* * *
Il est, il est sur terre une infernale cuve,
On la nomme Paris...
A. Barbier.
I
Есть бездна на земле, есть бездна роковая,
Ее зовут: Париж. В три раза обвивая
Бойницы, храмины и царские дворцы,
Река прожелкшая бежит во все концы...
Та бездна день в ночь клокочет и дымится...
Там вечно человек страдает и томится, -
Лохань, в которую стекает с давних пор
Со всех концов земли навозный хлам и сор,
Который, наконец, всё высясь постепенно,
Волной крушительной течет по всей вселенной...
II
Там только изредка мелькает из-за туч
Зари румяный блеск и солнца яркий луч,
Там с утра до утра на стогнах шум тревожный,
Сну благотворному предаться невозможно;
И там никто не спит... а мысль и голова
Натянуты у всех, как в луке тетива,
Там каждый жмет других. Без всякого сознанья
Нисходят люди в гроб, смеясь над покаяньем.
Там храмы, кажется, остались для того,
Чтоб молвить: был здесь бог, но ныне нет его!
III
Там столько алтарей погибло в быстром ходе,
Там столько ярких звезд затмилось на восходе,
Там столько юных жатв погибло без плода,
И столько гениев, поборников труда,
Исчезло без вести, в чаду людских волнений,
Пустых сует земных и горьких убеждений,
Что нынче ничего не любит человек;
Не зная, как убить и в чем убить свой век,
Он прилепляется к одним предубежденьям:
Всё, кроме золота, унижено презреньем...
IV
Увы!.. и после всех бесчисленных толчков,
И после опыта сурового веков, -
И после стольких слав и стольких унижений -
И царственных начал и царственных падений -
Старик, которого мы временем зовем,
Сметающий с земли весь сор своим крылом,
Всё рушащий вконец рукой неумолимой,
Разбивший вдребезги разврат и стены Рима, -
Находит в наши дни такую же лохань,
Куда, как прежде в Рим, течет отвсюду дрянь...
V
В Париже тот же шум и та же жажда власти,
Готовая дробить отечество на части,
И та же жалкая толпа клеветников,
Глухих сенаторов и ветреных льстецов,
И та ж насмешливость над голосом пророков,
Исполненным любви, надежды и уроков;
И та же суетность в поступках; цель для них:
Жизнь как-нибудь убить на зрелищах пустых,
И, словом, Рим воскрес у нас в Париже снова,
За исключеньем форм и неба голубова...
VI
О ты, мятежное семейство парижан!
Ты, словно человек, который вечно пьян,
Иль блудное дитя, отверженец семейства,
Готовый каждый день на новое злодейство,
Идя по улице, ты хлещешь заодно
Собаку тощую и звонкое стекло...
В вас, детях суетных, нет признака рассудка:
Вы плюете на всё, считая веру шуткой,
И всё, что кажется нам чистым и святым,
Вы называете ничтожным и пустым...
VII
А между тем ты храбр, отважен в бранных спорах,
Как, старый гренадер, ты ешь, глотаешь порох;
И, в сердце затая к отечеству любовь,
На пулю и на штык ты кинуться готов;
Но только что мятеж у двери запылает, -
Тебя призыв ко злу невольно увлекает,
Бежа из дома в дом трепещущих граждан,
Ты, словно гибельный и страшный ураган,
Всё рушишь на пути, всё мечешь в ярый пламень
И даже дерзостно кидаешь в небо камень...
VIII
Французы, ветреный и гибельный народ!
Ты - море бурное, живой водоворот!
Чей голос иногда вселенную тревожит
И всё перевернуть в одно мгновенье может!
Волна, которая, да неба возлетя,
Внезапно падает на землю, как дитя,
Народ единственный, в котором вместе слиты
Пороки юности и старости маститой;
Народ, который всех сызмлада увлекал,
Но свет которого еще не разгадал!
IX
Есть бездна на земле, есть бездна роковая,
Ее зовут: Париж. В три раза обвивая
Бойницы, храмины и царские дворцы,
Река прожелкшая бежит во все концы...
Та бездна день и ночь клокочет и дымится...
Там вечно человек страдает и томится, -
Лохань, в которую стекает с давних пор
Со всех концов земли навозный хлам и сор,
Который, наконец, всё высясь постепенно,
Волной крушительной течет по всей вселенной.
ИЗ А. ШЕНЬЕ
У каждого есть горе; но от братьев
Мы скрыть его стараемся улыбкой,
Притянутой нарочно. Мы жалеем
Одних себя, - и с завистью глядим
На тех людей, которые, быть может,
Не меньше нас горюют втихомолку..
Никто своей бедой - чужой не мерит,
А между тем едва ль из нас не каждый,
О разорванным на части сердцем, мыслит:
"Все счастливы... а я один несчастлив!.."
Мы все равно несчастливы! - Молитва
У нас у всех одна - переменить нам жребий...
Свершается!.. переменен наш жребий.
Но скоро мы опять о том жалеем,
Что старое и близкое нам горе
Сменилося для нас несчастьем новым.
* * *
Что в жизни, если мы не любим никого,
Когда и нас взамен никто любить не может,
Когда в прошедшем мы не видим ничего
И в будущем ничто нам сердца не тревожит?
Тоска, одна тоска! а между тем из нас,
Из жертв, влекущих цепь дней тягостных и вялых,
Никто с отвагою на смерть не кинет глаз,
Никто не сложит жизнь с рамен своих усталых.
Не так ли иногда вечернею порой,
Занявшись чтением пустой и глупой сказки,
Зеваем мы сто раз над каждою строкой
И все-таки идем, упорствуя, к развязке...
ИЗ В. ГЮГО
В июне сладостном, когда потухнет день,
Клубами аромат летит в долине злачной;
Мы спим, но слышим всё и видим всё сквозь тень,
Над нами вьется сон прозрачный...
Луна сребристее, свежее дышит лес,
Прозрачней стелется туманов вереница,
И мнится, до утра с полуночных небес
Не сходит юная денница.
* * *
В нас воля разума слаба,
Желанья наши своевольны;
Что б ни сулила нам судьба,
Всегда мы ею недовольны.
Нам новизны давай для глаз,
Давай для сердца нам обновы;
И если счастье ловит нас,
Мы горе выдумать готовы.
СОН
(ИЗ БАЙРОНА)
A dream which is not all a dream.
"Darkness".
I
Жизнь двойственна: наш сон, как жизнь, имеет
Свой дивный мир. Его напрасно люди
Зовут чертой граничной бытия
С небытием. Сон - тоже жизнь. Во сне мы,
Как наяву, окружены мечтами,
Исполненными жизни; мы горюем;
Мы слезы льем и радуемся часто.
Сон иногда, пригрезившийся нам,
Волнует нас и после пробужденья,
А иногда он услаждает горе,
Которое нас грызло наяву.
Летучие и явственные грезы,
Как призраки прошедшего, летят,
Пророчествуя часто, как Сивиллы.
Сны чудную имеют силу... В нас
Они то грусть, то радость пробуждают,
Они творят из нас других людей
По прихоти. Они пугают нас
Минутными виденьями и тенью,
Встающею и гибнущею тотчас...
Но боже мой! прошедшее - не сон ли?
А что же сон такое? Сила духа,
Способная воссоздавать. - Душа
Творит миры несущие и может
Их населить такими существами,
Которые стократно выше нас -
По времени и красоте, и целям.
II
Я видел два прелестных существа
Во цвете лет. Они гуляли вместе
По зелени пригорка: этот холм,
Казалось, был кольцом последним цепи
Других холмов и выдавался мысом.
Вокруг него не расстилалось море,
Но вместо волн смеялись луг и пашни;
А дальше лес, а по опушке леса
Крестьянские избушки из которых
Клубами дым взвивался...
Здесь-то были
И юноша, и девушка; она
С любовию глядела на картины,
Кругом ее раскинутые... Он же
Ее одну, казалось, только видел.
Они цвели красой и жизнью оба,
Но разница заметная в летах
Выла видна меж ними. Как луна,
Прорезавшись на крае небосклона,
Она была к развитию близка
И полному цветенью жизни. Он же
Хотя отстал годами, но зато
Впередил ее развитьем сердца...
Все чудеса и прелести вселенной
Слилися в ней для юноши, и он
Вгляделся так в черты лица, что память
Ее одну ему изображала...
Он весь был в ней. Дышал ее дыханьем,
Он видел всё ее глазами, думал
Ее умом... Отрывистое слово,
Звук, брошенный на ветер ею часто,
Рождали в нем какой-то знойный трепет...
Он не жил сам: в ее существованьи
Всё бытие его сливалось. Мысли,
Как бы ключи, стекались в океан
Ее души. Пожатие руки,
Звук голоса в нем разливали тотчас
Озноб и жар: то он бледнел, то яркий
Румянец жег лицо его. Едва ли
Он понимал, что было с ним...
Меж тем,
Она была чужда его волненьям,
И вздох ее летел к другому... Братом
Она могла назвать его - и только...
Но юноше и этого довольно
От существа, которое от сердца
Звало его сим именем.
Она была единственною ветвью
Угаснувшей и доблестной семьи.
Быть братом той, которую любил он,
Он и хотел и не хотел... Зачем же?
Года ему потом глаза открыли
И грустную повысказали повесть...
III
Мой сон теперь внезапно изменился...
Я видел дом старинный. У ворот
Ржал конь уже оседланный. В обширной
Готической молельне с беспокойством
Взад и вперед тот юноша ходил...
Но вот он сел, схватил перо и что-то
На лоскутке бумаги написал...
Лотом, склонясь печально головою,
Он оперся и судорожно вздрогнул;
Там, снова он встал с места - и письмо
Вдруг разорвал, но слез над ним не прояви...