Губер Эдуард Иванович - Стихотворения - Книги

Э. И. Губер

Стихотворения --------------------------------------

Поэты 1840-1850-х годов

Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание.

Л., "Советский писатель", 1972

Вступительная статья и общая редакция Б. Я. Бухштаба

Составление, подготовка текста, биографические справки и примечания

Э. М. Шнейдермана

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка

39. Судьба поэта

40. На кладбище

41. Три сновидения

42. На смерть Пушкина

43. Награда поэта

44. Художнику

46. <Из трагедии Гете "Фауст">

1. <Монолог Фауста>

2. <Песня Маргариты>

47. Душе

48. Могила

49. Цыганка

50. Новгород

51. Смерть и время

52. На покой

53. Сердце

54. Любовь

55. Охлаждение

56. Бессонница

57. Песня

58. Расчет

59. Иным

60. Проклятие

61. Последний друг

62. Странник

64. Странный дом

65. "Думал мужик: "Я хлеб продам..."

66. "Я по комнате хожу..."

67. "В эту ночь, чуть горя..."

68. "И снова вдали замирают..."

69. У люльки

70. "Свободен я! Царей гробница..."

Эдуард Иванович Губер родился 1 мая 1814 года в поселке Усть-Золиха Саратовской губернии, в семье бедного пастора лютеранской церкви. Родным языком Губера был немецкий. Уже в четырехлетнем возрасте он научился читать, а вскоре, под руководством отца, начал заниматься латинским и греческим. Шести лет он уже сочинял стихи на немецком и латинском языках.

В 1823 году семья переехала в Саратов, куда был переведен отец Губера. Здесь мальчик за несколько месяцев овладел русским языком, которого ранее не знал, и был принят в гимназию. В ученические годы большую роль в развитии литературных способностей Губера сыграл преподаватель русской словесности Ф. П. Волков. В 1830 году юноша блестяще закончил гимназический курс и на выпускном акте читал написанное по-русски стихотворение "Прощание с друзьями".

В том же году для продолжения образования Губер переехал в Петербург. С 1832 по 1834 год он учился в Институте корпуса путей сообщения, окончив который в чине прапорщика, поступил на службу военным инженером. Однако главным в его жизни были литературные интересы. Губер знакомится со многими литераторами: В. А. Жуковским, Н. А. Полевым, Н. В. Кукольником и другими, посещает литературные "четверги" Н. И. Греча.

На протяжении 30-х годов сильное влияние на Губера оказывал И. А. Фесслер (1756-1839), немецкий ученый-историк, писатель и общественный деятель, в начале века поселившийся в России. Губер познакомился с ним еще в Саратове, а в Петербурге сблизился и под его руководством на протяжении нескольких лет изучал философию. Исследователи отмечали продолжительное воздействие на творчество поэта личности Фесслера, сочетавшего в своем мировоззрении мистические и атеистические тенденции. {См.: П. А. Висковатов, Эдуард Губер и Фесслер, СПб., 1897.} Фесслер ввел Губеpa в мир гетевского "Фауста", и в 1831 году семнадцатилетний поэт впервые в России принялся за стихотворный перевод трагедии. В 1835 году перевод первой части был завершен и отдан в цензуру, однако цензура запретила его, и тогда Губер, в досаде и ярости, уничтожил свою рукопись.

Это трагическое обстоятельство послужило поводом для знакомства с Пушкиным, который разыскал неизвестного ему прежде поэта и сумел убедить его вторично приняться за работу. Губер, боготворивший Пушкина, стал часто бывать у него, показывая фрагменты заново переводимого им произведения. Законченный г. опубликованный уже после смерти Пушкина, в 1838 году, перевод вышел с посвящением памяти великого поэта. Появление "Фаустам даже в изуродованном цензурой виде (многие места и целые страницы текста были изъяты) навлекло на Губера неприятности по службе: заподозренный в сочувствии "вредным и безнравственным" идеям, поэт не получил обещанной ему ранее должности адъюнкт-профессора русской словесности в Инженерном институте, к чему несколько лет готовился, усердно занимаясь историей русской литературы. Вскоре, в 1839 году, Губер вышел в отставку в чине капитана и поступил на гражданскую службу, в канцелярию главноуправляющего путями сообщения. Независимый и прямой, он не смог стать послушным чиновником и, испортив отношения со своим начальником, графом П. А. Клейнмихелем, в 1842 году окончательно оставил службу.

Нужда преследовала Губера до конца жизни. Едва приехав из Саратова в Петербург, он отказался от родительского пособия и умудрялся еще из своего скудного жалованья оказывать постоянную помощь младшему брату, студенту. В 30-е годы, по заказу Академии наук, он взялся за перевод с немецкого огромной Тибетской грамматики и словаря, а затем принял участие в "Энциклопедическом словаре" Плюшара, для которого написал статьи по истории немецкой литературы.

В 1840 году Губер получил от Сенковского приглашение сотрудничать в журнале "Библиотека для чтения" и стал заведовать там отделами "Критика" и "Литературная летопись". Постоянно нуждавшийся, изнурявший себя непосильной литературной работой, Губер подорвал свое здоровье; из-за тяжелого сердечного заболевания он вынужден был в 1842 году уйти из журнала. Вернулся он туда незадолго до смерти, в конце 1846 года, а с начала 1847-го, кроме того, стал вести отделы фельетона и театральной хроники в "Санкт-Петербургских ведомостях". Своими фельетонами, которые пользовались успехом, Губер, по словам М. Н. Лонгинова, "много содействовал тому, что во многих гостиных заговорили хоть отчасти по-русски". {"Московские ведомости", 1857, 12 ноября.} Здесь же были напечатаны несколько его статей и среди них статья о "Выбранных местах из переписки с друзьями" Гоголя, о которой Белинский отозвался как о "замечательном и отрадном явлении". {В. Г. Бе линский, Полн. собр. соч., т. 12, М., 1956, с. 332; ср. на с. 340.}

Жизнь Губера оборвалась в результате сильнейшего сердечного приступа. Поэт умер 11 апреля 1847 года, не дожив и до 33 лет.

Первое стихотворение Губера, "Разочарованный", было опубликовано в 1831 году в петербургской газете "Северный Меркурий". Затем его стихи печатались в журналах "Современник", "Сын отечества" и в различных альманахах, а особенно часто - в начале 1840-х годов - в "Библиотеке для чтения". В 1835 году Губер подготовил к изданию сборник из 25 стихотворений. Рукопись прошла цензуру, но, по неизвестным причинам, издание не состоялось. Только через десять лет поэт издал сборник своих "Стихотворений" (СПб., 1845), куда вошли произведения, написанные в 1832-1814 годах. Рецензенты, признавая талант поэта, справедливо критиковали книгу за ее сгущенно мрачный колорит. Белинский, упрекая автора в отсутствии творческой фантазии, подчеркивал все же, что его поэзия отличается "замечательно хорошим стихом и избытком чувства". {Там же, т. 9, М., 1955, с. 391.}

В 1845 году Губер создал одно из лучших своих произведений - поэму "Прометей". Свободолюбивые, тираноборческие мотивы сделали невозможным ее опубликование при жизни автора. Напечатать поэму удалось лишь в виде расположенных в нарочитом беспорядке отрывков ("Иллюстрация", 1847), что не давало почти никакого представления о произведении в целом.

Ранняя смерть помешала Губеру завершить начатую еще в конце 30-х годов поэму "Ангоний" (из задуманных восьми глав он успел написать шесть). Поэма отчасти автобиографична, в особенности первые главы, описывающие детство героя. Незадолго до смерти Губер начал поэму "Вечный жид", но успел написать лишь пролог.

К середине 40-х годов можно отнести поворот Губера от романтического мировоззрения к реалистическому осмыслению окружающей действительности. Его стихи последних лет проникнуты состраданием к обездоленным и ненавистью к власть имущим. Наметилось сближение поэта с представителями "натуральной школы", с кругом "Современника". Так, имя Губера в конце 1846 года встречается в списке будущих постоянных участников "Современника", переходившего тогда к Некрасову. Не случайно намерение этого журнала, не осуществившееся из-за цензурного запрещения, напечатать стихотворение Губера "У люльки". Однако новым тенденциям в его творчестве не суждено было развиться.

После смерти Губера появились его трехтомные "Сочинения", изданные под редакцией А. Г. Тихменева (СПб., 1859-1860). Различного рода искажения, имеющиеся здесь в большом количестве, делают это издание малоавторитетным в текстологическом отношении.

39. СУДЬБА ПОЭТА

Когда, в пучинах жизни смрадной

Борьбой напрасной истомясь,

Грехами черни кровожадной

В правдивом ужасе смутись,

Поэт разгневанный проснется,

Жрецом небес заговорит,

И речь, как буря, пронесется,

И слово громом прогремит, -

Тогда с насмешкою лукавой,

И любопытна и глупа,

Для праздной, суетной забавы

К нему сбегается толпа,

Его и хвалит и порочит,

И дико смотрит на него,

Или бессмысленно хохочет

Над вдохновением его,

И как раба своей забавы,

На шумный пир его зовет,

И жрец небес, питомец славы

У ней поденщиком слывет!

Им чужд язык его могучий,

И всуе дивный глас певца

Волною пламенных созвучий

Тревожит хладные сердца.

И только редкою порою,

Возненавидев жалкий свет,

Он купит страшною ценою

Отрадный ласковый привет;

И вдохновительница муза

С улыбкой сына обоймет

И в знак священного союза

Чело венками обовьет.

1833

40. НА КЛАДБИЩЕ

В страшный час томящих снов,

В тихой области гробов,

На обломках бытия

От людей скрываюсь я.

Нива божия молчит,

Ветер дремлет, воздух спит,

Над гробами тишина;

Ночь глубоких дум полна,

И не тронет этих дум

Праздной жизни праздный шум.

В этот час молюся я,

Детский страх в душе тая;

В этот час в тоске немой

Проклинаю жребий мой.

Здесь, в безмолвии святом,

Под могилой и крестом

Спят страдания людей

До рассвета лучших дней.

Всё, что радовало их,

Что терзало душу в них,

Грусть и смех, печаль и страх,

Всё навек легло в гробах!

Сколько тайн на дне могил

Медный заступ схоронил!

Надпись хладная молчит,

Смерть костям не изменит.

Лишний житель бытия,

Между них усну и я,

И - в могиле свежий гость -

Возле кости ляжет кость.

Тих и темен бедный дом.

В нем усну я долгим сном.

Гроб не выдаст мертвеца

В руки праздного глупца,

Не отдаст моих костей

В посмеяние людей!

1834

41. ТРИ СНОВИДЕНИЯ

Порой три сна меня мутят,

Порой три сна ко мне нисходят,

И смутным страхом тяготят,

И думы на душу наводят.

И в первый сон мой вижу я

Роскошный образ бытия,

И колыбель между цветами,

И пышной юности рассвет

С ее заветными мечтами,

С ее тоской, с ее слезами,

С надеждами грядущих лет.

Я вижу вновь ручей сребристый,

Громаду гор н темный лес,

Ковры цветов и луг душистый,

И ясный свод родных небес.

Как прежде, ветхая лачужка

С патриархальной простотой

Стоит над светлою рекой,

А в ней приветная старушка

С улыбкой нежной из окна

Глядит на сына-шалуна;

И вдруг сердито погрозится,

Когда на утлом челноке

Стрелой но дремлющей реке

Дитя веселое промчится.

Шалун над сонною водой

Играет легкими веслами,

Зовет грозу к себе на бой

И ждет, чтоб мутными волнами

Вскипела буря над рекой.

Дрожит поверхность сонной влаги,

И страх старушке под окном,

И любо подсмотреть тайком

Порыв младенческой отваги

И этот гордый взмах веслом.

Темнеет, вечер наступает;

Шалун на ужин прибежит,

Его старушка побранит,

Его старушка поласкает, -

И тихо время вечерком

Течет под кровлей бедной хаты.

Наступит ночь - пред смирным сном

Старушка милая трикраты

Благословит его крестом,

Ему к молитве руки сложит

И тихо спать его уложит.

Увы, тех дней давно уж нет!

Мой детский быт с его забавой,

Моих надежд роскошный цвет

Поблек в потоке бурных лет

Под ядовитою отравой.

Порой томит меня тоска,

И мнится мне, как над могилой

Шалун посыпал горсть песка

На тихий гроб старушки милой.

Второй мой сон - борьба страстей,

Пора печальных испытаний,

Тоска о немощи моей

В порывах пламенных желаний.

Душа в огне, уста дрожат,

Мечты слились в живые звуки,

То грозные, как громовой раскат,

То нежные, как лепет страстной муки:

"Восстань от сна, сорвись с цепей!

Он твой, весь этот мир! переступи за грани,

Зови врага на грудь и ненависть людей

Испепели огнем лобзаний,

Пожаром бешеных страстей!"

Весь мир на грудь мою! От пламенных объятий

Судьба бессильная меня не оторвет,

И на любовь мою, как на любовь дитяти,

Вражда коварная отравой не дохнет.

За мной, под небеса родные!

На горы темные, на родину громов!

Туда, где бури вековые

Свивают тучи громовые

Из влажной ткани облаков!

Вперед, вперед! Под пяты гром ложится,

Как пояс, молнии вкруг тела обвились,

И говор жизни смолк, и прах у ног дымится,

И тучи долу понеслись.

Иду по граням поколений!

Смотри, нога моя на рубеже миров!

Я встал без трепета на крайние ступени,

Где колыбель и гроб веков

Здесь радость зачата, зарождены печали,

Судьба сокрытая слетела с высоты

И пишет в молниях железные скрижали,

И шлет на долю нам то слезы, то мечты.

Я ближе к небесам! Приветнее денница

Над головой моей горит,

И темной вечности сокрытая страница

Словами радуги с душою говорит.

О дивная пора священных вдохновений,

Пора разгульных дум и грустной тишины!

В ней слезы горьких огорчений

Слезой любви заменены.

Слеза любви, слеза печали,

Зародыш пламенных страстей, -

В ее таинственной скрижали

Сокрыта исповедь моих печальных дней.

Коварный сон! Я вижу образ девы,

Мне снится блеск ее очей;

Я слышу сладкие напевы,

И ласки лживые, и томный звук речей.

Как прежде, жжет огонь пронзительных лобзаний

С горящих уст ее взволнованную кровь,

И с негой пламенных желаний

Слилась безумная любовь.

Пусть грянет свод небес, пусть упадет громами

Среди дымящихся развалин надо мной!

Я не услышу их под страстными мечтами,

На персях девы молодой.

Я пил из чаши ядовитой

С изменой женскою и женскую любовь,

Но страсть печальная не зарумянит вновь

Мои поблекшие ланиты!

Мой третий сон рисует мне

Пору существенности строгой.

Мне снится: в дальней глубине

Пришлец задумчивый под хижиной убогой;

Печать враждующей судьбы

Прожгла чело его кровавыми браздами

И на больном лице волнения борьбы

Еще виднеются глубокими чертами.

От глаз изгнанника бежит тревожный сон;

Он вспомнил с горькою улыбкой,

Как весело носился он,

Еще дитя, по влаге зыбкой;

И как он проклинал дремоту сонных волн,

Как жаждал он ударов бури,

И как он ждал, отваги полн,

Чтоб грянул гром с высот лазури.

И грянул он, желанный этот гром!

И юность резвая поблекла в бурях света,

И мир бесчувственный, в безмолвии глухом,

Не принял от него сердечного привета.

Дыхание вражды оледенило кровь,

Нагая истина надежды заменила,

А ненависть разрушила любовь

И радость бытия отравой осквернила.

Он видел, как глупец понес хвалу миров,

С чела достойного сорвал венок лавровый,

И нагло рядится в плоды его трудов,

И вторит грозный звук мечты его суровой.

Толпа плетет ему венец

И на руках своих уносит в Капитолий.

А тот, высоких дум непризнанный творец,

Влачит проклятия своей печальной доли.

Беснуйтесь, жалкие слепцы!

Венчайте ложного пророка!

Да красят грязные венцы

Чело неправды и порока!

Он не просил у вас ни лавров, ни похвал,

Обидных, как хула, в устах толпы подкупной;

Он жил не для наград, он не для них искал

Священной истины, для черни недоступной.

Быть может, время разгромит

Сосуд неправды своевластной;

И клевету разоблачит

На стыд векам рукой бесстрастной;

И гений мира развернет

Его грядущих дней блестящие скрижали;

И радость тихая блеснет

Росой целебною на старые печали.

1835

42. НА СМЕРТЬ ПУШКИНА

Я видел гроб его печальный,

Я видел в гробе бледный лик

И в тишине, с слезой прощальной,

Главой на труп его