p;
Кровавые слезы людские,
От века глухая
На стоны и вопли живые...
О матерь всех бедствий!
Я звал тебя часто к ответу
И все твои язвы,
Как в зеркале, выставил свету, -
Затем, чтобы каждый,
В груди чьей не камень положен,
Увидя твой образ,
Был тайною думой встревожен.
Чтоб мог он глубоко
Проникнуться теплым участьем
К бесчисленным жертвам,
Гонимым нуждой и несчастьем,
И, гнев поборовши,
Уста оградя от проклятий,
Считал бы за долг свой
Прощать осуждаемых братии.
О горькая бедность!
Дай бог моим песням успеха,
Пускай они всюду
Пробудят ответное эхо...
Пускай отзовется
На клич мой толпа благородных
Поборников дела -
За черное племя голодных!
Пора вдохновенным
Слить дружно свой голос скорбящий
И стать против язвы,
Людей миллионы губящей...
Пора лютый голод
Изгнать навсегда из-под неба
И, с братской любовью,
Дать каждому рту кусок хлеба...
Пора бесприютным,
Чтоб в мире их что-нибудь грело,
Дать на зиму шерсти
Прикрыть свое зябкое тело.
Гнетущая бедность!
Из рук твоих, жадных от века,
Пора бы всецело
Извлечь бедняка-человека...
Но тщетно! в юдоли
Стенаний и горького плача
Едва ль разрешима
Великая эта задача.
Как ум наш ни бейся,
В тенетах труда и науки,
Чтоб как-нибудь братьям
Смягчить их тяжелые муки, -
Увы! бедным жертвам,
Идущим житейской дорогой,
На страже в грядущем
Страданий так много, так много,
Что робкое сердце людское,
Далеко предела земного,
Искать будет вечно
И мира, и быта иного...
1864
СМЕХ
(ИЗ БАРБЬЕ)
I
Мы ней утратили, всё, даже смех радушный
С его веселостью и лаской простодушной, -
Тот смех, который встарь, бывало, у отцов,
Из сердца вырвавшись, гремел среди пиров.
Его уж нет теперь, веселого собрата:
Он скрылся от людей и скрылся без возврата...
А был он, этот смех, когда-то добрый кум!
Наш смех теперешний - не более как шум,
Как вопль, исторгнутый знобящей лихорадкой,
Рот искажающий язвительною складкой.
Прощайте ж навсегда и песни и любовь,
Вино и громкий смех, - вы не вернетесь вновь!
В наш век нет юношей румяных и веселых,
Во славу красоте дурачиться готовых;
Нет откровенности, бывалой в старину -
При всех поцеловать не смеет муж жену;
Шутливому словцу дивятся, словно чуду;
Зато цинизм теперь господствует повсюду,
Желчь льется с языка обильною струей;
Насмешка подлая пиши над нищетой,
Повсюду, как в аду, у нас зубовный скрежет:
Смех не смешит людей - нет, он теперь их режет...
II
О смех! Чтоб к нам прийти с наморщенным челом.
Каким доселе ты кровавым шел путем?
Твой голос издавна там слышался, бывало.
Где всё в развалинах дымилось и пылало...
Он резко пробегал над нивой золотой,
Когда по ней толпу водили на разбой;
На стенах городских, нежданно, без причины,
Он слышался сквозь стук ударов гильотины;
Он часто заглушал и стон и громкий плач,
Когда за клок волос тряс голову палач...
Вольтер, едва живой, но полный страшной силы,
Прощаясь с жизнию, смеялся у могилы -
И этот смех его, как молот роковой,
В основах потрясал общественный наш строй.
О тех пор под тяжестью язвительного смеха
Ничто прекрасное не жди у нас успеха!
III
Увы! беда тому, в ком есть святой огонь,
Кто душу положить хотел бы на ладонь?
Беда, сто раз беда той музе, благородной,
Которая, избрав от детства путь свободный,
Слепая к призракам мишурной суеты,
Полюбит идеал добра и красоты!
Смех, безобразный смех - людской руководитель,
Всего прекрасного завистливый гонитель,
Как язва кинется внезапно на нее,
Запутает в сетях, столкнет с пути ее.
И тщетно, бедная, сбирала бы усилья
Широко развернуть израненные крылья, -
И песнью в небесах подслушанной своей
Затронуть заживо больную грудь людей, -
Увы, на пол-пути, лишенная надежды,
Поникнув головой, сомкнув печально вежды,
Она падет с небес... А там, на краткий срок
Забившись где-нибудь в безвестный уголок,
Оплакивая жизнь, но с жизнию не споря, -
Умрет до времени с душою, полной горя...
ПОСМЕРТНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
ИЗ В. ГЮГО
Услышав плач, я отпер дверь в лачугу.
Там четверо детей осиротелых
Над матерью усопшею рыдали...
Конурка страх невольный наводила:
Зеленый труп на рубище лежал;
Нигде огня; в дырявый потолок
Валилася солома с ветхой кровли.
По-старчески задумалась малютка;
А на устах покойницы улыбка -
Ужасная улыбка - пробивалась,
Как сквозь туман осенняя заря.
Ребенок лет шести, в семействе старший,
Казалося, хотел сказать: "Взгляните,
В какую темь нас бросила судьба!.."
Здесь в комнате свершилось преступленье.
Вот в чем оно. Под небом благодатным
Есть женщина, которая умна,
Кротка, добра, как ангел. Бог ее,
Казалося, для счастья создал. Муж
У ней добряк-работник. Оба вместе,
Без ропота, без зависти и желчи,
Ярмо свое житейское тянули.
Но вот болезнь свела в могилу мужа;
' Теперь она вдова с пустой сумой
И четырьмя малютками. Сейчас же
За труд она схватилась, как мужчина.
Жива, добра, опрятна, бережлива,
Нет дров в печи, на койке - одеяла,
Она молчит... и день-деньской и ночь
То штопает чулки, то из соломы
Ковры плетет, шьет, вяжет, чтобы только
Добыть кусок насущного малюткам.
Жизнь честная! Но раз приходят к ней -
И застают от голода умершей.
В кустарниках, летая, птички пели;
На кузницах звенели молота;
Толпились в задах маски; поцелуи
Отдергивали с масок кружева;
Повсюду жизнь. Купцы считают деньги;
На улицах езда, веселый хохот;
Вагонов цепь колышет землю; дым
Валит из труб бегущих пароходов;
И в этот час движенья, блеска, шума
Под бедный кров работницы усталой,
Как тать ночной, прокрался лютый, голод,
Схватил ее за горло - и убил.
Глад - это взор распутницы; дубина
Бездомного разбойника; ручонка
Малютки, хлеб ворующего робко;
Забытого бедняги лихорадка...
Земля же вся полна могучим соком,
Дающим жизнь обильную повсюду, -
Лишь плод созрел, уж колосится поле...
И между тем, когда себе пчела
С бузинного листка сбирает соки,
Когда ручей поит обильно стадо,
Могила снедь готовит хищным птицам,
Когда шакал, гиена, василиск
Среди пустынь себе находят пищу, -
Ты, человек, голодной смертью гибнешь!
О, это зло - общественный проступок;
Страшилище-разбойник, порожденный
Запутанностью мрачной нашей жизни...
Господь! Зачем среди юдоли этой
Приходится сиротке говорить:
"Я голоден!" Дитя - не та же ль птичка?
Зачем же то, что гнездышку дается,
Отказано бывает колыбельке?..
ВОСПОМИНАНИЕ НОЧИ 4 ДЕКАБРЯ
Ребенок был убит, - две пули - и в висок!
Мы в комнату внесли малютки тело:
Весь череп раскроен, рука закостенела,
И в ней - бедняжка! - он держал волчок.
Раздели мы с унынием немым
Труп окровавленный, и бабушка-старуха
Седая наклонилася над ним
И прошептала медленно и глухо:
"Как побледнел он... Посветите мне...
О боже! волоса в крови склеились".
Ночь, будто гроб, темнела... В тишине
К нам выстрелы порою доносились:
Там убивали, как убили тут...
Ребенка простынею белой
Она окутала, и труп окоченелый
У печки стала греть. Напрасный труд!
Обвеян смерти роковым дыханьем,
Лежал малютка, холоден как лед,
Ручонки опустив, открывши рот,
Бесчувственный к ее лобзаньям...
"Вот посмотрите, люди добрые, - она
Заговорила вдруг, прервав рыданья, -
Они его убили... У окна
Он здесь играл... и в бедное созданье,
В ребенка малого - ему еще восьмой
Годочек был - они стреляют... Что же
Он сделал им, малютка бедный мой...
Как был он тих и кроток, о мой боже...
С охотою ходил он в школу... да,
И все учителя его хвалили,
Он письма для меня писал всегда, -
И вот, разбойники, они его убили!
Скажите мне: не всё ль равно
Для господина Бонапарта было
Убить меня? Я смерти жду давно...
Но он... дитя..."
Рыданьем задушило
Старухе грудь, и не могла она
Сказать ни слова долго... Мы стояли
Вокруг несчастной, полные печали,
И сердце надрывалось в нас... "Одна,
Одна останусь я теперь... Что будет
Со мною, старой? Пусть господь рассудит
Меня с убийцами! За что они в наш дом
Пустили выстрелы? Ведь не кричал малютка:
"Да здравствует республика!" Лицом
Она склонилась к телу... Было жутко
Старухи горьким жалобам внимать
Над трупом отрока окровавленным...
Несчастная! Могла ль она понять...
* * *
Кто стал, помимо вечных лжей,
Герольдом истины свободной, -
Тот, в общем мненьи, враг людей,
Отступник веры, бич народный.
Как мы ценили правоту?
Какую ей давали плату?
Ведь все кричали: смерть Христу!
Смерть обольстителю Сократу!
И Галилей за то, что он
Мир двинул с места, был оплеван.
&nbs