видеть тебя страдающим. Скажи мне, что тебе от меня надобно, и будь уверен, что я сделаю всё как могу лучше, и над твоим признанием не посмеюся.

  Он же, услыхав такое поощрение, очень обрадовался и с откровенностью ей сказал, что пленён её красотой, почитает известные ему её душевные качества и желает взять её себе в жёны.

  Рассудительная вдова поблагодарила его за уважение, но отвечала ему, что, испытав радости брака с мужем любимым, она уже не желает второй раз испытывать того же самого с другим человеком, ибо думает, что лучшее время жизни уже не повторится, а худшее родит только сожаленья о прежнем и не составит ни для той, ни для другой стороны счастия. А потому она предпочитает не вступать в новый союз ни с кем, а будет жить для детей и для общественных забот, которые всегда достойны внимания и поглощают досуг с пользой для ближнего. Молодому же человеку она указывала на молодых, только дошедших до брачного возраста девушек, с которыми и советовала ему вступить в брак, ибо с такою он может жить в любви, свободной от воспоминаний о прошлом.

  Но молодой человек "толико уязвися любовью ко вдовице, иже вся иные ни за что вменяя", - он не слушал никаких доводо