Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Сирота, Страница 5 - Книги

ье

Не пробудило духа моего,

Быть может, я дошел бы до того,

Что лучшей и не стоил бы судьбины.

Так мошка рвется вон из паутины,

Но глубже вязнет в гибельной сети:

Пусть даже выбьется, уж и нести

Ее не могут сломанные крылья;

И вот, недвижна, бросила усилья,

Избавиться уж и желанья нет.

Уж без участья я смотрел на свет

И на свободу. Падая, слабея,

Порой я думал: "Кинуть Чудодея?

Но что в огромном городе найду?

К кому прибегну? - Горшую беду,

Наверно, встречу! - Мне ль бродить с сумою?

Чем нищим, все же лучше быть слугою".

И я - но что с тобою, Саша?

С а ш а

Вздор!

Грусть на меня навел ты, друг Егор.

Е г о р Л ь в о в и ч

Охотно верю: да почти иначе

И быть не может: твердость в неудаче,

В страданьи крепость, мужество в бедах

Для слушателя пир: восторг и страх,

И радость, и печаль, и удивленье

В таком рассказе ускорят биенье

Сердец нечерствых. Но бессилье грех,

Который производит или смех,

Когда не важен случай, или скуку,

Уныние и грусть, когда про муку

Мы слышим и не слышим ничего,

Что бы для нас возвысило того,

Кто мучится.

С а ш а

А твой Пилад? твой Петя?

Е г о р Л ь в о в и ч

Переменился. Вскорости заметя,

Что совершенно я сравнился с ним,

Он счел ненужным прихотям моим

Так угождать, как угождал дотоле:

"Да чем меня знатнее ты и боле?

По крайней мере не лакей же я".

Он даже раз мне молвил не тая,

Что все рассказы про мое семейство

Считает сказкой. Кажется, злодейство

Ему скорей простил бы я тогда,

Чем эту выходку. С тех пор вражда

Едва ль не заменила между нами

Бывалой дружбы. Между тем за днями

Тянулись дни; я стал угрюм и тих;

Последний блеск погас в глазах моих;

Как груз меня давила жизнь. - Однажды

(К развязке приближаюсь) бесу жажды

Неистовый Михеич приносил

Усердно жертвы и тем боле сил

Ей придавал, чем боле в горло лил;

Он обо мне в подобном исступленьи

Не помышлял, а в важном размышленья

Просиживал по суткам где-нибудь,

Вздыхал и облегчал икотой грудь

И с видом совершенного незлобья

На небо очи перил исподлобья. -

Вот третий день почтенный ментор мой

Не мыслит даже приходить домой.

Когда бы мне хоть хлеб сухой оставил,

Я не роптал бы, что меня избавил

От сладостной своей беседы. - Но...

А п т е к а р ш а

От сладостной своей беседы!

Е г о р

Л ь в о в и ч

Вам смешно?

Клянуся: вовсе не смешно мне было.

Я голодал, а на меня уныло

Глядел мой голубок: уж и его

Я не кормил. С неделю до того

Меня спросил Петруша: голубочка

Я не продам ли? Если бы не бочка

Большая на дворе (за нею плут

Успел укрыться), я Петрушу тут

Прибил бы за такое предложенье.

Свое единственное наслажденье,

Свою отраду мне ему продать!

И это смеет он мне предлагать,

Он, сын мужицкий, уличный мальчишка!

То было спеси умиравшей вспышка,

Ее живой, да и последний свет;

Но он потух, но уж и дыму нет:

Не свой брат голод. - Грустью отягченный,

Свирепою нуждою побежденный,

По тягостной борьбе схожу с крыльца

И - к Пете. Бледность моего лица

Петрушу поразила: "Да что с вами? -

Сказал он мне и на меня глазами

Взглянул, в которых не было следа,

Что помнит нашу ссору. - Мне беда,

Когда увижу в ком-нибудь кручину!

Егорушка, нельзя ль узнать причину

Печали вашей? Не больны ли вы?"

- "Нет, Петя! Только от своей совы,

От филина лихого, Чудодея,

Мне голубка не спрятать...- так, робея,

Промолвил я. - Возьми его себе:

Уж лучше друга уступлю тебе,

Чем..." - досказать хотел я; сил не стало.

Обрадовался Петенька немало

И мне полтину отсчитал тотчас.

Напрасно останавливать мне вас

На том, что ощущал я при разлуке

С любимцем; верьте, даже и о муке

Голодного желудка я совсем

Было забыл. - "На, Петя! только с тем,

Чтоб ты любил его, берег и холил!

Да чтоб и мне хоть изредка позволил

Кормить его!" - шепнул я наконец.

"Пожалуй! - да не бойтесь: молодец

Сыт будет и у нас". "Так, так! сытее,

Чем у меня!" - я думал, и скорее

Отворотился, чтоб тоски моей

Не видел мальчик: слезы из очей

Уж брызнули. Но, голодом томимый,

Я вновь услышал вопль неумолимый,

Который стоны скорби заглушил:

Я со двора за хлебом поспешил,

И вот купил на всю полтину хлеба

И возвращался. Блеск и ясность неба,

Рабочих песни, над Фонтанкой шум

И крик веселый бремя мрачных дум

С души моей снимали; на ходу я

И голод утолил. Грустя, тоскуя,

Но мене, медленно я шел домой:

Все радостно светлело надо мной,

Кругом меня все двигалось, все жило,

Все было счастливо. Я о перило

Оперся, стал и в зеркало воды

Глядеться начал. "Горя и нужды

Мне долго ль жертвой быть?"- я мыслил; что же?

Вдруг хлеб мой бух в Фонтанку! "Боже! боже!"-

Я вскрикнул и-за ним! Схватить ли мне

Хотелось или... Как о страшном сне,

Так чуть мне помнится о том мгновеньи;

Но предо мною и в глухом забвеньи

Какие-то ужасные мечты

Мелькали, будто в бездне темноты,

В ненастной ночи частые перуны;

И, мне сдавалось, лопнули все струны

Растерзанного сердца моего...

Потом уж я не взвидел ничего.

"Что? жив ли?"- вдруг в ушах моих раздалось,

И - холодно мне стало: возвращалось

Мое дыханье; я открыл глаза...

Сперва (и смутно) только небеса

Увидел, узнавал я над собою;

Но вот заметил, что народ толпою

Стоит кругом, что где-то я лежу

На камнях. Поднимаюсь и гляжу,

Но все еще каким-то плеском шумным

Я оглушен и с взором полоумным

Без мыслей спрашиваю: "Где я?" - "Где?

На набережной ты, а был в воде", -

Так голос тот, который и сначала

Мне слышался. Смотрю - и генерала

Какого-то я вижу: весь седой,

Однако бодрый, с Аннинской звездой,

С Георгием, старик передо мной,

Исполненный участья и заботы,

Стоял и напоследок молвил: "Кто ты?"-

"Егор Е....вич". - "Ты Е....вич? нет?

Неужто!" - "Точно так" - был мой ответ.

"Сын Льва Егорыча?"-"Его". И, бледный,

Он отошел со мною. "Мальчик бедный!

Не бойся, говори! с отцом твоим

Служил я; правда, мы расстались с ним

Давненько, братец, да во время службы

Друзьями были; не забыл я дружбы,

Услуг, прямого нрава старика!"

Рассказывать я начал; он слегка

Покачивал в раздумьи головою

И пожимал плечами, а порою

И взглядывал на небо. Кончил я;

Он молвил мне: "Егор, судьба твоя

Должна перемениться; свел с тобою

Меня недаром бог: тебя пристрою,

Определю тебя. Мне недосуг,

Но по тебя сегодня же, мой друг,

Заеду я, а между тем покушай.

(И втер мне в руку деньги.) Да послушай,

Благодари небесного отца:

От грешного, ужасного конца,

От гибели господь тебя избавил.

Прощай! - садясь на дрожки, он прибавил,-

И жди меня".

С а ш а

Ну, слава богу,- ты,

Я думаю, теперь из темноты

На свет же выдешь, и, признаться,- время.

Меня давил рассказ твой, словно бремя:

Бедняжка, сколько ж ты перетерпел!

Е г о р Л ь в о в и ч

Довольно; но страдания удел

Не всех ли здесь в подлунной?

С а ш а

Мене, боле,

По мере нужд и сил, а вышней воле

Угодно так из века, чтобы мы

Все пили чашу горя. После тьмы

И солнце кажется на небе краше,

И только после скорби сердце наше

Всю благость бога чувствует вполне.

Е г о р Л ь в о в и ч

Немного досказать осталось мне.

Приехал вечером мой избавитель

И взял меня. Он, счастливый родитель

Детей прекрасных, счастливый супруг,

Меня, одев получше, ввел в их круг.

"Вот братец вам",- промолвил он, и братья

С младенческою радостью в объятья

Пришельца приняли; его жена

Мне стала матерью: добра, нежна,

Заботлива, меня ни в чем она

От собственных детей не отличала.

Вот так-то жил я в доме генерала,

Пока меня не отдал в корпус он.

Но до того еще однажды стон

И слезы мне послало провиденье:

Мы скоро получили извещенье,

Что матушка скончалась, и по ней

Я долго плакал.

А п т е к а р ш а

А ваш Чудодей?

Е г о р Л ь в о в и ч

Про Чудодея ничего не знаю,

Да виделся же с ним, так <- - - >.

Второй отец мой, добрый генерал:

Был именинник я, и он позвал

Меня в свой кабинет; иду - и что же?

Там ждал меня подарок - боже! боже!

Мои часы, часы, по коим я

Тужил и в счастьи! - вот они, друзья.

Он снял часы; рассматривать их стали,

И кончил про минувшие печали

Наш юный витязь длинный свой рассказ.

Совсем ли потеряю я из глаз

Егора Львовича? Еще ли раз

С ним встретимся? - А ныне надо мною

Мечты иные резвою толпою

Поют и вьются: к ним склоняю слух...

Над древней Русью носится мой дух...

Не улетай же, легкий рой видений,

Народ воздушный, племя вдохновений!

Пусть в тело вас оденет звучный стих,

Раздался гром над морем нив сухих;

Так! собирается гроза в лазури...

Но не расторгло бы дыханье бури

Напитанных обильем облаков!

Но не развеяло бы вещих снов

Дыханье жизни хладной и суровой!

О! если бы желанною обновой

Обрадовал меня и оживил

Мой верный пестун, ангел Исфраил!

1833-1834