Бальмонт Константин Дмитриевич - Белый зодчий - Книги

К. Бальмонт

Белый зодчий

Таинство четырех светильников

1914 --------------------------------------

Бальмонт К. Д. Избранное. Стихотворения. Переводы. Статьи

М., "Художественная литература", 1980

Бальмонт К. Солнечная пряжа. Изборник

Библиотека поэта. Малая серия

СПб, 2003

OCR Бычков М. Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

Содержание

Сердце

Четверть века

Музыка

В гостиной

Гобелен

Пламя мира

Хочешь ли?

Малайские заговоры

Заговор о стреле

Заговор любовный

Гамеланг

Венец

Остров Четверга

Черный лебедь

Среди магнолий

Тишь

Остров

Памятник

Лунный ковер

Когда-то

Фиджи

Над разливной рекой

А кровь?

Без предела

Те же

Когда же?

Кольцо

Мышь и воробей

Прости

Подснежник

Лесунка

Капризница

Бродяга

Не искушай

На краю, земли

Страна, которая молчит

Строитель

Солнце встало

Радуга

На старых канатах

Пять звезд

К звездам

Страда

Ветер

Страсть

Только ты

Самоанская пляска

Завороженные

Белые березы

За гаем зеленым

Капля

С высокой башни

Заповедь

Сказ о камнях

Кости его - серебро, тело его -

золотое, волосы - камень-лазурь.

Из египетской книги волшебств

СЕРДЦЕ

- Сердце капризное, что тебе нужно?

С миром зачем бы не жить тебе дружно?

Хочешь, заря заблестит тебе ало?

- Нет, я хочу, чтоб сияла жемчужно.

- Хочешь покоя? - Мне этого мало.

- Хочешь, чтоб ты хоть на миг задремало?

- Нет, чтобы буря раскинулась вьюжно.

- Сердце, твое поведение - злое.

- Знаю, но я уж от века такое.

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА

Неужели четверть века

Что-нибудь

Для такого человека,

Пред которым дальний путь!

О, неправда! Это шутка.

Разве я работник? Нет!

Я лишь сердцем, вне рассудка,

Жил - как птица, как поэт,

Я по снегу первопутка

Разбросал, смеясь, свой след.

Я порою тоже строю

Скрепы нежного гнезда.

Но всегда лечу мечтою

В неизвестное Туда.

Все же, милых покидая,

Милых в сердце я храню,

Сердцем им не изменяю.

Память - горница златая,

Верь крылатым - и огню!

МУЗЫКА

Когда и правая и левая рука

Чрез волшебство поют на клавишах двуцветных,

И звездною росой обрызгана тоска,

И колокольчики журчат в мечтах рассветных, -

Тогда священна ты, - ты не одна из нас,

А ты как солнца луч в движении тумана,

И голос сердца ты, и листьев ты рассказ,

И в роще дремлющей идущая Диана.

Всего острей поет в тебе одна струна,

Чрез грезу Шумана и зыбкий стон Шопена.

Безумие луны! И вся ты - как луна,

Когда вскипит волна, но падает как пена.

В ГОСТИНОЙ

Я в гостиной стоял, меж нарядных, утонченных,

Между умных, играющих в чувства людей.

Средь живых мертвецов, меж романов оконченных,

Я вскричал всей душой потрясенной своей:

"Есть ли где еще звери в могучем количестве?

Есть ли тигр королевский и смелые львы?

Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве

Как коряга встающей из вод головы?"

ГОБЕЛЕН

Мгла замглила даль долины,

Воздух курится, как дым,

Тают тучи-исполины,

Солнце кажется седым.

Полинялый, умягченный,

Взятый мглою в светлый плен,

Целый мир глядит замгленный,

Как старинный гобелен.

Старик высокий,

Он самый главный,

Он одноокий,

То Один славный.

С древнейших пор он

Любил туманы,

Летал, как Ворон,

В иные страны.

Он был на юге

И на закате.

Но лучше вьюги,

Родней быть в хате.

Он был в пустыне

И на востоке.

Навек отныне

Те сны далеки.

С тем людом Ворон

Совсем несроден,

И снова Тор он,

И снова Один.

Все клады Змея

Похитил Север.

И ветер, вея,

Качает клевер.

И кто же в мире

Лукав, как Бальдер, -

Под вскрик валькирий

Восставший Бальдер!

Ковры-хоругви. Мир утраченный.

Разлив реки, что будет Сеною.

Челнок, чуть зримо обозначенный,

Бежит, жемчужной взмытый пеною.

Веков столпилась несосчитанность.

Слоны идут гороподобные.

Но в верной есть руке испытанность,

Летят к вам стрелы, звери злобные.

Еще своих Шекспиров ждущие,

Олени бродят круторогие,

Их бег - как вихри, пламень льющие

И я - не в дьяволе, не в боге я.

Я сильный, быстрый, неуклончивый,

И выя тура мною скручена.

Напевы, взвейтесь, пойте звонче вы,

Душа желать - Огнем научена.

Мои прицелы заколдованы,

Мне мамонт даст клыки безмерные,

Моей рукою разрисованы

В горах дома мои пещерные.

Свистит проворная синица,

Что море будто не зажгла.

Зажгла. Сожгла. Горит страница.

Сгорела. Мир кругом - зола.

И я, что знал весь пыл размаха,

И я, проникший в тайны стран,

Я, без упрека и без страха,

Я - призрак дней, а мир - туман.

Не надо мне индийских пагод,

Не надо больше пирамид.

Созвездье круглых красных ягод

На остролисте мне горит.

Была весна. Сгорело лето.

И шепчут сны. Прядется тьма.

Но есть еще свирель поэта.

Со мной жива - и смерть сама.

ПЛАМЯ МИРА

Мы говорим, но мы не знаем,

Что есть воистину любовь.

Но если ты овеян раем,

Свое блаженство славословь.

И если взят ты поцелуем,

Что вот поет в твоей мечте,

Ликуй, - мы все светло ликуем,

Скользя на призрачной черте.

И та черта вдвойне прекрасна,

Затем, что тает, чуть представ.

Весна - пожар, душа - всевластна,

Красивы зори в море трав.

Помню я, в моей счастливой детской

Пела птичка, не синичка, канареечка.

Я простой мальчонка был, не светский,

Был зверенком, - у зверенка есть лазеечка.

Я смотрел на луч на половице,

Как в окне он по-иному паутинится,

Как лампадка теплится в божнице,

Как в углу ручной мой еж лежит, щетинится.

Целый мир мне - малая кроватка,

Я зажмурюсь - свет в глазах играет красками,

Пляшут искры, все во мне загадка,

Каждый шорох шепчет тайну, манит сказками.

Там в саду жужжать не перестанут,

Точно струны, шмель тяжелый, пчелы с осами.

В кладезь вечный миги эти канут,

Месяц страсти встанет красный над утесами.

Правят миром страшные Старухи,

И давно уж не звенит мне канареечка.

Но любил я так - как любят духи,

Ах ты, птичка-солнцеличка, златофеечка!

Тринадцать лет! Тринадцать лет!

Ужели это много?

Звучит напев, играет свет.

Узнать любовь в тринадцать лет!

Скажите, ради бога.

Тринадцать лет! Тринадцать лет!

Ужели это мало?

Ведь вдвое - жизнь, когда - поэт,

И вдвое - мысль, и вдвое - свет,

И пенье крови - ало.

Товарищ раз пришел хмельной,

И не один, а с нею.

Ее оставил он со мной,

Уйдя, зажег весну весной,

И вот я пламенею.

Но кто ж та странная была,

Кого я обнял сладко?

Она была, как мысль, светла,

Хоть прямо с улицы пришла,

Гулящая солдатка.

Но вот, хоть мной утрачен счет

Всех дрогнувших со мною,

Все ж стих мой верный воспоет

Того, с кем первый пил я мед,

Кто дал припасть мне к зною.

О, страх и сладость - вдруг упасть

С горы крутой, робея!

Восторг - впервые ведать страсть,

И цельным быть, и быть как часть,

Тесней, еще теснее!

Достоин любящий - венца,

И волен соколенок.

И с нежной бледностью лица

Она шептала без конца:

"Мой милый! Мой миленок!"

Тринадцать лет! Тринадцать лет!

Мы в это время дети.

Но вот, чтоб ведать этот свет,

Готов я встретить пытку бед

Тринадцати столетий!

Я узнал твой тонкий очерк в дни пленительные, -

Дни июня, мгла расцвета нежной рощи и сердец, -

В наши северные сумерки медлительные

Я любил тебя, был юный, обожал и был певец.

Кем была ты, чем была ты, чаровательница?

Тонкой девушкой невинной и блудницею ночей?

Что ты пела? Что ты смела, пламедательница?

Поцелуй в твоем был взоре, поцелуй горячий, чей?

Вешний лес, еще застывший, жив подснежниками,

Снег растает, с днища прахов пламя выбросит цветы.

Нам судьба в любви велела быть мятежниками.

Где бы ты мне ни явилась, счастье можешь дать лишь ты.

Я издревле плавал в безднах за сокровищами,

Уплывавшими в мечтанье, в посмеянье кораблю.

Слава, смелый, путь избравший - быть с чудовищами!

Слава тайне всех созвездий! Слава той, кого люблю!

Лишь между скал живет орел свободный,

Он должен быть свиреп и одинок.

Но почему ревнивец благородный

Убил любовь, чтоб, сократив свой срок,

Явивши миру лик страстей и стона,

Ножом убить себя? О, Дездемона!

Пусть мне о том расскажет стебелек.

A если нет, - пускай расскажет Этна!

Падет в солому искра незаметно,

Рубином заиграет огонек,

Сгорят дома, пылает вся столица,

Что строил миллион прилежных рук,

И, в зареве, все - шабаш, рдяны лица,

Тысячелетье - лишь напрасный звук,

Строительство людей - лишь тень, зарница.

Есть в Книге Книг заветная страница,

Прочти, - стрела поет, ты взял свой лук.

Убийство и любовь так близко рядом.

Хоть двое иногда десятки лет

Живут, любя, и ни единым взглядом

Не предадут - в них сторожащий - свет.

И так умрут. И где всей тайны след?

В лучисто-длинном списке тех любимых.

Которые умели целовать,

Есть Клеопатра. На ее кровать

Прилег герой, чья жизнь - в огне и в дымах

Сожженных деревень и городов.

Еще герой. Миг страсти вечно-нов.

Еще, еще. Но кто же ты - волчица?

И твой дворец - игралищный вертеп?

Кто скажет так, тот глуп, и глух, и слеп,

Коль в мире всем была когда царица,

Ей имя - Клеопатра, знак судеб,

С кем ход столетий губящих содружен.

Ей лучшая блеснула из жемчужин,

И, с милым растворив ее в вине,

Она сожгла на медленном огне

Два сердца, - в дымах нежных благовоний,

Любовник лучший, был сожжен Антоний.

Но где, в каком неистовом законе

Означено, что дьявол есть во мне?

Ведь ангела люблю я при луне,

Для ангела сплетаю маргаритки,

Для ангела стихи свиваю в свитки,

И ангела зову в моем бреду,

Когда звездой в любви пою звезду.

Но жадный я и в жадности упорен.

Неумолим. Все хищники сердец -

Во мне, во мне. Мой лик ночной повторен,

Хотя из звезд мой царственный венец.

Где нет начала, не придет конец,

Разбег двух душ неравен и неровен.

Но там, где есть разорванность сердец,

Есть молния, и в срывах струн - Бетховен.

Ты видал ли дождь осенний, ты слыхал ли, как шуршит он,

как змеится без конца?

Темной ночью нам не спится, ты слыхал ли темной

ночью, к